Састер. Крымский детектив. Часть I

Андрей Сергеевич Терехов, 2022

Лонг-лист премии "Русский детектив-2023" в номинациях "Открытие года" и "Дебют года".В Кировском районе Крыма две девушки бросаются под колеса грузовика. Что это, жест отчаяния? Бегство от преследователя?Аня начинает расследование, ведущее к зловещему сайту, и постепенно погружает себя в личности жертв, в картины преступлений, все больше растворяясь в этом хаосе, теряя границу между игрой и реальными убийствами. В это же время на свободу выходит отец Ани, отсидевший пятнадцать лет за убийство ее матери.Смогут ли отец и дочь встретиться и найти общий язык? И как гибель матери Ани связана с «ΣAΣTHRA» («састер»), нерасшифрованным словом из клятвы гражданина Херсонеса?Роман написан в соавторстве с Юрием Юрьевичем Морозовым, сценаристом детективных сериалов «Старая гвардия», «Анна-детективъ», режиссером сериала «Судмедэксперты» и создателем двух десятков фильмов и сериалов в других жанрах.Обложка нарисована в нейросети Midjourney.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Састер. Крымский детектив. Часть I предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

…Буду служить демиургом и членом совета как можно лучше и справедливее для города и граждан;

и ΣАΣТНРА народу охраню, и не передам на словах ни эллину, ни варвару ничего тайного, что может повредить городу;

не дам и не приму дара ко вреду города и сограждан;

не замыслю никакого неправедного деяния против кого-либо из граждан…

Зевс, Гея, Гелиос, Дева и боги олимпийские, пребывающему мне в этом да будет благо и самому, и роду, и моим, а не пребывающему — зло и самому, и роду, и моим; да не приносит мне плода ни земля, ни море, женщины да не рождают прекрасных детей…

Из клятвы гражданина Херсонеса, конец IV — начало III в. до н.э. 1

ГЛАВА 1. ОДНО БЕЗУМИЕ НА ДВОИХ

#1. АНЯ

Позже Аня не могла восстановить, как всё это началось, но резонно предположила: впервые их увидели на дорожной камере наблюдения. Была октябрьская ночь, шторм, и в районе съезда на Горловинку две женщины в красном двигались по разделительной полосе.

Сложно не заметить.

Поначалу это выглядело обычно: дорожный инцидент — не более. Плюс разыгралась непогода, наступило полнолуние, и, как всегда в непогоду и полнолуние, вызовы шли один за другим.

Наряд отправили не сразу.

А потом код происшествия сменился на убийство.

У-бий-ство.

Минут двадцать спустя Рыжий выдернул Аню из отделения, где она заедала выезд на очередную поножовщину между татарами и евреями. Еще через полчаса «Ниссан» Рыжего мчался по ночному Крыму, по залитому водой шоссе, и капли дождя параллельными полосами скользили по окнам.

Обычно крымский асфальт напоминал прифронтовую зону после бомбежки, но после 2014 года нет-нет да и появлялась дорожно-ремонтная техника, приводя в порядок то один, то другой участок. Видимо, погостила и здесь: машина ехала ровно, прытко, без страха пробить днище. Было душно, темно, пахло освежителем. По форме он напоминал стеклянную баночку, и Рыжий всё время откручивал-закручивал крышку — нервный, даже нервический жест. Дворники остервенело жужжали, силясь разогнать воду с ветрового стекла, но все равно безнадёжно проигрывали непогоде.

— Да подъезжаем уже! — орал в телефон Рыжий. — Криминалисту позвоните?

Аня ела в полумраке блинный торт — одноразовой ложкой, прямо из коробки с лавандовой надписью: «Титаник» и логотипом в виде синего круизного лайнера. Во рту было орехово-шоколадно, хотелось пить. При каждом движении в правой руке молнией вспыхивала боль, и Аня недобро косилась на бинт, намокший от крови.

— Хоть какому! — не утихал Рыжий. — Вы следственную группу из двух людей когда-нибудь видели?

Тёмные его волосы слиплись от влаги и повисли сосульками вокруг красивого, немного лошадиного лица. Из-под наспех надетого пиджака выглядывала чёрная футболка с белой галочкой Nike.

Рыжий. Бывший красавец школы, нынешний капитан юстиции с небольшим животиком и первыми нотками облысения. Человек. Человечище.

Кроме Ани, Рыжим его давно никто не называл, благо этого цвета в Герасимове-младшем не было ни грамма. Но всё же, всё же… отец его был рыжим, мать была рыжей, и Аня никак не могла изгнать из головы детское прозвище. Словно резкое несоответствие между генотипом и фенотипом требовалось увековечить. Хотя бы в мыслях.

— Серьёзно? — Рыжий осклабился на какую-то фразу в телефоне. — А я впервые за два года взял день за свой счёт. Один день!

Он выругался матом и швырнул телефон на приборную панель.

— Идиоты… Не отделение, а… я не знаю!..

— Тортику? — предложила Аня.

Рыжий ответил ей тяжелейшим взглядом (баллов 8 по шкале угрюмости Рыжего), моргнул и показал пальцем на уголок губ.

— Что? А… — Аня приложила руку ко рту, посмотрела на испачканные в какао пальцы и принялась вытираться.

Темнели далекие дома, голые виноградники. Моргнули впереди красно-синие сполохи, и Рыжий наклонился к стеклу, подслеповато всматриваясь в дорогу. Не прошло и минуты, как фары «Ниссана» зажгли красным пламенем аварийный треугольник. За ним мигала крохотная «Дэу» развозчика пиццы, а за «Дэу» припарковалось ДПС с приоткрытой дверцей. Между машинами дрожали две промокшие до нитки, но очень спокойные девушки-близняшки. Обе были в красных пальто, обе со стянутыми в хвост волосами и огромными сумками. Рядом с девушками вымокал полицейский с автоматом наперевес, тут же топтался перепуганный насмерть паренёк — видимо, водитель пицце-машины.

Свет бледных фар «Ниссана» прочертил насыпь и засверкал на умытом авто ДПС. Внутри обнаружился полицейский номер два. Он задёргался, засуетился и побежал к Ане и Рыжему, прикрыв голову папкой.

Рыжий снял блокировку, взял с заднего сиденья чемодан и проверил содержимое: пустые протоколы, упаковочный материал для вещдоков, дальномеры, GPS-навигаторы, цифровой фотоаппарат.

Приоткрылась задняя дверца, и в салоне зашумело от дождя. По шее Ани заскользил холодный ветер.

— Станислав Константинович? — Полицейский бухнулся на сиденье, секунду или две вытирал воду с лица, затем пожал руку Рыжего. — Здрасте-здрасте…

Рыжий глянул на мокрую ладонь и, вытерев ее о брюки, включил в салоне свет.

— Простите… — извинился полицейский и наконец заметил Аню, торт, её бинты. Глаза его расширились, и Аня зачем-то объяснила:

— Дизель попался с характером.

— Это называется руки из жопы. — оборвал Рыжий. — К делу.

— Машины чините? — поинтересовался полицейский с живым интересом.

Аня покачала головой.

— Баржи. Тортик не хотите?

— А?

— Шоколадно-блинный с грецким орехом.

Полицейский с трудом отвел взгляд от угощения и качнул головой.

— У меня аллергия.

— На орехи?

— На шоколад.

— Ужас, — посочувствовала Аня.

— Ещё на прополис и березу. Летом из дому не выйти. Хочу на АСИТ записаться, да всё забываю. Это осенью надо, разве ж упомнишь? Аллергия — летом, а лечиться — осенью. Кто такое вообще придумал?

— Может, геморрой мой обсудим? — спросил Рыжий.

Аня поморщилась. Полицейский моргнул, вытер ладонью мокрое лицо и неуверенно начал:

— Да тут такое дело, Станислав Константинович…

Он как будто хотел пожать плечами, но вместо этого сделал виноватое выражение лица.

— Трупа как бы и нет.

В наступившем безмолвии дворники шумно елозили по ветровому стеклу.

ВЖИУ-В-ВЖИЦ.

ВЖИУ-В-ВЖИЦ.

— А я предупреждала, Слав, — Аня вскинула вверх ложку и облизала её. Уровень угрюмости на лице Герасимова-младшего вырос до девятки.

— С самого начала и по порядку, — приказал Рыжий и с щелчком закрыл чемодан.

— Так… особо и говорить не о чем, Станислав Константинович. Вас зря вызвали. Это «дэушник» всё… чуть в штаны не наложил.

— По порядку! Я ни слова ни понимаю.

Полицейский поёрзал на сиденье, чуть наклонился вперед и поднял руки, помогая себе жестами.

— Ну, две дамочки — вон те — посреди дороги ходили…

Аня взяла термокружку Рыжего из подстаканника и глотнула, чтобы смыть шоколадный вкус. Не тут-то было: в кружке стыло что-то вроде травяного супа. Унылого травяного супа.

Аня скорчила гримасу и с трудом сдержалась, чтобы не выплюнуть бурду-мурду обратно в кружку.

— Одну вот этот, — продолжил полицейский и указал на доставщика, — задел слегка. Так, царапина. Ополоумел и звонит, что человека убил. А… сами видите.

Рыжий заскрипел креслом и медленно, сдерживая себя, повернулся к рулю. С полминуты он не двигался, только по скулам его ходили желваки.

— Всё? — поинтересовалась Аня. — Можно меня в отделение?

— То есть убийства нет, — глухо проговорил Рыжий.

Полицейский разве руками.

— Говорю же, Станислав Константинович, зря…

— Алкоголь?

— Чистые, как новорожденные младенцы.

— Зрачки в норме?

Полицейский пожал плечами.

— Вроде бы. Да и непохожи на обдолбышей.

— Великолепно… Так чего они по дороге гуляют? Других мест нет?

— Молчат, Станислав Константинович.

Аня повернулась к дороге и вгляделась сквозь потёки воды, сквозь завесу бесконечного дождя. Близняшки казались обычными — светловолосые, усталые, мокрые. Только пальто у обеих были красные, словно кумачовые знамёна в «Великом прощании» со Сталиным. Такой же была подкладка у куртки Ани, и нехорошее, тревожное, но вместе с тем и дразнящее чувство вдруг охватило её — ознобом пробежало по спине, дыбом подняло волосы на загривке.

— Ладно, — проговорил Рыжий, — разбирайтесь сами. Мы поеха…

— Они поперёк или вдоль ходили? — перебила Аня.

Рыжий нахмурился, полицейский задумался и изобразил что-то невразумительное ладонью.

— Эм… вдоль.

— Оттуда? — Она показала на заднее стекло. Оттуда, из промозглой темноты, вырастали фары тягача.

Полицейский кивнул. Аня поставила торт на приборную панель и посмотрела на Рыжего.

— Галактионова… — сказал он. Взгляд его будто говорил: «Даже не начинай».

— Две юные… женщины в красном идут с такелажем, достойным какого-нибудь челночника из 90-х, по разделительной полосе. В шторм. От самого съезда на Горловинку. Это два с лишним километра, Слав. Они не пьяны и вроде бы…

Она вопросительно взглянула на полицейского, и тот неуверенно пожал плечами.

–…И не под дозой, — продолжила Аня. — И они молчат о цели своего паломничества.

Рыжий хрустнул шеей.

