Доктор Данилов и медицина будущего

Андрей Шляхов, 2023

Сбор материалов для невинной научной работы едва не закончился смертью доцента Данилова… Какие тайны сокрыты в столичной больнице имени академика Буракова? Вопросов возникает много, а вот с ответами дело обстоит туго. Но настойчивости Данилову не занимать, особенно если ему в сердце стучит чайник…

Глава вторая. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, когда никто не признается…

Определяющее значение в разговоре имеют первая и последняя фразы. Первая задает разговору тон, в последняя формирует послевкусие, которое, собственно, и запоминается. Нехороших людей надо брать за жабры резко и сжимать крепко, поэтому в качестве первой фразы Данилов выбрал: «Я все знаю, можешь не отпираться!», а последней должно было стать суровое предупреждение: «Больше так никогда не делай!», страхующее от повторения неприятностей. Сработает ли? Данилов был уверен, что сработает. Угодяй — далеко не Штирлиц и не герой-подпольщик. Твердости в нем ровно столько же, сколько и в той субстанции, с которой он ассоциируется. Нажми — и поплывет.

Когда шеф поручил Данилову проанализировать работу скоропомощного стационарного комплекса, доцент Савельев сначала сказал, что три месяца — это крайне малый срок, а затем прозрачно намекнул на то, что сам он гораздо лучше справился бы с этой задачей, поскольку аналитическая работа является его коньком. Понимать эти слова следовало так — я здесь один умный, а остальные годятся только на то, чтобы занятия со студентами проводить. Шеф, конечно же, осадил дурака, причем в довольно резкой форме. Савельев заткнулся, но затаил зло и решил отомстить. И неплохо так отомстил — двойным ударом. Мало того, что организовал кражу рабочих материалов, так вдобавок еще и больничную администрацию настроил против Данилова. Как научный работник, врач и преподаватель Савельев был полный ноль, но пакостить умел виртуозно и изощренно. Напакостит и первым же посочувствует — ай-яй-яй, какая жалость… Прозвище Угодяй (сокращение от «угодливый негодяй») подходило ему как нельзя лучше, и Данилову приходилось делать над собой усилие для того, чтобы не называть так коллегу в глаза.

На ловца, как известно, и зверь бежит — Данилов столкнулся с Савельевым у входа в корпус.

— Надо поговорить, — сказал Данилов, беря Угодяя под локоть.

— Я вообще-то тороплюсь! — затрепыхался Савельев. — У меня запланирован важный созвон…

Он попытался высвободить руку, но не смог — привычка разминать резиновое кольцо во время просмотра фильмов придала даниловским пальцам крепость железа. «Знает кошка, чье мясо съела», подумал Данилов, окончательно убеждаясь в правоте своих догадок.

В закутке за гардеробом Данилов многозначительно посмотрел Савельеву в глаза. Тот сразу же отвел взгляд в сторону и поторопил:

— Говорите скорее! Я же сказал, что спешу!

— Я не люблю, когда мне пакостят, — тихо, но строго, начал Данилов. — А еще больше не люблю, когда меня поливают грязью. Не нарывайтесь, Родион Николаевич! Верните мои материалы, если вы их не выбросили, и скажите, кому следует, что вы меня оговорили…

— Какие материалы?! — Савельев широко распахнул свои бесстыжие глаза и отрицательно затряс головой. — Вы о чем?!

Недоумение он разыгрывал замечательно, Станиславский оценил бы, но на Данилова притворство не подействовало.

— Вы прекрасно знаете какие! — сказал он. — Они лежали в коробке, которая стояла на шкафу в кабинете Гусева…

— Какого Гусева? — не сдавался Савельев. — Не знаю я никакого Гусева и материалов ваших в глаза не видел! Вы что — пьяны? — он шумно втянул воздух костистым носом, похожим на птичий клюв. — Или закинулись с утра пораньше? — последовал пристальный взгляд в глаза. — Что вы вообще себе нафантазировали? Пустите, я спешу!

