Не прикасайся!

Анна Веммер, 2023

Книги Анны Веммер – новое слово в жанре современной сентиментальной прозы. Каждый роман автора – это трогательная история о семейных ценностях, дружбе и любви. Пять лет назад у Анастасии Никольской было все: большие перспективы в фигурном катании, призовые места и лучший тренер. Всего одно несправедливое тренерское решение и последовавший за ним несчастный случай лишили Настасью не только медалей, но и зрения. От прежней жизни остались лишь цветные сны, в которых она танцует на льду, и детская влюбленность в бывшего тренера – Александра Крестовского. Сам Алекс свою ученицу-неудачницу совсем забыл, тем большим потрясением для него становится чувство, возникающее при встрече со слепой Никольской. Им обоим хочется думать, что это просто вожделение, но обманывать себя получается недолго…

Глава 3

Алекс

У меня едет крыша. Другого объяснения нет, потому что встреча с Никольской выносит мозг, превращает обычный вечер с боевичком и едой из ресторана в какой-то долбаный цирк. Я настолько не ожидал встретить ее, что сейчас сижу и пялюсь в одну точку, проигрывая в голове детали встречи.

Она выросла. Набрала вес, что ее совсем не испортило. Теперь это не тощая девочка-скелет со слабо прорисованными мышцами. Это красивая девчонка с формами, которую совсем не испортило фигурное прошлое.

Только слепая. Какая, в сущности, мелочь.

Я сам не знаю, почему встреча с ней так меня будоражит. Почему вдруг она никак не выходит у меня из головы: крошечная фигурка посреди льда, растерянная и испуганная. Цепляющаяся за меня, запутавшаяся в коридорах.

Из размышлений меня вырывает звонок в дверь. Кто еще в такое время?

— Привет! — Надя улыбается и демонстрирует бутылку вина. — Решила заскочить, обсудить стратегию на следующий сезон. И заодно…

Проходит в коридор, небрежно бросает сумочку на полку шкафа и прижимается ко мне, соблазнительно облизывая губы.

–…исправить дневные ошибки… мы так и не насладились друг другом.

Пожалуй, это то, что нужно, чтобы отвлечься. Я отвечаю на поцелуй, одной рукой расстегивая ее платье. Увлекаю в спальню.

— А вино… — задыхаясь, напоминает Надя.

— Плевать на вино. Хочу тебя. Сейчас.

Мы целуемся, умудряясь одновременно с этим скидывать одежду. Член уже каменный, я жажду трахнуть эту девку, я хочу ее с тех самых пор, как увидел на собеседовании. Да что там, она дала мне прямо там, в кабинете, когда закончили с рабочими вопросами. Охрененная девка, практически идеальная.

Надя медленно опускается на мой член, прогибается в пояснице и немного театрально обхватывает ладонями груди, играя с напряженными темными сосками. Я впиваюсь пальцами в ее бедра, приподнимая и снова опуская, едва не кончая от ее сдавленных всхлипов. И чем дольше трахаю ее, тем отчетливее в голове совершенно другой образ. Русые мягкие кудри… закушенная от напряжения губа… хрупкое запястье, светлая кожа…

Останавливаюсь. Надя разочарованно стонет и пытается двигаться сама, но я поднимаю ее и усаживаю на постель.

— Алекс… что такое?

Задумчиво останавливаюсь перед шкафом, нахожу в куче какого-то подарочного барахла коробку с шейным платком и сворачиваю его так, чтобы получилась повязка. Сейчас я кажусь самому себе ненормальным психом, но когда завязываю на глазах рыжеволосой шлюшки шарф, чувствую, что если не трахну ее, то свихнусь.

Хочу ее. Жестко. Сзади. Чтобы все чувства обострились в разы. Чтобы слышала мое хриплое дыхание. Чтобы каждой клеточкой тела ощущала мой член в себе и была в абсолютной власти.

Движения слишком рваные, импульсивные. Напряжение, накопившееся за день, выплескивается в постели, я наслаждаюсь видом обнаженной девичьей спины с изящной линией позвоночника, выгнутой поясницей. Одна из любимых поз, при должном настрое приносящая удовольствие и женщине, и мужчине. Для Нади оно сейчас еще ярче: она в полной темноте, в моих руках, чувствует лишь то, что я позволю.

