Скала бессмертных. Мистерии Жизни

Андрей Сибирский

Тело выражает наш пол, и оно наша основа существования в этом мире плотных форм. Так что: «Проснулся – прибери Планету!»Тело – очень благодарное существо. Оно как ребенок. Оно все принимает, как бы мы к нему ни относились… И только совсем истощенное нашей бессознательной жизнью начинает болеть, говоря нам: «Я больше не могу… Проснись, пожалуйста! Прибери Планету…» А ведь ему много и не нужно.

Рассказы для Детей

[всех возрастов]

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ВСЕМ

КОГДА-ЛИБО РОЖДЕННЫМ

И НЕРОЖДЕННЫМ

ДЕТЯМ

ЗЕМЛИ

Скала Бессмертных

Жил я тогда на Кавказе, в горах. В деревеньке одной. И дом хороший был, двухэтажный, с большим чердаком. Но недостроенный. Только второй этаж и был жилым. И вид из окна спальни очень красивый открывался: панорама гор до самого побережья. А посередине — гора.

С того места вид у нее пышным пирожком был. А ещё она на край Земли похожа, хоть я его никогда и не видел.

Жило нас там сначала двое, а потом целая большая семья. Все были мои друзья. А через пять месяцев я и вовсе один остался. (Пусть вас не смущает такая парадоксальность последнего высказывания. Ведь можно чувствовать себя одиноко даже в шумной компании.)

Дом большой, сад большой, и плодов на деревьях много, и в огороде овощи зреют, и в лесах в округе красота-то какая. А внутри не по себе как-то. Ни работы никак себе подходящей найти не мог, друзей никого, да соседи ещё диковатые попались. И выпивали. Окна их дома во двор ко мне выходили, а двор воронкой как бы — на склоне, дом внизу, и всё-то слышно, что у них происходит! И ещё больше не по себе становилось.

И вот однажды утром проснулся я, и не вставая с постели взялся за перо… (я нашёл его как-то на чайной плантации. Перо большой птицы буро-белых цветов. И так оно мне понравилось, что взял я его с собой; а через какое-то время разглядел — это же Дар Богов и знак их человеку: «На, мол, пиши, коль это в тебе есть!». И надо же! — к нему точь-в-точь подошли стержни от обычных ручек, и так легко им писать стало! Строчки словно птицы выпархивали из-под него. И эту книжицу я сейчас им пишу).

Взялся, а странно, и не пишется ничего… и не читается. Вспоминается только ночная картина: проснулся я этой ночью, смотрю в свое открытое окно, а там… на фоне темного еще неба и звездных россыпей вниз обращенным ровным треугольником поднимаются три «звезды»…«от земли»… и «в небо»!…и ровно ведь посередине окна! да именно в тот момент, когда я проснулся!…

А сейчас — свет Солнышка в окошко яркий, ласковый. Небо глубоко-голубое. И освобождение во мне какое-то. Это подобно тому, когда долго-долго ходишь с чем-то внутри, в душе своей, а ни названия, ни причины этому не знаешь. А оно все тяжелее и тяжелее становится — точно как ребеночек в животике у мам. Только у них он в животике, и тело имеет, которое растет, то есть знают они о нем, и ждут, и радуются. А тут и не знаешь толком, — где оно, и какое, оттого и тяжко иногда бывает. Да как радостно потом, когда проясняется!

Так вот случилось со мной это Освобождение, словно много лучиков в одной точке сошлись, и внутрь существа моего свет пролился. И ясно так стало, легко, как Солнышку за окошком в небе бирюзовом, с перламутровыми облаками и песнями утренних птиц.

И вот так оно в мыслях моих было: «Много я дорог исходил по земле, за свои немногие 20 с лишним лет. И для меня в них будто целая вечность вошла — так долги они показались. Много мест повидал я, людей, и прочитал немало мудрых книг. И с живым мудрецом общался три года. А себя так и не встретил». Это значит, ладу с Душой своей никак не мог найти, чтоб цельным по жизни идти, знать, что делать в жизни этой, и жить-то вообще зачем.

