Расследование доктора Данилова

Андрей Шляхов, 2021

На сей раз доктор Данилов по просьбе своего начальства пытается установить причину высокой летальности в отделении анестезиологии и реанимации девяносто пятой клинической больницы. Вроде бы все делается так, как нужно, но пациенты умирают здесь в четыре раза чаще, чем в аналогичных отделениях других московских больниц… Сотрудники отделения объясняют происходящее по-разному. Один винит во всем плохую экологию, другой – коронавирусную пандемию, третьи ударяются в мистику, но Данилов знает, что просто так ничего не происходит. Он старательно ищет причину, а кто ищет – тот всегда найдет. Это не детектив и не медицинский триллер, хотя элементы того и другого присутствуют. Это пятнадцатый роман о приключениях, похождениях и злоключениях доктора Данилова.

Глава четвертая

Первое дежурство в проклятом отделении

— Пистолет не забыл? — деловито поинтересовалась Елена, когда Данилов надел куртку. — Надеюсь, заряжен боевыми?

— С пистолетом в реанимацию нельзя, — в тон ей ответил Данилов. — Там же аппаратура кругом. Обойдусь ножом, если что.

Охотничий нож с рукоятью из оленьего рога Данилову подарил в позапрошлом году один журналист, считавший, что его отец выжил после обширного инфаркта только лишь благодаря консультациям доцента Данилова. На самом деле это было совсем не так, потому что деда лечили совместными усилиями, но переубедить журналиста не удалось. В день выписки отца тот разыскал Данилова, вручил ему узкий, длинный, увесистый сверток и попросил заплатить рубль, ибо острое по народным поверьям дарить нельзя — это к ссоре. Развернув в своем кабинете сверток, Данилов ахнул. Нож был настолько красив, что его так и хотелось повесить на стену, причем — отдельно от тисненых кожаных ножен. На ножнах был изображен олень на фоне сосен и горы, а рукоять ножа украшала искусная резьба в виде переплетающихся веточек с листиками. Если бы у Данилова дома висел на стене ковер, то не исключено, что подарок положил бы начало коллекции холодного оружия. Известно же, как обычно становятся коллекционерами — коготок увяз, всей птичке пропасть. Но дома вообще не было ковров, ни настенных, ни напольных, да и к коллекционированию Данилов не был расположен, так что ножу нашлось сугубо практическое применение — на работе Данилов нарезал им хлеб, колбасу, сыр и прочие, подлежащие нарезке продукты.

На дежурстве в девяносто пятой больнице можно было обойтись и обычной «раскладушкой», но Данилов решил взять с собой необычный нож, который непременно привлечет внимание окружающих и побудит их к вопросам. А любой вопрос может вылиться в познавательное общение… Вообще-то Данилов в новых коллективах поначалу присматривался к людям, а уж потом начинал общаться с теми, кто казался ему достойным общения, но сейчас пришлось свернуть «этот долбаный снобизм» (выражение доцента Саакова) трубочкой и засунуть куда поглубже. Данилов-Знаменский, так его со вчерашнего дня дразнила жена, жаждал общения и был готов общаться ночи напролет. Вдобавок Данилов придумал для себя образ человека, который на своей кафедре немного оторвался от реальной жизни и витает где-то там, в заоблачных эмпиреях. Умному на вопрос могут и не ответить, а недоумку непременно ответят, да еще и с подробнейшими разъяснениями. Так уж устроены люди — не могут упустить шанса продемонстрировать свое превосходство.

Проходя мимо сестринского поста, Данилов ограничился бы обычным приветствием «доброе утро», но Данилов-Знаменский повел себя иначе.

— Приветствую, красавицы! — гаркнул он вполголоса, ибо это все-таки реанимация, а не плац. — Как ночь прошла? По глазам вижу, что не очень гладко.

— Гладко мы дома спим! — ответила одна из медсестер, крупная, волоокая и круглолицая брюнетка.

— И сладко! — добавила другая, невысокая худенькая блондинка.

— Я ваш новый совместитель, зовут меня Владимиром Александровичем, а вы, если бейджики не перепутали, Инна и Оксана, верно?

Медсестры дружно кивнули.