— Галактионова, я везу тебя в отделение. Жри свой торт, перебирай свой дизель, но тут — всё.

— Езжайте-езжайте, — закивал полицейский, — мы тут сами.

— Почему они тогда не скажут, что здесь делают? — поинтересовалась Аня.

Рыжий закрыл глаза и подвигал челюстями, видимо, стараясь не зарычать на Аню. Она внутренне улыбнулась.

— Да может, уже и сказали? — предположил полицейский. — Шкарупо с ними уже минут двадцать трындит. Хотите, я?.. — он не закончил и по рации вызвал напарника. — Слышь, эти шлёндры сказали, куда направляются?

Вместо ответа из динамика раздалось раздражённое, с примесью помех: «Я долго тебя ждать буду?».

— Да иду-иду… Ты спросил, чего они шляются по дороге?

Аня посмотрела в сторону второго полицейского, который так и стоял рядом с близняшками. Мимо «Ниссана» Рыжего проехал-прорычал тентованный грузовик, обдал водой, грязью, рёвом.

— Вот сам иди под дождь и спроси, — раздалось из динамика. — Умник!

— То есть я, по-твоему, дурака тут валяю? — возмутился полицейский в салоне.

— Мокну — я!

— А ты оглянись и посмотри на машину с надписью: «СЛЕДСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ»!

Полицейский под дождем отвлёкся, повернулся в сторону «Ниссана», и в этот миг одна близняшка наклонилась к другой. Первая что-то сказала, вторая бросилась через дорогу. У Ани всё похолодело. Патрульный, к его чести, среагировал моментально: схватил беглянку за рукав, заорал, но девушка вырвалась и метнулась к едущему по соседней полосе грузовику.

Тягач взвизгнул тормозами, вильнул в сторону. На долю секунды показалось, что обошлось, а потом донёсся крик, приглушенный расстоянием и шумом дождя.

Грузовик со скрежетом замер посреди дороги. В салоне «Ниссана» сгустилась тишина.

— Твою мать, — прошептал Рыжий, поспешно выскочил из машины и побежал под дождём к тягачу. Аня застыла в ступоре, но ДПС-ник был ненамного лучше — он заозирался и стал хлопать по карманам в поисках мобильника.

Мимо «Ниссана» проехал чёрный «Хюндай». Сквозь открытую дверцу мела водяная пыль, оседая на приборной панели, на руке и лице Ани. Она вытерла холодную щеку и медленно перевела взгляд на вторую близняшку, которая так и стояла на обочине, подняв одну руку к лицу.

Красный кумач вздрогнул и сделал полушаг к дороге.

— Не вздумай. Нет-нет…

Аня поспешно отстегнула ремень, дернула пассажирскую дверцу со своей стороны… заблокирована. Ругая ДПС-ника, который всё еще искал мобильный, она выкарабкалась с водительской стороны под дождь, под его холодный душ. Мысленно Аня уже понимала, что не успевает.

Невредимая близняшка, на которую больше никто не обращал внимания, сорвалась с места и побежала через дорогу вслед за сестрой.

Взгляд Ани заметался по сторонам, она рванулась обратно к «Ниссану» и ударила забинтованной ладонью по клаксону, чтобы хоть громким звуком остановить близняшку.

БИ-И-И-П!

Кумачовое пальто будто споткнулось от сигнала, и Аня ударила по клаксону ещё раз.

БИ-И-И-И-И-И-П!

Рука онемела от боли, бинты заблестели от свежей крови. Один из увальней-патрульных наконец заметил беглянку и попытался преградить путь. Девушка бросилась в сторону, но поскользнулась. Секунду или две она пыталась удержать равновесие, а потом рухнула на колени — прямо под лобовой удар «Хюндай».

На несколько мгновений всё замерло, и слышался лишь шум дождя, стучащего по крышам машин. Холодные капли стекали по лицу Ани, ныряли под воротник.

Потом её передернуло от холода, и всё резко зашевелилось, задвигалось.

Один ДПС-ник вызывал скорую, второй полез в машину за аптечкой, уронил и никак не мог поднять. Рыжий зашел за «Хюндай» и стал тоже куда-то звонить. Донёсся влажный полип-полустон, перерос в плач боли.

Аня наконец заставила себя двинуться. Она перегородила дорогу треугольником, натянула ленту и стала искать понятых. Все это время лил дождь и вода хлюпала в ботинках, как в лужах. Приехала скорая, Рыжий вернулся в свою машину, чтобы заполнить протокол. Аня сняла регистратор с «Хюндай» и отупело просматривала запись.

На забрызганном дождем экране мелькнуло красное пальто, скрылось за бампером.

Аня прокрутила запись назад и отметила время: близняшка перебежала дорогу за 22 секунды.

Аня снова прокрутила запись назад.

Мелькнуло красное пальто… Аня посмотрела на красную изнанку своей куртки и, подумав, вывернула её. Заплела волосы в хвост, стараясь не трогать больную руку, и отошла на место, с которого бежали сестры. За границей света автомобильная дорога почти не просматривалась, только по свободной полосе, притормаживая у ленты ограждения, ехали машины.

Аня включила на телефоне секундомер и перебежала шоссе. Заскользила на грязи, чтобы остановиться.

17 секунд.

Аня вернулась и повторила забег. Дыхание сбилось, и стало жарко.

16 секунд.

Что-то было не так. Либо она оказалась слишком быстрой, либо пострадавшая девушка — слишком медленной. Осознанно медленной?

Аня отошла назад и стала дожидаться следующей машины.

#2. СТАНИСЛАВ

–…Разрыв селезенки, перелом позвоночника, таз… обе ноги, — перечислял Станислав. У окна закипал чайник, на стуле справа Галактионова стучала ручкой по т-образному столу. Переключатель ручки не срабатывал и только пружинисто скрипел-елозил в корпусе. Станислава едва не передергивало от этого, и он старался заглушить мерзкий звук голосом: — В общем, пока жива.

— Вторая тоже в больнице?.. — уточнил отец. — А… А-а… как её там?..

Сколько знал Станислав своего отца, тот всегда путался в именах. Тем удивительнее, что эта особенность не помешала Константину Михайловичу Герасимову дослужиться до подполковника юстиции и руководства Кировским следственным отделом, а также пропихивать всюду своих знакомых, детей своих знакомых и детей их детей.

— Александра, — напомнил Станислав. — Ушибы, сотрясение, больше ничего. Бампер у «Хюндашки» оказался мягкий. Ну или у неё кости крепкие.

— Амнезия, — заметила Галактионова и, когда Станислав зыркнул на неё, поспешно отвела взгляд.

По всему выходило, что Константин Михайлович слишком близко к сердцу принял на себя роль крестного отца, когда вытаскивал Галактионову из купели: ничем иным Станислав не мог объяснить ни ее присутствие в кабинете, ни в своей жизни вообще.

Неистребимое.

Неисправимое.

Назойливое присутствие.

Станислав хрустнул шеей и посмотрел на часы.

Было 10:40. Из оконного проёма, где двое рабочих устанавливали стеклопакет, дул холоднючий сквозняк. Пахло горячим пластиком от чайника и травами — из отцовского пакета «Крымского сбора». Неразборчиво трепался моноблок, показывая неизвестно кому выпуск новостей, а Галактионова, не прекращая, стучала и стучала ручкой.

— Амнезия, — повторил отец.

Чайник щёлкнул, выключаясь, и Станислав с трудом подавил желание ещё раз хрустнуть шеей.

Отец налил воду в чашки, поставил их на стол и вытащил из застекленного шкафа засушенное «юбилейное» и не менее засушенные «голландские вафли». Кроме еды, в шкафу руководителя следственного отдела почти ничего не было: одна папка-регистратор, одна фотография усатого мужчины («Учитель, без комментариев»), одна икона с Георгием Победоносцем.

Отец уселся и постучал обкусанным ногтем по своей чашке.

— Сбор прошлого года.

— Ты про чай или печенье? — пошутил Станислав.

— Очень смешно. Версии?

Станислав пожал плечами.

— Анализы на наркотики и алкоголь отрицательные. М-м…

Он открыл рот, но так и не нашёлся с продолжением и залил в себя «прошлогодний сбор». Трава травой. Галактионова взяла одно «юбилейное», скептически осмотрела и попробовала укусить. Отец последовал её примеру.

Несколько минут все молча хрустели печеньем, прихлёбывали, стучали чашками о т-образный стол.

— Не то чтобы версия… — начала Галактионова с набитым ртом, — теория…

Станислав вновь посмотрел на неё уничтожающим взглядом. Галактионова села ровно, дожевала «юбилейное» и, как отличница, положила обе руки на стол.

— Они шли два километра по шоссе. По разделительной полосе. С огромными баулами вещей. Это слишком целеустремленное действие. Если спросить психолога…

— Ты не психолог, — перебил Станислав, — а физик-недоучка.

Галактионова прищурилась в его сторону, но продолжила гнуть своё:

— Если спросить Гюстава Лебона: порой безумие передается, как эпидемия гриппа. Если в толпе один в панике побежит, вскоре побегут и остальные. Две сестры-близнецы… близнецы — это же вообще что-то с чем-то. Ударит одной кирпич в голову, и другая это почувствует. Квантовая запутанность на макроуровне.

— Кирпич… — повторил отец и отклонился на спинку своего потёртого кресла. Кресло жалобно заскрипело, отец насуропился. Видно было, что при всем хорошем отношении к Галактионовой он уже порядком устал и от сегодняшнего дня (к 10:40 утра), и от её криминологического постмодернизма. — Психолог ту… недополоманную осмотрел?

— Да, подтвердил шок, — ответил Станислав.

Галактионова снова завела своё:

— Ну… порой бывает сложно отличить ненормальность от шока. Скажем, человек абсолютно нормален во всём, кроме чёрного хлеба. А чёрный хлеб он не может разрезать. Или вот умирающая лошадь…

И отец, и Станислав скептически воззрились на Галактионову.

— Что? — она повела плечами. — Тест Войта-Кампфа.

Отец вопросительно наклонил голову и отхлебнул травяного сбора. Станислав поднял руку, собираясь пригрозить Галактионовой пальцем, но её уже было не остановить:

— Испытуемому говорят, что он наткнулся на лошадь с переломанным позвоночником. Лошади не жить, она умрет — это факт. Но умирать будет долго, в мучениях. Как поступит испытуемый? Большинство помогут — или сами, или отвезут к врачу. Ветеринар, наверное, добьёт. Остальное — патология.

— Так, я понял, — отец хлопнул ладонью по столу, — никаких лошадиных тестов. Аня, тебя это касается в особенности. В печёнках уже сидят беседы с этим вашим «ВРИО».

Она непонимающе развела руками.

— Ты не руками маши, а вспомни, где ты служишь и кем. Несмотря на все твои… твоего… — отец замялся, и в кабинете сделалось неуютно и тесно, будто из угла подялась поднялась незримая тень и заняла все свободное пространство. Впрочем, эта тень всегда следовала за Галактионовой.

— С рукой-то что? — Отец показал на забинтованную руку Галактионовой.

— Дизель.

— Дизель, — повторил он устало и посмотрел на Станислава.

— Давайте, дизелята, без художественной самодеятельности.

— Я не… Например? — удивилась Галактионова.

