Обещанная медведю

Анна Владимирова, 2022

– Привет, Ромашка… – Привет, Дар… Я думала… – Не думала, мы это уже выяснили, – перебил он. – Ты обещала мне себя. Помнишь? – Я не собиралась… – Не учат вас сдаваться оборотням, – оскалился Медведь. – При-дется заполнять пробелы. – А я думала, завел себе уже кого-то, – дерзко вздернула я нос. – Тебя ждал, – издевательски усмехнулся он и сделал шаг назад. – Раздевайся. Я играла со смертью с самого первого взгляда в его глаза. Но не могла уйти, и все бежала к его дому, вопреки всем угрозам и запретам. И вот, похоже, добегалась…

Глава 2

Я знал, что она сбежит. Эта ведьма будет бегать до тех пор, пока не закрою все двери, но и после этого будет биться в них до крови. Так всегда было — я оставлял свои двери и окна для нее открытыми с того самого дня, как она появилась у меня на пороге впервые…

Это было осенью пять лет назад. Я помню, потому что холодный воздух каждое утро будто пытался вынуть и выстудить легкие, когда я выходил курить на крыльцо. А ведь была еще не зима… Но тело тогда сдавало. Множественные ранения и рваные раны затягивались медленно, потому что мне тогда не очень хотелось жить. И ведьму, заблудившуюся в лесу, я тем более не хотел видеть. Но она не спросила.

Я помню этот ее взгляд из-под рыжих бровей. Она подошла к самому крыльцу и долго смотрела мне в глаза. А я — в ее. Только сигаретой периодами затягивался и выдыхал едкий дым, размывающий ненадолго ее черты.

— Странный ты, — наконец, усмехнулась она и облизала губы. — Тут обычно не живет никто…

— Это я-то странный? — усмехнулся я глухо и хрипло, а по сути — безжизненно.

И она это поняла — уверен, почувствовала слабость. В другое время я бы прогнал ее. А может, убил бы. Но теперь мне стало безразлично. А ведьма была забавной. И я нашел странное удовольствие просто наблюдать за ней — хоть какое-то оживление в унылом буром пейзаже. Зачем вообще подкралась?

— Я за тобой вчера смотрела, — тихо сообщила она.

А я даже не заметил. Совсем нюх потерял.

— Ты меня поймала, — выбросил я окурок и посмотрел на нее хмуро. — Что тебе надо?

— Я не знаю.

И настолько искренне это прозвучало, что и я перестал что-либо понимать. Оглядел ее с ног до головы. Юная. Очень. А еще зверь мой полудохлый вдруг ожил и заинтересовался девчонкой в джинсах и темно-синей курточке. Волосы ее были распущены и беспорядочными волнами падали на дешевую промокшую насквозь болоньевую ткань. Девчонка продрогла и не дрожала только выдохе.

— Заходи, — приказал я и кивнул на дом.

И все. Она зашла и осталась, перевернув мой мир. Потому что все это было странно — я и она. Мы — два враждующих мира в одной тихой, залитой промозглой утренней мутью гостиной. И мне стало интересно, как это вообще возможно. А мне давно уже ничто не было интересно. Я зализывал раны в глуши. А она сняла куртку, развесила ее перед камином на стуле и трогательно шмыгнула носом.

— Ты что, согреть себя не можешь? — прошел я к плите.

— Не могу, — донеслось тихое в спину, — я бездарная. Ничего не могу.

Конечно, ведьма не обязана говорить мне правду. Но я откуда-то был уверен — не врет.

— Так уж и ничего? — оглянулся. Она замерла у стула, не решаясь шагу сделать без разрешения. Видимо, вся наглость на сегодня закончилась у ступеней моего крыльца. — Зачем так рискуешь, что лезешь к оборотню?

— А мне нечего особо терять, — пожала она плечами. — Отцу я не угодила уже своим рождением. Он грозится меня в приют отправить.

— Хорош отец, — хмыкнул я, набирая воду в чайник.

— А ты не особо опасный. Я чую.

Я только хмыкнул. А гостиная медленно наполнялась незнакомыми любопытными запахами продрогшей ведьмы — ее волос и сырого осеннего леса, что она принесла с собой.

Мне становилось все интересней:

— А ты чего тут шляешься?

— Я тут с детства шляюсь. Этот лес меня успокаивает. А ты в кого обращаешься?

— Это я тут с детства шляюсь. А тебя впервые вижу.

— Я по всей области шляюсь, — спокойно лавировала она. — У меня мотоцикл. Уезжаю из дома, живу в палатке…

— Бездарная ведьма не боится жить в палатке? Да ну брось.

— Когда ты не нужен особо… — она вздохнула и повернулась к огню. — Мне кажется, что на меня вообще всем плевать. Я уже месяц дома не была.

— Ведьмы за своими смотрят, — удивился я, наполняя чашку кипятком.

— Не все. А поесть у тебя есть что-нибудь?

