Существо низшего порядка. Красивая, богатая и… мертвая

Анна Данилова

Тело молодой красивой женщины нашли в одуванчиках… Какой-то злодей несколько раз переехал по ней машиной. За что? Кто? Адвокат Лиза Травина никому не верит…

5. 16 июля 2008 год

— В соседней палате одна женщина в обморок упала. Это от духоты. Предлагаю открыть форточку…

Самая молодая пациентка, Оля, окинув палату с лежащими на кроватях женщинами, восприняв их молчание, как согласие, придвинула тяжелый стул к окну, поднялась на подоконник и открыла форточку.

Стоял июль, за огромными, почти во всю стену непромытыми, в подсохших дождевых потеках окнами плавился от жары город. Даже кроны деревьев вокруг больницы казались какими-то болезненными, подсохшими, вялыми. Рыжий горизонт портили заводские трубы.

— Свежий воздух, это, конечно, хорошо, да только в коридоре окна-то все распахнуты, значит, будет сквозняк, а мы все после операций… — голосом, похожим на стон, отозвалась одна из женщин. Не смотря на жару, она в теплом халате лежала под шерстяным одеялом.

— Накроетесь одеялами, да и все, — пожала плечами Оля.

Высокая, хрупкая, с узлом светлых волос на затылке, бледная, с курносым носом и тонкими губами, она была некрасивая, но какая-то милая, отзывчивая, добрая, и все ее в палате жалели. Она — единственная, кто ее не навещал, не приносил еду и все то необходимое, что требуется для женщины после гинекологической операции. Все знали, что у нее нет мужа, родственников, а на более подробные расспросы никто не решался, все понимали, что ей и так больно. У нее у единственной дольше всех не заживал шов, и только ей, прямо в присутствии соседей по палате, молодой доктор с непроницаемым лицом выдавливал металлическим инструментом гной из-под кожи на шве, и только она, стиснув зубы, рыдала от боли…

— Девчонки, да она права, конечно, нам всем нужен свежий воздух… Пусть хотя бы форточка будет открыта. Это вчера шел дождь, и можно было простудиться, а сейчас-то — градусов тридцать, не меньше… — сказала женщина средних лет, устроившаяся на угловой кровати с вязаньем. — Главное — чтобы дверь была закрыта.

— А я вот не понимаю, — подала снова голос женщина в теплом халате. — Мне вот скоро семьдесят будет, у меня опухоль. Ладно, я нарожала троих детей, у меня внуки и правнуки имеются. А вы-то, девчонки, вам еще и тридцати нет, а у вас уже все хозяйство удалили. Режут вас здесь, как поросят. Давно ведь уже новый способ изобрели, как эту миому убивать без операции. Перекрыть какой-то пластиковой штуковиной сосуд, который питает ее кровью, да и все… Она сморщивается, погибает… Я сама видела по телевизору, очень даже доходчиво объяснили, показали…

— Так это в Москве или каком другом большом городе. У нас же все по старинке…

Внезапно дверь открылась, и на пороге появилась незнакомая женщина в белом халате. Строгое лицо, черные, с проседью, стянутые на затылке волосы. Окинув всех взглядом, она сначала хотела было уже повернуть обратно, как вдруг заметила возле окна Олю, и строгое лицо ее смягчилось улыбкой.

— Оля? Это ты? Еле узнала…

— Валя? — Глаза Ольги моментально наполнились слезами, и она буквально бросилась к посетительнице. Зарылась лицом в белую ткань халата, разрыдалась. — Я уж и не ждала тебя…

Она не говорила, а мычала сквозь тихие, сдавленные рыдания.

Все в палате испытали приятное чувство облегчения — как же, есть Бог на свете, вот и Олю, бедняжку, пришли проведать.

— Здравствуйте, женщины, — неожиданно обратилась посетительница ко всем присутствующим. — Как поживаете? Выздоравливайте уже поскорее и уходите отсюда… Нехорошее это какое-то место… Женщин как на пытку свозят… Вон, во дворе сколько машин стоит…

Кто-то слабо улыбнулся ей в ответ, кто-то просто кивнул головой, а кто-то тяжело вздохнул.

— Меня зовут Валентина. Самой нездоровилось, потому и не навещала свою подружку. Думаю, приду, вас всех заражу. Сейчас поправилась и пришла. Олечка, вот, принесла тебе яблоки, сок… Выздоравливай поскорее. Тут — теплый куриный суп, здесь котлеты… Ешь и постарайся думать только о хорошем.

Выложив продукты, Валентина увела Ольгу за собой в коридор. Сели на кожаный диванчик под пальмой.

— Ну, как ты, дорогая? Понимаю, что тебе тяжело было, что никто тебя не навещал… Но ты же сама знаешь, у меня гнойная ангина… Еще насморк. Понятия не имею, где успела подхватит эту простуду.