Наде нравится новая игра. А мне кажется, я качусь в пропасть. Так стремительно, что захватывает дух. Ненавижу сам себя за мысли и фантазии, возникающие в голове, но ничего не могу с ними поделать, сейчас они сильнее, сейчас они подчиняют меня себе.

Имя этой пропасти — Настя.

— Как ты меня назвал?!

Твою ма-а-ать. У меня нет слов, и я сам в шоке от того, что произнес ее имя вслух. Это какой-то бред, потому что четыре года я вспоминал о ее существовании один раз: на проклятом интервью, которое теперь крутят в холле.

— Надь…

— Отвали от меня, Крестовский!

— Твою мать, Надя!

— Выйди из меня, я сказала! Отвали!

Она действительно не настроена продолжать, а я — играть в сексуального насильника и трепетную жертву. Вырвавшееся имя остается на губах странным привкусом, каким-то одновременно горьким и пряным.

— Кто такая эта Настя?

— Надя, у меня катается два десятка допубертатных девиц, которые ежедневно косячат и лезут, куда не просят. Я ору это «Настя!» по тридцать раз за день. А еще «Катя!», «Света!», «Лиза!» и «Ну Маргарита Ивановна, вашу мать, куда вы опять со своей шваброй, я работаю, вон из кабинета!».

— Но Маргаритой Ивановной в постели ты что-то не спешишь меня называть.

— На что ты намекаешь?

Я чувствую злость. Что за, на хрен, сцена ревности? Она совсем поехала крышей?! У нас просто секс, потрахушки двух человек, которые слишком заняты работой, чтобы заводить отношения.

— Я ни на что не намекаю, Алекс, кроме, того что, знаешь ли, неприятно слышать чужое имя в такой момент.

— Да, я заработался и задумался, ну уж прости! — рычу, отхожу к бару и достаю бутылку с коньком. — Давай меня убьем за это.

А сам думаю о том, что если Надя увидит Никольскую, то выбесится еще сильнее. Хотя, думается, после Инниного косяка Никольская за километр будет обходить каток.

— Если ты сейчас попыталась намекнуть на мои отношения с подопечными, то лучше собери шмотки и свали на хрен, Надя.

— Я не имела в виду…

— Я слышал.

— Ты можешь понять, что мне обидно?! Сколько мы вместе? Два года? Алекс, два года! И топчемся на месте. А теперь у тебя вылезает какая-то Настя. Ты думаешь, я совсем идиотка? И не могу отличить обычную оговорку от…

— От чего? — Я криво усмехаюсь. — От необычной? Настя — идиотка, которая вылезла на каток поперек заливочной машины и чуть было не размазалась по льду. Все. Конец истории. Если бы мне не приспичило на ночь глядя покататься, завтра мы бы на хрен все поехали в кутузку. Довольна? Достаточная причина, чтобы заговориться? Все, сгинь с глаз моих, вывела.

Пока недовольная Надя одевается, я стою у окна, рассматривая улицу в огнях. Час еще ранний, но машин почти нет. Деловой центр города вымер с окончанием рабочего дня, тусовочный переместился чуть дальше, в квартал с клубами и ресторанами. Вся жизнь бомонда сейчас там, и можно одеться, пройтись несколько минут — и поужинать в каком-нибудь пафосном ресторанчике, подцепить симпатичную девчонку из числа тех, кто ходит в такие места ради чашки кофе на весь вечер и знакомства с богатым любовником. Ну, или мужем в перспективе, но это не мой вариант, я слишком привык жить один.

А можно сесть в машину (хотя теперь уже нельзя, после трех хороших глотков коньяка) и рвануть на север, за город, в коттеджный поселок, где живут брат с семьей. Там — елки и летний ветер, может, шашлыки. Носится орава детей. И где-то рядом есть дом, где живет слепая девочка Настя. Которая сегодня своим именем испортила мне горячий вечер.

— Счастливо оставаться, — бросает Надя.

Напоследок громко хлопает дверью.

Наутро я прихожу на работу злой, как собака. Даже не собираюсь скрывать, что полночи пил, вторую половину работал, просто хочу, чтобы все оставили меня в покое. Закрыться в кабинете, выжрать литр кофе и на утреннюю тренировку старшей группы прийти в более или менее человеческом обличье.

Но, как назло, на глаза попадаются совсем не те люди, что способствуют восстановлению мира и баланса.