Визит ведьмы обретал смысл. И как я сразу не услышал, что у нее в животе урчит?

— Ты надеялась, что я уеду, что ли? Чтобы залезть ко мне в холодильник?

— Как можно, — усмехнулась она. — Нет. Я нормально питаюсь. Просто еще не завтракала.

Ее тощий вид говорил об обратном.

— Я думаю, что ты сбежала, — направился я к холодильнику. — Что будешь?

— А что есть? — с интересом прозвучало за спиной.

— Да так… Ничего толком. Сало… яйца…

— Давай я яичницу пожарю?..

Я смотрел тогда, как тряслись ее руки от голода и решимости мне этот голод не показывать. Только ее тощий живот урчал все громче, а когда запахло жаренным салом, ведьма стала захлебываться слюной. И я отчетливо помнил, как атрофированные мышцы моего лица тогда со скрежетом пробовали задействовать забытые механизмы, отвечающие за улыбку. Она беззастенчиво умяла всю яичницу и трогательно вымакала остатки хлебом. Потом поблагодарила, убрала со стола, встряхнула курточку и ушла…

Но перед этим я сделал неожиданное даже для себя — позвал ее на следующий завтрак. А сам съездил в город и впервые забил холодильник…

Сегодня утром вспоминать события пятилетней давности было легко. И больно. Я хотел эту ведьму себе. Даже не помню, когда захотел ее впервые… Наверное, когда украдкой вытирала уголки губ от яичницы. Ее хотелось не только забрать себе, но и никому не показывать.

Правильно говорила мне бабка — ведьма на пути к погибели. Но это не значило, что я не буду пытаться ее спасти.

Я достал из бардачка сигареты и закурил, оперевшись на капот брошенного ей автомобиля. Вот сколько ей дать времени набегаться? Сколько я выдержу, чтобы не сцапать и не запихать обратно в свою постель? А эта ее «недоневинность»… От одной мысли скрежет зубов отдавался неприятно в мозгах. Она пыталась себя обесчестить. Без привязанности, желания, любви… Моя ведьма легла под кого-то, чтобы обезопасить себя! И уже за это я хотел лично ворваться в резиденцию Гданьских и переломать шею ее отцу…

Но нужно было ждать. Потому что прежние ошибки и так стоили дорого.

Я затянулся последний раз и, выбросив окурок, сел за руль.

* * *

Приют просыпался. Я слышала, как шаркает тапками Шеба над головой по старому паркету. Воркуша — моя крыса — нагло перешаркивала ее под батареей, отчаянно выцарапывая остатки сухариков, забившихся между секциями.

— Воркуша, сейчас нормально поедим — я поняла намек… — вздохнула. Но подняться сил не было. И то, что крыса обходилась намеками, а не скакала у меня на лбу, требуя еды в обмен на мой целый глаз, говорило о том, что и ей не нравится запах медведя на хозяйке. — Да пошли вы все. Ты, Яворский… и Дар!

Но те, кого послать не успела, воспользовались этим тут же:

— Ромка… — Саныч сначала сунул нос внутрь, но, увидев меня на полу, позабыл о запретах не вторгаться в комнаты девочек и уже через вдох навис сверху. — Ром, он тебя что, ударил?

— Нет, — мотнула я головой. — Саныч, мне надо в душ. И остаться в покое. Пожалуйста.

— Ладно, — нахмурился он. — Может, завтрак сюда?..

— Нет.

— Ладно…

Но стоило его шагам затихнуть в коридоре, раздались другие. Шеба уже не шаркала — влетела ко мне так, будто саламандрам стали выдавать крылья на входе в мою комнату.

— Ром, что случилось? Яворский так дверьми хлопнул. Вы поссорились?

Надо мной теперь вились белоснежные кудри растрепанной девчонки пополам с искрами, будто я уже горела на пепелище… А я прям так и чувствовала, как закипаю:

— Шеба, я порвала с ним. — И рывком села. — В столовке можешь огласить, что Яворский свободен. Пусть уже с утра распускают свои фляги из-под юбок!

— Ром, ну вот зачем ты так? — насупилась она обиженно.

— Прости, — вздохнула я и притянула ее к себе, целуя в макушку, вкусно пахнущую костром. — Тяжелая ночь.

— Расскажи, что произошло? Саныч не колется. — Не обиделась. Шеба быстро остывала для саламандры.

— За это я и люблю Саныча, — потрепала я ее и поднялась. — Это слишком личное…

— Ты влюбилась в кого-то другого? — вопросила она вдруг, и я обернулась от двери в ванную.

Хотелось рассмеяться, откинув голову. Громко, по-ведьмински… Но я только пожевала губу:

— Может быть. — И скрылась за дверью.