Бывает так у некоторых людей. Они на самые простые вопросы ответы найти не могут: зачем я живу? кто я? и тому подобное. Так и мучаются кто сколько — кто всю жизнь, кто меньше. Они еще нередко учиться идут на философов да психологов, книжки разные умные и древние читают, в разные религии да религиозные организации вступают. Все им кажется, что там они найдут ответы на свои вопросы, и перестанут мучиться. Успокоятся, в общем, метаться по Земле перестанут, умиротворение обретут. А умиротворение, — это когда оказываешься у Мира Творения: живешь с Миром и в мире, и чувством знаешь Мир как бы с самого начала Творения. Знаешь, когда и как он был сотворен, и куда движется, и как сейчас он творится. А раз ты и себя сейчас не отделяешь от Мира, потому как в мире с ним живешь, то и про себя теперь знаешь чувством: зачем ты живешь, и кто ты, и что тебе тут делать. Так и спокойно становится на душе, радостно.

Этого ни в каких книжках не найдешь. А к тому утру я это знал только из книжек, да из встреч с редкими людьми, которые так живут вроде. По крайней мере, по виду их спокойному, уверенному и словно светящемуся, можно было такое предположить. Сами они об этом никогда не говорили.

А во мне-то самом тогда мыслей разных и эмоций столько между собой бились. И с другими-то: чуть, что не так — я сразу в раздражении или в обиде, или еще в какой-нибудь «яме», в которую сам себя и сваливал своей неуравновешенностью. А потом приходилось силы тратить, чтобы выбираться из этой ямы, так как человеку в ямах жить негоже. Не для того он создан. Темно там, тесно и скучно. Но когда человек не в ладу со своей Душой — с той музыкой внутренней и гармонией, которой он изначально и является, то не видит он как будто этих ям: и раздражает ся, и обижает ся, и гневает себя, и ругает. Так-то оно и получается, хоть и кажется, что все это на другого направлено. А слова-то не обманешь, они сами за себя говорят. Это человек себя обманывать может. Воля у него свободная.

И вот — утро это. «Делать мне здесь больше нечего», — думаю. Давно я как-то сказал себе, что находился уже по земле — по горизонтали-то. Ни к чему это меня не привело. Чем я себя только не тешил — все не то. Тогда говорил, а теперь до дела время дошло. И книжка-то мне об этом говорила, которую я тогда читал: вчера прочитал главу 18, о философе одном, который понял, что на самом деле он ничего не знает, только книжные знания у него в голове, и решил уйти на гору — либо умереть, либо познать. Сегодня — 19 число, и читаю я 19 главу, которая меня туда же зовет.

Дом стоит на окраине у дороги на вершину горы и к Скале. И три звезды тех ночных, что вверх поднимались. И сон, который я несколько лет назад видел. И вспомнил я, как спросил меня однажды мой знакомый: «Чего ты хочешь?». Сделался я тих, посмотрел в окно, а там листочек или семечко клена «вертолетиком» вверх поднимается! Не возникло тогда во мне ясного ответа, а он мне — листочек-то — подсказывал. Чуял я, да как выразить, и как осуществить в жизни, — не знал.

А тут еще смотрю перед собой и скульптурку-то вижу, которую зимой из деревяшек морских сделал, а точнее — соединил только то, что уже было (да столь идеально, что ни черточки, ни точки своей вносить, не нужно было — только соедини!). И получилась — Скала Бессмертных. Так я назвал ее тогда. А на ней вот что: Старец стоит древний-древний, как сами камни, в проеме скалы. Песню будто или молитву поет. Да словно из самой вечности. А за вершиной, в нише с другой стороны Персик. И лежит он (как с Небес стекает!) на главе Агнца, из Скалы будто вынырнувшей. Персик-то — символ бессмертия.

Смотрю на эту фигурку и дивлюсь: да ведь это же она! Та самая Белая Скала! — такое имя я ей дал сначала.

«Тилик-тилик», — телефон голос подал. Сообщение пришло. От сестры: «Ищи дом, — пишет. — Сообщай о результатах». Ясен Путь. (Мы тогда с ней домик хотели присмотреть и приобрести на побережье, для отдыха и дела, да в этот раз, сами понимаете, я совсем по-другому воспринял эту весть).