Тычок был настолько сильным, что Данилов едва устоял на ногах. До последней фразы дело не дошло, да и вообще разговор пошел не так, как планировал Данилов — наглости у Савельева оказалось не меньше, чем подлости. Как говорил водитель Николай Петрович, работавший с Даниловым на шестьдесят второй подстанции: «такого без утюга на чистую воду не выведешь». Раньше был действенный способ борьбы с такими подонками. Пощечина — и к барьеру! Впрочем, это тоже не метод, потому что подонок может стрелять лучше…

«Сам виноват! — упрекнул внутренний голос. — Нечего было оставлять материалы в больнице. Дома им было бы спокойнее». «Может тогда и с кафедры все бумаги домой унести? — огрызнулся Данилов. — Купить сейф, размером со шкаф, сигнализацию к нему подвести…».

Подумав, Данилов решил не рассказывать шефу о своих подозрениях в адрес Савельева, а то это будет выглядеть как ябедничанье. Достаточно будет сказать о пропаже материалов и попросить повлиять на больничную администрацию, а напрашивающиеся выводы шеф сделает самостоятельно. Но оказалось, что Угодяй считает атаку лучшим способом защиты. В двенадцатом часу шеф пригласил Данилова к себе и дал прочесть докладную записку, в которой Савельев требовал принять необходимые меры к доценту Данилову В. А., поведение которого несовместимо с высоким званием научного работника. «Испытывая ко мне стойкую личную неприязнь, причины которой мне неизвестны, Данилов В. А. обвинил меня в похищении его рабочих материалов и в распространении порочащих его слухов. Я попытался объяснить, что не делал ни того, ни другого, но Данилов В. А. не стал меня слушать, а перешел к угрозам в мой адрес. Угрозы были высказаны в завуалированной форме, но смысл их сводился к тому, что в случае невозвращения материалов меня ждут крупные неприятности. К месту хочу заметить, что еще во время работы выездным врачом на шестьдесят второй подстанции Данилов В. А. получил выговор за избиение одного из своих коллег…».

— Откуда он знает про выговор? — вслух удивился Данилов.

— Было такое дело? — поинтересовался шеф.

— Избиения не было, Владислав Петрович, — уточнил Данилов. — Просто дал по морде, один раз. Поверьте, было за что, но это меня не оправдывает, конечно. А Савельеву я просто посоветовал не нарываться, только и всего. Я надеялся, что до него дойдет, но не дошло.

— Рассказывайте подробно, что там произошло с материалами! — потребовал шеф, устраиваясь поудобнее в своем огромном кресле. — А потом объяснительную напишете…

Данилов изложил голые факты, без своих соображений. Коробка исчезла неизвестно куда, а начмеда^[3] словно подменили. Раньше была адекватной теткой, а теперь обвиняет в разглашении медицинской информации и на этом основании закрыла доступ в архив.

— Для меня эта работа — не вопрос жизни и смерти, но чисто из принципа хотелось бы довести начатое до конца, — сказал в завершение Данилов. — Да и интересно же…

— Интересно, — согласился шеф. — Что ж — если энтузиазм не улетучился, то доводите. Думаю, что мне удастся договориться с больничной администрацией. Только вот что, Владимир Александрович… — шеф многозначительно поиграл бровями. — Перед Савельевым вам придется извиниться.

— Даже и не подумаю! — вскинулся Данилов. — Он сподличал, а я должен перед ним извиняться? Простите, Владислав Петрович, но при всем уважении…

— Я уверен, что Савельев здесь не при чем! — шеф пристукнул по столу кулаком, давая понять, что споры излишни. — Я знаю его, как облупленного. Да — он пакостник, но при том еще и мандражист, пакости делает таким образом, чтобы не подставляться. Невозможно представить, чтобы Савельев тайком проник бы в чужой кабинет и вынес оттуда коробку с вашими бумагами. Там же, небось, камеры кругом. Кстати, а записями с камер вы не поинтересовались, а?

— Кто же мне их покажет, если мне даже в архив допуск перекрыли? — усмехнулся Данилов. — Да и нет у гусевского кабинета камер, они только в холле у лифта и на сестринском посту. Из кабинета можно выйти на лестницу незамеченным. К тому же коробка стандартная, мне ее в архиве выдали, пока были между нами любовь и приязнь. С такими много кто по больнице ходит. А по части Савельева я с вами полностью согласен — сам он коробку красть ни за что бы не стал. Но ведь можно попросить кого-то из студентов. Там же три наши кафедры — госпитальной терапии, неврологии и урологии…

Шеф отрицательно покачал головой.