— Приходите, как освободитесь, пить чай в ординаторскую, посмотрим друг на друга без масок, — пригласил Данилов.

— Не все врачи любят, когда сестры в ординаторской чаи гоняют, — заметила Инна.

— Лично я люблю, — Данилов улыбнулся так широко, что его улыбка определенно была заметна и через маску. — А кому не нравится, может отвернуться. Сословное неравенство в России отменили более ста лет назад, можно было бы уже и привыкнуть.

— Мы придем, — пообещала Оксана, игриво поводя бровями.

Возможно, она подумала, что Данилов холост, потому что обручального кольца он на дежурства не надевал.

На первое дежурство Данилов поставил себе две задачи. Прежде всего нужно было понять, насколько четко работают врачи и медсестры. Про себя Данилов назвал это «оценкой степени расслабленности». Если расслабленность высока, то в отделении нужно наводить порядок. Если расслабленность отсутствует, нужно искать другие причины. Денис Альбертович уверял, что у него все «окей-хоккей», но следовало убедиться в этом самому. Ни один из великих сыщиков, известных Данилову по литературным произведениям, никогда не шел на поводу у чужого мнения. Комиссии и вообще все сторонние проверки степень расслабленности оценить не могут, потому что в присутствии проверяющих сотрудники подтягиваются и начинают работать как следует, а затем снова расслабляются. Степень расслабленности можно оценить только изнутри, а доходить она может до невероятных пределов, вплоть до отключения звука мониторов в ночное время, чтобы тревожные сигналы не мешали бы спать сотрудникам. Вообще-то дежурная смена реанимационного отделения спать не имеет права, можно только отдыхать, но это правило нарушается повсеместно, потому что грань между отдыхом и сном очень тонка. Прилег человек на диван отдохнуть, прикрыл глаза — и заснул. Но отключать звук мониторов или вообще мониторы целиком для того, чтобы спалось спокойно — это уже преступление. И если вся дежурная смена любит спокойно поспать, то при круговой поруке такая ситуация будет тянуться годами. Пациенты никому ничего не расскажут, поскольку многие из них находятся «в отключке», а те, которые в сознании, не понимают, что именно делает персонал с мониторами. Если пациент начнет «ухудшаться» шумно, с хрипами, стонами или, даже, криками, то это могут услышать, а если опасное для жизни состояние шумами не сопровождается, что нередко бывает при нарушениях сердечного ритма или при остановке сердца, то пациента могут «проспать» — утром подойдут, а он уже остыл. Разумеется, в истории болезни правду не напишут, а распишут, как по нотам, своевременные реанимационные мероприятия, которые, к сожалению, успеха не имели. Патологоанатом, конечно же, может что-то заподозрить, но захочет ли он вникать в нюансы? В тех случаях, когда диагноз не вызывает сомнений, вскрытие тела проводится быстро, как говорится — «на автопилоте», по сокращенной программе. В истории болезни основным диагнозом указан инфаркт миокарда, а в сердце есть свежий очаг некроза?^[16] Окей, готовьте следующего! А если вникнет и найдет какие-то несоответствия, то не факт еще, что захочет портить отношения с коллегами… К тому же тела многих умерших родственники забирают без вскрытия. Короче говоря, при благоприятных условиях расслабленность может длиться годами.

