Мой ВРБ

Анна Вячеславовна Китаева, 2019

Коллекция воспоминаний разных людей о Валерии Романовиче Беляковиче (1950—2016), основателе и художественном руководителе Московского театра на Юго-Западе, народном артисте РФ и обладателе звания «живое национальное достояние Японии». История о том, как он влиял на судьбы людей, попадавших в его орбиту.Содержит нецензурную брань.

Автоинтервью

Я знаю Валерия Романовича Беляковича уже больше тридцати лет. Случались периоды близкого общения, связанные с тем, что на каком-то этапе нашего знакомства я попала в разряд жён его друзей. Но у меня с ним есть и личные отношения. Не настолько близкие, чтобы посещать его в больнице, но достаточно близкие, чтобы позвонить ему в неурочное время с какой-нибудь идиотской абстрактной идеей.

Он кардинальным образом повлиял на мою жизнь. Не личным вмешательством. Это были волны последствий его деятельности.

А теперь попробую сделать авто-интервью.

Он красивый? Ну, если Жана Габена можно назвать красивым, то да.

Он сексуальный? Если сексуальность — это энергия, то да. Sweet Dreams (Eurythmics) — вот такой саундтрек к этой теме.

Добрый? Он внимательный. Это та степень внимательности, которая и есть суть доброты для меня.

Порядочный? Он бывает порядочным засранцем с обывательской точки зрения. Я видела тому примеры. Но меня лично он никогда не обижает. (Ему ничего от меня не было нужно, он испытывал ко мне любопытство, на удивление нежное и трепетное, впрочем). Но, как ни крути, его система приличий в личностном общении порою сильно отличается от общепринятой. Он может за спиной у человека говорить гадости про него. И не для того, чтобы посплетничать. Скорее, чтобы проверить на вшивость собеседника. Меня это напрягает. Мне не кажется это идеальным инструментом для управления творческим коллективом. На самом деле, вводя людей в такие ситуации, он не манипуляции хочет, он наблюдает, впитывает материал для творческого процесса. Его преследует проблема: как вывести человека из спектакля и не обидеть его, объяснив, что это в целях улучшения спектакля. Его всегда разрывает между ответственностью за людей, которые пошли за ним, и необходимостью двигаться дальше по своему пути. Он прорывается вперёд, становясь безжалостным, и его это мучает. Он компенсирует своим вниманием, своей щедростью, а иногда просто сбегает, отгораживается, старается спрятаться.

Тщеславный? Я не думаю. Я волей случая присутствую на том собрании в театре Станиславского, когда он знакомится с труппой в качестве нового главного режиссёра. Я смотрю с верхних этажей театрального зала в партер, на него и на актёров. Это зрелище на уровне античных. Я физически чувствую, как он заставляет себя «не бздеть» (это его собственная мантра на преодоление страха). Я вижу, как он постепенно завоёвывает этих людей.

Ему не регалии важны, ему важен новый уровень реализации своего таланта. Он должен развиваться вширь, а не вглубь. Он творит «из подбора», из того, что оказывается в поле его притяжения. Много позже я пойму, что творить «из подбора» — это универсальный способ жить, и сама научусь так делать.

Он не расист, идеалист, коммунист, моралист, индивидуалист, он вообще никакой не «-ист». Его талант позволяет ему пробиваться на те уровни сознания, где нет таких ограничений.

Всю свою жизнь он ищет новые формы для выражения своего творческого видения. Где-то здесь лежит ответ на тот вопрос, почему он ставит иногда откровенно неудачные спектакли. И на тот вопрос, зачем он уходит в театр Станиславского. Он не пытается создать спектакль лучше прежних, он пробует по-другому. Он говорит, что театр умирает раз в пять лет. И он начинает свой театр заново раз в пять лет. И каждый раз поклонники умершего театра говорят, что новый театр гораздо слабее. Люди всегда говорят, что раньше небо было голубее, а щи наваристее. А новый театр растёт, развивается, у него появляются новые поклонники, которые любят его не меньше, чем поклонники предыдущей волны.