Мне всегда нравилось отсиживаться в ванной. Если не было возможности отсидеться под елкой в соседнем лесу. Тут почти так же можно подумать, а запах простого туалетного мыла казался защитным… Что мне, бездарной ведьме, еще можно было придумать, чтобы защитить себя? Только притворяться…

Стоило вылезти из душа, за дверью что-то звонко грохнуло, и послышалась ругань Саныча. Я высунула нос в проем и округлила глаза на импровизированное сборище у меня на кровати — Шеба, Саныч и Воркуша. Последняя воздавала себе по заслугам — ела кашу прямо из миски оборотня.

— Ты ей остудил? — проворчала я, проходя внутрь.

— На края тарелки намазал — она у тебя не дурочка.

— Не в меня… — еле слышно прошептала и добавила громче: — Что там, так все плохо, что вы решили меня не выпускать в свет? На вашем месте я бы наоборот не обозначала со мной близких знакомств.

— Ром, ну кончай, а? — вздохнула Шеба. — Любовь — это здорово. Сергей поймет… А до остальных нам дела нет.

Я не очень дружила с остальными жителями приюта. Уходила рано, возвращалась поздно. Удивлялась, как Саныч с Шебой меня выносят и остаются друзьями. Мне казалось, я с детства всех только отталкиваю.

— Шеб, ты ешь кашу, а то остынет — простудишься, — недовольно нахмурился Саныч. — И ты, Ром, иди позавтракай.

Не стала отказываться. День предстоял долгий, неизвестно, чем он закончится. Мне еще получать нагоняй от начальства, и, не дай высший, увольнение… Если Яворский сильно разозлился, то поспособствует этому, так как мы работали в одном отделении. Вот что я буду тогда делать? Не на что ведь не гожусь.

Я поразмазывала кашу по тарелке, закусила печеньками из запасов Шебы и решительно направилась к платяному шкафу. Последнее действо надежно изгнало оборотня с грязной посудой из спальни, но не подействовало на подругу.

— Слушай, ну скажи мне, — тихо подкралась она к дверце. — Я никому не скажу.

Да я и знала, что Шеба — могила во второй ипостаси. Просто мне никогда не было нужно с кем-то делиться. Я даже чувствовала себя странно и плохо, когда оставляла слова о себе кому-то… Вот только с Дарьяром всегда было по-другому. Я и поэтому тоже неслась к нему на всех парусах при любой возможности — мое доверие ему напоминало мою грядку в лесу, где я выращивала всякое. Никто ее не видел никогда, а меня маленький огород радовал. И доверие Дару было таким же — оно прорастало в нем чем-то, на что хотелось смотреть и радоваться, что оно у меня есть. Тревоги, сомнения переставали пугать. Я делилась с ним, он слушал… и что-то делал со всем этим такое, что оно больше не ранило и не тревожило.

Разве могла я доверить что-то Шебе?

А может, не было ничего такого в моем кипрее на грядке? И Дарьяр не делал ничего особенного? А я все ношусь с этими семечками, будто каждое не иначе аленький цветочек в зачатии…

— Я обещала себя медведю. На мне его брачные метки. И Яворский взбесился.

Шеба раскрыла свои огромные голубые глаза и прикрыла рот ладонью. Вот зачем я сказала?

— Вот черт, — выдохнула она в стенку шкафа и, кажется, даже лбом по нему стукнула, судя по звуку. Но мне облегчения это не принесло, как и прежде. Даже хуже стало.

— Забей, — вылезла я с полки с бельем и направилась к кровати. — Разберусь.

— Ром, но почему медведь?

— Он меня спас, — хмурилась я. Нужны были еще джинсы с футболкой, но у шкафа все еще тряслась саламандра. — Так вышло.

— С тобой ночью что-то плохое случилось, да? — проследила она мое возвращение к полке.

— Много всего. Я чуть не умерла. Потом еще раз…

— Эта работа не для тебя! — решительно стукнула она ладонью.

— Хватит избивать мой шкаф! — взвилась я.

— А теперь-то что? — задала она главный вопрос, не отставая. — Черт! Мне кажется, только Саныч нормальный! Остальные оборотни с придурью! Ты прости, но даже Яворский…

— Мне-то что? — раздраженно перебила ее.

— Слушай, я видела, что ты к нему не пылаешь, — уселась она на кровать. — И бесит, что ему на это плевать! Вот хочу и все.

— Я давала повод, — выдавила я.

Разговор начинал утомлять. Даже Воркуша уже занервничала — давно не было такого скопления двуногих на ее территории. Крыса скакала по кровати с одной подушки на другую, тревожно попискивая.

— Вот только нассы! — буркнула я на нее.

— Да не ссу я, — сосредоточенно отозвалась Шеба. — И тебе не советую. Дикарь этот Яворский! Так орать рано утром на весь приют! А ты ведь жизнь спасала…

— Шеб, хватит! Я не могу так больше! — повысила я голос. — Мне на работу. У меня голова болит…

Саламандра закрыла рот и захлопала глазами, но парализовало ее не надолго:

— А что медведь?

