Падение 3. Когда охотник становится жертвой

Анна Грэм, 2018

Нарковойна между двумя картелями грозится вырасти в огромный политический скандал – выяснилось, что в неё втянуты видные политики. Дочь одного из них – Сандра Маккормик – борется за свою свободу и жизнь. Братья Хантер вынуждены многим пожертвовать, чтобы выйти из этой войны и спасти своих любимых. Эйса Ривера и Оливер Данэм работают вместе. Вновь открывшиеся обстоятельства из прошлого Оливера заставляют Эйсу взглянуть на него иначе. Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Право на ошибку

Она сидит на диванчике в мягкой зоне — колени вместе, руки в замок, голова опущена, лицо… Лицо её, кажется, потеряло симметрию — с одной стороны лицо симпатичной, молодой девчонки, с другой — багрово-синее вздутое месиво кожи и крови. На руках — синяки, на коленях — ссадины, взгляд отсутствует. Кровоточащие губы и бровь наспех залеплены пластырем. Рита. Тонкая, звонкая, хрупкая, когда-то его Рита, а теперь просто девчонка с их района, которой здорово досталось. Кайл не чувствует ничего, кроме досады и злости на ублюдка, который сотворил такое с ней.

Едва он появляется на пороге, Рита, как пружина, подскакивает с места. Они сталкиваются взглядами, и Рита, виновато опустив глаза и ссутулив плечи, опадает на место. Да, она перед ним чертовски виновата по факту, но Кайла отчего-то интересует совсем другое.

— Гарсия?

— А кто ж? — злобно хмыкает брат. — Отыгрался на ней за нашу беседу, сучий выродок.

— В больнице были?

— Только оттуда. Никто её не насиловал, даже удивительно.

— Я же сказала! — тишину вспарывает громкий, истеричный выкрик Риты.

Безразлично. Словно снаружи взвывает клаксон чужой тачки. Не глядя на неё, Коул продолжает:

— Она там была, у Рори, когда мы туда пришли.

— Он хотел посмотреть, как я трахаюсь с какой-то шлюхой. Я отказалась, — зачем-то поясняет Рита. Коул на её реплику только досадливо бровью ведёт. Он раздражен, держит язык за зубами одной силой воли, а так хочется просто попросить её заткнуться. Чтобы Кайл всего этого говна не слышал.

— А он взбесился, — заканчивает она, опустив голову. Кажется, всхлипывает.

Ничего не ёкает. Она где-то на периферии взгляда, сидит насупившись, смотрит на всех волком. Цвет её спутанных волос снова поменялся. Он побывал и синим, и розовым, и фиолетовым. Сейчас он темно-красный, под цвет её разбитых губ.

Кайл понимает, что его выводит из себя сам факт, а не то, что этот мерзкий случай произошёл конкретно с Ритой. Рита, что Нэнси, что Гейл, что очередная блондинка за барной стойкой — всё ровно. Она с ними на одной ступени. Просто девушка, которая пострадала. А на их земле женщин не бьют.

— Завтра подожжём им штаб к ебеням.

«Лас Кобрас» базируются в автомастерской «Диабло Нориа» к северу от начала пограничных территорий. К ней прилегает кусок земли размером с футбольное поле — на нём разбирают, утилизируют и продают тачки. Место глухое и чертовски неудобное для осады, там полно железного хлама, из-под которого легко можно вести прицельный огонь. Другой вопрос, будут ли они его открывать, ведь «Диабло» — едва ли не единственный легальный бизнес Гарсии, с которого он исправно платит налоги. А то, что тачки, которые они там перебирают и продают в большинстве своём угнанные, это дело десятое.

— Тебе нельзя светиться, — строго обрывает его Кайл. В связи с последними событиями Коулу лучше нос из «Логова» не высовывать вообще.

— Знаю. Я не поеду. Гай сам справится. Лео её завтра на перевязку отвезёт, — Коул небрежно кивает в сторону дивана. — Шэрил ей комнату подготовит.

— Я не хочу здесь ночевать и к матери тоже не хочу! — Рита снова верещит ультразвуком. Её голос, чужой уже голос, острым сверлом врезается в висок, отдаётся в голове нитью пульсирующей боли.

— Еве тогда позвони, — бросает ей Коул, безуспешно пытаясь поймать ускользающий смысл разговора с братом.