А ещё у него нет мании величия. Да, он любит окружать себя людьми, которые говорят ему, что он — гений. Со стороны это кажется опасным для таланта. А он не бронзовеет. В последний раз я встречаюсь с ним в аптеке. Мы с мужем уже ушли из театра, и наше общение с ВРБ свелось ко встречам на районе.

Таких встреч, к слову, за жизнь было много. Когда он видел меня первым, он успевал первым подготовиться. Но чаще бывало наоборот. Однажды я встречаю его в Ашане. Он с Анатолием Николаевичем Лопуховым, и он ругается с какой-то тёткой из-за тележки. Я иду мимо и просто машу ему рукой. Через два дня прихожу в театр, он меня видит и выпаливает: «Ну, ты и сама-то ссать шла!».

В тот, последний раз, в аптеке, я подхожу к нему со спины. Он вдруг смущается, начинает говорить, что завтра улетает в Японию, что придумал новый рассказ для «Моно», и ещё что-то. Он говорит быстро и будто отчитывается передо мной. И как — то робко говорит. И немножко будто не со мной.

Так что бронзовым он не был, зря боялись.

Насколько он искренен? У меня были поводы подозревать его в двуличии, но теперь я думаю иначе. Он безусловно искренен в своих поступках. А это очень высокая степень искренности.

А ещё он — смешливый. Кроме животворящего юмора городской окраины, там есть ещё кое-что. Это смешливость нагвалей из книжек Карлоса Кастанеды. В его смехе нет ни цинизма, ни злопыхательства, ни сатиры, ни пародии, ни даже иронии. Это экзистенциальная смешливость, как в детстве, что ли.

Религиозен ли он? Марина Дмитриевна Литвинова (её влияние на него очень глубоко) мир понимает по Гегелю, это не может не отражаться на его картине мира. При этом у Валерия Романовича есть свои отношения с церковью. Я бы сказала, что он чувственно воцерковлён. Он чувствует мистическую силу обрядовости. Он зовёт меня в крёстные мамы к Сереже Ерильченко. Для него это важно.

А вот мы встречаемся на переходе через проспект Вернадского (между храмом Архангела Михаила и театром на Юго-Западе). Хоронят Анатолия Николаевича Лопухова. Мы с Игорем уходим раньше, а они с Серёжей опаздывают и бегут по зебре нам навстречу. Я обращаю внимание на его лицо. Оно выглядит на удивление молодым. И сам он лёгкий. Это наивысшая степень проживания момента. Без рефлексии, с любовью и вниманием.

Двадцать один год назад мы с Игорем стали жить вместе. Наш союз тогда поддержали два человека. Виктор Васильевич Авилов как бы вручил мне Игоря, наказал о нём заботиться и его беречь. А Валерий Романович наоборот, меня вручил Игорю. Это было на шестой день нашей совместной жизни. Мы тогда решили, что это у нас навсегда, но ещё не успели никому об этом сообщить. ВРБ позвал Игоря в гости к себе на дачу, Игорь спросил, можно ли он приедет со своей девочкой, Романыч спросил «кто?» и, узнав о ком речь, настойчиво поправил: «Это наша девочка».

Так и живу, Валерий Романович. Привет вам там.

* * *

Как совершенно справедливо написано на сайте театра, первого сентября 1977 года «грянул отсчёт нового времени в истории мирового театра: Юго-Запад открыл свой первый сезон».

«В 1974 году в клубе «Мещерский» состоялся первый «юго-западный» по сути спектакль — «Женитьба Коли Гоголя», а второй премьерой был криминальный фарс «Беда» по мотивам «Беды от нежного сердца» Владимира Сологуба. «Беда» игралась в востряковской библиотеке, которой заведовал Валерий Белякович, в тесной каморке для хранения макулатуры, на втором этаже, под самой крышей. Отсюда название — драматический ансамбль «Голуби» (сайт театра).