Незадолго до начала коронавирусной пандемии трясли-перетряхивали реанимационное отделение шестьдесят третьей больницы летальность которого много лет подряд колебалась в пределах от тринадцати до восемнадцати процентов. В медицинских кругах реанимация шестьдесят третьей больницы считалась слабой, но никто не думал, что она настолько расслабленная, чтобы дрыхнуть по ночам всем составом. Вскрылось же все случайно. Ночью пациент терапевтического отделения, находившегося этажом выше, выдал отек легких. Дежурный врач попросил медсестру вызвать реаниматолога. Медсестра подняла трубку телефонного аппарата, стоявшего на сестринском посту, но гудка не услышала. На проверку аппарата, стоявшего в ординаторской, медсестра терять время не стала — решила сбегать за реаниматологом, благо бежать было недалеко. Войдя в реанимационный зал, она не увидела на посту дежурной медсестры, но зато увидела страшное — прямую линию на ближайшем мониторе, свидетельствующую об отсутствии сердечных сокращений. Монитор при этом никаких тревожных сигналов не издавал. К счастью, с пациентом все было в порядке, просто во время сна от груди отклеились электроды. Дежурная медсестра реанимации нашлась в ординаторской, где она спала на одном диване с дежурным врачом. Из сестринской доносился чей-то громкий храп… Утром медсестра из терапевтического отделения рассказала об увиденном своей заведующей, которая находилась в натянутых отношениях с заведующим реанимацией и потому не только передала информацию главному врачу, но и организовала ее утечку на сторону — в департамент здравоохранения. А то мало ли что — вдруг главный врач захочет спустить дело на тормозах? Если бы не вышедший из строя телефон и не забывчивость медсестры, которая так торопилась в объятия своего любовника, что не заперла входную дверь, то расслабленность в отделении могла бы продолжаться и по сей день. Возможно, что при появлении нового совместителя, да еще и доцента кафедры, народ не станет расслабляться на всю катушку, но сведущий человек может поставить диагноз и по отдельным симптомам.

Вторая задача касалась контроля за медсестрами. Контроль контролем, но полностью врачу за медсестрой никогда не уследить… Опытная медсестра улучит момент для того, чтобы подменить одну ампулу другой или же набрать в шприц не ту дозу. Пуркуа бы и нет? Вдруг кто-то из сестер был сильно расположен к прежнему заведующему отделением или же получал какие-то барыши с врачебного вымогательства? Возможно все, кроме невозможного, и даже невозможное возможно при определенных обстоятельствах. И вообще, в такой неоднозначно-сложной ситуации нельзя ничего сбрасывать со счетов.

В начале смены дежурные врачи делят отделение.

— Я у вас «третий лишний» на правах стажера, — сказал Данилов, — так что давайте я возьму на себя дежурные обходы.

В реанимационных отделениях положено делать обходы каждые четыре часа. Записи в истории болезни вносятся согласно этому правилу, но на деле обходы могут совершаться раз в шесть часов или, даже, реже. Урежение обходов — один из главных признаков наличия расслабленности, так что предложение Данилова было «диагностическим». Однако никто из дежурных врачей не сказал ему, что у них принято совершать обходы реже.

— Разумеется — все действия я буду согласовывать с вами, — добавил Данилов. — Я же хоть и доцент, но в данный момент — стажер.

— Да что уж там согласовывать… — ответил старший врач смены по фамилии Бурлай. — Вы же не интерн.

После первого обхода, который проводится дежурными врачами совместно, поскольку как не пациентов дели, знать нужно всех, Данилов предложил коллегам почаевничать. Предложение было принято с удовольствием. Медсестры сказали, что присоединятся попозже. Совместное чаепитие в ординаторской тоже носило диагностический характер. Когда в отделении все спокойно, то можно и чаю-кофию выпить, но кто-то из дежурной смены всегда должен находиться в зале, на сестринском посту. Если в ординаторской соберутся все, значит бардак здесь тот еще.

Напарники Данилову попались общительные. Пока чай заваривался, Бурлай рассказал, что перешел сюда из Мытищинской ЦРБ,^[17] а теперь жалеет, потому что попал, как кур во щи — того и гляди скоро всех разгонят из-за очень высокой летальности.

— Без работы не останетесь, — успокоил Данилов. — Наша специальность по нынешним временам крайне востребованная.

— Это так, — согласился Бурлай, — но здесь меня все более чем устраивает. Рядом с домом, заведующий — нормальный мужик, администрация не сволочная, в отделении свежий ремонт…

— А еще в нашей больнице работает одна очень симпатичная гинекологиня, — вставил другой напарник по фамилии Кошелев.

— Вот этот фактор никакого значения не имеет, — усмехнулся Бурлай. — Мы со Светланой встречаемся в нерабочее время.

— Но зато присутствие поблизости такого брутального амбала, как ты отпугивает всех потенциальных соперников, — возразил Кошелев. — А уйдешь, так сразу забудут и перестанут бояться.