— Не знаю! — зарычала я. — Я сбежала от него! Наставила на него пушку, украла его джип и смылась…

С каждым моим словом Шеба раскрывала глаза все сильней и в конце вообще перестала дышать.

— Ром, ну это же ужас… — просипела она на вдохе.

— Моя жизнь последние сутки — сплошной ужас! — рявкнула я и, рывком натянув футболку, вылетела из комнаты.

* * *

До поселения своих я добрался спустя три часа и полпачки сигарет. Не спешил. Разговор будет не из легких… Если не самым тяжелым. Это если вообще будет. Зная отца…

Когда остатки асфальта обернулись гравийкой, я выкинул последнюю сигарету, прокурившись насквозь. Это отобьет чуждый запах надежно. Но не скроет того, что я хотел себя прокурить с ног до головы. Плевать. Давно стало плевать. С того самого дня, как меня вывалили на крыльцо дома в лесу и бросили в повязках.

Вскоре дорогу перегородили деревянные ворота, и я нетерпеливо нажал на сигнал. Охрана скривила морду, рассмотрев меня за рулем, но ворота открылись. Привычные запахи, хруст гравия под колесами, шелест осин над головой — все это казалось таким обыденным раньше… а после — предательски-равнодушным. Сколько раз я возвращался домой, не думая, что это все меня однажды не встретит… Понятно, что родное логово от меня никогда не отказывалось — отказалась семья. Но теперь пришло время громко возразить.

Я свернул по аккуратной дороге и направился вверх к холму, на котором стоял дом отца. Уверен, ему уже доложили о моем явлении. Но ворот он не открыл. А я не стал делать вид, что мне это больно надо — бросил машину под забором и толкнул калитку.

Двор не изменился за эти пять лет. И я был рад увидеть его самого любимого обитателя — свою бабку Нинор. Она сидела на ступеньках вся в черных одеждах и напоминала ворону с курительной трубкой, затягивая двор привычным дымным туманом.

— Дарьяр, — прокряхтела мне, салютуя трубкой. Табак, судя по запаху, сменила на более мягкий. — Давно тебя не было…

С год, наверное. Я не любил бывать здесь. Встречи с отцом не заканчивались ничем хорошим. После смерти матери его характер не смягчился. А после гибели моего брата стал вообще невыносимым.

— Как ты? — присел я рядом.

— Как обычно, — улыбнулась мне Нинор, приводя в движение многочисленные линии на своем лице. Еще в детстве воображение складывало для меня эти линии в затейливые узоры. Теперь же за ними почти не видно было привычных черт — Нинор вся походила на исчерканный рисунок. — А вот ты необычный сегодня.

— Много работы, — отвернулся я.

— Ну да… — усмехнулась она. — Дождался свою рыжую ведьму?

Я же знал, что она все поймет.

— Дождался.

— Тебе только в радость. Да ты и светишься весь…

— Ты же говорила, к погибели, — скосил на нее глаза, усмехаясь.

— Это другим. Твоя не опасна для тебя. Стоило дождаться. Ты молодец.

— Кто бы тут еще так же думал…

— А тебя правда заботит, что он думает?

— Заботит.

— И снова я тобой горжусь — всегда признаешься себе в слабостях. Отец — твоя слабость. Но так быть не должно, Дар. Ты не виноват.

— Давай не будем, — нахмурился я.

— Будем. Ты пока не простишь себя, не двинешься с места. За своей ведьмой не успеешь. Она порхает искрой, а ты еле движешься. Ты поэтому и хватаешься за нее — в ней жизнь, которую ты у себя забрал.

— Я ее спасти хочу.

— Ты ее давно спас. Забирай себе уже…

— Она сбежала, — улыбался я.

— О, — протянула Нинор. — Отпустил? Ну пусть побегает.

— Тоже так думаю. Лишь бы не ободралась еще больше… Замуж она собирается.

Нинор сухо рассмеялась:

— Да не собиралась она. Она твоя. И знает об этом. А то все забавы ради… Скучно ей.

Мы помолчали, Нинор выдыхала клубы дыма в тишине. И хотелось ее спросить, как она вообще. Но не ответит. Никогда не отвечала. А вот о другом можно было.

— Ты же знаешь, что планирует отец… — начал я.

— И что? Будешь на его месте — будешь решать, — жестко отозвалась она. — А пока решает он, Дар. И ты знаешь, что он — твой вождь. И он — прав.

— Какого тут происходит? — вдруг раздалось суровое над головой.

Но я и ухом не повел — слышал, что отец вышел на крыльцо за пару секунд до этого.

— Вирран, сын твой приехал, — даже не взглянула на отца Нинор. — Зови в дом, принимай как подобает…

Не примет он меня. И Нинор никогда не слушал. Потому что не его она мать.

Я поднялся со ступеней и выпрямился перед отцом. Не изменился он за год. Даже наоборот — посвежел, седины будто даже стало меньше в висках. Неудивительно, что вокруг него столько молодых самок вьется. Зря я обкуривался с ног до головы. Все равно за запахом его собственных любовных подвигов он бы и не заметил мои.

