Райдер

Анду Лив

Главный герой книги – молодой человек, работающий швейцаром в крупном и очень известном отеле. В его обязанности входит встреча гостей, помощь с багажом и контроль за порядком в вестибюле. Однако, в отель приезжает мировая знаменитость и спектр его обязанностей неожиданно увеличивается: отныне он не швейцар, а личный помощник, или, проще говоря, слуга. Теперь от него ждут только одного – полного подчинения. Но сможет ли он переступить через свою гордость и исполнить любую прихоть звезды?

8. Серая пятница

Давно Илья не просыпался в своей кровати. Он нехотя открыл глаза и уголки его губ немного приподнялись от приятного чувства: того самого, когда знаешь, что тебе никуда не надо идти, ничего не надо делать, вставать по будильнику тоже нет надобности, а нос уже улавливает приятные нотки самого вкусного завтрака на свете — завтрака, который готовит мама.

Единственная засада в этом раю — это орущая рядом с домом коза. Илья встал с кровати и высунулся в окно, не веря своим ушам.

— Какого черта?! — и вот ему в глаза смотрит это несчастное, привязанное к соседскому забору существо.

Но чем больше он смотрел на нее — тем больше она ему нравилась. И когда коза услышала в свой адрес какие-то непонятные слова, произносимые с такой нежностью и теплотой, что любая девушка из Далматово была бы не прочь оказаться на ее месте, она невольно завиляла своим коротким смешным хвостиком и подбежала к высунувшемуся из окна Илье. Он дотянулся до ее головы и погладил твердую черепушку. Ее странные выразительные глаза, казалось, несли какой-то огромный смысл и этот смысл, который таился в этих нелепых квадратных зрачках, она доносила для каждого с периодичностью в десять секунд.

— Беее! — снова заорала она, и Илья поспешил закрыть окно.

Итак, до боли знакомая уютная комната. Вчера не особо удалось ее разглядеть. Голубые стены, компьютерный стол, кровать, шкаф и плакаты, плакаты, плакаты…

— Что ты делаешь? — удивленный взгляд мамы столкнулся с темными глазами Ильи.

Она остановилась в дверях и обеспокоенно смотрела, как сын срывает со стен фотографии. Он обратил на нее лишь секунду своего внимания — все остальное было обращено на Юлию Мертц. Надо уж расквитаться с ней до конца.

— Разве не видишь? — спокойно ответил он, скомкивая последний плакат.

Он мельком глянул на голые стены комнаты и яркий огонек в его глазах потух, оставив после себя тихие тлеющие угли. На секунду маме показалось его лицо грустным, а живые темные глаза — потухшими… но вот он полностью обратился к ней и больше нет следа ни печали, ни уныния.

— Что на тебя нашло? Столько лет ты со школы собирал эти плакаты…

— Мам, я уже не маленький мальчик, чтобы сходить с ума по какой-то модельке!

— Ладно, хорошо.

— Давно надо было это сделать! Что вы тут храните весь этот хлам? Выкинуть все надо к чертям собачим! Я ведь здесь больше не живу!

— Хорошо.

— Не комната, а помойка!

— Теперь — точно.

— И что за коза там орет без умолку?!

— Это Анютка.

— Кто?!

— Анютка.

За завтраком пыл Ильи прошел, беседа с мамой отвлекла его от занявших голову мыслей. Но как только он отводил в сторону глаза, как только мама на минуту замолкала, обдумывая следующую тему допроса, мысли эти неизменно проявлялись из глубины сознания на поверхность. И мысли эти, не изменяя себе, несли образ Юлии Мертц, несли в себе воспоминания о ней, эмоции, давно ушедшие, но будто бы стоящие здесь неподалеку, за порогом; они витали где-то поблизости, и Илья чувствовал, что любая мысль о ней была так же неуловима, как самая противная мелкая мошка, которая летом благодаря своим размерам может пробираться сквозь оконные сетки и ползать по человеческому телу, оставаясь незаметной и давая о себе знать только лишь тогда, когда ее жажда крови удовлетворена. И вот она его укусила. И вот он сидит за столом отчужденный вместе со своими мыслями, но чешется у него не тело, а искусанная душа. И с этим нет примирения…

— Ты вроде собирался сегодня в школу? — мама снова нарушила тишину, и Илья, словно очнувшись, сделал большой глоток горячего чая.