Высокий и широкоплечий Бурлай действительно выглядел брутально. Квадратный подбородок, тяжелый взгляд из-под лохматых бровей, перебитый нос. Довершала впечатление бритая наголо голова. Кошелев был полной противоположностью своего напарника — худощавый, среднего роста, черты лица тонкие, элегантная эспаньолка. Он перешел в отделение из Центральной клинической больницы гражданской авиации. О причинах не рассказывал, но нетрудно было догадаться, что на прежнем месте работы произошла какая-то неприятная история поскольку авиационная клиника котировалась выше обычной городской больницы. Лезть с расспросами Данилов не стал — успеется.

Уловка снова не сработала. Сначала в ординаторскую заглянула Инна и спросила, может ли кто-то подменить их на посту. Кошелев молча вышел, спустя несколько секунд явились Инна с Оксаной. Обе медсестры оказались теми еще кокетками, причем Инна преимущественно заигрывала с Бурлаем, а Оксана — с Даниловым. Данилов даже подумал о том, чтобы пригласить после дежурства Оксану в сетевую кофейню, находившуюся вблизи от больницы, но сразу же отогнал эту мысль. Приглашение на чашку кофе явно будет расценено пылкой девушкой как начало романа, а поскольку сыщицкий энтузиазм Данилова не доходил до того, чтобы адюльтерничать, никакого романа не случится. А ложные авансы крепко расстраивают пылких девушек, да и пылких юношей тоже. Так что не стоит перегибать палку, лучше лишний раз попить с медсестрами чайку на дежурстве.

Чаепитие прервала скоропомощная бригада, доставившая шестидесятипятилетнюю женщину с отеком легких, который не удалось купировать на дому. Принимал пациентку Кошелев, но Бурлай тоже вышел в зал помогать. Врачи с медсестрами работали слаженно и сноровисто, быстро, но без суеты. Данилов заметил, что врачи действительно приглядываются к тому, что делают медсестры, но полный контроль в подобных ситуациях невозможен, потому что тяжелому пациенту тоже нужно уделять внимание. Короче говоря, над душой никто ни у кого не стоял, правда сестры набирали в шприцы все препараты прямо у койки, возле врачей. Ни одна ни разу не принесла наполненный шприц с сестринского поста. Однако «возле» не означает «на глазах». Врач смотрит то на пациента, то на монитор… Только Данилов, как «третий лишний», которому делать было нечего, внимательно следил за ампулами.

В больнице имелась отдельная наркотическая служба. Когда понадобилось ввести пациентке морфий, Бурлай по телефону вызвал медсестру, которая пришла в сопровождении охранника через несколько минут. Морфий она принесла в пластиковом контейнере, запертом на цифровой замок. Перед тем, как вскрыть ампулу, медсестра показала ее Кошелеву, давая возможность прочесть надпись и убедиться в целости ампулы. После того, как тот кивнул, медсестра вскрыла ампулу, набрала раствор в шприц, и сама ввела морфий пациентке. Затем она уселась на посту и занялась писаниной. Кошелев переглянулся с Бурлаем и присоединился к ней, чтобы оформить свою часть документации.

«А вот это я упустил, — подумал Данилов. — Мое стереотипное мышление упустило это новшество. И Денис Альбертович ничего не сказал о наркослужбе… Впрочем, правильно не сказал. Те, кто имеет дело с наркотиками, находятся в зоне особого внимания. Их всегда подозревают в каком-нибудь мухляже. Если бы пациенты умирали после ввода наркотиков, то выводы не заставили бы себя ждать…». Однако, Данилову была нужна полная и окончательная ясность, поэтому улучив момент, он сказал Бурлаю:

— Мне тут в голову одна мысль пришла, Федор Никитич, может и глупая совсем, но я уж ее озвучу. Вы не думали о том, что медсестры наркослужбы могут вместо наркотиков вводить другие препараты? Этим вполне можно было бы объяснить высокий уровень летальности в вашем отделении…

— Вы ошибаетесь, — уверенным тоном ответил Бурлай. — Во-первых, вы же видели, что она показывает ампулу, прежде, чем ввести препарат. Да, конечно, можно взять идентичную по форме ампулу и подделать маркировку, но тогда от препарата не будет ожидаемого эффекта, то есть сразу же станет ясно, что ввели что-то другое…