— Что тебе? — склонил он голову, хмурясь.

А по моему телу прошла неприятная дрожь животного повиновения — наши звери скрестили внутренние взгляды, и мой ретировался, признавая его право. Логично, ведь я не собирался бросать ему вызов. Пока.

— Возьми меня к себе в отряд, — не стал я ходить кругами.

— Нет, — даже не задумался он.

— Там моя женщина — хочу, чтобы она не пострадала.

Он сузил недобро глаза, всматриваясь в мое лицо:

— Женщина? — усмехнулся зло. — Она — не женщина, Дар! Она — ведьма!

— Это уже давно не твое дело. Ты сам так решил. Но я буду защищать ее до последнего вдоха. Хочешь на это посмотреть?

Он вскинул голову, гневно раздувая ноздри:

— Хочешь мне это показать?

— Самое глупое, что вы двое можете сейчас сделать — это поцапаться, — философски заметила Нинор, а я стиснул зубы.

Не допускалось такого поведения при ней, но отцу было плевать.

— Дай мне забрать мою женщину, — снизошел я до просьбы.

— А кто ты, Дар? — не стал сбавлять скорости он. — Мой наследник? Нет. Кто ты мне, чтобы я тебя слушал? Граф у всех уже сидит поперек горла, и я положу этому конец. И любому, кто встанет на пути…

А Ромашка встанет. Ее поставит сам граф. Он для этого устроил ее в отдел расследований — чтобы прикрывала в случае чего.

— Я еще считаю себя твоим сыном, — спокойно возразил я.

— Ты, конечно, можешь считать… Но спасать твою подстилку я не буду.

Я сам не понял, как впечатал его в стенку крыльца. Окна задрожали от нашего обоюдного рычания, и как Нинор удалось нас перекричать — непонятно.

— Я знаю, что этому плевать, но не тебе, Дар! — оказалась она не пойми как рядом, сверкая на нас черными глазами. — Никогда еще мне не выказывали такого неуважения, чтобы на моих глазах своих родителей душить!

— Только тронь ее, — посмотрел я в злые глаза отца. — Младшая дочь Гданьского — моя избранная, тебе понятно?!

Я опустил руки и сделал шаг назад. И, не дожидаясь его ответа, кивнул Нинор и направился прочь.

Он не посмеет ничего сделать с Ромалией. Оставалось только решить самому, сколько я еще дам ей свободы. Потому что когда придет время закрыть все двери и окна… она будет против.

* * *

Я заглушила мотор, еле втиснув мотоцикл между тачками, набитыми на парковке у здания отдела. Как обычно. После леса столичный воздух кружил голову обилием запахов и технических выхлопов. Можно было бы заехать во двор, где поставить мотоцикл проще… но я не могла заставить себя втащить свою «метлу» в стойло. А вдруг понадобится «лететь»? Мало ли чем закончится мой отчет.

С самых ступеней меня неизменно придавливало к полу концентрацией тестостерона и мужского шовинизма. Хотелось прижаться к стенке, слиться с рельефом и скользнуть к шефу по плинтусу. Но я слишком выделялась на общем фоне.

— Гданьская, привет, — выцепил меня взглядом дежурный у стойки. — Ты сегодня рано. Что-то случилось на патруле?

В этот момент сзади промаршировала толпа оперативников, на ходу чиркая зажигалками и, не дожидаясь, затягивая проходную едким сигаретным дымом и громкими обсуждениями дежурства.

— Шеф у себя? — скривилась я.

— Да вроде, — махнул неодобрительно дежурный в коридор, и я под дымной завесой просочилась внутрь.

Дверь в кабинет шефа светилась в конце коридора, но не обещала ничего светлого. Давид Глебович Горький снова орал благим матом на кого-то так, что у меня под ногами пол дрожал. Но показаться руководству было необходимо. Зря я, что ли, шеей рисковала?

Завидев меня в дверях, шеф кивнул на диван у окна и продолжил сотрясать прокуренный воздух кабинета, от чего в нем совсем становилось невыносимо дышать. Кажется, сегодня была какая-то особенная ночь — никто не выспался. Горький теребил мятый галстук, расхаживая перед столом туда-сюда, и тер заросший седой щетиной подбородок:

–…Понятно. Тогда отчет по вскрытию сразу мне. Услышал? До связи.

У меня всегда от его голоса начинали неметь уши, уж не знаю почему. Ему по человеческим меркам можно было дать лет сорок пять. Хорошие сорок пять, а не те, что из офисов выплывают на обеденный перерыв…

— Ромалия, что у тебя? — тяжело опустился на край стола Давид Глебович.

— У меня… — заикнулась я, подскакивая. — Я вчера… патрулировала. И… у меня доказательства появились. В Шолоховке группировка знахарей тянут эфир у людей. Там еще не толпы, но объявления об исцелении…

— Гданьская, в смысле? — перебил он меня, нехорошо сдвигая брови к переносице. — Видео съемка, что ли?