«Теперь, — думаю, — прямо сейчас идти или…». Посмотрел я вокруг, по дому, по саду… «Если я сейчас ухожу, то кто знает, может, и не вернусь. А в таком виде дом и сад оставлять негоже. Хоть небольшие дела, но чтобы порядок был». Вспомнил я строчки стихотворения своего: «Отправляясь к Дальним Мирам,/ в Порядок привести// место привала// не забудь»! На том и решил.

Тут и покосить нужно было, и яблоки прибрать, и дров заготовить, и по возможности восстановить электричество; телефон зарядить да батарейки к фонарику. — Это все к тому, что вдруг Маша⁴ вернется. А не будет меня, без всего этого ей не просто придется. Вот и взялся я за дела.

Одно сделал. Другое. Дождик стал накрапывать. Да тут еще по радио у соседей: «… Ожиданье — самый худший повод…». И в голове вертится: «Мы хотели, мы хотели — вот и все, что мы успели…». А дождик все сильнее… Зашел в дом. На часы смотрю — четыре часа прошло. Как раз хватило бы собраться и до места дойти… Ну, — думаю, — делать нечего. Дождь-то, вон какой. А на Скалу точно, все равно, что по вертикали карабкаться. В такую погоду и не добраться до вершины. Ждать теперь нужно, пока закончится дождь, да еще подсохнет. И дела не все сделаны.

А ночью такая гроза разыгралась, каких я мало видел. Темнотища! Дождь мощным потоком льется. Сверкает всё — молния в струйках дождя отражается! Гремит так, что иногда стёкла звенят! И всполохи — словно фейерверки кто взрывает непрерывно. Так, с небольшими перерывами три дня лилось.

В те дни я, конечно, дома сидел. Писать пробовал — да не шло. И книжечку все читаю одну. Что день, то и глава — одним числом обозначены. И не выбирал ведь! Так случилось.

А она неотступно меня все туда звала. На Скалу. Это я так ее прочитывал.

21-я и 22-я главы там про Учителя одного земли русской. Его при жизни еще русским богом назвали. Причем фашисты. Думаю, большего и говорить не стоит. Истинно заслужил он имя это. Глянешь на фотографию — а там такая мощь духа и суровость, что одним взглядом любого беса усмирит и изгонит. Не знаю, правда, есть ли они. А вот бог русский точно есть. Ни капли сомнения нет. Слышал я еще, что и в этих местах он бывал. Точно знать не знаю. Да и не в этом суть, а в том, что я верно сердце свое ему открыл, и через себя словно чувствовать стал его Присутствие.

А за трапезами происходить стало так, что я как будто его голосом сам себе некоторые фразы и предложения говорить начал. Иногда же это в виде образов или ощущений передавалось. Одна фраза так словно молния — в точку попала.

Видно, в суете я был, пищу пережевывал… и вдруг: «С пищей-то, смотри, душу свою не съешь». Я и опешил. «Как это?», — спрашиваю. И в тоже время сознание будто проснулось. Смотрю — и правда: внимание моё всё во вкусе и в поглощении пищи сосредоточилось. А голос-то мне его: «Душу ты, конечно, никак не повредишь. Невозможно это. Но, пустив свое внимание на страсть, сам как бы выпадаешь из своей души, а впадаешь в неё — в страсть, в дисгармонию. А, значит, и вокруг себя ее порождать будешь, дисгармонию-то».

Это я сейчас больше своими словами передал. Тогда же в основном я это через образы и ощущения увидел. И слова были, но все это вместе и не передашь. Основное я осознал: когда ешь, или другое что-то делаешь — не надо вниманием-то всем своим туда (во внешнее, что ли) влезать. Это ты словно из кожи вон вылез, и весь себя туда поместил — в еду ли, в вещь ли какую, или ситуацию. Оно и само душу имеет, а ты без спросу к нему лезешь. Нехорошо это. И себя вроде теряешь (это значит облик человеческий), и ему неловко. Освобождать лучше это внешнее (дело, или человека — тоже может быть) от своего внедрения в него. Оно благодарно только будет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

девушка, с которой мы приехали на это место, но через какое-то время она покинула его, оставив, однако, свои вещи.