— Ну, можно решить, что доза мала, — возразил Данилов. — Возьмите, хотя бы, сегодняшнюю пациентку с отеком. Она же весит килограмм сто двадцать, не меньше. Кубик морфия запросто мог на нее не подействовать, даже с учетом того, что ввела «скорая». Умный человек не будет действовать наобум, а дождется подходящего случая…

— Нет! — тряхнул головой Бурлай. — Ваша версия не имеет ничего общего с реальностью. Во-первых, я не припоминаю случаев, позволяющих связать смерть с введением наркотика, а во-вторых, дело совершенно в другом.

— В чем же? — заинтересовался Данилов. — У вас есть какие-то предположения?

— Есть, — усмехнулся Бурлай. — Только не предположения, а точное знание. Это коронавирус проклятый во всем виноват!

— Коронавирус тут каким боком причастен? — удивился Данилов.

— А таким, что он ослабляет организм и вызывает различные осложнения. Диагностировать ковидную инфекцию толком не могут, я знаю много случаев, когда у одного и того же человека повторный тест давал противоположный результат, многие переносят инфекцию на ногах, незаметно для себя и окружающих, а эта микроскопическая пакость тайком делает свое черное дело… А мы потом руками разводим — ну почему же у нас такая летальность? А потому что «корона» создала предпосылки!

— Что-то у вас не сходится, — мягко заметил Данилов. — Тогда бы летальность выросла повсюду, а в других стационарах она вчетверо ниже.

Бурлай удивленно посмотрел на него.

— В других стационарах более творчески относятся к составлению отчетов, — пояснил он. — Рисуют не то, что есть, а то, что нужно. А наша администрация в эти игры не играет, чистоплюйничает. За что и страдает.

— Вряд ли такое возможно, — усомнился Данилов. — Подобные фокусы быстро раскрываются. Мне доводилось заведовать отделением, и я знаю, что…

— Если в департаменте видят те цифры, которые хочется видеть, то никто ничего проверять не станет! — перебил Бурлай уверенным тоном. — Подал красивый отчет, пусть и липовый — и работай себе спокойно. А у нас две комиссии одна за другой побывали… Мне, знаете ли, тоже доводилось замещать заведующего отделением, когда я работал в Мытищах и мне предыдущий главный врач открыто говорил, чтобы я писал отчеты в границах нормы. И я писал! И все писали! И сняли главного не за липовые отчеты, а за финансовые нарушения, проще говоря за то, что украл и не поделился с кем нужно.

Данилов мог бы аргументированно поспорить с Бурлаем. Да, какой-нибудь отдельный и не очень умный главный врач может позволить себе шалости со статистикой. Но подобный обман достаточно быстро раскроется и меры будут приняты суровые. Обманщика вышибут в рядовые врачи и больше никогда никакой руководящей работы ему не видать. Ну а версия с всемосковским заговором, которому покровительствует департамент — это уже для фантастического романа. Однако, спорить не было необходимости. Если Бурлаю нравится такое объяснение, то пусть он им тешится. То, что хотелось, Данилов выяснил — дежурных медсестер наркослужбы можно в расчет не принимать. Тем более, что если одна из них оказалась бы маньячкой, то смертность возросла бы по всей больнице, ведь наркотики назначают и в других отделениях.

— Дядя Федя снова сел на любимого конька, — сказал вошедший в ординаторскую Кошелев. — Орет так, что в зале все слышно. Я ему, да и другим тоже, уже устал объяснять, что нельзя все валить на коронавирус. Причина какая-то другая… Скорее всего, рост летальности вызван ухудшением экологической обстановки.

— Экологической обстановки? — переспросил Данилов. — А что? Вполне может быть. Здоровье напрямую связано с экологией…

— Вы на район, в котором живет бо̀льшая часть нашего контингента посмотрите! — Кошелев присел к столу, пододвинул к себе чистый лист бумаги и нарисовал на нем большой треугольник. Здесь, — он обвел кружочком одну из вершин треугольника, — находится телебашня. Здесь, — кружочек появился у другой вершины, — находится нефтемаслозавод. А вот здесь, — третья вершина тоже оказалась в кружочке, — находится производство красок и лаков…

«Врачебная работа приучает всегда докапываться до сути, — подумал Данилов. — Если не можешь понять, что с пациентом, значит ты плохой врач. Если объяснения нет, его нужно придумать. Каждый выбирает то, что ему больше нравится…».