— Это от вентилятора. Я же говорила вам…

— Что ты все «выкаешь»? Давай уже на «ты». Все-таки не первый день знакомы. Знаю, о чем ты хочешь меня спросить. Да, конечно, я сделала все так, как ты сказала мне перед тем, как попасть сюда. Я позвонила ей на домашний. Убедилась, что она дома и после этого поехала к ней домой. Пришлось объясняться перед консьержкой. Сказала, что я от родственницы, что ее родная сестра в больницу попала. Короче, пустила она меня. Я поднялась… А дом-то, я тебе скажу, в самом центре. На каждом этаже по одной квартире, представляешь, какие там квартиры?! Огромные! Поднялась я, значит, позвонила. Слышу голос такой удивленный, ну, понятное дело, она же никого не ждала. Говорю: я от Ольги. Сразу открыла. Смотрю — стоит такая фря. Красивая мадам, молодая… Я почему-то представляла себе ее намного старше. А она совсем девчонка. Вся, как елка, увешана украшениями. Золото, брильянты. Словом, все, как ты говорила. Очень богатая твоя сестричка. Внутрь квартиры она меня, конечно, не пустила, но я успела кое-что рассмотреть за ее спиной. Длиннющий коридор, а по обеим сторонам двери, в комнаты, значит. Повсюду ковры, цветы, лампы какие-то красивые…

— Валя… ты не о том…

— Да-да… «Кто вы такая?» — спрашивает она меня. Спрашивает, а глаза блестят таким нехорошим блеском. Вот вижу, не добрый она человек. Я говорю, что от тебя. Что сестра, мол, твоя больна, что ей сделали операцию, что ей нужна помощь, деньги, что хорошо бы заплатить наркологу, чтобы сделал качественный, хороший наркоз, чтобы не блевала она, а наоборот, чтобы ей хорошо после операции было. Наркологи, они такой народ, знают, какой коктейль сделать, чтобы человек после операции хорошо себя чувствовал.

— А что она?

— У меня, говорит, сестры нет, — сказала Валентина и поджала губы, как если бы ей стало стыдно за чужие слова.

— Прямо так и сказала? — Еще больше побледнела Ольга.

— Я говорю, побойся Бога, как это нет, когда вы с ней одной крови, когда родные сестры. А она отвечает: вы ничего не знаете, а потому не вам судить. Спросите Ольгу, она вам все расскажет.

— Значит, не простила, — судорожно вздохнула Ольга. — Конечно, я виновата перед ней. Но я же не со зла. И вообще, если бы ей негде было в то время жить, а так-то… У нее еще тогда все было в шоколаде. Жених ее умер, царство ему небесное, но, видать, так любил, что все ей оставил. Вот все-все! И что было дальше?

— Я вложила ей в руки записку, которую заранее приготовила. Там написано, в какой больнице ты лежишь, в какой палате. Что операция через пару дней. Что еще не поздно и хирургу заплатить, чтобы хотя бы часть матки оставили, и чтобы разрез не продольный, а поперечный сделали, девушка же ты молоденькая еще, чтобы на пляже в купальнике шрама не было видно… Да и швы они тоже разные делают. Заплатишь — не видно будет, а так…

— Ладно, Валя, спасибо вам… тебе… Значит, все она знала, но все равно не пришла. Что ж, может, она и права. Ведь это по моей вине мы с ней остались без родительской квартиры.

— Да сука она, вот кто! — В сердцах шепотом воскликнула Валентина. — И сердце у нее холодное, черствое. Если она баба, то понимать должна, что ты сделала это не со зла, что тебя обманули, что сердце вынули, что в душу плюнули… А она, вместо того, чтобы пожалеть.. Э-эх! Ты добрая, вот что я тебе скажу. Даже чересчур. Нельзя быть такой. В жизни приходится еще и не с такой подлостью сталкиваться… Надо уметь драться, постоять за себя.

— Что ты имеешь в виду, Валя? То, как она сейчас живет, полностью ее заслуга. Значит, и она так любила своего Виктора, что он понял это и перед смертью оставил завещание в ее пользу. Это ее заслуга. Это ее жизнь, и она выстроила ее именно так!

— Да ты даже не представляешь себе, какими деньжищами там пахнет! Думаешь, у нее нет денег тебе на квартиру?

— Валя, о чем ты! Она мне ничего не должна! Наоборот, это я должна ей…

— Ты извини меня, Оля, но это ты полная дура и ничего не соображаешь. Где ее сестринские чувства? Да бесчувственная она, вот что я тебе скажу.

— Ладно, хватит о ней. Конечно, я ее ждала. Надеялась… Но что теперь говорить?

— Как операция-то прошла, Олечка?

— Наркоз сделали не очень-то… Галлюцинации были, даже испугалась… Думала, что в ад попала. Разрез сделали хоть и поперечный, но шов очень долго не заживал… Не хочется даже вспоминать. И вообще, мне бы поскорее выйти отсюда, и больше ничего не надо. Вернусь на работу, отдам тебе долг за квартиру.

— Вот еще! О чем ты сейчас думаешь? Да не возьму я с тебя! Я же тебе не твоя Ирина. Может, я и не богатая, да только квартиру я свою не зарабатывала, мне она от тетки досталась. Так что, пока не найдешь себе хорошего мужа с квартирой, живи у меня, сколько хочешь.

— Это неправильно… Ты еще сама молодая, у тебя появится мужчина…

— Молодая… — Ухмыльнулась Валентина. — Скажешь тоже… Ну, все, мне пора идти. Ешь, пей сок, поправляйся. Когда тебя обещали выписать?

— В понедельник.

— У!!! Я до этого еще пару раз к тебе приду. Все, пока, Олечка!

— Спасибо, что пришла.

Валентина поцеловала Олю в щеку, улыбнулась ей, мол, не грусти, и быстрым шагом направилась к выходу.

Оля подошла к окну.

— Сестринские чувства… — прошептала она, глотая слезы. — А где были мои сестринские чувства, когда я все это натворила?