Опять двойка. Школьные рассказы

Анна Вербовская (2024)

Анна Вербовская — современная детская писательница. Её книги отмечены национальными и международными литературными премиями. В сборник вошли самые лучшие рассказы Анны Вербовской о школьном детстве. Трогательные и весёлые истории заставят улыбнуться не только ребят, но и взрослых. Рисунки Ф. Цопановой. Для младшего школьного возраста.

В мире сказок

— В ми-ри зка-зок то-жи лю-би бу-лоч-кы. Гнум, — по складам прочитала Танька и с треском захлопнула книжку. — Белиберда какая-то. Давай лучше играть.

— Во что?

И чего это я вдруг такую глупость сморозила? Нашла, о чём Таньку спрашивать! Всем давно известно: для неё что в дочки-матери играть, что в морской бой — всё едино. Потому что вся Танькина жизнь — сплошная игра. Даже от шахмат с шашками не откажется, хоть и не смыслит в них ничего. Ферзя называет дамкой, короля — царём. И буква «Г», которой должен ходить конь, всё время меняет у неё размеры, очертания и превращается то в «П», то в «Б», то в разлапистую, на пол шахматной доски, «М».

Уж лучше бы я поинтересовалась, где она взяла книжку. Опять, небось, рылась в моих вещах: на письменном столе и книжной полке.

— Очень надо! — фыркает Танька. — Сдались мне твои книжки!

Вообще-то Танька с книгой в руках — явление редкое, невиданное и, можно сказать, уникальное. Нет, учебник или там контурные карты она иногда, под строгим надзором тёти Кати, открывает.

Но что касается книги… настоящей, со сказками и былью, историями и приключениями… такой, чтобы хохотать до колик, или плакать навзрыд, или просто погрустить, или обсудить потом с подружкой… ну, хотя бы со мной… про Белого Бима, про Алису в Стране чудес или, допустим, про Дениску…

— Вот ещё! — ворчит Танька. — Глаза портить! Кто много читает, у того очки и лысина на макушке.

Больше всего на свете Танька боится очкариков и лысых людей. Наверное, поэтому ничего и не читает…

…И вот вчера после обеда она заскочила ко мне в гости.

— Хоть бы чаю предложила, — упрекнула меня с порога и по-хозяйски протопала в мою комнату.

Пока я ковырялась на кухне с чайником, возилась с заваркой, искала спрятанные мамой конфеты, Танька что-то там у меня перебирала, роняла, шуршала, гремела и при этом бубнила недовольно.

— Что за крокодил в пелёнках? — огорошила она меня вопросом, когда я, нагруженная подносом с чашками и сухарями, с трудом протиснулась в полуоткрытую дверь.

— Конфет не нашла, вот…

— Что это?! — Танька трясла перед моим носом раскрытой книгой, возмущённо тыча в страницу пальцем.

— Где? — я опустила поднос на диван, вгляделась в прыгающую перед моими глазами картинку. — Да это же мамочка-мумия!

— Кто?!!!

— Ну, смертоносная мумия! Её Карлсон смастерил, чтобы напугать Филле и Рулле.

— Кого?!!!

— Ты что, Астрид Линдгрен не знаешь?

— Аст… Линд… кого?!!!

— Писательница! Которая Карлсона придумала!

Нет, про Карлсона Танька, конечно, слыхала. Точнее, смотрела по телевизору. Она вообще все сказки по мультфильмам знает. Ну и ещё, конечно, кино. Особенно её любимое — про овчарку по имени Мухтар.

— Книжки читать надо, — напомнила я Таньке.

Но Танька меня уже не слушала. Она увлечённо шелестела страницами, рассматривала картинки, потом буквально уткнулась в книжку носом. И — кто бы мог подумать, невиданное дело! — принялась вдруг читать, шевеля губами и водя по строчкам пальцем.

Чай давно остыл, а она всё читала, читала, читала.

Смотреть на читающую Таньку было непривычно и забавно. Она смешно морщила лоб, сводила брови, округляла глаза.

«Надо же, — подумала я, — что с человеком настоящее искусство делает!»

Правда, в Танькином случае даже настоящее искусство оказалось бессильно.

— Давай лучше играть!

Танька дошла до того места, где Карлсон, укравший все булочки, оставляет для фрекен Бок записку, и со вздохом изнеможения захлопнула книгу. Прочитать ещё хотя бы полстраницы было выше её сил.