— Еве?! Да ладно! Я вчера только инсту её смотрела, она себе сиськи и нос сделала. У неё и время, и деньги есть на всякую херню, а на меня нет.

В её звенящем голосе слышится обида и злость. Зависть. Кайл помнит, как сильно её раздражало то, что Ева теперь богата, и как сильно Рита хотела стать такой же. Но вот таких Кристоферов на всех не хватает, а ему — патрульному копу — до него, как до звезды. Рита не изменилась, она всё ещё полна претензий.

У Коула коротко звякает мобильный. Он отвлекается от разговора, что-то набирает на экране. Кайлу тоже хочется достать телефон. Он словно один на один с Ритой остаётся — досадное ощущение, неприятное, когда вроде бы надо что-то сказать, а сказать нечего.

— Он ведёт себя так, будто меня тут нет! — Рита первой нарушает молчание, тычет пальцем в сторону Коула, зло дует и без того распухшие губы. Она вот-вот взорвётся, видно что глаза на мокром месте — и плакать, и орать хочет. Рита явно ещё не отошла. Или отошла слишком быстро. Кайлу по привычке хочется её оправдывать, да только это бессмысленно. И всегда было.

— Тебя и так тут считай, что нет, — огрызается Коул, не отрываясь от экрана.

— А это кто по-твоему сделал?! — Рита хватает со столика стакан и бросает его на пол. Стекло разлетается на мелкие, звенящие осколки. Парни, рассредоточенные по «Логову» и занятые своими делами, враз поднимают головы. Рита зло щурит незаплывший глаз. Она обозначила своё присутствие. Привлечь внимание ей удалось.

Проходящая мимо официантка останавливается, чтобы убрать осколки.

— Сама пусть убирает, иди, — жестом руки Коул отправляет официантку прочь. Он разворачивается, делает два больших шага назад, склоняется над Ритой, даром, что за шкирняк не берёт. По-братски так, в воспитательных целях. — Слушай сюда, дебилка мелкая, я тебе не Кайл, он тебя из жалости терпит. А мне не жалко нихуя. Наигралась, блять, а я сопли подбирать тебе буду, да? — он не повышает голос, но слова приходят не в бровь, а в глаз. Рита скукоживается, как ёжик оборачивается в колючий комок. Кайлу и в самом деле жаль её, да только встревать почему-то не хочется. Уже не хочется. — Веди себя по-человечески, иначе нахуй вылетишь отсюда.

— Я сейчас уйду вообще, — Рита пытается хорохориться, но выходит дрянь. Глаза не поднимает, дрожит, боится, что Коул так и поступит, но гордости не теряет.

Где же была твоя гордость, когда ты ложилась под Диего? Кайл отворачивается и медленно идёт к выходу. Надо бы проветриться.

— Ну и пиздуй, — соглашается Коул.

Тишина. Рита не спешит убегать, Коул не спешит выкидывать её за порог. Она им почти сестра, а родных не бросают в беде, каких бы дел они не наворотили. Семья есть семья. И лучше бы всё так и оставалось.

— Ночуешь здесь. Матери ничего не скажу. С Евой сама разберёшься, — Коул бесповоротно оставляет последнее слово за собой. Больше с этой дурной он глаз не спустит.

Часы показывают почти семь утра. Где-то на шоссе уже гудит пробка, пожилой китаец едет на велосипеде, за ним, высунув язык, мельтешит мелкая собака, у кого-то из прохожих в кармане приглушенно звенит телефонная трель. Ничего не изменилось, мир живёт, мир жил вчера и будет жить завтра, независимо от воли мелкого стада людишек. Независимо от их страстишек, планов, хотелок. И он, Кайл Хантер, будет жить дальше.

Кайл спускается, считая про себя ступеньки. Их всего четыре. Чёрная дверь, чёрная табличка с белыми буквами, фонари под потолком, которые забыли выключить. В голове пусто, и от этого почему-то хорошо. Грохает дверь. За спиной слышатся торопливые шаги. Кайл не спешит оборачиваться, будто чувствует, кто стоит за его спиной. Он слышит позади нервное сопение, медленно идёт к машине, нажимает на брелок, слышит тихий писк сигналки и щелчок отпираемых замков, надеясь, что не услышит больше ничего.

