Девочка-лёд

Анна Джолос (2024)

Роман — типичный представитель золотой молодёжи. Самоуверенный, наглый мерзавец без рамок и тормозов. Его жизнь — словно сахарная вата. Моя — беспросветная чёрная полоса. Что ни день, то борьба. В том числе и с ним. Восемнадцатый день рождения моего мучителя. И присутствовать в его загородном доме я точно не должна была. Для его друзей это — лишь очередная забава, для меня — самый страшный кошмар…

3. Алёна

Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

— Отпусти его! — кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя.

Парня, не ожидавшего нападения сзади, немного ведёт в сторону, но ему чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая поле яркой вспышкой. Непогода сегодня разыгралась ни на шутку.

— Слезь… с меня, Лиса, — орёт Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается сбросить меня, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ему ни за что не позволю.

— Отойди от него! — шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю лицо.

— Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со спины, и что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую траву.

— Ай…

Рухнуть вот так оказалось не очень приятно. Даже с учётом того, что тело парня однозначно смягчило удар.

— Одурела, Лисицына? — недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. — Какого ты влезла, придурочная?

— Посмотри, что ты наделал! — слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. — Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив непонятной энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослеплённая яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот — и ещё больше раздражаюсь оттого, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Смотрит, и всё. Словно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая, в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Пытаюсь подняться, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически.

— Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, — тихо, сквозь зубы, цедит он.

— Да пошёл…

Закрывает мне рот рукой.

— Заткнись. Просто заткнись, — прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Не моргая, смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил голову, сковал вмиг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться.

Я впервые так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…

— Поднимайтесь на ноги, живо! — сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.

Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит абсолютно неадекватно. Может, принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и наконец встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.

— В зал, Лисицына! — командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

— Данька, — касаюсь его лица пальцами. — Ты как?

— Нормально, — отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.

Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

— А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! — говорит он нам сердито.

— У меня другие планы, — громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

— Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! — безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.

— Я не приду, у меня тренировка, — бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

— В таком случае я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

— Стучите, мне фиолетово, — грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.

— Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и закрывает глаза. Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

— Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

— Беркутов? — обращается к нему тренер. — Ты?

— Да, — отвечает с вызовом.

А этот, конечно, согласен взять всё на себя. На самом деле, по-честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочерёдно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

— От тебя, Лисицына, вообще не ожидал! — качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. — Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.

— Дура бешеная, — слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека начинает адски гореть от его колючего взгляда.

— Рот закрой! — злится Князев и порывается подойти к нему снова. — Не дыши даже в её сторону, понял?

— Дань, пожалуйста, не надо, Дань, — жалобно прошу я, перехватывая его руку.

— Далась мне твоя убогая, — уничижительно фыркает Беркут, и грудь помимо воли сдавливает от того, насколько брезгливо звучит его голос. Может, потому что именно так Он не называл меня никогда…

Пытаюсь убедить себя в том, что это просто слова. Набор букв, брошенный для того, чтобы в очередной раз зацепить и задеть меня и Князева.

— Дань, чё такое?

Рядом с нами вырастает высокая фигура Пашки Аверина. Он растерянно смотрит на разбитое Данькино лицо, на меня, промокшую насквозь, и на самодовольную морду ухмыляющегося врага, в расслабленной позе развалившегося на скамейке.

— Этот урод опять…

— Аверин, иди сюда, — манит пальцем и задирает Роман теперь и Пашку. — Тебя для пропорции я тоже готов разукрасить.

— Ну-ка замолчали! — гремит не хуже грома голос Петра Алексеевича. — Упали, отжались оба. Аверин, штраф за опоздание!

— Так это, Циркуль, — осекается под взглядом физкультурника, — то есть Элеонора Андреевна попросила помочь, так я и это…

— Ты у меня сейчас сам циркулем на шпагат сядешь! Быстро на разминку! А ты, Лисицына, пойди переоденься. У Пилюгина чересчур обильное слюноотделение. Того и гляди приступ начнётся.

Я, краснея до самой макушки, удаляюсь в раздевалку. И последнее, что успеваю заметить, — Даню и Романа, опустившихся на пол.

* * *

Второе сентября кажется поистине бесконечным. Русский язык, химия, литература… И на каждом из уроков Беркутов считает своим долгом так или иначе меня затронуть. На алгебре и вовсе издевается с каким-то нескрываемым, нездоровым удовольствием. Потому что отлично осведомлён о том, что этот отвратительный предмет — моё самое слабое место. Ахиллесова пята, если хотите.