При поступлении следующего пациента Данилов намеренно остался в ординаторской, где он вносил в истории болезни записи о только что сделанном обходе. Хотелось оценить, как люди станут действовать в его отсутствие, в своем свойском кругу. Опытному человеку уши могут полностью заменить глаза — доносившиеся из зала шумы и реплики позволяли Данилову судить о том, что там происходит. На этот раз пациента с астматическим статусом, переведенного из терапии, принимал Бурлай. Кошелев вышел для того, чтобы помочь переложить пациента на койку, да так и остался в зале, потому что пациент вел себя беспокойно и его приходилось удерживать. При всем желании, Данилов не нашел к чему бы ему придраться. Разумеется, по одной дежурной смене нельзя судить обо всем отделении, но обычно не бывает так, чтобы одна смена работала очень хорошо, а другая из рук вон плохо.

Ночью народ немного схитрил — с полуночи до трех часов в зале сидели Кошелев с Инной, а Бурлай с Оксаной спали — он в ординаторской, она в сестринской. Но как спали? При открытых настежь дверях прикорнули на диванчиках, не раздеваясь, готовые чуть что вскочить и начать действовать. С трех до семи спали Кошелев и Инна. Данилову, как 2третьему лишнему» предложили спать в кабинете заведующего хоть всю ночь, но он спать не стал. Сначала раскладывал в голове по полочкам впечатления прошедшего дня, а затем читал «Черный обелиск» Ремарка, найденный на полке среди медицинской литературы. Время от времени откладывал книгу и размышлял. На исходе первого дежурства наиболее вероятными стали казаться две версии. Или кто-то мстит Денису Альбертовичу, стараясь добиться его увольнения таким чудовищным способом, или же в отделении орудует чокнутый маньяк. В первом случае следовало обратить внимание на медсестер, работавших при прежнем заведующем, а во втором — на тех, кто пришел в отделение в августе или сентябре прошлого года.

Данилов решил все же устроить посиделки в кофейне, но пригласить туда Инну с Оксаной вместе, якобы для того, чтобы попросить помочь ему с набором материала для диссертации. Так мол и так, дорогие девчонки, если вам попадется пациент такого возраста и с таким-то диагнозом, то будьте любезны, запишите для меня его данные и номер истории болезни, а то вдруг я его пропущу, я же далеко не каждый день в отделении бываю. Заодно можно будет и поболтать на разные темы… Совместное приглашение обеих медсестер и деловая просьба не дадут разгореться романтическим надеждам Оксаны. И капитал, то есть — нужную информацию, получится приобрести, и невинность соблюсти. Замечательная мысль!

Сделав утренний обход, последний за дежурство, Данилов спросил у Бурлая, верно ли он понял, что заведующий отделением приходит на работу и по выходным дням.

— Приходит, — подтвердил Бурлай, — часика три побудет и уйдет. Это еще после первой комиссии началось. Сначала он обходит отделение вместе с новой и старой сменой, а затем просматривает все записи, сделанные во время прошедшего дежурства. Если что-то не понравится, может попросить переписать.

— А что может не понравиться? — изобразил удивление Данилов.

— Например, небрежно написанный статус. Денис Альбертович не разрешает писать «состояние без динамики», он требует, чтобы непременно были указаны частота дыхательных движений, пульс, давление и цвет кожных покровов. Обоснование диагноза тоже должно быть подробным, а не просто «исходя из жалоб, анамнеза и данных обследования…». Нет уж, будь любезен — напиши, как положено. Но к вашим статусам вопросов не будет, они написаны идеально…

— А я слышал, — хитро прищурился Данилов, — будто Денис Альбертович разрешает делать исправления в историях болезни не всем, а только своим… хм… фаворитам…

— Это вам Дебилкина напела! — хохотнул Бурлай. — Во-первых, не «разрешает», а «требует», а, во-вторых, ее Денис Альбертович не трогает, чтобы не воняла. Она все равно ничего исправлять не станет, а устроит истерику, будет орать, что к ней придираются понапрасну. Так что за нее исправления приходится делать напарнику. Марина Степановна — не человек, а геморрой ходячий. Ваше счастье, что вам с ней дежурить не придется.