— Кайл, прости меня, — Рита словно бьёт сзади, предательски, нечестно, так, как умеет только она. В её словах слышится искреннее раскаяние, но Кайл знает, что ему просто хочется, чтобы так было. — Ну, я идиотка. Совершенная идиотка, признаю. Я знаю, что поступила, как тварь. Я ошиблась. Диего, он не… — она замолкает, голос её дрожит, Рита подбирает слова, чтобы сделать ещё один тычок. Самый болезненный. — Он не ты.

Кайл оборачивается, смотрит на неё, нахмурив брови, удивлённо. Вспоминает все слова, что она бросала ему в лицо, когда собирала вещи. «Скучный». «Нудный». «Как куклу фарфоровую». А может, она всё-таки заслуживает шанса, может, жизнь, от которой он её так тщательно ограждал, всё-таки чему-то её научила? Сомнение, вспыхнувшее в нём буквально на секунду, прогорает без следа. Оно сменяется безразличием с толикой отвращения. Не после всего. Не после Гарсии. Никогда.

— Я… Кайл, я не хочу здесь оставаться, можно я вернусь домой? Пожалуйста. Прости меня. Я хочу вернуться, — в ответ на его молчание Рита начинает клянчить, как маленькая. А ведь в марте ей должно исполнится двадцать. Рита застряла в своих тринадцати, в тех годах, когда она впервые начала делать ему недвусмысленные намёки. Она хотела его так, как хотят нарядное платье или куклу-принцессу. С детьми не трахаются. Кайл за свою ошибку поплатился, Гарсия за свою ответит.

— Кайл, я же извинилась! Скажи мне хоть слово, Кайл!

Рита срывается на истерику. У неё дрожат губы и руки, она в ужасе от того, что не получила желаемое — теперь Кайл читает её, как раскрытую книгу.

Надо бы что-то сказать, да язык встаёт во рту колом. Сколько раз он мусолил про себя слова, которые он скажет ей при встрече, а сейчас они потеряли смысл. Ему нечего ей сказать. Его отпустило. Окончательно и бесповоротно. Кайл едва приподнимает уголки губ в улыбке, но улыбается он скорее своим мыслям, чем ей. Он садится в машину, заводит мотор и выезжает с парковки на шоссе. Образ Риты скрывают клубы чёрного выхлопного дыма. Надо бы проверить фильтры.

***

Когда Кайл находит в почтовом ящике ключи и не находит дома её вещей, то понимает, Кали не просто взбрыкнула. Произошло что-то серьёзное.

Кайл был уверен, что дома его ждёт неприятный разговор на неизвестную ему тему. Он искал причины, перебирал все возможные косяки, которые предположительно успел натворить за эти пару дней. Не предложил подвёзти до бара? Не позвонил вовремя? Забыл носки на диване? Не вымыл чашку? Каждая из этих причин казалась ему смешной и надуманной, да и Кали не была глупой истеричкой. Хотя, сколько они знакомы? Если так, то философия брата относительно женщин имеет смысл, и очередное разочарование не за горами… Кайл молчит, стоит посреди комнаты, ощущая себя последним тупицей. Обманутым и брошенным, как сопливая девчонка. Что-то важное упорно ускользает из внимания. Он прогоняет про себя события последних часов, пытаясь сложить произошедшее в какую-нибудь более или менее логичную последовательность. А может, это что-то из разряда «отлично провели время, будь здоров»? Кайл едко хмыкает. Что ж, и такое бывает.

Шум на лестничной площадке заставляет его прильнуть к глазку. За дверью тусуется сын соседа в компании друзей — безработных придурков, дармоедов на пособии, которым не интересно ничего, кроме крэка и рэпа. Кайл выходит из квартиры — гвалт и гогот прекращаются. Связываться с копом им не в прикол, даже если коп один, а их четверо.

— Ты почему не на работе? — сходу наезжает на него Кайл.

— Так она выгнала меня!

— То есть? Подробно. С самого начала.

— Ну, короче это. Ей кто-то позвонил, она орала матом в трубку, потом Гейл. Овца эта деньги у неё стырила, они подрались, короче. Я её держал, а она меня послала… Я ничего не сделал!