Я стою у доски и пытаюсь сконцентрироваться на задании, вперившись взглядом в учебник.

— Лисииицына, — обращается ко мне Элеонора Андреевна, — ещё раз прочитай условия задачи.

— Ей это не поможет, — язвительно прилетает от Грановской в ответ.

Вот уж кто бы рот не открывал! Таблицу умножения до сих пор не знает!

— Читаем, Алёна!

— Винни-Пух и Пятачок пришли в ресторан Совы и заказали две большие банки мёда на двоих, — тяжело вздохнув, под сдавленный смех одноклассников начинаю читать я. — Винни съедает такую банку мёда за четыре часа, а его друг Пятачок съедает половину такой же банки мёда за восемь часов. За сколько минут они съедят банку мёда вместе?

— Типовая задача экзамена, — кивает Элеонора, поправляя очки. — Ну-с…

— Под чем был тот, кто составлял эту задачу? — просыпается Пилюгин.

— Примем всю банку мёда за икс килограмм, — пишу я. — Составим таблицу: объём еды, время, производительность.

Абрамов усмехается. Уж не знаю, что его рассмешило.

— В минуты переведи всё, тупица, — доносится с последней парты Его голос.

— Ромааан! — возмущается учительница.

— Что? — отвечает недовольно. — Пусть научится читать условия задачи.

Сжимаю пластмассовый стилус от интерактивной доски с такой силой, что того и гляди сломается напополам. Перевожу часы в минуты и заполняю столбцы. Ненавижу математику! Мой мозг реагирует на неё отторжением. Сколько себя помню, столько борюсь со своей нелюбовью к теории вероятности, стереометрии, логарифмам и прочей математической ереси. Тоже мне, царица наук! Не даются мне алгебра и геометрия, хоть убей. Зависаю, проверяя вводные данные. Вдруг закралась ошибка…

— Без мёда, по ходу, останутся, — плоско шутит Бондаренко, который и сам не блещет знаниями в области математики.

В класс заглядывает завуч. Просит Элеонору выйти. Я в задумчивости пожёвываю нижнюю губу и беспомощно смотрю на таблицу. Ну а дальше-то как?

— Лисицыну Пятачок и Пух озадачили не по-детски, — комментирует Беркутов.

По классу прокатываются смешки. Я записываю решение, стиснув зубы.

Достал меня.

Старательно считаю. Ну вот… получается вроде.

— Когда они едят мёд вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…

Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?

Произвожу расчёты, игнорируя очередную колкость до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.

— Алён, Абрамов… — пищит Харитонова.

— Погоди, — отмахиваюсь, погруженная в решение треклятой задачи.

Плевать. Сейчас я досчитаю…

— Тааак, Алёна, ну что там у нас получилось? — зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. — У тебя выпало что-то, подними.

Нехотя отвлекаюсь, чтобы мельком взглянуть на пол. В ужасе смотрю на лежащий у моих ног предмет. Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднять — означает признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнём полыхает.

— Хорошо, но слишком долго и муторно, — своеобразно хвалит математичка. — Садись, четыре.

На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли. О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.

— Итак… — хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, — теперь сделаем задание со звёздочкой, оно…

— Не наступите, изделие пострадает! — театрально хватаясь за сердце, предупреждает её Ян. — Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до самого ЕГЭ так и не доберётся! Девять месяцев, все дела…

Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету. Осознав, что он имеет в виду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.

— Что вы…

Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные пакетики. Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.

— Алёна! — падает её голос на октаву вниз. — Ты… Я… Встань!

Ошарашенно сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.

— Не моё, — тихо шепчу на глубоком выдохе, не в состоянии произнести это громче.

Стыд густо оседает на щеках. Руки на нервной почве принимаются трястись, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.

— Какой… какой срааам! — возмущённо кричит она и трясёт находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.

— Я… Это не моё, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, — запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.

На её лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.

— Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, это похвально, — насмешливо произносит Беркутов. — Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботиться об этом…

Ну всё. Дамбу прорывает. Чека выдернута. Ярость взрывается в груди атомной бомбой.

Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение. Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством. Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.

— Лисиииицына! — вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.

— Урод!

В ход идёт всё, что попадается под руку.

— Ненормальная, — потешаясь, смеётся он.

Одноклассники снова шумят и веселятся.

— Алёна! — тяжело дыша, «спешит» ко мне классный руководитель, как раз в тот момент, когда я беру в руки вазу.

— Чтоб ты сдох, исчадье ада! — замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в Беркутова.

Он наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит не растерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.

— Сееели на местаа, 11 «А»! — срываясь на крик, требует Элеонора и закрывает собой дверь в кабинет.