Отец повернул моноблок от себя и прокрутил выпуск «Чрезвычайных происшествий» до 6-й минуты. Через ночное шоссе, засекая время, бегала Галактионова — туда-сюда, как будто сдавала норматив по физподготовке. Была она в красном пальто и с причёской-хвостиком, как у проклятых близняшек.

Станиславу захотелось закрыть лицо руками.

— Я только… — начала Галактионова объяснять, но Станислав взглядом заставил её замолчать и соврал:

— Это по моему поручению.

Отец хрюкнул.

— И какая цель у этого поручения, мой дорогой сын?

— Проверить версию, мой дорогой папа, — съязвил Станислав в ответ.

— Какую? У вас ни одной.

Станислав открыл рот, поднял руку.

— Она… ну, не подтвердилась?..

— Чтобы воспроизвести эксперимент, надо воспроизвести его условия, — заметила Галактионова. — Чтобы понять, почему человек поступил именно так, нужно одеться, как он; ходить, как он… она то есть.

— Помолчи, а? — тихо сказал Станислав.

— Итого, — отец шлёпнул ладонью по столу, как судья — молотом, — в присутствии двух сотрудников ДПС, одного — МВД и одного — СК едва не погибли под колёсами машин две девушки, а грузовик с химически опасными веществами чудом не вылетел на встречку. Версий происшествия нет, а красна девица из МВД устраивает на месте преступления театр Станиславского. Всё верно? Журналисты нигде не ошиблись?

Станислав помычал, и отец добавил, глядя на Галактионову:

— Не испорти себе жизнь, как сама знаешь кто.

Тень за спиной Галактионовой, казалось, стала выше и тяжелее.

— Да не испортит… — буркнул Станислав, но и сам почувствовал, что прозвучало это неуверенно, будто щебет птенца.

#3. ИННОКЕНТИЙ

В темноте под епитрахилью были только духота и звуки. Пахло лежалой тканью, шёпотом молились заключённые, шуршала одежда. Голос старца, певучий и тонкий, надреснутый, разносился над Иннокентием:

— Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Иннокентий, вся согрешения твоя.

Иннокентий передвинул затёкшими коленями и прошептал: «Прости, Господи». Перекрестился. На него повеяло чем-то тёплым и радостным: бархатной осенью, бликами солнца на воде, чистым воздухом.

— И аз, недостойный иерей, — продолжал старец, — властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Епитрахиль скользнула с макушки Иннокентия. На секунду или две его ослепило солнце, а потом он увидел над собой руку — она тянулась сверху, из золотого сияния.

Иннокентий прижался лбом и губами к этой руке, чувствуя её бугры и морщины. Затем она собралась в щепоть, перекрестила его и помогла подняться с колен.

Иннокентий размял затёкшие ноги, проморгался.

Солнце ушло куда-то в сторону, и он вновь оказался в привычном храме колонии. Горела свеча на престоле, молились мужики, успевшие подать заявления «на храм» — все в чёрной арестантской форме, как и Иннокентий, все в окружении прапоров с автоматами и овчаркой.

Раньше подобные службы случались редко. На Пасху или Рождество иногда наезжал «крестный ход» с позолоченным попом, который раздавал благословения и кропил через зарешёченные форточки, но в остальное время все просьбы заключённых о богослужении встречали отказ.

Раньше, да. Теперь был храм, который Иннокентий сам помогал строить, который сам чистил, мыл, украшал перед службами. Иннокентий знал, что в пять вечера солнце озаряло Архангела Михаила, и его лик будто светился сам по себе. В семь утра, вместе с рассветом, сюда просачивались «красные» и обыскивали алтарь, престол, требник — каждый угол, будто там было, что прятать. Даже сейчас в дверях нетерпеливо подглядывал на часы помощник дневального, типичный «козел», толстый и рыхлый, которому требовалось следить за богослужением. За «козлом» солнце заливало светом траву, зелёный забор с колючей проволокой и зелёную вышку с автоматчиком. Чуть дальше блестела голубая лента реки, а за ней уступами к свободе и лесу поднималась бетонка.

Воздух и небо. Их всегда не хватало, как не хватало и пресловутой свободы, даже не в смысле той, забытой уже, нормальной жизни, а в смысле свободы прогулки, свободы времени, свободы от безграмотных, душных сержантов и прапоров, вечно небритых, прокуренных, лузгающих семечки. Свободы от кепки с белой полосой и робы с такими же паскудно-белыми полосками, от ботинок с картонными стельками, от подлых, лживых и завистливых дневальных, продавшихся администрации за пачку сигарет. Свободы…

— Сирота! — крикнул помощник дневального, заметив взгляд Иннокентия. — На выход собираемся? Или ещё годик на нарах полежим?

Иннокентий с силой провёл ладонью по своей лысине и посмотрел на старца. Без солнечного нимба монах превратился в старичка из советских сказок, забавного и какого-то родного. Глаза у него были ясные и живые, пронзительно-голубые. Глаза человека очень молодого душой.

— Не нравится мне это, — прошептал Иннокентий. Старец почесал крючковатый нос и поинтересовался:

— Мне припомнить фразеологизм — из тех, что всуе не упоминаются?

— Да уже наслушался твоих фразеологизмов. Ну скажи: кто меня там ждёт? Одиссея уже через десять лет никто не ждал. А он царем был.

— Они не ждут, а ты им — радуйся. Каждому взгляду их и слову. Радуйся и помни, что их обидой тебя Господь испытывает.

— Галактионов, хватит сопли разводить! — крикнул помощник дневального.

Иннокентию захотелось стукнуть его пару раз об алтарь, и он перекрестился со словами: «Господи, дай мне смирения». Несмотря на эти потуги, в душе не прибавилось ни смирения, ни уверенности, что условно-досрочное принесёт хоть каплю радости.

— А если никогда они не простят? — обратился он снова к старцу. — А я как дурак?..

— Галактионов, на выход! — заорал уже где-то над ухом помощник дневального.

Иннокентий прикрыл глаза и в блаженной темноте под веками услышал напевный голос старца:

— Значит, это испытание твоё. Жить с ними рядом, любить их, но самому не быть ими любимым.

Иннокентий поднял взгляд на старца. Тот печально улыбнулся, словно знал, какие именно испытания уготовлены Иннокентию, и кивнул головой, мол, все, пора.

Уже не прощаясь, не обращая внимания на начотряда, Иннокентий пошёл прочь — из храма, из колонии, через КПП. На свободу. В первый раз за пятнадцать лет.

#4. СТАНИСЛАВ

Коридор больницы пах лекарствами и хлоркой. До середины стен его выкрасили небесно-голубым, от середины — оставили белым. Под ногами скрипела растрескавшаяся голубая плитка, но в окнах блестели новые стеклопакеты и бугрилась строительная пена.

Станислав на ощупь искал рукав халата, высматривал номер палаты и вполуха слушал Галактионову:

–…живет с матерью в Херсонесе, а Саша — с отцом, в Виноградном. Мать сказала, что Женя ни слова не говорила о поездке к сестре. Отец подтвердил. Сестры, по словам родителей, вообще не особо общались.

— То есть Женя приехала к сестре, подхватила её… 202-ая. — Станислав показал на голубую дверь впереди.

— И они с вещами куда-то побежали по шоссе.

Станислав посмотрел на Галактионову. Она пожала плечами, стянула волосы в хвост и направилась внутрь.

Палата была на двоих, такая же бело-голубая, как и коридор, с рассохшимися тумбочками и сетчатыми койками, от взгляда на которые у Станислава заныла поясница.

Женщина справа ругалась с медсестрой, лёжа, сонно, повторяя снова и снова: «Капельница… капельница… капельница…» Капельница и в самом деле стояла рядом с пациенткой, но, видно, как-то не так.

Вторая жительница палаты — светловолосая девушка в белой футболке, шортах и с ссадинами на лице — замерла у окна и настороженно разглядывала улицу.

Александра?

Ночью Станислав толком не рассмотрел её, но теперь она показалась ему миловидной. Волосы распущены волной, нос — клювиком, ушки — мартышкой. А ещё было в ее движениях что-то осторожное, даже опасливое, будто у зверька, за которым следил хищник.

Когда дверь скрипнула, девушка резко обернулась, к удивлению Станислава, напряжённая, если не злая. Мгновение — и она уже улыбалась. Перемена случилась так быстро, что Станислав насторожился.

— Мм, какой красавчик, — выдала она. Станислав переглянулся с Галактионовой, но та лишь округлила карие глаза и ничего не сказала.

— От окна отойдите, — отчеканил Станислав. — Александра Ивановна!

Девушка встала на подоконник, едва не свалив бутылку воды, расправила руки в стороны.

«Акробат хренов», — подумал Станислав, а она перепрыгнула на кровать, поклонилась, упала навзничь. Медсестра и женщина с капельницей замолчали.

— А ты в этой паре, — Александра улыбнулась Галактионовой, — наверное, чудовище?

По палате густой ватой ползла тишина. Галактионова нахмурилась, Александра развела руками.

— Да шутка! Ну смешно же… «Красавец и чудовище».

Тишина наливалась свинцом.

— Не красавица, а красавец, — попыталась объяснить шутку Александра. — И… и чудовище.

— Да уж покрасивее некоторых, — вставил Станислав неожиданно для самого себя. Он имел в виду Галактионову, но та, видимо, не поняла или не поверила и посмотрела на него с подозрением.

— Александра Ивановна, вы понимаете, кто мы? — снова взялся за дело Станислав.

— Можно просто «Алекс».

— Александра Ивановна, какой сегодня день?

Она задумалась, села по-турецки и стала заплетать волосы в косички. Медсестра ушла, женщина с капельницей прикрылась рукой от света.

— Понедельник? Нет, вторник. — Александра повернулась к Галактионовой. — У тебя нет зеркальца? Мой телефон забрали ваши питекантропы.

Галактионова полезла карман пальто, пошебуршала там и достала чёрное зеркальце-расческу.

— Год? — спросил Станислав.

Александра взяла зеркальце, открыла. Посмотрелась. Надула губы бантиком.

— Ну прекратите, сударь. Я в своем уме.

— Год!

— Сумма цифр года — 21, — Александра поправила выпавший локон. — Корень квадратный… 44 с чем-то. Как ты думаешь, я симпатичная?

— Александра Ивановна…

— Алекс.

Станислав почувствовал, что теряет терпение и постарался говорить максимально четко и твёрдо:

— Александра Ивановна. Два ведомства разбираются с вашей вчерашней свистопляской. Вы это будете как-то объяснять?

Александра опустила зеркальце.

— Ты не ответил на вопрос.

В солнечном сплетении что-то вспыхнуло. Станислав шагнул вперёд, и в этот момент ему на плечо легла забинтованная рука Галактионовой. От бинтов неприятно пахло какой-то мазью, но этот простой жест успокаивал, заземлял.

— Алекс, ты симпатичная девушка, — сказала Галактионова.

Александра улыбнулась.

— Ты тоже. Насчёт чудовища я пошутила.

— Нам надо понять, что вчера случилось. Это какое-то недоразумение или?..

Александра чуть повернула зеркальце, и у Станислава мелькнуло в голове, что она не собой любуется — наблюдает за улицей.

За кем? Кого она ищет?