Этих сбивчивых объяснений Хантеру достаточно. Толпа расступается, когда он тараном прорывается к лестнице. Он мчит через ступеньку вниз, толкает дверь так, что та с грохотом встречается со стеной. В голове не задерживается ни одной чёткой мысли, сделанные выводы не стоят выеденного яйца, а причин становится слишком много, чтобы зацепиться хоть за одну. Ясно лишь то, что нужно срочно ехать в бар. У Кали проблемы. Всю дорогу его мучает странное предчувствие — эти проблемы могут быть связаны с ним.

— Кали уехала, — рассеянно пожимает плечами Нэнси, вытирая насухо последний стакан. Бар уже закрыт для посетителей, Нэнси, уставшая и подшофе, медленно и печально приводит стойку в порядок. — Взяла дедушкино распятие и повезла на барахолку. Телефон вот разбила. Наверное, продаст своего Иисуса и купит новый. Так символично, люди поменяли Бога на бабки, — она глупо хмыкает, проверяя стакан на свет. — Как бриллиант.

Нэнси вешает его над стойкой, но промахивается мимо крепления. Идеально вычищенный стакан вдребезги разбивается прямо у ног Кайла.

— Ой, — барменша давит пьяную, кривую улыбку и берётся за щётку. На лице безразличие, ей словно плевать, что все её труды пошли насмарку. Одним стаканом больше, одним меньше.

Машины Кали поблизости нет, в окнах свет не горит — наверное, ещё не вернулась. Она одна, без телефона. Беспокойство горит в груди так, что становится жарко, хотя на улице вполне терпимо для августовского утра. Хочется залить пожар ледяным пивом, но беспокоить Нэнси чревато ещё парой разбитых стаканов, она и так ни черта не соображает, да и за руль всё-таки. Идти больше некуда, бессмысленные метания по городу уже порядком достали, Кайл садится прямо на ступеньки у входа в бар и берётся за телефон, списывается с парнями, которые присматривают за баром, получает ответ, что всё тихо, она действительно в барахолке в трёх кварталах отсюда. Кайл запускает игрушки, листает новости, пытается время скоротать. Он дождётся её во что бы то ни стало.

Кайл ничего не видит и не слышит, только чувствует, как воздух вокруг густеет от запаха пряных, резких духов и подожженной серы. Кто-то сзади чиркает спичкой раз-другой, видимо, безуспешно — следом слышаться ругательства на незнакомом ему языке, с чёткой, жёсткой «р» в рубленых фразах.

— Не очень-то ты парень похож на копа.

Огонёк вспыхивает и гаснет. Кайл оборачивается, задирает голову вверх. Крупная женщина в цветастой юбке, с пучком гладких, чёрных, но седых у корней волос, стоит к нему в пол-оборота, отчаянно воюя с мятым спичечным коробком с логотипом «Прихода». Она словно специально отворачивает от него лицо — пугать не хочет или отвращение вызвать — но Кайл и так знает это лицо. Раису знают все — слишком броские у неё приметы, да и занятие у неё такое. Специфическое. Контакты с полицией неизбежны.

— Проблемный ты, не добавляй ей ещё больше.

Раиса, эта хитрая, старая лисица, сутенерша с тридцатилетним стажем видит его насквозь. В её блеклых глазах не осталось ничего человеческого. Счётная машинка, переводящая похоть в денежный эквивалент. Это давно его не удивляет — оставшись человеком здесь почти невозможно выжить.

— Вы думаете, я хочу ей навредить?

— В том то и дело, что нет, — она, наконец, прикуривает и суёт сигарету в длинный чёрный мудштук. — В наше время любовь дорого обходится. Она хуже пули. Быстро, метко и насмерть. А смерть это, знаешь ли, навсегда.

У таких, как она, своя философия. У таких, как она, жизнь, хоть и криво, но сложилась, им, таким, есть, что рассказать. На это всё можно кивать головой и соглашаться, а можно спорить до хрипоты, потому что надежда — тварь неубиваемая, особенно в его случае.

— Разве оно того не стоит?

— Ты сам себя погубишь. И её, — Раиса проплывает мимо него, шурша юбкой. Она оставляет после себя душный запах табака, оседающий в лёгких тяжёлым камнем. Её страшные слова вторят его сомнениям. Его прошлое, вся его нынешняя жизнь — одно сплошное «не связывайся», а он пошёл на поводу у желаний и совсем забыл об этом. Кали Рейес из другого мира, и если бы не долги, вряд ли они вообще бы сошлись. Но сейчас слишком поздно отступать. Насмерть и навсегда — пусть так. Она нужна ему. Он понимает это, как только машина Кали выворачивает из-за угла и замирает у входа.