— Да.

— Тогда тебе надо идти. Сегодня пятница — последний день отработки.

Не успела она это сказать, как Илья тут же вскочил из-за стола. Очень уж хотелось ему посмотреть на этого кабана, у которого наглости хватает вести разговоры с его сестрой.

Он вышел из дома и при свете яркого летнего солнца окинул родной дом внимательным теплым взглядом. Небольшой одноэтажный кирпичный домик, большие окна, серая крыша… Перед домом небольшая оградка с цветником, в который все норовила пробраться соседская коза, за домом — огород, теплица, баня и большое черное колесо от трактора — для полива. Илья улыбнулся, вспомнив, как еще не так давно они вместе с Никой брызгались, и бултыхались, и заливались смехом, купаясь в нем; для них это был настоящий бассейн — большой и глубокий.

Его семья была обыкновенной, простой и, казалось, ничем не отличимой от других. Мама — врач, папа — пожарный. Илья вдохнул свежий утренний воздух всей грудью и не обнаружил в нем никакого отзвука пожара: мама утром сообщила, что с утра горит лес и все силы брошены на него. Июнь — самое излюбленное время для пожаров с этой непривычной для всего живого засухой, палящим солнцем и вездесущим тополиным пухом, который без преувеличений может насытить человека, если он выйдет на улицу и пройдется с открытым ртом до следующего перекрестка.

Илья свернул с дороги и направился во двор школы коротким путем, а когда он в нем очутился, что-то тяжелое ухнуло у него в груди. Он стоял посередине двора и его блуждающий кроткий взгляд осматривал эту серую реальность. Ему не вспомнились школьные годы, ему не был дорог двор, в котором он находился; Илья с удивлением заметил то, чего не замечал, пожалуй, никогда: здесь слишком много серости. Серое небо тяжело висело над школой, казалось, что именно оно посылало вниз огромные хлопья серого пушистого пуха, который был повсюду и везде, словно снег во время метели. Серые хлопья кружились вокруг школы нескончаемым вихрем, а пошарпанные стены здания аккомпанировали в такт серому оттенку, который заполонил всё в округе.

Илья поспешил зайти в школу, но в дверях обернулся на двор: слишком резкий контраст представлялся его взору после недавних ярко насыщенных, эмоциональных дней. Сейчас это тихое бесцветное умиротворение пыталось заглушить в его сознании ту, другую, жизнь, которая была в другом городе. Сейчас последние дни в Екатеринбурге отметились на отрезке его спокойной скучной жизни красной жирной точкой. И эта красная жирная точка непременно давала о себе знать, как единственная яркая лампочка в огромной пустынной комнате сознания, как светящийся во мгле ночного моря блеклый маяк, становившийся все ярче и заметнее, как только мысли глубже устремлялись к нему. И словно нашедший спасение моряк он рвался к этому свету, греб своими раскаленными докрасна извилинами к желанной цели, но лодка его безнадежно была разбита: сквозь серые прогнившие доски то и дело просачивалась вода, и судно его шло ко дну…

— Илья! — вдруг окликнул его до боли знакомый голос.

Он обернулся — перед ним стояла Вероника с выражением крайнего удивления на лице. Он подошел к ней и, положив крепкие руки на плечи, улыбнулся:

— Ну что, где этот кабан?

— Ах! Неужели ради этого ты сюда приперся?! — Она возмущенно стряхнула его тяжелые руки. — Видимо, сам бог подсказал ему сегодня заболеть и не прийти на отработку.

— Вот козел!

— Слушай, если ты меня немного подождешь, минут пятнадцать, мы сможем вместе пойти домой. — Она загорелась этой мыслью. — Нас сегодня раньше освободили от прополки грядок и отправили на репетицию. У нас же завтра выпускной!

— А! Хорошо, — Илья кивнул, одобрив ее план, и сел на скамейку.

В сером коридоре раздался громкий звук удаляющихся шагов, и через мгновение всё стихло. Илья прислушался к тишине и озадаченно вздохнул; его взгляд поплыл по школьным вывескам и газетам, пестро насыщающим стены. Он посидел с минуту, потом ему надоело, и он встал.