— Почему бы и не украсть коробку за плату или ответную услугу? — продолжал Данилов. — За экзамен или зачет? Савельев умеет поддерживать связи, у него повсюду свои люди есть…

— Ну я ж вам сказал, что он не станет подставляться! — в голосе шефа зазвучало раздражение. — Вы никогда не задумывались над тем, почему я от него не избавляюсь?

Данилов пожал плечами — не мое это дело.

— Потому что мне спокойнее держать его под контролем. Лучше пусть сидит здесь, чем где-то там, — шеф махнул рукой в сторону окна, — вне пределов досягаемости… Савельев никогда не станет связываться со студентами или с кем-то еще. Это опасно. Его же могут потом шантажировать и он, будучи человеком осторожным, обязательно должен учитывать такую возможность…

— У коробки выросли ножки, она встала на них и убежала, — невесело пошутил Данилов, намекая на то, что он не согласен с доводами шефа.

— Разумеется — нет! — в голосе шефа ощутимо прибавилось раздражения. — Если коробки нет на месте, то ее кто-то украл! Но не Родион Николаевич. Не его стиль!

— Ну а кому еще это надо? — Данилов пытливо посмотрел в глаза шефу. — Больничной администрации? Зачем? Мое исследование не могло нанести никакого ущерба репутации больницы — я же брал сведения из официальных отчетов и из сданных в архив историй, работал с документами, которые прошли, так сказать, апробацию у руководства. Да и вырисовывалось все хорошо…

— Про администрацию — разговор отдельный, — нахмурился шеф. — Как можно обвинять врача с большим стажем, доцента кафедры, в разглашении конфиденциальной информации, не имея доказательств? Это за версту отдает идиотизмом, но, тем не менее, это имело место…

— Потому что больше им нечего было мне предъявить! — вставил Данилов.

— Давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны, — шеф выдержал небольшую интригующую паузу. — Неужели ради Савельева начмед крупной столичной больницы станет выставлять себя дурой, рискуя при этом испортить отношения со мной?

Давняя, еще со студенческой скамьи, дружба шефа с директором департамента здравоохранения Соловьем не была ни для кого секретом.

— Чем он ее купил? — продолжал шеф. — Денег предложил? Или в главврачи продвинуть пообещал? Вы меня простите, Владимир Александрович, но как-то вот не верится… Нет, Савельев явно не при чем. Поговорите с ним и напишите мне, — шеф дважды стукнул указательным пальцем по столу, — покаянную объяснительную. Если инцидент будет исперчен, я ограничусь устным замечанием — сначала подумайте хорошо, а потом уже предъявляйте претензии.

— Ваши доводы весьма убедительны, Владислав Петрович, — признал Данилов после полуминутной паузы. — Но, если не Савельев, то кто же? У меня там не было никаких конфликтов. Я приходил, брал отчеты и истории, корпел над ними, а перед уходом немного общался с сотрудниками комплекса — интересовался их впечатлениями и тем, как идет работа. Интересовался в позитивном ключе — что стало лучше, коллеги? — на недостатках внимания не заострял. И за это меня стали выживать из больницы? Удивительно!

Шеф откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и испытующе посмотрел на Данилова.

— Вот совсем ничего в голову не приходит, — признался Данилов. — Ну, разве что начмед Евгения Юрьевна рассчитывала, что я ей соавторство предложу… Но с ее стороны никаких намеков не было…

— Не могу судить, — шеф картинно развел руками. — И предположений делать тоже не стану, ибо я не в теме. Могу только рассказать случай из собственной жизни. Хотите?

Данилов кивнул.