— Почему?

— В пару с совместителем Денис Альбертович ее никогда не поставит. Только с кем-то из основного состава, у кого нервы покрепче. Я, например, могу ее выносить, а вот Алексей Алексеевич — нет. Она его однажды довела до того, что он около часа работать не мог — руки тряслись как при Паркинсоне…^[18]

Медсестры охотно откликнулись на приглашение Данилова и даже согласились подождать, пока он пообщается с заведующим отделением. На немой вопрос, читавшийся во взгляде Дениса Альбертовича Данилов ответил едва заметным отрицательным движением головы. Истории Денис Альбертович просматривал бегло, видимо Бурлай с Кошелевым были у него на хорошем счету. На выходе Данилов замешкался и когда остался с Денисом Альбертовичем наедине, попросил список тех пациентов, чья смерть стала неожиданностью для врачей. С указанием даты смерти, основного диагноза и номера истории болезни. Заодно попросил и графики дежурств, начиная с октября прошлого года. Денис Альбертович пообещал составить список «прямо сейчас» и прислать вместе с графиками по электронной почте. Следующий раз Данилову предстояло дежурить через неделю, но он предупредил, что заглянет в отделение днем во вторник, девятого марта, вроде бы для того, чтобы сделать копии нужных историй болезни. Метод Данилова был простым — наблюдать и думать, думать и наблюдать.

На кофе Данилов потратился не напрасно — у него появились первые подозреваемые. Когда он словно бы мимоходом заметил, что его шеф — заведующий кафедрой очень высокого мнения о Денисе Альбертовиче, Инна, работавшая в отделении уже пятый год, сказала, что Денис Альбертович «вообще замечательный» и что его не любят только некоторые идиотки. Оксана, пришедшая в отделение в декабре, согласно кивнула — так оно и есть.

— Вы, наверное, имеете в виду доктора Дебихину? — предположил Данилов.

— Не только, — усмехнулась Инна. — Дебихина — это клинический случай неадеквата, она плохо относится ко всем, без разбору. Работала бы при Хобте, так и его бы не любила. Но есть у нас две лисички-сестрички — Верка и Надька Нечухаевы, так вот они Хобту просто боготворили, а Дениса Альбертовича ненавидят. Все им не так…

— Надьку вы видели, — вставила Оксана, — она нас сменяла. Рыжие кудряшки и нос, как у Буратино.

— Сестрички — старые девы, — продолжала Инна. — Они живут вместе с престарелой мамашей, которая один день умирает от кишечной непроходимости, а другой день от стенокардии, но все никак не умрет. Одну ее надолго оставлять нельзя, потому что она в глубоком маразме, так что Верке с Надькой приходится работать в разные смены. То ли им что-то перепадало от Хобты, то ли они были в него влюблены, но перед ним они просто стелились и трепетали. А про Дениса Альбертовича постоянно гадости говорят и ждут не дождутся, когда его совсем снимут из-за плохих показателей. Хотя он им ничего плохого не сделал, только хорошее.

— Такие вот они сучки! — подвела итог Оксана.

«Если две сестры работают поочередно на одну ставку, то они проводят в отделении четырнадцать суток в месяц, — подумал Данилов, — а если на полторы — то все двадцать. Уйма времени! Много можно успеть сделать».

К лисичкам-сестричкам определенно следовало присмотреться. Да и к доктору Дебихиной тоже, несмотря ни на что.

Примечания

16

Некроз — омертвение, повреждение клеток, приводящее к их преждевременной гибели.

17

ЦРБ — центральная районная больница.

18

Имеется в виду болезнь Паркинсона, одним из характерных симптомов которой является тремор — непроизвольные, быстрые, ритмичные колебательные движения частей тела.