Кали видит его сразу. Она не спешит выходить из машины, не смотрит на него, медленно тянет руку, чтобы выключить мотор, медленно выключает ходовые огни, музыку, что-то собирает с сиденья, а потом, словно что-то решив, резко вытаскивает ключ из замка зажигания. Быстрым движением Кали вытирает лицо под глазами, распахивает дверь и прыгает на землю с подножки. На лице у неё свежая царапина. Глаза у неё опухшие, мокрые, а от улыбки нет и следа — две складочки от носа до уголков губ углубились, будто это скорбное выражение лица приклеилось к ней, как маска, будто она никогда не умела улыбаться. Кали не спешит захлопывать дверь, когда Кайл вскакивает ей навстречу. Дверь эта, как баррикада, за которой легко прятаться и которая так чудовищно разделяет их.

— Кали, в чём дело? — он почти кричит. Нервы сдают. Кали не Рита, с Кали молчать невозможно. С ней нет ни капли равнодушия, ни грамма спокойствия, с ней всё внутри наизнанку выворачивается.

— Мне звонил Гарсия.

— Понятно, — выдыхает он, устало прикрывая глаза.

Правда настигла его самым пакостным образом. Надо было быть готовым к этому. Гарсия найдёт миллион и один способ подосрать, раз уж разговор по-мужски закончился не в его пользу. Сначала Рита, теперь Кали. Если он её хоть пальцем тронет…

— Значит, ты в банде? — глухо спрашивает она. В её голосе слышится страх. Она словно надеется услышать «нет», словно надеется услышать вранье, которое устроило бы их обоих. Но выворачиваться бессмысленно, они дошли до черты — либо перейти, либо остановиться. Кайл понимает, что у лжи нет будущего, придётся доставать язык из задницы и говорить. И надеяться, что Кали поймёт.

— Я в полиции. Теперь.

— Отлично, — зло припечатывает Кали, громко захлопывая дверь.

Но дело в том, что к таким разговорам нельзя быть готовым, лишь малодушно уповать на то, что правда не вылезет как можно дольше. Но правда вылезла. Как всегда — правда не любит долго сидеть в тени, как и закон подлости. Кайл крепко сжимает ладони в кулаки, едва затянувшаяся плёнка кожи на разбитых костяшках лопается снова. Всё это так блядски неправильно, так не вовремя, так ни к чему. От досады и злости хочется разбить кому-нибудь рожу, Кайл понимает, что заводится и так только пугает её ещё больше.

— И когда ты собирался мне об этом поведать?

— Никогда. Понимаешь? Никогда! — он срывается на крик и одним усилием воли заставляет себя вдохнуть, выдохнуть и сбавить тон. — Это не то, о чём хочется рассказывать, Кали. Ты мне про Малибу говорила, про мечты свои, а я что? Мне нечем гордиться и вспомнить нечего. Да, мой брат в банде, да я его покрываю, потому что он моя семья! Потому что я знаю, каково это, когда о колледже можно только мечтать, когда полдня таскаешь коробки на своём горбу, и тебе два доллара в час платят за это. Мы жрать хотели. Мы жить хотели. Ты сама видишь. У нас тут либо так, либо ты труп под мостом.

Он поздно понимает, что взгляд у неё плывёт не от злости, в глазах у неё стоят слёзы. Кали поднимает руку в попытке слёзы эти стереть, но одергивает себя, чтобы виду не подать. Как же хочется это чёртово тяжелейшее объяснение перемотать на конец, чтобы понять, что же там будет дальше. Кайл мечется, топчется на месте, дёргается, потому что рвануть вперёд, взять её за эту самую руку и утащить домой против её воли он не может.

— Мне не важно. Не важно, кем ты был, — она поднимает на него взгляд, непроницаемо-чёрный, по которому Кайл снова ничего не может прочесть. По её щекам скатываются две слезинки, Кали быстро смахивает их ребром ладони. Эти слезинки для него, как нож по горлу. Она плачет из-за него. За это самому себе хочется шею свернуть. — Ты солгал мне.