— Ординатуру я проходил в шестьдесят седьмой больнице, — начал шеф, сменив свой обычный резковатый тон на плавные интонации рассказчика. — И в аспирантуре остался там же. Все знакомо, люди кругом хорошие, можно сказать — уже свои, отношения со всеми ровные… И вдруг на втором году меня начинает гнобить заведующий отделением Николай Владимирович! Ни с того, ни с сего, без каких-либо предпосылок с моей стороны. Именно — гнобить, а не просто придираться. Критикует все мои действия, причем в оскорбительной форме. Наиболее мягким было выражение: «Не надейтесь, что ученая степень может заменить мозги!». Всячески дураком меня выставить пытался, и на обходах, и на пятиминутках. Дежурство ему сдам — и давление двести на сто двадцать, а я тогда был молодой, здоровый, плаванием всерьез занимался, первый разряд имел, — шеф с сожалением похлопал себя по обтянутому халатом животу. — Медсестры, видя такое отношение начальства, совершенно перестали со мной считаться. Огрызались на каждое слово, саботировали распоряжения. Медсестра чего-то не сделает, а шишки мне достаются… Сожрать меня он не мог, потому что я был аспирантом, но грыз постоянно. А я никак понять не могу — за что? Попытался по душам поговорить — нарвался на скандал. Как вы смеете мне претензии предъявлять?! Да кто вы такой?! И деваться мне было некуда, — шеф снова развел руками. — Куда аспирант денется от своего научного руководителя? Да и вообще не было тогда такого обычая — посреди аспирантуры с одной базы на другую переходить. Ну что, Владимир Александрович, ситуацию я вам обрисовал. Какие будут предположения?

— Одно из двух — ревность или опасения по поводу того, что вы можете занять его место, — ответил Данилов. — Больше ничего в голову не приходит.

— Ревность — это не про меня, — усмехнулся шеф. — Я никогда не объединял романтическое с рабочим, принципиально. А насчет «занять место» вы совершенно правы. Добрые люди просветили, что как-то раз главный врач сказал на совещании заведующих, что у Замятина есть потенциал. Я незадолго до того отличился во время дежурства, в хорошем смысле. Ну главный сказал и сказал, а Николая Владимировича, что называется, «замкнуло» и начал он создавать мне жизненно невыносимые условия. Так-то вот.

— И чем все закончилось? — полюбопытствовал Данилов.

— Я, как вы можете догадаться, окончил аспирантуру и благополучно защитился, — с улыбкой ответил шеф. — В спокойной обстановке, потому что Николая Владимировича сняли с заведования за плохую организацию работы…

По взгляду шефа несложно было понять, что инициатором снятия был он. Опасный человек, пальца ему в рот не клади и в карты с ним играть не садись (впрочем, ни того, ни другого, Данилов делать не собирался).

— То есть, вы хотите сказать, что кто-то из больничной администрации мог подумать, что я подкапываюсь под него? — Данилов с сомнением посмотрел на шефа. — Определенная логика в этом есть, но доцентом кафедры, на мой взгляд, быть приятнее. Да и биография моя свидетельствует о том, что желания руководить у меня нет. Было бы — до сих пор сидел бы в Севастополе или в министерство перешел бы…

— Приятнее — это с вашей личной точки зрения, — возразил шеф. — Но многие считают иначе. И ваше возвращение на кафедру можно объяснить не собственным желанием, а карьерным фиаско — поперли его с высокой должности, вот и вернулся обратно. Большинство именно так и подумает, и решит, что вы хотите взять реванш. В практическом здравоохранении карьеры делаются быстрее, чем в научной сфере, а руководство таким новшеством, как комплекс, сулит большие перспективы. В карьере главное что? Быть на виду! Во время пандемии главврача «Коммунарки» Денисюка чуть директором департамента не назначили, исключительно на волне его великой популярности… Так что ищите концы там, а не на кафедре, Владимир Александрович. А этой… как ее…

— Колбиной, — подсказал Данилов.

— Колбиной я позвоню и попрошу обеспечить вам условия для работы. А вы решите вопрос с Савельевым.

«Вопрос с Савельевым» Данилов решил в лаконичной форме. Вошел в кабинет к Угодяю, отметив при этом, как тот сразу напрягся, сказал: «Прошу меня извинить за бездоказательное обвинение» и сразу же вышел. Объяснительная тоже получилась короткой. «Довожу до вашего сведения, что взаимное недопонимание между мною и доцентом Савельевым Р. Н. ликвидировано». Не тот случай, чтобы мыслью по древу растекаться.

Разговор с Колбиной представлял бо́льшую сложность. Данилов решил изложить ей свои взгляды на карьеру, а она пускай передает информацию по назначению, тому, кто волнуется. Может, она и сама заволновалась? Что ж, можно понять, ей же, если судить по виду, около шестидесяти, а для администратора это крайне волнительный возраст. Чуть что — и на пенсию.

Примечания

3

Начмед — жаргонное название заместителя главного врача по медицинской части (по лечебной работе).