— Алекс! — Серега ловит меня уже в холле. — Какого хрена ты орешь на всех?

— Достали. Ты видел составы на этапы?

— Нет еще, только пришел. А…

— Инна! — ору я, увидев эту идиотку в дверях. — Иди сюда, сука тупая!

— Алекс! — возмущается Серега.

— Инна, ты уволена!

— Что?! — ахает она.

Смотрит на Серегу в поисках поддержки, но вообще это она напрасно. Во-первых, он мой брат. Во-вторых, мы давно работаем вместе и при всей склонности орать на тех, кто меня бесит, я редко увольняю людей просто за то, что они меня с утра раздражают.

— За то, что оставила слепую девчонку на льду без присмотра! Ее чуть машинкой не переехало, ты вообще соображаешь, что творишь?!

— Но я… мне просто надо было отойти…

— Надо было вывести ее со льда и усадить на скамейку, тем более что до конца аренды оставалось всего ничего. Какого хрена я тебе правила объясняю?! Сколько, черт возьми, раз вам на инструктаже говорили: НА ЛЬДУ ПРИСУТСТВУЕТ ТРЕНЕР! Даже если у вас всего один человек, даже если это профессионал, даже если это чемпион вселенной! Ты понимаешь, что села бы, если бы она травмировалась? Ты соображаешь, что если бы там был ребенок, машинка его могла бы и не заметить? Ты вообще хоть о чем-то думаешь, или в башку свою исключительно жрешь?!

— Инна, — прерывает меня Серега, — в мой кабинет, пожалуйста, через полчаса.

Когда она уносится в слезах, брат поворачивается ко мне:

— Полегчало?

— Не особо.

— Это на тебя встреча с Никольской так подействовала?

— Встреча с Никольской добавила мне седины. Скоро придется воровать у твоей жены краску для волос. Найди ей нормального тренера, если так приспичило ползать по льду, не разбирая дороги. Потому что Инна, конечно, идиотка, но сидеть с ней, если что, тебе, я полагаю.

— Да, ты прав, — вздыхает брат. — Я почему-то подумал, что молодая девчонка найдет контакт с Настей. Ее отец очень просил поставить девочку на лед, она скучает после аварии. Я думал, Инна справится с обычным катанием… ладно, раз молодежи поручать ничего нельзя, займешься Никольской сам. Возьми в помощники Риту, пусть учится на простеньком.

— Что?

— Что? — Серега смотрит удивленно. — Ты был ее тренером, ты — взрослый и, мне хочется верить, умный мужик и не станешь оставлять слепую подопечную рядом с опасными машинами. У меня нет других кандидатов.

— Серега, ты охренел? На мне три группы! Скоро этапы! Надо проги ставить, дрючить их за прыжки, скоро сборы, открытые прокаты! Какая, в жопу, слепая девчонка?!

— Сборы в конце лета, прокаты в начале осени, проги ты лично никому не ставишь, а два часа времени среди недели найдешь.

— Да она меня терпеть не может! Ты за что ей такой стресс добавляешь?

— Алекс, я, конечно, ценю, что ты вывел «Элит» на уровень национальной сборной и чемпионатов мира. Но ты все еще числишься тренером. А отец Настасьи Никольской — не последний человек в стране, чтобы слать его на все четыре стороны или подвергать его дочь опасности. К тому же мы у нее в долгу, не находишь?

— Не нахожу, — недовольно бурчу я.

— Ну и зря.

— Я тренер, как ты сам выразился, а не мамочка. Никольская не справилась с обидкой и натворила дел — пусть платит сама, я здесь при чем?

— Она зрением расплатилась и уже раз десять наверняка пожалела, что вообще села тогда за руль. А ты будь с ней помягче. Обучишь Риту, она девчонка неопытная, но понятливая. И будешь заниматься своими делами, поглядывая на них со скамейки. Потом Рита перейдет из помощников в тренеры и будет заниматься с Никольской сама. Как раз к твоим сборам. Все. Это мое директорское слово. Удачного тебе рабочего дня, а я — увольнять Инну.

— Козел ты, Серега, а не директор, — бурчу я.