— О чём я должен был сказать?! О том, что я сын проститутки? Что мой брат кто-то вроде Гарсии? Или доказывать тебе, что «Хантеры» лучше «Кобрас», потому что у нас женщины под защитой? Не всё ли дерьмо одинаково?! Или тебе рассказать, что нас с братом зачали насильно? У матери просто денег на аборт не было, она надеялась, мы сами выкинемся. Или рассказать тебе интересную теорию о том, что трахаясь с двумя разными мужиками можно залететь от обоих? Говорят, поэтому мы с братом не похожи.

— О том, что ты собираешься за меня платить. Ты не должен.

Кайл чувствует, что у него дерёт горло от крика. Кали же спокойна, только глаза наливаются ещё сильнее, а лицо покрывается красными пятнами. Она не должна была слышать всё это, ей не надо всё это знать, она и так дерьма повидала, зачем ещё своё на неё вываливать? Кайл словно не жизнь свою ей пересказал, а выблевал перед ней из себя остатки зверского похмелья, от которого только сдохнуть.

Становится легче. Он сказал больше, чем собирался. Груз недосказанности рухнул с плеч, оставив мерзкое ощущение сквозной пустоты. Внутри больше не пылает, скорее холодит, будто он под её взглядом голый, а на улице холодная ночь и ветер с океана дует.

— Не должен, — Кайл приходит в себя, его голос приобретает былую уверенность и спокойствие. Он делает один маленький шаг навстречу к ней. Кали назад не отступает. — Но хочу. Сколько бы ты ни сопротивлялась, я не отступлюсь. Я уже всё решил для себя. Ты и брат — самое дорогое, что есть у меня. Я за вас жизнь отдам и это не пустые слова.

Крыть больше нечем. Он вывернул себя наизнанку, душу до самого дна перед ней раскрыл, теперь только ждать очередного тычка или обвинения, мол, мог да не захотел. Не мог. Не захотел. Хотел, как лучше, и пусть это самое «как лучше» для него и Кали звучит по-разному.

— Ты не заслуживаешь этого. Тех проблем, что пытаешься взвалить на себя…

Но, как ни странно, Кали его не обвиняет. Она его защищает, снова защищает от своих же проблем, будто всё, что он сказал, не имеет для неё смысла. Будто это ничего не изменило в её отношении к нему.

— Ты тоже. Но вместе лучше, чем по одному. Ты — моя семья, мы справимся, — он делает ещё один шаг вперёд. В глазах Кали больше нет ужаса, лишь мучительный выбор — верить или нет, дать или не дать второй шанс. Ведь она тоже это чувствует — он уверен, что чувствует — что ей так же, плохо без него, как и ему без неё. — Поехали домой, Кали.

Он протягивает ей руку.

— Расскажешь мне всё, — твёрдо заявляет она, вскинув подбородок. — Я хочу знать всё о тебе. Ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, а сам?!

— Всё. Всё, что захочешь, — клянётся Кайл, глядя ей прямо в глаза. Больше никаких глупостей. Такую, как Кали, нельзя потерять.

Она протягивает ему руку в ответ. Они разговаривают весь день: она много спрашивает, Кайл много говорит, пожалуй, больше, чем за всю свою жизнь. Иногда Кали плачет, слушая очередной эпизод, который самому Кайлу кажется вполне обычным, иногда молчит и много думает. После она готовит ужин и варит кофе в полной тишине — у обоих уже мозоли на языках. Кайл понимает, что от этих разговоров устал не меньше, чем за смену.

— Я понимаю тебя, — говорит ему Кали за столом. Она легко касается его руки, а он не может поднять на неё взгляд, всё ещё чувствуя дикую вину за то, что ей пришлось пережить. За чёртов звонок Гарсии, за драку с Гейл, за все эти душещипательные истории, которые он давно похоронил глубоко в памяти и которые пришлось заново вытащить.

После ужина Кали трижды доказывает ему, что она поняла и приняла его таким, как есть.

***

— Собирайся.

Данэм возвращается затемно, ждёт у двери, когда она оденется.

Эйса спала, но ей хватает пары минут, чтобы натянуть на себя рубашку и шорты — единственные вещи, которые у неё оставались. От неё скоро п<i>о</i>том начнёт нести. Надо бы поднять этот вопрос. Каждый раз, когда их с Данэмом пути пересекаются, она лишается даже пары трусов.

— Мне нужна одежда, — заявляет Эйса, пытаясь успеть за ним по лестнице и при этом не навернуться.