— Не помню. А ты не знаешь, где мои серьги? И одежда?

Станислав открыл рот, но Галактионова крепче сжала руку на его предплечье и спросила:

— Ты знаешь, что с твоей сестрой?

Александра защёлкнула зеркальце и протянула обратно.

— Догадываюсь ли я, что с ней все плохо? Догадываюсь. Говорили ли мне что-то о ней? Нет.

— Ее оперируют. Са… Алекс, мы должны понять, почему всё это произошло.

Александра застонала, бухнулась на постель и натянула одеяло на голову.

— Да что ты с ней?.. — Станислав рванул одеяло и швырнул на пол.

Александра, кажется, впервые за разговор растерялась и заметно покраснела.

— Больной?

— Здоровый! Дальше выкобениваться будем?

Женщина с капельницей поднялась, всполошилась, запричитала.

— Слав, децибелы, — попыталась успокоить Гагактионова. — Алекс, что вчера случилась?

Александра приблизила свое лицо к лицу Станислава и прошептала с вызовом:

— Не. Пом. Ню.

Он отшатнулся, будто на пружине; в сердцах махнул рукой.

Александра, сердитая, красная, демонстративно поправила причёску, глянула в окно.

— Так, пока закончим, — примирительным тоном сказала Галактионова. — Мы вернёмся позже. Идёт?

Она взяла Станислава за плечо и потянула к двери.

— А… а можно мне как-то на улицу? — донеслось сзади.

Когда Станислав оглянулся на Александру, она сидела с невиннейшим видом. Ангелочек, блин. Солнышко.

В этот раз Станислав сдержался — достал из портфеля два листа и шлёпнул на колени девушке.

— Ставь автограф и вали.

— Не думаю, что это… — начала Галактионова, но Станислав так посмотрел, что рот у неё закрылся.

Александра проглядела подписку. Перевернула. Перевернула снова.

— «…Не скрываться от предварительного следствия и суда, не заниматься преступной деятельностью… не покидать пределы следующих муниципальных образований…». Простите, конечно, но вы меня за кого принимаете?

— Нарушение правил движения в нашей стране считается административным преступлением. А причинение вреда здоровья — уголовным.

Александра насупилась и снова просмотрела бумагу.

— Ручка есть?

Станислав достал из портфеля одну из бесплатных синих ручек, которые выдавали раз в месяц и которые никогда, кажется, не писали, и кинул на простыню.

— Алекс, могу я задать тебе… ну, задачку? — спросила Галактионова.

Александра подобрала ручку, брезгливо осмотрела.

— Логарифмы и дискриминанты? Увольте.

— Нет-нет… — Галактионова бросила взгляд на Станислава, и тот почуял неладное. — Скажем, ты увидела раненую, умирающую… ну, козочку. Которой сломали позвоночник. И ты знаешь, что ей не жить, но мучиться она будет… долго будет мучиться. Что ты…

— Галактионова, блин, — перебил Станислав, — тебе что сказали про лошадиные тесты?

— Так козочка же.

Александра с интересом смотрела на них и, кажется, не думала расписываться.

— Никаких лошадей, коз, рептилий, птиц и остальных представителей живого и неживого мира. Включая вирусы и… и компьютерные вирусы.

Галактионова открыла рот, но Станислав недвусмысленно показал на дверь.

— Иди узнай о Евгении, потом за экспертизой. Потом к нам в отдел.

Галактионова снова открыла рот.

— Ясно? — спросил он угрожающе.

— Одно слово…

— Ясно?!

Галактионова подняла руки, мол, «ладно» и, переглянувшись с Александрой, вышла из палаты. У Станислава в голове мелькнуло, что девушки чем-то неуловимо похожи. Не внешностью, нет — если у Галактионовой и имелось обаяние, то отрицательное, тёмное.

Может, дело было в одинаковых жестах?

В языке тел?

В глазах с чертовщинкой?

#5. ИННОКЕНТИЙ

Его снова куда-то этапировали. Трясся вагон, переполненный зэками; стоял сигаретный чад, перемешанный с вонью немытых тел. Потом поезд остановился на пустом перроне, в поле, и их повели к автозаку. Небо было большое и чистое, душно жарило солнце.

— Голову пригнуть! Друг за другом! На корточках! Движение в сторону — стреляем!

Иннокентий посеменил за толстяком с выбритой на затылке бесконечностью, но тот двигался слишком быстро.

— Друг за другом, кому сказано!

Иннокентий попытался догнать толстяка, но ногу свело, а тот всё убегал и убегал вперёд, будто вертлявый таракан. Раздались восхищённые возгласы, кто-то навис сверху. Иннокентий поднял взгляд, ожидая если не выстрела, то удара резиновой дубинкой. Нет: телефон… рука… подросток с причёской-ананасом.

— И-извините, — прохрипел юный фотограф.

Иннокентий окончательно проснулся и вспомнил, что едет домой. Сам, без конвоя, без этапных вагонов-«столыпиных».

Весь автобус от мала до велика снимал вид из окон. Было душно, тесно, шумно. Иннокентий снял через голову свитер и, ощутив блаженную прохладу, огляделся.

Автобус пылил по новенькому мосту. Слева тянулось железнодорожное полотно — некоторые секции ещё достраивались и жёлтыми насекомыми вертелись плавучие краны. Рябили в глазах отбойники, искрилось море. Под сахарными облаками вытянулись сизые ленты кораблей: грузовые баржи, паромы, теплоходы, катера. Далеко на горизонте синел Крым в белых пятнышках городской застройки.

Керченский пролив, экая невидаль.

Иннокентий улыбнулся. Он, конечно, радовался, что за время его отсидки построили мост, но куда больше восхищался теми стеклянными дощечками, в которые за пятнадцать минувших лет превратились телефоны.

Он уже знал, что фотоаппараты в них ничуть не уступают «зеркалкам», а ещё там музыка, игры, кино… видеозвонки; сотовыми меряют расстояние, оплачивают счета, рисуют карты. Это приводило его в почти детский восторг, словно Иннокентий вдруг зашёл через экран в научно-фантастический фильм. От последних суток кружилась голова и постоянно вспоминалась колония, где из впечатлений были только бесконечные шмоны, полипропиленовая вонь на промке да упавший во время вечерней проверки забор.

Иннокентий засмеялся, вспомнив этот забор, аплодисменты заключённых и роту охраны с автоматами, а потом грозовым облаком наползли мрачные мысли.

Тебе за пятьдесят.

Ты бывший зек.

Подошва.

Он посмотрел в окно. Железнодорожный мост вырастал на бетонных быках над уровнем автомобильной трассы. Справа рыжели отмели, затем потянулись искусственные насыпи — с волноотбойной стеной из булыжников. По насыпи ездили синие и красные грузовики и ссыпали щебень, а рабочие в оранжевых жилетках выравнивали щебень в ровное, как зеркало, полотно.

Иннокентий подумал, что неплохо бы устроиться на такую работу, и немного повеселел. Ну уж щебень-то грузить с судимостью можно?

Ведь можно же?

На промке он работал от силы несколько месяцев, а в остальное время были сплошные проблемы. То не хватало мешков, то паспортов от них, то вкладышей, и оставалось лишь скучать по нормальной работе и нормальной зарплате.

Мост выгнулся дугой над судоходным каналом, затем опять пошёл вниз. При въезде на полуостров автобус встретило информационное табло с гербом, ограничением в 90 км/ч и четырьмя красными надписями:

Дорога сухая

Видимость хорошая

Ветер 9 м/с

Температура 16 оС

Табло почему-то показалось Иннокентию насмешкой. Потянулись пригороды Керчи. Он помнил, что раньше здесь были пустыри, дорожки из бетонных плиток и жиденькие домишки — теперь все смела новая трасса с шумовыми заслонами. Вдалеке белыми замками высились новостройки: крыши синие, крыши красные, белые.

Автобус покружил по подъездным дорогам и повернул к автовокзалу. Сама Керчь, в отличие от федеральных трасс, изменилась мало. Казались ярче вывески, стало больше иномарок и вообще машин, но дома и люди — это было прежним, знакомым. Вот показался чёрный горб крытого рынка, вокруг которого голубой колбасой выстроились ряды палаток. Слева белело здание вокзала с надписью: «Керчь», чем-то неуловимо похожее на научный институт. Мелькали рои желтых и белых газелей, которые всё время отъезжали и подъезжали.

Автобус обогнул вокзал и свернул к зоне высадки. Пассажиры засуетились, зашумели, стали снимать сумки с багажных полок; зашипели и открылись двери.

Иннокентий сошёл на тротуар, засмотрелся на женщину с длинными волосами. Он всё никак не мог привыкнуть к ним — словно после пятнадцати лет изгнания оказался в обществе инопланетян, — и приходилось делать усилие, чтобы не пялиться, не замечтаться.

Тебе за пятьдесят.

Ты бывший зэк, не Одиссей и не Персей.

Ну какая баба позарится?

Иннокентий высморкался в два пальца, огляделся: тут цвела фиолетовая вывеска: «Торговый центр Таир», там — ярко-красная «Московская ярмарка». «Кофейня» и «Парихмахерская» — блёклые, старые, прямо на здании вокзала. Лохматые тополя. Холм.

— Какая следующая? — послышалось сзади.

— Феодосия! — угрюмо ответил водитель. — «Айвазовская».

Иннокентий сообразил, что вышел слишком рано, и хотел лезть обратно в автобус, когда кто-то крикнул командным голосом:

— Мужчина!

Он дёрнулся, но в последний момент решил, что нет, не ему — и направился к водителю.

— Мужчина! С ушами проблемы?

В солнечном сплетении похолодело. Иннокентий повернулся. Метрах в пяти шёл мусор — в пропотевшей форме, толстый, с тупым бульдожьим лицом. Он остановил парня с ананасом и прочеканил:

— Документы предъявите, пожалуйста.

«Пожалуйста» было максимально нейтральным — ни толики вежливости, ни презрения. Просто форма речи вроде союза или предлога.

Иннокентий наконец понял, что звали не его, и стал загибать пальцы, успокаиваясь: 1, 2, 3…

Парень что-то невнятно отвечал бульдогу. Бульдог уверенно лаял.

4, 5, 6…

Долетел обрывок фразы мусора:

–…так пошли, прокатимся до отделения.

— На каком основании? — вырвалось у Иннокентия. Он тут же пожалел, что влез, но мусор оглянулся и скривил губы:

— Что-что?

— На каком основании шмонаешь?

— Да ничего, — пролепетал ананас, — я… я…

Мусор холодно улыбнулся Иннокентию.

— Вы, гражданин, закон сначала изучите, а потом уже лезьте.

— Верту… Сотрудник при обращении обязан представиться.

Улыбка мусора несколько испортилась, от искусственной вежливости не осталось и следа:

— Ты, дедуля, борзятины объелся?

Иннокентий набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.

— Никому лучше не станет, если ты его в отделение заберёшь.

— Я не понял, дедуля, мне твои документы проверить?

Иннокентий положил сумку на асфальт, достал паспорт и направление в уголовную инспекцию. Протянул.

— Пятнадцать лет в колонии строгого режима. За двух жмуров. А этот мальчишка еще и женщину голую не видел.