И, подозреваю, Никольская скажет то же самое, когда узнает, кто будет возить ее за ручку по катку. Можно миллион раз повторить, что она сама виновата, что снятие с одного соревнования, на которое ты попала из-за травмы более сильной соперницы, не повод напиваться и лезть в машину, но объективно в таких случаях половина вины на тренере. И я делаю выводы, я объясняю как могу, что никаких сантиментов и трепетных обнимашек в моей группе нет и не будет.

Можешь лучше — делай. Можешь завоевать медаль — иди и завоевывай. Оказалась хуже? Вот твоя скамейка запасных, следующий шанс используй с умом. Хотя внутри все равно сидит неясный страх, что однажды кто-нибудь из этих трех десятков детей сделает что-то такое же глупое и трагично заканчивающееся. И поэтому мы твердим родителям: мы — не воспитатели, мы приводим к спортивным результатам, а не лечим души ваших детей. Следите за ними, за их состоянием, берите психологов, если они нужны.

А главное, уводите вовремя, выходите из спорта, даже если родительские амбиции захлестывают и от жажды медалей вы готовы захлебнуться слезами собственного ребенка. Если видите, что не вывозит, что каждая неудача оставляет в нем след, — уводите.

Хоть кто-то прислушался? Хрена с два. «Вы проводите с ними по шесть часов в день, вот и воспитывайте светлое, доброе и что там по списку. А у меня сделка, командировка и еще двенадцать охрененно важных дел, за которыми не видно ребенка». Вот поэтому я и не женюсь: я рос в подобной семье и не хочу создать еще одну такую же.

Настасья

Гример делает последние штрихи, и я понимаю: все, отсрочка закончилась, пора сделать решающий шаг вперед.

Я никому не сказала о том, что дам интервью. Ни отцу, ни психологу, ни брату. Хотела написать жене брата, но в последний момент передумала. Поняла, что затею не одобрят, и решила оставить все как есть. Я ведь не глупая, хоть школу окончила чисто для галочки, уже потеряв зрение. Но ума хватает понимать, что за моей спиной говорят остальные.

«Она сама виновата, что села за руль». «Повела себя как обиженный ребенок, вот и получила». «Пусть учится нести ответственность за свои поступки».

Вот я и учусь. Ответственность за этот поступок настигнет всенепременно, но, возможно, мне станет легче.

— Готова, Насть? — Геннадий, ведущий, очень тепло общается со мной все утро и даже разрешил его потрогать, чтобы немного привыкнуть к собеседнику и успокоиться. — Ничего не бойся, мы вырежем все неудобные моменты перед тем, как пустим запись в эфир. Если вдруг какой-то вопрос покажется тебе болезненным или неприятным, просто говори: «Можно следующий вопрос?» Но постарайся отвечать. То, что я спрошу, действительно интересует наших зрителей и твоих болельщиков.

Здесь он мне льстит. Если какие-то болельщики и были, то уж точно растворились после того, как я перестала выступать. Восхитились чемпионкой мира Гавриловой — и утекли болеть за других.

— Три, два, один… поехали! Дамы и господа, рад приветствовать вас на ток-шоу «В тренде». С вами я, Геннадий Киреев, а также самые интересные истории современности! Потеряла зрение, но не волю к победе: сегодня у нас в гостях талантливая фигуристка, золотой призер этапа юниорского Гран-при, ученица одного из самых известных тренеров России, Анастасия Никольская!

Играет задорная музыка, раздаются аплодисменты. Я растерянно улыбаюсь, потому что не понимаю, куда нужно смотреть, и надеюсь, что не сильно отворачиваюсь от камеры. Хотя, наверное, Геннадий меня поправит, если что?

— Здравствуй, Настя, рад встрече с тобой.

— Здравствуйте, Геннадий.

— Настя, давай представим тебя нашим гостям. Итак, ты — фигуристка, одиночница, мастер спорта и ученица Александра Крестовского, так?

— Да, все верно. Но я бывшая фигуристка, я давно не выступаю.

— Господа, поверьте, для фигурного катания это большая потеря. Но давайте начнем с самого начала. Насть, как ты вообще пришла в этот спорт и как попала к Крестовскому? Сложно было отобраться в его группу? Вообще, в какой момент ты поняла, что готова связать свою жизнь с фигурным катанием?

— На самом деле я не помню, чтобы такой момент был. Так как я родилась очень слабой, мама умерла при родах, папе сразу сказали, что меня нужно закаливать и укреплять. Посоветовали отдать в бассейн, но у меня после первого же занятия началась жуткая аллергия на воду в нем. И тогда брат привел меня на каток.