— Купим, — отмахивается от неё Данэм, ныряя в ночную темноту на выходе из парадной. Возле дома нет ни одного фонаря, улицу освещает только свет луны и бледные квадраты чужих окон, редкие, как прохожие в этот час в этой части города. Только самоубийца вылезет ночью на улицу в гетто. Или убийца. Глядя на Оливера Данэма, Эйса хмыкает своим весьма точным мыслям. Ходовые огни в машине Данэм не включает. По опустевшим улицам они добираются до завода минут за десять.

В импровизированной пыточной несёт кровью и испражнениями. Эйса морщится, борясь с желанием заткнуть нос. На улицах Синалоа часто стояла трупная вонь, Эйса успела от этого отвыкнуть, но изображать неженку у неё в планах нет. Данэм включает настольный фонарь. Ривера мысленно благодарит небо за то, что её желудок пуст, иначе вся её игра в невозмутимость пошла бы прахом.

Лара Кинг сидит к двери боком, на полу под ней виднеются борозды от ножек стула — светлые на чёрном, ровном слое запекшейся крови — наверное, пыталась вырваться или спятила от боли и дрыгалась, что, в принципе, неудивительно. Она раздета по пояс, на спине отсутствует часть кожи, с губ свисают кровавые лоскуты, кое-где на них ещё висят скрепки — наверное, безбожно орала, содрав крепёж. Одного глаза нет, второй не в фокусе, вокруг радужки сеть из лопнувших сосудов — наверняка Кинг им уже ни черта не видит. Данэм постарался на славу.

— Надеюсь, твои труды были не напрасны, — Эйса старается добавить в голос как можно больше небрежности — пусть думает, что её эта картина не задевает. Ривера не неженка и не слабачка, но ей отчего-то до дрожи не хочется на это смотреть. Снова. Как в том проклятом свинарнике.

Страшно. Страшно, что такое могут сделать и с ней. Страшно находиться рядом с человеком, которые делает такое с профессиональной дотошностью и знанием дела. То, что она с этим человеком трахается, совершенно не меняет сути. Члены картеля Франко не ходят на корпоративы — Эйса счастливо избежала возможности близкого личного общения с его профессиональными палачами. С ними встречаешься единожды за свою жизнь — когда они за этой самой жизнью приходят. В случае же с Данэмом судьба-злодейка здорово пошутила над ней, мол, на, любуйся, в стороне тебе не остаться. Просто закрыть глаза недостаточно для того, чтобы мир вокруг перестал существовать. Всему есть цена — Лара Кинг её заплатила. Эйса понимает, что однажды наступит и её черёд. И лучше, чтобы это была аневризма.

— Она назвала имя, — отзывается Оливер, сворачивая в узел мусорный пакет, полный ампул и шприцов. Видимо, он сделал всё, чтобы Кинг протянула, как можно дольше и заговорила, как можно быстрее.

— И?

— МакКормик.

Эйса в ответ лишь нетерпеливо дёргает плечами и гнёт бровь. Данэм уточняет:

— Я знаю только одного МакКормика. Он директор Управления по борьбе с наркотиками.

— Ха, какая ирония! — Эйса обнажает зубы в едком, злом оскале. Рыба гниёт с головы, Ривера поражается тому, как лихо она тогда, в разговоре с Беккетом, попала в яблочко, даже не целясь. Власти в этой чудной стране оборзели в конец. А ещё что-то про Мексику говорят. Эйса вдруг ощущает острый приступ патриотизма — везде, в любой стране мира власть прикрывает демократией элементарную жажду наживы, только мексиканцы не боятся смотреть правде в глаза…

— А мне кажется, вполне логично. Вот представь, ты работаешь в кондитерской. Неужели ты не попробуешь ни кусочка? — разговоры на околопищевую тему в такой обстановке ничего, кроме позыва проблеваться, вызвать не могут. Смрад дерьма и мочевины встаёт поперёк горла, когда она пытается сделать вдох. А Данэму всё нипочём.

Он достаёт из чехла видеокамеру, включает её, проверяет настройки.

— Я без штатива сегодня. Будешь снимать.

— Что снимать? — Эйса рассеянно принимает из его рук камеру, уже заранее зная ответ.