— Вообще-то видел, — вставил зачем-то паренёк, — но…

Мусор подозрительно смотрел на Иннокентия и не отвечал. Казалось, в его зажиревшем мозгу что-то не стыковалось, не срабатывало.

— Закончили? — спросил Иннокентий.

Тот кивнул.

— Так и быть. Поедете в отделение оба.

#6. АНЯ

Аня вышла из больницы, ища по навигатору автостанцию. Этот район она знала плохо и откровенно злилась на Рыжего, который оставил ее здесь одну. Минуты две стрелочка тупила, кидаясь то в серёдку Феодосийского залива, то в Симферополь, а потом повела Аню через стоянку скорой помощи. Кто-то истерически сигналил, воняло выхлопными. Экипажи без конца отъезжали и приезжали.

Аня с трудом выбралась из этого ада к трапецевидному скверу, в узкой части которого застыл полубарельеф-полубюст советского деятеля: взгляд — печальный, причёска — лохматая, бородка — козлиная. Мимо деятеля шла девушка в кумачовом пальто и вертела головой, будто высматривала кого-то. Ветерок играл хвостиком её волос, полами изорванной, грязной одежды.

Аня хотела было пройти мимо, затем узнала:

— Алекс?

— Чё? — Саша оглянулась, хмурая, мрачная, насупленная. Несколько секунд она рассматривала Аню будто надоевшего комара, потом лицо в ссадинах разгладилось, на щеках возникли ямочки, на губах — улыбка. — А, чудовище.

Аня решила пропустить подколку мимо ушей:

— Ты знаешь, куда идёшь?

— А ты?

— Я серьёзно.

— Вперёд, только вперёд. Что, кстати, с рукой?

Аня посмотрела на бинты, подкрашенные запекшейся кровью, пошевелила пальцами.

— У тебя есть где остаться до суда?

— Ну явно не дома. — Саша похлопала по карману, из которого торчал сложенный лист. — Передай спасибо своему питекантропу.

Аня не нашлась с ответом, и они перешли дорогу.

Сюда, видимо, ремонтники не добрались — асфальт напоминал спину мертвого и покрытого пылью слона, с которого медленно сходила кожа. Дул холодный ветер, пропахший известкой. Справа тянулись дома в оттенках песчаника, по большей части одноэтажные, с бежевой черепицей. Менялись только вывески и памятные таблички вроде «Чебуреки», «Парикмахерская» или «Здесь жил великий композитор», «Здесь жил великий художник», «Здесь жил великий поэт». Слева желтели изгороди, стриженные под батон хлеба; за ними осыпались восточные руины, торчал ветками парк и белела буква «Я» с алым сердечком в кружке.

— Тебе нужна какая-то помощь? — спросила Аня.

— Ох, ну прекратите, сударыня.

— Что?

— Сама разберусь.

На последних словах Саша помрачнела, оглянулась. Аня отвела от лица волосы и проследила за её взглядом: «Самса», «Гемотест», «Аптечный склад» — ничего интересного. Кивнув с досадой, она ускорила шаг, как бы отделяясь в этой прогулке от Саши.

— Ты очень добрая, — сказала та тихо и как-то искренне, без своей обычной манеры.

Аня приостановилась, оглянулась.

— Вовсе нет.

— И, видимо, скромная.

Ане сделалось до страшного неловко. Хотелось по-детски закрыть уши и переменить разговор на какую угодно тему.

— Ты правда ничего не помнишь?

Саша покачала головой и в который раз осмотрелась.

— И почему сестра приехала к тебе, тоже не помнишь? После такого перерыва?

Саша вытянула шею, словно заметила кого-то на другой стороне улицы, и прошептала:

— Не поняла?

— Твои родители сказали, что вы не общались.

Саша резко обернулась и смерила Аню грозным, если не злым взглядом.

— Мои родители плохо разбираются в современных технологиях. И тем более — в отношениях.

Аня растерялась на несколько секунд, поражённая резко сменой тона и настроения девушки. Что-то задело Сашу, но что?

Напоминание о родителях?

Мимо прогромыхал красный «жигуль», и они перешли на другую сторону по зебре. Слева показался голый сад, потянулась ограда из каменной кладки и синих решёток. Тротуар раздолбался в труху, от нормальной дороги оставался только прерывающийся ручеек, окружённый гравием и песком, где не хватало только памятной таблички:"Когда-то здесь лежал асфальт".

— Какой вопрос ты хотела задать?

— А? — не поняла Аня.

— Ну, козочка, что-то там… Пока твой питекантроп не вмешался.

— Да… глупость.

— Как хочешь.

— Ага. А то я… — Аня отмахнулась, — а то мне опять влетит.

В молчании они прошли улицу, другую, наконец обнаружили невидимую остановку. Знаков здесь не было, навеса не было, и догадаться о ней можно было лишь по метке на «Яндекс-картах» да по толпе людей, ожидающих автобуса.

Судя по навигатору, ожидать предстояло и Ане. Она размяла спину, посмотрела на слепящее солнце, которое бесконечно-медленно двигалось по безоблачному небу. Один мужчина курил, другой, помоложе, договаривался о покупке квартиры в Алуште.

Было нестерпимо скучно.

— Ладно, слушай, — обратилась Аня к Саше, — умирает животное… лошадь. Ей сломали хребет. Умирает мучительно и долго. Умрёт… ну, точно умрёт. Что делать?

Саша отодвинулась, нахмурилась.

— Ты сама как бы ответила?

— Я? Ам-м… Не знаю. Может, помогла бы животному умереть, чтобы оно не мучилось от боли. А может… стояла бы, наблюдала, как учёный. Не знаю.

Глаза Саши расширились.

— Интересная ты. Я бы… я бы отвезла, наверное, в ветклинику.

— Даже если не поможет?

— Ну, хоть спать буду спокойно.

Аня улыбнулась.

— Кажется, самая ненормальная здесь — я.

Саша улыбнулась шутке. К остановке подъехал даже не автобус — сарай на колёсах: пыхнуло раскалённой резиной, громыхнули двери, высыпали люди, будто семечки из перезрелого арбуза.

— «Семёрка», — высмотрела Саша номер. — Счастливое число. Пойду покатаюсь по городу. Посплю на скамейке.

— Если что…

— Вспомню — позвонить тебе. — Саша козырнула. — Есть, мон женераль.

— Я… другое. Если что, есть лишняя койка.

Саша немного удивилась и остановилась в шаге от подножки, пропустила мужчину.

— Койка?

— Долгая история.

— О, понятно. — Она посмотрела на автобус, на Аню и по-птичьи наклонила голову. — Ну, койка мне нравится больше скамейки.

#7. ИННОКЕНТИЙ

Боль начиналась где-то за глазами и раскалённой дугой уходила в затылок. Паскудно-спёртый воздух ментовки душил, задница онемела от бесконечного сидения.

— Снова спрашиваю, Галактионов, — повторил старший лейтенант и упёр указательный палец в стол, — почему в десятидневный срок не явились в инспекцию?

Иннокентий не ответил — упёр локти в колени и устало свесил раскалывающуюся голову вперёд. Ему уже не хотелось ничего: ни Крыма, ни дома, ни дочери — только бы поспать или смочить пересохшее горло.

Мелкие глаза лейтенанта поблескивали в свете из окна. Было ему около тридцати, подбородок волевой, волосы прилизанные, с первыми намеками на лысину; плечи квадратные.

Почти весь стол, в который упёрся палец лейтенанта, занимал огромный, похожий на комбайн принтер. Периодически эта махина что-то исторгала из себя, и вскоре открывалась дверь, протягивалась рука и забирала бумаги. Ещё был шкаф с чередующимися чёрными и белыми дверцам, еще — телефон с таким количеством кнопок, будто в числе их функций был запуск космического шаттла. Прогнивший стол, покосившийся стул; вешалка с закинутой наверх фуражкой, отрывной календарь МВД России.

«СЛУЖИМ РОССИИ!»

«СЛУЖИМ НАРОДУ!»

«10 НОЯБРЯ — ДЕНЬ СОТРУДНИКА ОРГАНОВ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ».

— Посчитали, Галактионов? — поинтересовался старлей.

Где-то в душе хотелось сказать, мол, гонишь: десятый день — сегодня, но Иннокентий знал, что это бесполезно. Он выдвинул вперёд нижнюю челюсть и ничего не ответил.

— Вышли вы семнадцатого. Сегодня двацать седьмое. Считаем: семнадцатое — раз. Восемнадцатое — два. Девятнадцатое — три. Двацатое — четыре… — На каждую цифру лейтенант стучал указательным пальцем в стол, но Иннокентию казалось, что стучат по его голове.

— Двадцать первое — пять, — продолжал лейтенант. — Двадцать второе — шесть. Двадцать третье — семь. Двадцать четвертое — восемь. Двадцать пятое — девять. Двадцать шестое — десять. Двадцать седьмое… Сами скажете?

Это был типичный ментовской душняк, бессмысленный и беспощадный.

Иннокентий смотрел в поросячьи глазки напротив и не отвечал, надеясь, что этот инквизитор хоть когда-нибудь заткнется. Не заткнулся:

— Не успели выйти и уже нарушаем досрочное?

Постучали. Дверь за Иннокентием заскрипела на петлях, и лейтенант проворчал: «Кого ещё несёт». В следующую секунду маленькие глазки расширились, их хозяин вскочил, открыл рот…

— Выйди, покури, — донёсся зычный голос. Что-то в нём показалось Иннокентию знакомым.

— Да… я не курю, но… конечно. Да!

Лейтенант задёргался, схватил фуражку и поспешно вышел.

На его место прошествовал высокий мужчина за пятьдесят. В одной руке он нес чёрный портфель, в другой — удостоверение. Лицо было открытым, благородным, рыжие волосы на висках посветлели от седины, но следов лысины Иннокентий не увидел, как ни всматривался.

— Значит, досрочное… — проговорил мужчина, садясь и убирая в карман брюк удостоверение.

Карие глаза, белая рубашка с коротким рукавом, с гербами и погонами подполковника юстиции. Руки здоровые, как кувалды, волосатые. Руки снежного человека. На подбородке темнел шрам, словно выщерблина на лице каменной статуи.

Иннокентий почувствовал холодок. Он помнил, как и когда появился этот шрам.

Костян.

Нет, наверное, уже Константин. Если не Константин Михайлович.

Ладонь словно бы сама потянулась для рукопожатия, но усилием Иннокентий остановил её, опустил.

Ну какие тут, к чёрту, рукопожатия?

— С повышением, — сипло сказал Иннокентий.

— Здесь направление на постановку на учет в инспекцию Ростова. — Костян положил на стол портфель, достал бумаги. — И новая регистрация. Ростовская.

Иннокентий потер затылок. Боль в голове усиливалась, и приход Костяна казался нереальным, будто шёл волнами, размазывался и ускользал.

— Какой Ростов?

Костян моргнул, сцепил пальцы в замок. Расцепил.

— Так всем будет спокойнее.

Иннокентий почувствовал, что лоб у него собирается гармошкой от удивления.

— Что я, по-твоему, конь троянский?

— Давай не будем! — Костян шлёпнул свою лопату-ладонь на бумаги и передвинул их к Иннокентию. — Деньги на дорогу я дам.

