Поверья заброшенной деревни. Сборник рассказов

Андрей Толкачев

В сборнике рассказов «Поверья заброшенной деревни» вы узнаете о крайне необычных событиях, произошедших в жизни разных поколений людей. Автор книги, родившийся в далеком сибирском селе, постарался передать истории, свидетелем которых был сам или услышал из первых уст жителей одного таежного села. Для тех, кто любит деревню.

Случай с человеком, который привез вещи из заброшенной деревни

Ходил по деревне один мужик: сутулый, грязный, заросший, хромой, одна рука подвисла, как перебитая, лицо перекошено, как старое полено, и речь жеваная, будто челюсти не в ладах между собой. Таких в деревне почему—то называли «кержаками», хотя это вроде старообрядцы, но так звали.

Как—то зимой, в метель, мы засели в кочегарке, погреться, чтобы с новыми силами преодолеть пару километров до дома. Там кержак и выдал свою историю. Разрешите пересказать своим языком, чтобы было понятнее, а то его «вот», «вишь чего», «знамо дело», «загодя», «шибко» и «чертовня» повторялись через слово.

Ну так слушайте.

«В Северном я квартировал в старой заброшенной бане, у знакомых, ага.

Житье—бытье было «норм» (так и сказал он «норм»). Да и не мешал никому. Но по—хозяйству кое—чего не хватало. Просить стыдно было, а на покупку денег не напасешься. Один человек мне подсказал: ты мол в Колыбельку—то сходи. Потом выяснил, никто этого человека в селе не видел.

Долго собирался. А как—то раз сто грамм накатил и пошел.

Дома стоят как на параде, хозяин будто, вот, перед тобой на двор вышел. В одной избе барахлишка набрал, — заинтересовала меня самодельная лампадка на иконостасе. Беру, пристраиваю в мешок, за ней иконы поснимал, тоже в мешок, к кастрюлям, да инструментам. Вышел, обнаружил запах, с болота, ага. Прет, да не гнилью, а будто падалью.

Набралось четыре мешка — два припрятал там, а два пришвартовал на шоссе — трактор ехал — довез до Северного. Затемно уже добрался, ага.

Проснулся утром, как обычно, в пол шестого. А правой руки—то нет. Вернее, она есть, а я—то не чувствую — онемела до плеча. Бывало отлежишь, так ведь не до такой степени. Без малого месяц проходил, ага. А теперь глянь, вишь чего, уродина на месте руки.

На работу не берут. Мне говорят: в церкву сходи. В Северном—то священника нету. В Биазу ездил, ага. А толку? Узнал я — иконы, да и вещи нельзя с домов чужих выносить. Да к тому же старухи сказали мне, те иконы, что я припер, были «наказанными иконами», от того и почернели. Язычники, у которых в доме не ладилось, имели традицию наказывать икону, вроде как не ко двору пришлась, — ставили ее образами в угол или забрасывали на чердак. А церковные свечи и лампадка использовались для гаданий, заговоров, потому тоже злая на них энергия.

Ого, думаю, наскреб себе на задницу. Знал бы где падать…

А куда иконы подевать, думаю. Людям не отдашь — мало ли с ними чего случится. Глянул — а образа—то почернели. Вывез в лес, да спалил все к чертям собачьим».

— А он всегда такой был? — спросил я про кержака.

— Да нет, ты что! Капитан волейбольной команды Северного района, много лет…

После того рассказа кержак ходил по деревне угрюмый, почему—то не здоровался, а потом пропал, и больше никто его не видел. Говорили, уехал он куда—то, а там, как знать. Но почему баню спалили после него, этого я не узнал.