Стоит добавить, что зрители в той библиотечной каморке сидели на «жёрдочках», нормальных скамеек не нашлось. Так вот, ВРБ своим актёрам ставил задачу: «играйте так, чтобы они с жёрдочек попадали от смеха». Этот его завет свято чтит и нынешний Юго-Запад, теперь это можно назвать «мы их вдавим в кресла».

ВРБ организовал театр на Юго-Западе из своих двух трупп: востряковской (они играли в библиотеке), и ТЮМ-овской (они играли во Дворце пионеров).

Первой премьерой, сыгранной непосредственно по адресу «проспект Вернадского, 125», был «Урок дочкам» по пьесе Ивана Андреевича Крылова.

Первыми зрителями были жители соседних домов.

Узнавали они о существовании театра на районе из афиш, которые актёры сами расклеивали на столбах и стенах домов.

Наше Тропарёво было молодым тогда. Квартиры в новых домах получала интеллигенция: преподаватели, учёные, врачи, инженеры, работники всевозможных КБ. Эти люди обладали изначальной предрасположенностью к восприятию всего нового и талантливого. У них были общие взгляды и приоритеты. Соседи дружили друг с другом, сарафанное радио работало, зрители сами рекламировали театр своим друзьям и друзьям друзей.

А ещё Валерий Романович со своей бандой ходил по квартирам соседних домов и предлагал людям поделиться с театром ненужными вещами, особенно одеждой. Это тоже работало как реклама. Как не пойти посмотреть, как играют на сцене твои штаны?

Многие из тех первых зрителей стали друзьями театра и Валерия Романовича на всю жизнь. Среди них легендарная Марина Дмитриевна Литвинова, переводчик и шекспировед. Её дружба с Валерием Романовичем началась с того, что она собрала с людей, стоявших в очереди за бесплатными тогда билетами, по рублю и отнесла их Валерию Романовичу. На эти 60 рублей он купил для театра дрель. История с дрелью хрестоматийная, на самом деле таких историй было много. На протяжении всей жизни Валерия Романовича находились люди, готовые помогать ему безоглядно. У него были и помощники, и поводыри, и защитники, а главное, у него было очень много благодарных и любящих его зрителей.

* * *

Из книжки Льва Аннинского «Билет в рай»:

«К 80-м годам студий стало так много, что им не хватило символических и эмблематических названий, студии стали зваться по месту возникновения: «На Красной Пресне»… «На улице Чехова»… «На Юго-Западе»… «У Никитских ворот» (теперь уже и театры так называются). По видимости географический метод прописки непритязателен и не претендует на сверхсмыслы, однако сверхсмысл получается сам: приписка к месту, к земле, к конкретной человеческой общности «в масштабе района» означает опору на свою публику, на свой круг зрителей» (стр. 148 — издательство «Искусство», 1989 — написано в 1986-ом, далее цитирую по этому изданию).

* * *

ВРБ:

«Очень много добрых слов скажу про актрису «Юго-Запада» заслуженную артистку России Ирину Бочоришвили. Вот она была моим крутым соавтором по костюмам во многих спектаклях. Иногда у неё выходили просто шедевральные коллекции, например, «Горячее сердце» во МХАТе. Но она, к сожалению, уже давно не работает в театре… Говорят, нет незаменимых людей… Думаю, что есть».

(«Вперёд, к Станиславскому! Опыт практической режиссуры», стр. 165).

Кто такая для меня Боча?

Прихожу в начале 1986-го в театр на Юго-Западе. Меня насильно заставила мама. Она испугалась, как бы у меня крыша не съехала в тиши библиотек. Попадаю на «Женитьбу». С той первой увиденной мной «Женитьбы» изменилась моя жизнь, моя судьба, изменилась я. Тогда, на том спектакле, я не могла оторвать глаз от двух человек на сцене: от Кочкарёва-Авилова и от Свахи-Бочи. Конечно, на сцене все были хороши, но то, что творили эти двое — это была самая суть происходящего. Знаете, мохито бывает безалкогольный, это тоже прекрасный напиток, но в настоящем должен быть ром, вот Василич с Бочей были именно этим ингредиентом.