К горлу что-то подкатило, обожгло, ошпарило. Иннокентий стиснул челюсти и усилием воли смолчал.

Принтер загудел, захрустел пластиковыми внутренностями.

Открылась дверь, женский голос пискнул: «Ой, здравствуйте, Константин Михайлович!», рука с аккуратными, как конфеты, ногтями схватила распечатку, и снова все затихло.

Костян достал из кармана телефон, покопался там и положил перед Иннокентием.

— Что? — не понял тот.

Рука-лопата протянулась через стол и ткнула толстым пальцем в экран. Закрутился белый кружок, и появилась девушка — лет пятнадцати, изможденная, анорексичная, болезненная. Скелетик, а не человек.

Аня?

У Иннокентия сдавило горло, рука дернулась, будто сквозь телефон он мог коснуться дочери.

–…У Марины Леонидовны на могиле не были, конечно? — спросил скелетик. — Туплю, вы и у мамы не были. Вас же сразу арестовали… — дочка помолчала, затем с гордостью сообщила: — Цветы для клумбы я сама выбирала. Мы бы как-нибудь вместе сходить могли. Ну, на годовщину. Отметить, что одной гнидой на земле стало меньше. Нет?

Иннокентий обмер и застыл от этой «гниды». Секунду или две спустя он сообразил, что до треска сжимает в руке телефон, едва не раздавливая его. Запись приостановилась от прикосновения к экрану, скелетик дочери открыл рот и молчал.

— Хочешь и дальше ей жизнь ломать? — спросил Костян и добавил после паузы: — Не поедешь сам — попадешь под нарушение условно-досрочного. Все официально оформлено на Ростов.

Иннокентий медленно опустил телефон на стол, разжал пальцы. Посмотрел в карие глаза Костяна, окруженные морщинками, красноватые, усталые. Выпятил подбородок.

Молчать.

Молчать.

— Да ешь твою! — выругался Костян и отвернулся, посмотрел в окно, за которым блестело сквозь голенькую иву беспощадное солнце. Потом он резко встал и вышел.

Секунд через десять загудел принтер, и сквозь его шум донесся злой голос Костяна:

— Этого в СИЗО!

Иннокентий закрыл глаза и набрал полную грудь воздуха. Перед внутренним его взором возникла переполнненная камера: верёвки с грязным бельём; стоящие, сидящие и лежащие люди; вши на постельном белье, яйца вшей на одежде. Сон по очереди, потому что шконарей в три раза меньше, чем народу. Вечно занятый дальняк; вонь, разбитые стены. Сквозняк из окна.

Тусклый свет.

Посреди этого ада стояла бледная, как призрак, Аня. Цветное пятнышко в мёртвом черно-белом мире. На видео ей было лет пятнадцать. Сейчас…

Сколько же ей? Двадцать шесть или двадцать семь?

Какая она сейчас?

Какая?

#8. АЛЕКС

Слепило солнце. Налево и направо тянулся покосившийся, проржавшей проволочный забор. Полицейская направилась к едва различимой калитке с табличкой: «Проход на причал закрыт». Табличка была грязно-белая, буквы — красные, написанные от руки. Ниже была ещё одна:

«СОБАКА

БЫСТРАЯ, ХИТРАЯ, ОПЫТНАЯ,

АГРЕССИВНАЯ И ЗЛОПАМЯТНАЯ»

— Алекс?

Саша вздрогнула, оглянулась на подъездную дорогу и двинулась следом. Полицейская достала ключи, стала открывать ржавый замок, но забинтованная рука не слушалась, и она вполголоса ругалась:

— Блин. Блин. Блин…

Пальто ее хлопало от ветра, чёрные волосы швыряло по белому лицу. Было в ней что-то от Возрождения, подумала Саша, только не золотоволосого, не весеннего, а мрачного и болезненного — босхианского. Глаза расставлены чуть дальше, чем надо; щёки чуть круглее, чем принято. Нос кнопкой, на губах — недоулыбка, под нижними веками складка от лёгкого прищура. Будто полицейская всегда что-то знала про тебя, и знала что-то нехорошее.

Замок наконец щёлкнул, и калитка заскрипела, открываясь; задребезжала ржавая проволока.

Они прошли на убитую набережную, где — не будь такой солнечный день — всё навевало бы мысли о конце света. Слева гнил дом охраны; под ногами зияли трещины и провалы, будто после землетрясения. Асфальт выламывали пучки пожухлой травы, нагие деревца, кустики. Вдали набережная переходила в бетонный причал. Одна из его секций просела под воду, а другая плавала посреди залива, превратившись в остров чаек. Тут и там тянулись граффити и надписи белой краской: «Опасно!», «Аварийная зона!», «Проход воспрещён!».

Саша кивнула на дом охраны и спросила:

— Надеюсь, ты не тут живешь?

— Это о… отца. Я теперь там. — Полицейская показала на старую баржу за причалом. На борту ее виднелась надпись: «Завод Ленинская кузница. Судно № 966, Построено в 1966 г.». Дальше вытянулся к голубому небу ржавый портовый кран, который своей стрелой перекрывал шар солнца, а еще выше и дальше темнело в соснах здание не то отеля, не то санатория, тоже на вид заброшенное.

— Ты милая. Ты живёшь в заброшенном порту на грузовой… галоше.

Полицейская покачала головой.

— Это не порт, это затон. Сюда приходили корабли, которые ждали груз или… окончания карантина. Или… запоя.

— Скамейка в парке уже не кажется такой ужасной.

Полицейская дёрнула бровями, но ничего не ответила.

Они миновали дом охраны, на пороге которого желтели слипшиеся письма, извещения, уведомления. Ветер временами тормошил их и утаскивал бумажку-другую в полет по набережной.

— Дай угадаю, — предложила Саша. — Твой отец — моряк, который подолгу не возвращается домой.

Полицейская чему-то улыбнулась.

— Ну почти. А твой?

— Он… он ваш коллега.

— То есть? — удивилась полицейская и даже замедлила шаг.

— Ну кто вы там все?

Саша неопределенно взмахнула рукой и вновь посмотрела на дорогу: пусто.

Полицейская заметила этот взгляд и заметно напрягалась.

— Алекс…

Саша сделала вид, что не слышит, и поднялась по громыхающему трапу на баржу. Под ногами мелькнула тёмная полоска воды, на поверхности которой колыхалась пленка ржавчины — видимо, из-за гниющего корпуса судна. Сашу передёрнуло, но она отвернулась и вопросительно показала на кабину:

— М-м?

Полицейская кивнула налево, и они спустились по двум лестницам в жилой отсек. Окна здесь были занавешены жалюзями, и царил солнечный полумрак. Слева угадывалась кухня, к удивлению Саши, с вполне современными батареями и индукционной плитой. На дверце духового шкафа висело вафельное полотенце, мятое, в красную и чёрную полоски. В раковине горой возвышалась грязная посуда: остатки наггетсов, салата, недоеденный «Наполеон». Гудел холодильник, желтела бутылка оливкового масла, блестела микроволновка, отражая в себе, как в зеркале, кофемашину и электрический чайник. Только гниловатые стены, крытые панелями из полупластика-полуДСП — Саша так и не смогла опознать материал — ясно говорили, что барже стукнул не первый десяток лет.

Полицейская вдавила зелёную кнопку в стену, и где-то под ногами загудело. Запищала микроволновка, моргнула плита, засветился синим неоном чайник.

— Обувь здесь, — Полицейская показала на резиновый коврик в коридоре, где стояли тапочки-лягушки, сняла ботинки и прошла направо.

Там ютилась не менее современная спальня: угловой стол, угловой диван, угловой комод — всё из IKEA. На пирамиде из трёх полок восседала плазма дюймов в пятьдесят. На сушилке висело с дюжину трусов и лифчиков всех цветов радуги — полная противоположность верхней одежды полицейской, которая на людях погребала себя под чёрными и серыми цветами.

Саша подошла к аквариуму, который стоял на комоде, и всмотрелась: коряги, песок, разбитый горшок. Постучала.

— Лучше так не делать.

— У тебя злые рыбки? — Саша снова постучала по стеклу.

— Говорю же…

«Бум!» — ударил в стекло нос змеи. Саша вскрикнула-отшатнулась и плюхнулась на диван.

— А… африканская плюющаяся кобра, — объяснила полицейская. — Она пугливая.

Сердце колотилось, как безумное, и Саша приложила руку к груди, потерла.

— Господи! Ты будто в фильме ужасов живешь.

Полицейская ничего не ответила на это, достала из шкафа ключи, перебрала.

— Открою тебе каюту неподалеку. Она более-менее обжитая. Была…

— Ага, — выдавила Саша, решив не уточнять, что стало с предыдущим жильцом.

Хозяйка вышла в коридор, вскоре за стенкой лязгнул замок, скрипнула дверь, пробухали шаги. Туда — сюда. Туда — сюда.

Саша поднялась и подошла к окну, выглянула за занавеску. По залитому солнцем пирсу гуляли взъерошенные чайки, над заливом возвышался башенный кран, похожий на инопланетного монстра. Красотища.

— Принесёшь веник? — крикнула полицейская. — В углу?

Саша со злорадным удовольствием сделала вид, что не слышит. Снова послышались шаги, и полицейская вернулась в спальню.

— Алекс?

— Да? — Саша вздрогнула и повернулась. — Чт… что?

— Ты чего там увидела?

Саша покачала головой. Полицейская задумчиво посмотрела на нее, затем начала подбирать слова:

— Послушай… если тебе и твоей сестре грозит опасность… Если кто-то тебя преследует…

— То я могу тебе довериться, — насмешливо ответила Саша. — Ты меня защитишь, как Зена — Королева воинов. Хотя нет — скорее как Алая ведьма.

— Алекс, я хочу тебе помочь.

Саша поправила занавеску, села на диван, закинула ногу на ногу.

— Я знаю. Спасибо.

Барочная полицейская смотрела хмуро, с явным недоверием, и пришлось объяснить:

— Я на портовый кран смотрела. Спорю, вид с него обалденный.

— Он в плохом состоянии.

Саша чуть дёрнула бровью, но ничего не сказала. Полицейская продолжала смотреть на неё, и тянулась невыносимая, напряженная пауза.

#9. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ

Столовая называлась — кто бы мог подумать? — «Столовая» и находилась в одноэтажном черепичном здании, бок о бок с аптекой. Окна скрывала бирюзовая решётка, внутрь вели две ступеньки и две створки дверей. За ними толпились металлические стулья «хрен поднимешь» и деревянные столы, крытые пахучей клеенкой. Одну стену украшала картина с видом на тропический остров, явно не имеющий ничего общего с Крымом, другую — раковина, чтобы помыть руки после туалета.

Меню, как и во всех подобных заведениях, писали от руки — на блестящих табличках, заламинированных отпечатками пальцев. Суп с пельменями здесь стоил 100 рублей. Салат «Огурец-помидор» — 45 руб. Пирожки — 30-50 руб.

Как говорится, дёшево и сердито.

И в общем-то вкусно.

Константин Михайлович заезжал сюда на обед, иногда и на ужин — с тех пор, как Слава жил отдельно. Пришёл Константин Михайлович и сегодня — с сыном, и теперь их чёрные портфели, похожие, как близнецы, лежали друг напротив друга на клеенке с бежевыми цветами. Тут же стояли две тарелки: суп с пельменями и эспрессо для Константина Михайловича, окрошка и зелёный чай — для сына.