Вот тут-то я и задала свой совершенно неуместный вопрос.

— Во что?

Вообще-то, от Таньки можно ждать чего угодно. В прошлый вторник, например, у нас в ванной было кораблекрушение.

— Бэмц! — сказала Танька и метким броском мыльницы потопила «Титаник». Точнее, бабушкину старую галошу, которая этот самый «Титаник» изображала.

Вместе с океанским лайнером на дно ванны отправилась папина коллекция старинных солдатиков, служивших на «Титанике» матросами. И мои пупсики, купившие билеты в каюты первого класса. В общем, не спасся никто.

А две недели назад мы выращивали сад из вишнёвых косточек. Вишня была из компота. Сад не вырос. Но Танька успела расковырять всю землю в наших цветочных горшках и погубила любимую мамину бегонию.

— Так во что же? — уточнила я, на всякий случай заслоняя собой герань на подоконнике.

— Вот в этого, — Танька ткнула пальцем в картинку на обложке, где Карлсон по локоть запустил пухлую руку в банку с вареньем, — толстого обжору.

— И кто у нас будет толстый обжора? — осторожно поинтересовалась я.

Знаю я эти Танькины замашки. Вечно я у неё то жаба из сказки про Дюймовочку (роль Дюймовочки достаётся, конечно, Таньке), то Баба-яга на костяной ноге. Костяную ногу у нас обычно изображает лыжная палка, крепко примотанная бинтом к моему боку. А избушку на курьих ножках — колченогий журнальный стол, накрытый цветастой маминой шалью.

— Обжора буду я! — неожиданно объявила Танька и похлопала себя по тощему, впалому животу.

Из этого я сделала вывод, что мне придётся быть Малышом, и с облегчением вздохнула. Тогда я ещё не подозревала, насколько далеко простираются Танькины коварные планы.

— Так! — сразу же принялась командовать Танька. — Надо сделать мне костюм!

И засуетилась, забегала по комнате, засовывая нос то в мой комод, то в тумбочку. Потом выскочила в коридор, обследовала все вешалки, собирая по дороге урожай вязаных шарфов и меховых шапок. В спальне она заглянула во все шкафы, вытряхнула содержимое папиной полки и принялась рыться в добытом богатстве, как заправский старьёвщик.

— Так! — алчно сверкнула глазами Танька. — Вот это подойдёт!

Папины старые треники доходили ей почти до макушки, их пришлось закатать в десять раз. И ещё три раза обвязать её поперёк папиным галстуком, чтобы штаны хоть как-то держались и не сваливались на пол с тощего Танькиного зада.

Для пропеллера разломали вентилятор. Ломали долго — крепкая оказалась конструкция. Потом ещё дольше пытались пришпандорить его к Танькиной костлявой спине.

— Что делать? — волновалась Танька. — Отвалится же!

Мы перепробовали всё: скотч, бельевые прищепки, канцелярский клей. В конце концов, просто примотали пропеллер к Таньке мохеровым шарфом — всё равно без мотора он крутиться не мог.

На кнопку пришлось извести весь красный пластилин — мы жирно размазали его по Танькиному животу поверх шарфа. Ноги она сунула в папины лыжные ботинки. На голову нахлобучила мамину лисью шапку.

— Карлсон был без шапки! — я всегда дорожила правдой жизни, да и за мамину шапку, оказавшуюся в Танькиных хищных руках, было немного страшновато.

— Это не шапка! — отрезала Танька. — Это парик!

И принялась вертеться перед зеркалом, гордо выпячивая вперёд живот с пластилиновой кнопкой.

— Я мужчина в полном расцвете сил!

По правде сказать, она больше походила на пугало, сооружённое выжившим из ума огородником.

— Теперь ты! — скомандовала Танька.

Я приготовилась было к такой же долгой и сложной метаморфозе. Но Танька лишь слегка взъерошила мне волосы. Даже разрешила остаться в своём платье.

— У нас Малыш будет девочка. Малышка, — хихикнула Танька и велела мне сделать глупое лицо, добавив, что такой балбеске, как я, это будет нетрудно.

Потом она прижала руку ко лбу, закатила глаза и со стоном: «Я самый больной человек в мире!» — рухнула на диван.