— Да, — выдохнула я шепотом, кивая.

— Ты полезла к объекту?

— Да.

— И?

— И ее пометил какой-то дикий, у которого она спасалась от преследования…

Я прикрыла глаза, опуская плечи, чтобы не вспылить и не врезать Яворскому. Но тот продолжал напрашиваться:

— Сама-то она вам не сказала бы.

Горький, судя по отсутствию звуков, выжидательно ввинчивался в меня взглядом. Когда я подняла на него глаза, Сергей стоял рядом и вызывал прилив дикого жара к ушам.

— Какое твое собачье дело? — прорычала я, понимая, что никакого контроля в моем распоряжении нет.

Волчара хмуро пялился на меня, играя желваками.

— Прямое, — прорычал он.

— Вон вышел, — вдруг обратился к нему Давид Глебович. — Она не маленькая девочка, а полноценный опер. Сама доложит.

— Какой она опер? — потерял границы субординации Сергей, гневно раздувая ноздри. — Я требую ее отстранения! Она — моя подчиненная.

— Да пошел ты! — взвилась я и бросилась на Яворского.

Только шеф встал между нами и так рявкнул, что даже у меня запал сдулся:

— А ну разошлись! Ваши брачные игры мне тут только не хватало смотреть! Яворский — вон. Ты, — указал он на меня пальцем, — села!

— Зайдешь ко мне, — сурово приказал Сергей и скрылся за дверью, не успев рассмотреть мой ответный жест.

Но под гневным взглядом Горького я скрутила средний палец в кулак и опустилась на стул. Обидно было до чертиков. Вот сволочь! Мало того что на весь приют орал, теперь еще и на весь участок. Лучше бы на луну повыл, ей богу!

— Что у тебя на Шолоховских? — вернулся за стол Горький.

Я выложила из карманов куртки носитель с камерой и съежилась еще больше.

— Теперь про дикого.

— При всем уважении, не ваше дело.

— Я несу за тебя ответственность, — угрожающе надавил он. — Что произошло?

— Главный с шавками за мной погнались. А недалеко знакомый жил. Я попросила — спас, — без энтузиазма докладывала я.

— В обмен на метки? — склонил он пытливо голову на бок. — Так не бывает.

— Думайте, что хотите, — перевела я взгляд в окно. — Хотите — увольняйте.

Только в глазах защипало от обиды, а в горле ком стал.

— Так а Яворский нужен тебе? Любишь? — сурово потребовал он.

— Это мое дело, — встретила я его требовательный взгляд.

— Значит, нет.

— Значит, нет.

— А за нос зачем водишь?

— Я не вожу — он сам.

— Рома, как ты здесь оказалась-то? Как отпустил?

— Кто? — моргнула я.

— Спаситель твой.

— Я пушку ему в голову наставила и машину одолжила.

Давид Глебович уронил голову на руку и прикрыл глаза:

— Ром, у тебя было простое задание для девочки…

— Вы только что сказали, что я — опер.

— Ты опердевочка, — надавил он. — Маленькая, красивая и хрупкая. Ты хотела работать — я позволил и взял ответственность, но если ты не включишь голову, я не смогу помочь!

— Мне не нужна помощь, — выпрямилась я. — Я хотела делать работу…

— Ты хотела компенсировать свою бесполезность, как тебе кажется, — сурово оборвал он. — Но это не та цена, за которую нужно кому-то что-то доказывать. Ты меня поняла? — Я не шелохнулась, обиженно сопя. — И что за дикий знакомый? — откинулся он на спинку кресла. — Как вытаскивать тебя будем?

— Никак. Я сама разберусь.

— Ну да, — недовольно заключил он. — Ладно, свободна.

Я удивленно вздернула брови:

— В смысле?

— В смысле, дел у меня по горло. И у тебя, видимо, тоже.

— Не уволите? — неуверенно оторвала я пятую точку от стула.

— Нет. Даже отпуск дам, если ты не разберешься сама…

— В смысле? — застыла я в полуприсяде.

— В смысле, когда ты сама разберешься, тебе может понадобится медовый месяц. — И он отвернулся в монитор, всем видом показывая, что прием окончен.

— И куда мне?

— Отпуск оформи, дам Жанне указание…

— Мне не нужен отпуск, я приехала на работу.

— Отпуск, Рома! — повысило голос начальство. — Не беси! Или и правда уволю к чертям!

Из кабинета я вылетела с горящими щеками и ушами и бросилась по коридору к проходной. Если бы Яворский и попытался меня к себе затащить — я бы ему лапу оторвала. Но он оказался умнее — ждал меня у мотоцикла.

— Отстранена? — вздернул он бровь, преграждая мне путь.

— Нет, разочарована в тебе, — скопировала я его позу, складывая руки на груди. — Ты всем намерен раструбить, какая я шлюха и какой ты благородный?