Выслушав новости о «дяде Кеше», Слава так и застыл — не донёс белого хлеба до рта и только помаргивал.

— С условно-досрочным? — повторил сын. — И где он?

Константин Михайлович опустил вилку зубьями вниз и клацнул по тарелке.

— В смысле?.. — не понял Слава. — Ты чё, его в СИЗО запендюрил?

Константин Михайлович выловил из супа раскалённый пельмень, оглядел, пожевал, дыша открытым ртом, когда пельмень особенно обжигал нёбо. На языке остался солоноватый, лавровый вкус мясного бульона; между зубами — нежующийся хрящ.

— Бать, — Слава наконец положил несчастный хлеб и нарочито отодвинулся к спинке стула, — тебе погоны не жмут?

— Ты сначала проживи, сколько батька прожил. И прослужи…

— Зачем ему ехать в Ростов?

Константин Михайлович вытащил хрящ изо рта и положил на салфетку. Вытер пальцы.

— Ты хочешь, чтобы этот человек рядом с Аней жил?

— А учёт?

— Я все переоформил.

— Сколько законов ты при этом нарушил? — спросил Слава, потом вздернул бровь. — Так-так, я-то тебе зачем?

— Отвезёшь его на вокзал и проследишь, чтобы он уехал в Ростов. Там уже не выпустят. — Константин Михайлович закинул в рот последний пельмень. — Сам понимаешь: нашим остолопам я такое не доверю.

Слава смотрел с недоумением.

— Бать, ты в своём уме?

— Ты с отцом-то повежливее.

— Дай ему спокойно встретиться с дочерью!

Константин Михайлович допил бульон из тарелки, вытер рот салфеткой и полез в портфель. На клеёнку с бежевыми цветами легли две старых фотографии: лужа крови на полу и труп мужчины.

— Это, — Константин Михайлович постучал пальцем по луже, — что он сделал с её матерью.

— Бать…

— Это — с сокамерником, — палец постучал по трупу мужчины. Я еще не говорю про все штуки с контрабандой.

— Ты сестёр вчерашних видел?

— То есть ты его спокойно с Аней оставишь. Никаких проблем.

Слава шумно выдохнул носом. Взял фотографии, тут же швырнул на их стол и отвернулся к окну. Константин Михайлович проследил за его взглядом, но ничего интересного не увидел. За занавеской рекой тёк туман, клубился, изгибался и норовил залезть в столовую. Эти туманы всегда приходили неожиданно — падали на город сырым, холодным облаком тревоги и держали в молочных тисках по несколько дней.

— Сделаешь? — уточнил Константин Михайлович.

— Носимся с их семьей как с писаной торбой…

— Я не ради себя прошу.

Слава встал, вытащил двести рублей и, несмотря на протесты отца, бросил на стол. Во взгляде сына мелькало что-то ядовитое, сердитое.

— Бать, а ты никогда не думал, что это ТЕБЕ не плевать на неё? А для меня она — чужой человек. Не родня, не сестра… какая-то дочь какого-то ТВОЕГО дружка.

— Ширинку застегни?

Слава открыл-закрыл рот, схватил несчастный кусок хлеба и будто хотел швырнуть о стол, но в последней момент остановился. Хлеб шлёпнулся в недоеденную окрошку, взвизгнула ширинка, хлопнула дверь.

Константин Михайлович взял чашку и стал пить подостывший эспрессо. Кофе чересчур горчил, на душе было тревожно.

В окно затекал белёсый туман.

#10. СТАНИСЛАВ

Когда Станислав вошёл к себе, Галактионова уже сидела на его стуле, за его столом, за его компьютером и прокручивала записи с шоссе. Сёстры вновь и вновь перебегали дорогу, вертелся вновь и вновь тупой ДПС-ник, тормозил грузовик. Галактионова кликала мышкой и покачивалась на стуле влево-вправо.

СКРИП-СКРИП.

СКРИП-СКРИП.

— Где тебя носило? — раздраженно спросил Станислав и грохнул дверью.

Галактионова вздрогнула и оглянулась.

— Я… что?.. Я дома… домой заехала.

— Домой… — повторил зло Станислав. — У тебя отгул? Отпуск? Больничный?

— Я же приехала. Чего ты?

— Через три часа? Я говорил тебе: «Галактионова, приезжай ко мне, продрыхнув часа три на своём чёртовом катамаране»?

— Какая муха тебя укусила?

Станислав хрустнул шеей и открыл сейф, стал перебирать вещи.

— Такая.

— Что ты ищешь?

— Галактионова, у тебя дел нет?

Она обеими руками показала на монитор, где сёстры и полицейский застыли за мгновения до трагедии.

Как маленькая девочка, подумал Станислав, и отцовским тоном бросил:

— Версии?

— М-м… теория.

Он оставил в покое сейф и посмотрел на неё в упор.

— Галактионова…

— Теория описывает большое число наблюдений. — Галактионова крутанулась на офисном стуле, и тот опять жалобно заскрипел. — Но одно несоответствие говорит о том, что теория неверна.

— Чего-чего? — не понял Станислав и стал открывать ящики стола.

— Скажем, теория притяжения Ньютона работает для видимых объектов, но ломается для планетарных… При этом она удобна в сравнении с теорией относительности, и мы ее используем там, где она не ошибается, — на нашей планете. И всё же она… ну, неверна.

— Галактионова, если мне понадобится лекция по физике, я включу Discovery.

— Я не могу ничем этого доказать, но у меня чёткое ощущение, что Александра кого-то боится. И боится сказать.

— Етить! — Станислав с победным видом вытащил из ящика наручники, положил в карман пиджака и посмотрел на Галактионову. — Вот тебе новая теория: ты с ней без меня говорила.

Она медленно отвела взгляд.

— Нет?..

— Что она сказала?

Галактионова молчала. Станислав вопросительно наклонил голову, прищурил левый глаз.

— Да ну… ничего такого. Ты пойми: не в словах дело… она всё время в каком-то напряжении, кого-то высматривает… — Галактионова указала пальцем на наручники, свисающие из кармана Станислава. — У тебя свидание с продолжением?

Он подумал, что неплохо бы сказать ей об отце, но подумал вскользь, вполсилы, и вместо правды съязвил:

— У меня они хотя бы бывают.

Карие глаза расширились, губы бантиком вздрогнули.

Перебор, подумал Станислав. Конечно, он не особо интересовался её жизнью, но того ухажёра, который оставил ей трещину в скуле и едва не сломал руку, помнил отлично.

Сколько уже прошло? Год? Нет, полтора.

Забыла она этого урода?

Нашла нового?

Сердясь на Галактионову, на себя и больных ушлёпков, Станислав стал печатать документы на Ростов.

— А-а… — Она крутанулась на офисном кресле. — Я немного восстановила их путь.

— Быстро и по делу, — бросил Станислав, стараясь встать между нею и принтером.

— Быстро… В 11.30 они сели на автобус на вокзале Феодосии. Водитель сразу заметил их сумки и попросил убрать в багажное отделение. Они отказались. М-м… По дороге они постоянно что-то высматривали, тискали эти сумки, и ему пришло в голову, что они могут быть смертницами. На ближайшей автостанции он сообщил об этом начальнику. Тот вызвал полицию.

Станислав отвлёкся от гудящего принтера и повернулся к ней.

— Серьёзно?

— Они стали просить их отпустить, а наряд не ехал. Звонок не зарегистрировали или стёрли. Не знаю. Помнишь, вызовов много было? На станции ждали-ждали, сестры чуть не умоляли… их отпустили. Автобус уже уехал, и они пошли пешком. И шли до самого съезда на Горловинку.

Принтер всё печатал, и Станислав сложил руки на груди, прошёлся.

— Ну, скажи, — настаивала Галактионова, крутясь следом за ним со стулом, — ведь есть ощущение, будто они чего-то боятся?

— Если бы ты не шастала домой, то знала бы, что дали ответ из Виноградного.

На лице Галактионовой проступило усталое, даже досадливое выражение.

— Я зашла на десять минут… ну, пятнадцать.

— Утром они явились в отделение полиции и попросили бланк заявления. Дежурный спросил зачем. Одна из сестёр ответила, что из-за насилия в семье.

Она наконец прекратила мучить стул и приложила три пальца к виску… опустила.

— Отец! Я говорила?.. Нет, вроде не говорила. Ее… их отец — из ваших.

Станислав нахмурился. Сквозь суету дня пробилась тревога.

— СК?

Галактионова кивнула, повернулась к монитору и перемотала до броска Жени через дорогу. Включила воспроизведение: сёстры, полицейский — все те же лица, те же позы.

— И чего? — не понял Станислав.

— Видишь, куда они смотрят?

Он наклонился к экрану, вгляделся. Сёстры таращились против движения — на что-то за кадром камеры.

— Туда же, куда и ДПС-ник, — объяснила Галактионова. — Вспомни наш разговор с его коллегой. Тот как раз сказал посмотреть на машину следственного комитета.

Женя на видео бросилась через дорогу. Грузовик вильнул, замер.

— Они нас испугались, — догадался наконец Станислав.

Галактионова кивнула и потянулась, чтобы забрать распечатки из замолчавшего принтера.

— Я сам! — Станислав подскочил и, опередив её, вытащил листы. — Значится так… узнай, что сможешь, об их родителях. Кто-где, почему развелись. Как у него на службе. Без официальных. Упрёшься в кого-нибудь — попроси моего отца. Жду тебя… — Он посмотрел на часы и полупрорычал-полупростонал: — Жду завтра.

На ходу запихивая документы в портфель, Станислав пошагал к двери.

— Куда ты? — спросила Галактионова.

— Надо.

— Это секрет какой-то?

Станислав обернулся. В голове у него вновь мелькнуло рассказать ей об дяде Кеше, но лезть в эту петлю не хотелось, как не хотелось и чувствовать себя виноватым и вообще думать о гадкой ситуации. И Станислав — сам не понимая зачем — опять выдал другое, с каким-то вызовом, с издёвкой:

— Что ты на барже своей делала?

— Да… ничего?.. — ответила Галактионова после паузы и неопределённо помахала забинтованной рукой.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Делом займись! — сердито сказал Станислав и вышел.

Сердился он, конечно, не столько на неё, сколько на самого себя.

#11. ИННОКЕНТИЙ

Сквозь толщу воды солнце казалось не шаром, а ртутной лужицей. Бледная, едва различимая, она дрожала далеко-далеко над головой, а сбоку от нее нависала исполинская корабельная тень. Едва достигнув границы темноты, Иннокентий разворачивался на несколько градусов по компасу, перекладывал в другую руку крюк с тросом и плыл прочь, внимательно разглядывая дно.

Голова слегка кружилась, в ушах стоял непрекращающийся гул. Каждый вдох через трубку отдавался болью — не то в связках, не то в небе.

Слишком долго под водой.

Слишком.

Фонарь выхватил из темноты немецкий бомбардировщик — он едва угадывался под наростами ила и раковин. Сбоку от него что-то сверкнуло, и Иннокентий направился в ту сторону.