На диване стоял забытый поднос.

Чашки подпрыгнули, расплёскивая чай на покрывало. Сухари взлетели к потолку и рассыпались по полу ковром из хрустящих крошек.

— Пустяки! Дело житейское! — успокоил меня Карлсон голосом Таньки. — Сейчас мы немного пошалим!

С этими словами Карлсон-Танька развалился на подушках. Вентилятор под спиной ему явно мешал. Карлсон вертелся и ёрзал, рискуя остаться совсем без пропеллера.

— Ну, чего стоишь? — рявкнул он на меня.

— А чего делать-то, Тань?

— Карлсон, — деловито поправила меня Танька, — не забывай! Видишь, перед тобой самый тяжелобольной человек в мире!

Издав душераздирающий стон, она перекатилась со спины на бок и попыталась содрать со спины вентилятор.

— Все рёбра продавил! — возмутился Карлсон. — Лечи меня давай!

— Чем, Тань?

— Как?! — ахнула Танька. — Книжки читать надо! Там же написано: варенье, печенье всякое там… конфеты…

Варенье! Я выскочила из комнаты, лихорадочно вспоминая, где мама обычно хранит заготовки. Буфет… холодильник… балкон!

Я рванула балконную дверь (хотя мама вообще-то не разрешает), схватила первую попавшуюся банку…

— Это ж помидоры! — отчитал меня Карлсон, скрутив с банки крышку и сунув туда нос. — А я просила… просил…

— Ой! Извини, Тань, я сейчас…

Я кинулась за следующей банкой, но Карлсон остановил меня ленивым снисходительным жестом — ладно уж, мол, чего с вас, растяп, возьмёшь.

— Помидоры я тоже люблю. У твоей мамы хорошо получаются. Я бы и от огурцов не отказалась… отказался… не…

Карлсон запустил в банку руку, выудил бордовый, чуть треснутый с одного боку помидор и впился в него зубами. Сок брызнул на подушки, на стену, потёк по Танькиным пальцам, закапал на покрывало.

— Спокойствие, только спокойствие! — поспешно забормотал Карлсон, косясь на моё возмущённое лицо. — Тебе что, какие-то обои дороже лучшего друга?!

Обои были мои любимые. С маленькими цирковыми собачками и обезьянами. И ещё с клоунами и воздушными гимнастками, взлетающими к потолку на своих невесомых качелях. Мы клеили их вместе с папой.

— Будет у тебя своя детская, — радовался за меня папа. — Как дворец у настоящей принцессы.

А покрывало мама привезла из командировки. Я его очень любила. Особенно свисающую по краям бахрому. Её можно было заплетать в длинные тонкие косички.

— Ну? — печально и преданно заглядывала мне в глаза Танька, дожёвывая последний помидор. — Я же лучше, чем какая-то ерунда?!

Чем ерунда, конечно, лучше. Но в том-то и дело, что я не считала всё это ерундой — и покрывало, и обои с гимнастками, и подушки с вышитыми бабушкой васильками и незабудками.

— Отстирается! — беспечно махнула рукой Танька, отставила пустую банку и сыто икнула. — Что там у тебя ещё есть?

— А что надо?

— В мире сказок, — напомнила она, — тоже люби булочки.

И уставилась на меня многозначительно и нагло.

Булочки! Ну, конечно!

Я бросилась на кухню. Булочек не было. В плетёной корзинке на столе лежали полбатона, ватрушка и полтора бублика.

— Эх, попадёшь к вам в дом, научишься есть всякую гадость! — вновь процитировала Танька Карлсона (не такая уж плохая у неё оказалась память) и впилась зубами в ватрушку.

За ватрушкой последовал бублик. Потом ещё полбублика. Потом Танька отщипнула здоровенный кусок от батона, сунула его за щёку и недовольно сморщилась:

— Температура не спадает.

— И что? — не поняла я Танькин многозначительный намёк.

— Значит, так! Меня спасёт, — она принялась с энтузиазмом загибать пальцы, — шоколадный батончик, маринованные огурцы, полкило ирисок, бутерброд с колбасой, ещё один бутерброд с сыром, леденцы…

Тут меня осенило: неспроста она всё это затеяла. Тоже мне, прожорливый Карлсон! Развалилась себе в подушках, барыня. А я, дурочка, бегаю туда-сюда, таскаю ей хозяйские запасы. Нашла себе Малышку на побегушках!