Сергей отвернулся в сторону, зло сузив глаза:

— Сегодня тебя ждут у твоего отца.

— Что? — опешила я.

Отец желал меня видеть очень редко, в основном по делам или поручениям. Не вышла я такой же многообещающей, как старшая сестра.

Лара работала в юридической Академии Высших. Будучи невероятно одаренной, она намеревалась продолжать дело отца — занять место в Совете Высших, а это власть, статус… и самые лучшие претенденты на руку.

Я всегда автоматически припоминала эту ее ремарку про женихов — Лара всегда передо мной ей «размахивала», обозначая важность удачного замужества.

«Женщину-ведьму редко встретишь в Совете, — мечтательно сжимала она кулаки. — Поэтому важно заручиться надежным тылом».

Про «надежность тыла» я всегда плохо понимала. Кое-какое озарение пришло только после встречи с Дарьяром. Я неосознанно рисовала на его широкой спине слово «тыл», пока он ставил чайник или готовил обед, и мне это слово на нем очень нравилось. Наверное, эта игра воображения указала мне дорожку к его дому даже тогда, когда все они поросли мхом и вереском…

— Ромалия, ты меня слышишь?

Я моргнула и сдвинула брови:

— С каких пор ты у моего отца на посылках бегаешь? — усмехнулась издевательски. — Думаешь, он взамен образумит меня?

— А вдруг?

— Он может только задвигать меня далеко за спину. На несколько десятков, а лучше сотен километров, чтобы не мешала…

Когда меня поймали на дружбе с диким оборотнем, вся семья встала на уши. Отец рвал и метал. Лара неодобрительно качала головой и брезгливо поджимала губы. Даже мама, казалось, с особенной грустью взирала с фотографий и портретов, развешанных в кабинете отца в те дни.

Я тогда откровенно забылась. Неделями пропадала в лесах возле дома Медведя, лишь бы был повод к нему заглянуть. А когда заглядывала, оставалась на весь день, сбегая на ночь в холодную палатку. Мне было слишком мало лет, чтобы оставаться в тепле берлоги.

Но однажды Дарьяр все же предложил мне остаться. По-взрослому. Прийти в его дом на правах его женщины со всеми вещами, придурью и заморочками. Но такие предложения для меня восемнадцатилетней были слишком серьезными и пугающими. И я сбежала… Только не смогла скрыть эмоций, накрывших меня с головой. Я впервые доверилась тогда сестре, не в силах справиться. Разлука с Даром раздавила…

Только все, что я сказала, использовали против меня. И Дарьяра. Взрослому мужчине, наверное, сложно было понять, почему я не смогла просто уйти и не обрушить ему проблем на голову.

А мне просто очень-очень хотелось остаться.

Гнев отца оставил пепелище от моих чувств и самого большого в жизни очарования мужчиной, пусть и оборотнем. Разницы я так и не поняла, хотя мне вдалбливали, что такие отношения недопустимы. В приюте ведьмы спокойно прыгали в постель к оборотням и наоборот, встречались-расставались, строили козни новым возлюбленным. И никто не слышал о какой-то недопустимости.

За прошедшие пять лет я лишь убедилась в том, что все, что у меня есть внутри — мое. И никого больше не касается, с кем я предпочту спать, жить или… к кому бежать, спасаясь от смерти.

— Графу не все равно, что с тобой и с кем ты, — сурово заметил Яворский. — Я попросил его твоей руки.

Я сначала подумала, что Серый шутит. Но тут же опомнилась, что с чувством юмора у него не очень. И меня разобрал смех. Тот самый — злобный, ведьминский.

— Уйди с моего мотоцикла, — толкнула его, отсмеявшись, но Серый только перехватил меня за руки и притянул к себе:

— Метки дикого сойдут, а я смирюсь. Я понимаю, что ты спасалась, и готов это простить.

— А я не готова, — вздернула я нос.

— Что? — усмехнулся он.

— То, — кивнула я в сторону отделения. — Ты какого лешего устроил этот спектакль в кабинете Горького? Хочешь, чтобы все узнали, что твою избранную трахнули на задании? Думаешь, я приползу к тебе от безысходности — униженная начальством и семьей?! То есть как мужик и альфа-самец ты уже ничего для меня не стоишь? — Пока я говорила, Яворский сжимал мои запястья все сильней. — Мне больно!

— Приползешь, Рома. Я сделаю так, что ты никому не будешь нужна, — прорычал он, рывком отпустил мои руки и направился прочь, а я, ошарашенная, осталась хватать воздух.

Что ни говори, Дарьяр спас меня не только от смерти, но еще и от жизни с этим сукиным сыном. Оглушенная словами Сергея, я уселась на мотоцикл и еще долго пялилась на руль, пытаясь прийти в себя. За всеми мыслями жужжала назойливо самая незначительная — отец меня сегодня ждет. Чтобы что? Запрятать еще дальше? Наверняка.