— Сложно было учиться?

— Нет, у детей все проще, у них нет страха перед падением или чем-то еще. Мне показали, как стоять, я попыталась поехать. Упала, похихикала, тогда брат взял меня за руки и начал катать. Но никто не мог ездить со мной на катке регулярно, поэтому Вова…

— Вова — это твой брат?

— Да. Вова нашел мне тренера. Александра Олеговича.

— Он тогда еще не был известным тренером?

— Нет. Ему было всего двадцать. Он подрабатывал обучением новичков, мы стали одними из первых его учениц.

— Мы — это?..

— Я и Гаврилова Света.

— У вас быстро набралась группа?

— Да, руководство клуба организовало групповые занятия, пригласило еще специалистов по фигурному катанию, потому что у Александра Олеговича было мало опыта. И мы неожиданно для всех начали занимать какие-то места на первенствах и небольших кубках. Тогда за нас взялись серьезно.

— У тебя не было желания уйти к другому тренеру? От неопытного и непрофессионального Крестовского к кому-то уже создавшему плеяду звезд?

Я хмурюсь. Мне не нравятся такие вопросы, но пока что повода обходить их нет.

— Нет, мне нравилось в «Элит». Я не думала о звездах и карьере, я хотела кататься и выигрывать медали.

— Получалось?

— Да.

— Но все же у Светланы Гавриловой получалось лучше.

— Да, она обыгрывала меня очень часто.

— И что случилось, когда Светлана получила травму?

— Решением федерации я поехала на этапы юниорского Гран-при и заняла первое место на одном из них.

— Но на второй тебя не пустили?

— Да. Света восстановилась, и меня сняли с этапа.

— Разве это допустимо?

Я пожимаю плечами:

— Почему нет?

Особенно если твой тренер считает тебя деревянной и ни на что не годной.

— Ты считаешь, это справедливо? Ведь у тебя, имеющей в активе золото одного этапа, был шанс на финал, а у Светланы его не было.

— Тренерский штаб решил так.

— Ты знаешь почему?

Я медлю. Кусаю губы, хоть и знаю, что на меня сейчас направлены камеры, но не могу сдержаться. Ну же, Настя, для чего ты вообще сюда пришла? Чтобы рассказывать, как Вова водил тебя на каток?

— Да, знаю. Александр Олегович считал, что я посредственна. И что у Светы больше шансов отобраться на юниорский чемпионат мира. У меня были… некоторые ошибки, которые могли мне помешать.

— Например?

— Лутц с неправильного ребра. И центровка на вращениях.

— Это достаточно серьезные ошибки, чтобы не делать на тебя ставку?

— Так решил Александр Олегович.

— Ты улыбаешься, когда об этом говоришь. Но ведь наверняка в тот момент было обидно.

— Да, конечно. Я расстроилась, следствием чего и стала авария, после которой я не вижу.

— Вот как… — Он, кажется, действительно удивлен. — Что ж, спасибо за откровенность, Насть. Понимаю, насколько для тебя непростая тема. Расскажешь подробнее?

— Я почти ничего не помню…

Помню отцовский бар и раздирающую изнутри обиду, в которой я не признаюсь на публичном интервью. Плевать на этап, на Гаврилову, которая вдруг стала врагом. Ничто не сравнится с обидой влюбленной девчонки, которая вдруг услышала про себя «посредственность» от человека, который был для нее богом.

Помню ключи от машины, помню, как неслась по ночной дороге, и это было совсем другое ощущение, нежели с Вовкой, в чистом поле. Потом помню только грохот, обжигающую вспышку — и темноту.

Было больно и очень страшно, я приходила в себя урывками, на пару секунд, чтобы снова отключиться. А когда проснулась окончательно, папа огорошил новостью. Зрение, скорее всего, не вернуть.

— Произошла авария, из-за ожога и удара я потеряла зрение. Очнулась на больничной койке и с тех пор не выходила на лед.

— Ты винишь в этом Александра Крестовского, тренера? Ведь если бы не он, не снятие с этапа и не жестокие слова в твой адрес, ты бы сейчас, возможно, покоряла новые вершины?

— Я… наверное, я виновата сама. Мне стоило… не быть посредственностью.