Данэм молча вынимает из чемоданчика нож с широким клинком. Тот самый. Ривера смотрит через объектив на цементный, запыленный пол со следами их подошв, на чёрные капли крови, похожие на следы мазута. Перед глазами встаёт лицо Шокера, его взгляд, полный страха, отчаяния и мольбы о скорейшем конце мучений. Она не успела его оплакать, как не успела оплакать ни одного из братьев. В картеле живут быстро.

— Помоги уж, будь другом, — насмешливый голос Оливера вытаскивает её из воспоминаний. Эйса понимает, что в последнее время слишком часто думает о смерти. Как бы не накликать.

— И как ты без меня обходился всё время? — фыркает она в ответ, наставляя камеру на Лару Кинг.

— Да вот даже не знаю, — в тон ей отвечает Данэм, становясь у Кинг за спиной. — Звук отключён, в настройках не копайся, меня в кадр не бери.

Смотреть сквозь прицел видеокамеры отчего-то проще, чем прямым взглядом. Оптика словно фильтрует картинку — легко представить, что просто смотришь фильм. Лишь звук — от него, увы, никуда не деться. Тонкий вскрик сквозь вхлам посаженные голосовые связки, хруст гортанной трубки, бульканье крови в горле, щелчок разрыва сочленения шейных позвонков. Глухой стук черепа о пол. Легко, как куриную тушку разделать. Ни топора, ни ножовки. Интересно как это делается?

Взяв голову Кинг за волосы, Данэм вносит её в кадр. Мышцы лица трупа ещё конвульсивно дёргаются. Эйса отводит взгляд.

— Чего застыла? В обморок собралась?

— Не дождёшься, — выплевывает Ривера в ответ.

— Нормально сняла?

— Нормально, — Эйса нажимает кнопку остановки записи только сейчас. Данэм кладёт голову Кинг на её же колени. Мерзко и забавно одновременно, Эйсе хочется смеяться — наверное, адреналином в голову долбануло.

— Помнится, ты о полезности как-то заикалась…

— Не думала, что настолько любишь свою работу, — трахаться среди грязи и крови, рядом с остывающим трупом? Слишком даже для такого, как Оливер Данэм.

— Не думал, что ты настолько озабоченная, — он скалится, качая головой. Данэм, не снимая перчаток, достаёт два плотных чёрных пакета, щипцы, молоток. — Надо избавиться от трупа. Моя рожа по местному тв гуляет, тебя они не знают. Здесь канал недалеко, сбросишь в трёх разных местах.

— Но Беккет…

— Беккет врал. Он сдал бы тебя мексиканским коллегам без всяких поблажек за участие в операции. Ты в ней не участвовала — официально ты всё ещё мертва. Франко сюда не сунется, его людей двигают за железку.

— Ясно. Дальше что?

— Дальше займёшься МакКормиком. Точнее его дочерью. Я выяснил, что она работает в госпитале «Милосердие», сегодня она в ночь. Попади к ней. Нужно выяснить, чем живёт, чем дышит, куда ходит, во сколько заканчивает работу, с кем спит, сколько раз ходит отлить…

— Кроме меня некого больше отправить? — широко расставив ноги и сложив руки на груди, Ривера встаёт в защитную позу. Если Данэм хочет заставить её работать, пусть поднимает цену.

— Видишь ли, я сильно ограничен в перемещениях, а местные парни не так хороши, как ты, — Данэм терпеливо и доходчиво объясняет ей ситуацию, красноречиво положив ладонь на опавшее плечо трупа. Он спокоен, собран и абсолютно беспристрастен. Он улыбается, но в глазах его плещется ртуть. Он всё решил и он заставит своё решение выполнить, Эйса в этом не сомневается. — И про должок не забывай. Я ведь вытащил, — его улыбка становится шире, он щурит глаза, трогая языком выступившие под верхней губой клыки. Эйсу на мгновение бросает в жар. — Или ты сомневаешься в своём профессионализме?

— Сделаю! — удар приходится чётко по самолюбию, и Ривера сдаёт позиции. Ответа «нет» он в любом случае не примет, спорить с ним и ножом в его руке чревато, а кто, кому и сколько должен, она посчитает позже. В груди начинает гореть, как то всегда бывает перед выходом на дело. Надо срочно начинать мозговать план. Эйса выходит на воздух подумать, когда Оливер заносит над головой Кинг молоток, чтобы выбить челюсть.