Но рука уже тянулась к мобильному, а солнечное сплетение привычно стянуло в узел — чтобы стало меньше, тверже и менее уязвимое для предстоящего разговора.

— Ну и что ты мне звонишь? — даже не поприветствовал меня отец. — Я же сказал, что жду. Сергей не передал?

— Сергей? — еле слышно переспросила я, но не потому что оробела.

Наоборот. Я все хотела войти в эту дверь, которую он давно захлопнул. А теперь захотелось развернуться и забыть о ней. Пусть подавится.

— Сергей Яворский, знаешь такого? — Отец снова общался на бегу. Его голос то затихал, то становился громче. Остановиться и поговорить со мной нормально у него не было времени. — Он был у меня с утра.

— Мне, наверное, неинтересно… — И я, наконец, завела мотор.

— Да нет, Ромалия, тебе должно быть интересно. Ты снова была у этого оборотня в лесу. — Это был не вопрос. — Зачем?

— Соскучилась, наверное… — Хотелось говорить с ним по-взрослому, с силой и уверенностью, только вот слова слетели с языка и сразу будто обуглились и осыпались горячим пеплом мне на руку. Я даже ладонью тряхнула, отгоняя это ощущение.

— Очень смешно, — напряженно выдавил отец. — Нет, я не питаю иллюзии, и кого-то, более достойного для тебя…

Я отбила звонок и вздохнула. Пожалею же об этом. Люблю же его все равно. Но выносить больше не могу. И откуда-то знаю — имею право.

Я выкрутила руль и нажала на газ, направляясь обратно в приют. Отпуск так отпуск. Но не успела доехать до МКАДа, мобильный возвестил о входящем звонке. От сестры. Началось.

— Ром, мне отец сказал… — нервно начала она.

А я будто видела ее — лощеную рыжую ведьму в строгом костюме, с идеальной прической и поджатыми губами, когда не говорит. У Лары очень тонкие губы — признак скрытности и неумения быть искренней. Идеальное качество для преуспевающей ведьмы-карьеристки.

–…Снова бунтуешь?

— Немного.

Под колесами стелилась дорога, почти задушенная набитыми на ней автомобилями.

— Ром, приезжай…

— Лар, твои чары на меня не действуют.

— Слушай, ты же знаешь: я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Я очень хочу встретиться и поговорить о произошедшем. И мне не нравится этот волкодлак, который к тебе сватается…

Сестра на дух не переносит оборотней.

— Лар, мы не в том времени живем, чтобы кто-то к кому-то сватался.

— Ты свободна. Пока что. Но придет время…

— Лар…

— Ром… Надо поговорить. Я тоже не хочу волкодлака, но он говорит, на тебе следы того самого медведя, и только он может тебя уберечь от его прав. Ром… что снова произошло? Как ты оказалась снова ТАМ?

— Лар, я еще не приехала, а ты уже разговариваешь.

— Ты в беде, Ром. Надо что-то решать.

— Я в беде уже пять лет, Лара. И решать что-то надо было раньше, — давила я на педаль, лавируя между пыльными металлическими боками соседей. — Ах, да! Папа же решил от меня избавиться!

— Ром, не начинай. Сто раз уже говорили на эту тему… Давай к волкодлаку. Он не может быть твоим единственным шансом.

— Почему? Он надежно меня изолирует от вас, чтобы я больше никого не опозорила…

— Черт, Рома! Не беси!

— Не много ли чертей на одну меня? — забавлялась я с горечью, осознавая, что меня снова утягивает в надежды, что мне действительно могут помочь. Что семья — мое все…

Только после смерти мамы наша семья будто развалилась на части. Отец остался сам по себе, Лара — в своих амбициях. И я… в лесу с медведем. Я спасалась тогда от горя потери, как умела. Но и это мне не удалось.

— Судя по твоим достижениям, тебе все мало! Ром, приезжай ко мне в офис на обед, обещаю — никакого папы не будет. Давай поговорим.

Я хотела что-то возразить, только в горле стал ком, и я снова размякла. Лара умела меня разбавлять до состояния текучести.

— Ладно, — сбросила я скорость. — Приеду.

— Спасибо. Жду.

Я съехала в крайний ряд и не спеша свернула на первом съезде. Возвращаться в напоминание о прежней жизни тяжело, но в офис Лары — почему нет? Хотя и саму Лару видеть нелегко. Она же там, в той жизни… Хотя никто из нас не остался в прежнем состоянии спустя эти пять лет. Для меня лично ушло что-то важное, иллюзорное, но такое необходимое. А остался только обгоревший остов системы.

Жизнь в приюте давала иллюзию, что я больше не принадлежу этой системе, но каждый раз приходилось вспоминать, что это не так. Я все равно остаюсь дочерью Верховного представителя Совета. И сколько бы ни бегала по лесам, забывать о своих корнях не выходило. Хоть и хотелось.