Илья неторопливо расхаживал по коридору и его медленные мягкие шаги не нарушали тишину школьных каникул. Однако вдруг до него донеслись голоса, и он с интересом пригляделся: дверь последнего кабинета была открыта. Он так же бесшумно подошел к дверям и уловил доносящиеся до него голоса:

— Молодец, Соня, садись.

— Можно выйти?!

— Скоро урок закончится.

— Ну Анастасия Алексеевна, пожалуйста!

— Нет! — строгий женский голос потушил детские вопли, и на мгновение в классе стало тихо.

Илья стоял возле дверей, но не осмеливался заглянуть в кабинет. Анастасия Алексеевна… Как Илья ни напрягал память, он не мог вспомнить учительницу с таким именем. Кабинет русского языка и литературы… Нет! Этой учительницы при нем не было. И вдруг, прислушиваясь к разговорам за стеной, он неожиданно для себя почувствовал, что этот голос ему очень знаком. До боли знаком.

— К доске… Нестеров Никита.

— Ой, нет…

— Что нет?!

— Можно я завтра стих расскажу?

— Опять?! — Прошла пауза возмущения. — Письменное домашнее задание выполнено?

— Ой…

— Два.

Илья улыбнулся, и любопытство взяло вверх: он сделал шаг вперед, и его взору представилась часть класса с сосредоточенными лицами детей. На вид это был класс шестой или седьмой, ученики внимательно следили глазами за учительницей, но Илье не хватало наглости полностью заглянуть в класс и увидеть строгую учительницу.

— К доске… — Снова послышался женский голос. — Саша Соколов.

По классу пронесся гул голосов, и теперь все глаза были устремлены на невысокого смешного мальчика; он единственный был одет неподобающе: в красные спортивные шорты, явно предназначенные для футбола. Вид их был ужасен: помятые, в черных земляных пятнах; его прекрасный образ существенно дополняли белые носки, которые превратились в серые лохмотья разной длины, а кеды — разодранные, черные от грязи, уже были не пригодны для использования. Тем не менее, сверху на нем была белая рубаха, заботливо выглаженная когда-то, но и она уже не была белоснежной и не могла спасти положения. А самое главное — лицо. Загорелое, с огромными голубыми глазами, взъерошенными светлыми волосами, длинными ресницами и с ухмылкой на губах: этакая улыбка хулигана.

— Чо? — сказал мальчик.

— К доске. Стихотворение рассказывать.

— Не, я не буду.

— Опять не готов?! Иди тогда показывай мне свою рабочую тетрадь.

Мальчик громко шмыгнул носом и растер сопли рукой: от запястья до локтя. Потом снова ухмыльнулся.

— Я ее забыл принести. А чо?

— А ничо! Два!

В классе раздался хохот, и учительница вышла на середину класса. Илья пригляделся к ней, и его лицо вытянулось от удивления. Он узнал, кто это.

— Ребята, наш урок окончен, можете идти. Не забудьте записать домашнее задание с доски!

И она снова отошла к своему рабочему столу и пропала в вихре подносимых к ней разноцветных дневников.

— Поставьте мне оценку в дневник! — слышалось со всех сторон, когда Илья показался в дверях кабинета. Он остановился и, облокотившись об стену, принял позу внимательного наблюдателя. Казалось, никто его не видит: ни радостные убегающие дети с красными пятерками в дневниках, ни унылые двоечники, которые поникнув, с грустью ковыляли из кабинета с мыслями о родителях и о том, что скоро им предстоит узнать о плохих оценках своих любимых детей.

— Бегите, — добродушно крикнула учительница, когда последняя группа девочек выпорхнула из кабинета.

И вот наконец-то Илья смог без помех полюбоваться картиной: молодая учительница, блондинка с забранными вверх волосами, ожесточенно и очень внимательно вырисовывает оценки в школьном журнале. Она так поглощена работой, что даже не видит его. На ней строгое темно-синее платье; лакированные туфли с невысоким каблуком немного блестят, отражая лучи яркого солнца, протискивающегося сквозь жалюзи. И в кабинете такая тишина — спокойствие, будто даже стены с молчаливыми портретами великих писателей и поэтов отдыхают от присутствия детей и от их непрекращающихся реплик.

Конец ознакомительного фрагмента.