Танька зорко следила за моей реакцией и, видно, поняла, что перегнула палку. Она бодро спрыгнула с дивана и радостно заголосила:

— Ура! Друг спас друга! Я выздоровел!

— Поздравляю!

— Настало время немного пошалить!

— Как?

— Ты теперь будешь не Малышка!

Час от часу не легче.

— Ты будешь мамочка-мумия!

Танька схватила себя двумя руками за шею, закатила к потолку глаза и вывалила язык. Изобразила мумию, которой мне предстояло стать через считанные минуты.

У меня похолодела спина и тоскливо заныло внутри живота. А Танька рванула в ванную, посрывала с крючков все полотенца и принялась плотно обматывать ими моё туловище.

— Хи-хи, Танька! Щекотно!

— Я не Танька! Стой смирно! Сейчас такую мумию сделаем, точно испугаются!

— Кто?

— Ну, эти… дядюшка… как его… Юлиус. И эта… как её… фрекен…

Меня охватило нехорошее предчувствие. Кажется, я начинала догадываться, кому в Танькином спектакле предстояло стать дядюшкой Юлиусом и фрекен Бок.

— Ты что?! — возмутилась я. — Карлсон хотел напугать своей мумией грабителей!

— Ну! И я про них!

— Так грабителей звали Филле и Рулле!

— Разве?

— Здрасте! Как ты книжки-то читаешь, голова садовая?!

— Сама садовая! — обиделась Танька. — Сейчас мы твою голову до ума доведём!

И накинула на меня сверху полотенце. А сама навалилась сверху, начала накручивать его, бинтовать им моё лицо и уши. Я вырывалась из последних сил, вовсе не желая окончить свои дни в образе мамочки-мумии.

Дз-з-з-з-з-з-з-зынь!!!

Звонок в дверь спас меня от мумификации и последующей неминуемой смерти.

— О! — обрадовалась Танька и ослабила хватку. — Вот и фрекен Бок заявилась!

— Ничего и не Бок! — я отпихнула Таньку, сдёрнула с головы полотенце и побежала открывать. — Это мама с работы пришла!

Мама долго не могла прийти в себя от изумления. Она стояла посреди прихожей, растерянно оглядывалась вокруг и повторяла, как заведённая:

— Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то?

Не знаю, что её потрясло больше: разбросанные по полу пальто и шапки, ботинки на полке для шляп или я, вся увешанная и обмотанная полотенцами.

— Понимаешь, мамочка, — вкрадчиво начала объяснять я, — в мире сказок…

Мама потом долго хохотала и утирала платком слёзы. Особенно когда из комнаты выглянула Танька, в лисьей шапке и с пропеллером за спиной.

–…тоже люби булочки, — пробасила она голосом мужчины в полном расцвете сил.

Танька никак не могла понять, отчего так веселится моя мама и что вообще тут может быть смешного. А мама тем временем сняла пальто. Надела тапочки. Бросила в стирку промокший от слёз платок. И посмотрела на нас очень строго:

— Теперь у нас будет совсем другая сказка. Называется «Золушка», — с этими словами мама вручила нам веник и ведро с тряпкой. — За дело, сказочницы!

Я долго скребла, мыла и оттирала свою комнату — обои, покрывало, пол. Выметала из-под дивана крошки, отковыривала пластилин и собирала осколки от разбитых чашек. Жалела Золушку. Тяжёлая была у неё жизнь. А у меня ещё хуже — потому что она в итоге получила принца и хрустальную туфельку. Мне на такие подарки судьбы рассчитывать не приходилось.

Закончив, я выглянула в коридор: как там справляется Танька.

— Эй, — тихонько позвала я.

Мне никто не ответил.

На полу в тёмной прихожей лежала кучка того, что осталось от Карлсона: папины треники, лыжные ботинки, мамина лисья шапка. Сверху всё это было придавлено разломанным на части пропеллером. Вокруг щедро накрошено остатками недоеденного Танькой батона.

— В мире сказок, — вздохнула я. — Тоже люби булочкы.

Карлсон так и остался Карлсоном. И Золушкой становиться не захотел.

Танька исчезла, испарилась, растворилась, как в тумане. Она улетела от нас, не пообещав даже вернуться.