Груз? Обычно это были контейнеры 70x30x21, крытые нержавейкой, завёрнутые в водонепроницаемую упаковку. Иннокентий цеплял их крюком, дергал трос, и контрабандный товар весело плыл наверх. Никто в жизни бы не догадался, что это делается под видом прогулки на теплоходе.

Фонарь прорезал придонный мрак и, к удивлению Иннокентия, очертил не ящик, а человека.

Тело парило метрах в шести от поверхности, видимо, достигнув в такой странной точке нулевой плавучести. На голове человека была дыхательная маска, за спиной — темно-зелёные кислородные баллоны.

Иннокентий задвигал отяжелевшими ногами и поспешил вперед и вверх, когда увидел еще одного участника сцены — небольшую акулу. Она кружила вокруг тела, поглядывая холодными, нечеловеческими глазами. Заметив Иннокентия, животное свернуло по широкой дуге, и пришлось выставить в ее сторону руку. В перчатку ударило прохладное рыло. Иннокентий замахал ластами, чтобы удержать равновесие, и направил голову животного вниз, под себя. Акула недовольно вильнула хвостом, но проплыла под ним и скрылась в темноте.

Куда? Зачем? Здесь было слишком пустынно для неё.

Так и не найдя ответа на этот зоологический парадокс, Иннокентий подплыл к телу и стал разворачивать к себе. Сквозь маску проступили черты дочери.

— Аня? Аня?! — закричал он, забыв о дыхательной трубке, и только чудом не заглотил воды.

Сбоку надвинулась тень. Снова акула? Он оглянулся и увидел что-то вроде серебристо-радужного студня, который приближался из темноты. Прежде чем Иннокентий сообразил, что это его окружили сотни маленьких рыбок, они, вихляя единым строем, шли мимо, скользили по ногам, по туловищу, задевали голову.

И уносили Аню — туда, в темноту, в глубину.

Иннокентий задёргал ногами, пытаясь ухватить её руку, но косяк стали рвать хищники: сверху трассирующими снарядами били птицы, оставляя после себя реактивные дорожки из капель воздуха; сбоку и снизу резали студень дельфины. В ушах не смолкал их пронзительный писк.

— Аня?

Что-то ударило сбоку, и в глазах потемнело. Акула? Иннокентий успокоил себя, что она слишком маленькая, не укусит, но следующий же удар и вовсе выбил Иннокентия из сна — в реальность, в серый зал, облицованный плиткой из ракушечника и известняка.

Дородная женщина устраивалась на скамейке рядом, и её громоздкие сумки долбили Иннокентия в бок, точно носы голодных, разогнавшихся дельфинов. Рядом барражировал какой-то мужик, тараторя по телефону.

Иннокентий поморгал, гоня туман из глаз. Сон отступал медленно, будто вязкое болото, которое не хотело выпускать жертву, но сейчас хотя бы не было государственного гимна. В колонии эта мелодия высверливала мозг каждый день в шесть утра (в выходные — в семь). Динамики видали ещё Горбачева, и запись звучала с помехами, тресками и шорохами. Кроме ненавистной музыки, радиосеть лаяла исключительно командами: «Подъём», «Спецконтингенту занять спальные места», «Спецконтингенту прибыть на рабочее место».

Было шумно и душно. От ног Иннокентия тянулась жёлтая дорожка с противоскользящим покрытием, сворачивала к пальме в каменной кадке, на бортике которой дремал чоповец в зимнем камуфляже. Через зал спешил мусор в фуражке и голубой рубашке. Слева резал взгляд баннер ремонта техники, справа, в нише, бурлили очереди: одежды белые, синие, в цветочек, в горошек…

Пахло чебуреками и выхлопными газами.

— Да, Серёг! — кивнул мужик с телефоном, и что-то в его голосе или чертах показалось знакомым. — Две дочери. Одна с ним живет, другая — с женой… Да. Жду.

Он убрал телефон, достал баночку таблеток и бросил в рот две штуки. Хрустнул шеей.

Иннокентий вспомнил сутуловатого подростка с наглой усмешкой, с ирокезом — он так же хрустел шеей, пряча в пальцах сигарету. Разглядеть этого подростка во взрослом мужике напротив казалось делом непростым. У мужика было вытянутое, красивое лицо, намёк на брюшко и на раннюю лысину. Девки наверняка к нему липли, но возраст уже понемногу высасывал жизненные соки, и Иннокентий почему-то испытывал от этого постыдное, злорадное удовольствие.

— Вырос ты, Славка.

Конвоир пожал плечам, явно не зная, что ответить. Было видно, что ему неловко, что лучше бы он под землю провалился, чем занимался этим извозом.

— Какая она? — спросил Иннокентий после паузы.

Славка моргнул, снова достал телефон, нашел снимок Ани. На фотографии она стояла у ленты ограждения — в мундире, мокрая как мышь. Одной рукой дочка убирала волосы с лица, в другой держала рацию. В лице читалась обморочная усталость — без толики радости, без возмущения.

Без жизни.

— Она с вами? Как бы… служит?

— Параллельные ведомства.

Иннокентий покачал головой и снова всмотрелся в фото.

— Красивая. В мать…

Это была неправда. В Ане очень мало что напоминало об Агате, и красота дочки была иной — не такой вызывающей, не такой раскалённой, не навыпуск.

Горло пережала невидимая рука, Иннокентий стиснул зубы и отвернулся.

Славка убрал телефон, сел рядом, задвинув женщину с её баулами. Беззлобно поругался с ней, встал, прошёлся, снова сел. Снова встал и вновь принялся топтать известняковые плитки.

— Тебе надо куда-то? Спешишь?

Славка дернул щекой, неопределенно махнул.

— Если хочешь, иди. Я сяду на автобус.

— Я отцу обещал.

Показалось, что он хочет продолжить фразу или задать вопрос, но Славка не сделал ни того ни другого. Достал телефон, быстро посмотрел на экран — вернее, куда-то сквозь него, на автомате — убрал.

— Зачем вы мужика-то?..

Иннокентий сперва не понял, о чём речь, затем поморщился и отвернулся.

— Не лезь под кожу.

— Дядь… Кеш, — Славка с трудом выговорил это детское обращение, — вы… только помните, где вы. Сейчас никому ни до чего…

— А она добрая?

— В смысле? — Славка остановился.

— Ну… человек добрый? Или… — Иннокентий пожал плечами. — Или как я?

Славка долго молчал, затем открыл рот, будто хотел что-то сказать… зазвонил телефон.

— Да, Серег? — он с явным облегчением приложил к уху сотовый. — Узнал?

Из динамика послышался едва различимый голос. Славка заметно удивился, затем посыпал вопросами. Речь шла о какой-то семье: будто бы дочь втягивала одноклассников в опасные игры и отец с трудом замял жалобы школы.

— Погоди-погоди, ты уверен, что именно на Александру? — уточнил Славка напряженным голосом. Выслушал ответ, кивнул. — Понял. За мной должок, Серёг. Я перезвоню.

Он сбросил вызов, ринулся к выходу из вокзала, но на полпути остановился и полурастерянно-полусердито оглянулся на Иннокентия.

— Иди, если надо. Я сяду на автобус.

Славка переложил телефон из руки в руку, потёр едва намечающуюся лысину.

— Если вы туда не приедете, вы попадёте под нарушение досрочного. Отец уже всё переоформил на Ростов.

Иннокентий кивнул.

— Я сяду на автобус. Только… — Он поднял руки в наручниках.

Славка потряс в руке телефон, затем шагнул к Иннокентию, достал ключ.

— Вы должны там встать на учёт, дядь Кеш. Иначе вас…

Иннокентий прикрыл глаза в знак согласия. Славка покивал несколько раз, точно убеждая самого себя, снял наручники и, отдав билет, пошёл прочь.

Облегчения не наступило. Иннокентий потер руки, встал и сходил в туалет, который был не в самом вокзале, как у всех нормальных людей, а сбоку, за углом.

Вернувшись, он долго разглядывал табло, где высветилось, что рейс перенесен на час. Иннокентий спросил охранника, объявляют ли все посадки, и услышал множество слов, ни одно из которых не было цензурным.

Промолчал.

Где-то внутри, в кишках — Иннокентий сам не мог понять — скреблась тревога. Он терпел её, сколько мог, затем вышел из вокзала и купил пирожков в чебуречной напротив. Отдавая сдачу, кассирша обсчитала его на сотню, и Иннокентий долго, безмолвно смотрел на паскуду-обманщицу, пока та не вернула деньги.

За дегустацией выпечки прошло двадцать минут. Затем ещё полчаса. Волны людей разбивались о кассы и растекались в стороны, затем накатывали новые. Воздух будто тяжелел, и на душе тяжелело.

— Объявляется посадка на рейс Керчь — Ростов-на-Дону, — послышалось из громкоговорителей, и Иннокентий почти услышал в этой фразе слово «Спецконтингент».

Он поднялся и распрямил спину, потянулся. Вышел. В зоне посадки царил его величество ремонт: вместо асфальта лежала щебёнка, а белые решётки, призванные разводить потоки людей, сбились в кучку, точно испугавшись неведомого зверя.

Иннокентий встал в очередь, как и обещал. Сел в автобус.

Он всегда выполнял свои обещания.

Слышались голоса, грохотали сумки, топали ботинки. Иннокентий, закрыв глаза, ждал отправки — ждал, как расстрела, как пули, бьющей в висок, — а перед внутренним взором парила Аня, зависшая где-то в его снах, в точке нулевой плавучести. Дышать было нечем, сердце билось, как безумное.

Иннокентий снова и снова повторял себе, что обещал.

#12. АНЯ

Аня постучалась в дверь Саши.

— Алекс?

Баржа была темна и безжизненна, как и всегда, когда Аня приходила домой. Она давно привыкла к этому и приучилась неделями обходиться без людей, но сейчас прислушивалась к тишине за дверью так, будто от этого зависела жизнь.

— Алекс?

Голосили чайки, и ветер задувал в щелях старой баржи, словно играя на ненастроенной флейте. Человеческих звуков не было.

Спит?

Нельзя же спать при сотрясении.

Или что?

Или можно?

Аня занесла кулак над дверью, чтобы ещё раз постучать, поводила им воздухе, покачала головой. И пошла к себе.

Мёртвое око плазмы неподвижно смотрело на диван, сушилка щеголяла всеми трусами и лифчиками… надо будет их когда-нибудь убрать, но потом, потом… Все выглядело по-прежнему, и только недозакрытый ноутбук на угловом столике светил тревожной красно-синей полосой.

Аня подошла ближе, придавила здоровой рукой клавиатуру, а правой, морщась от боли в ссадинах, подняла скрипучую крышку. На рабочем столе цвели знакомые ярлыки, а под ними, заполняя и углубляя фон, спускался на глубину алый батискаф.

Аня постучала по тачпаду ногтями, открыла «Пуск», затем — интернет-браузер, затем — историю посещённых сайтов.

Ремонт дизеля, макароны с песто… кстати, вкусно, да, приготовить бы ещё; новости, музыка, опять ремонт дизеля…

Всё бы ничего, но список обрезался десятью часами вчерашнего дня.

Вчерашнего.

ВЧЕРАШНЕГО.

Аня никогда не ложилась раньше одиннадцати.

Сейчас она села и набрала в поиске «Как восстановить историю в браузере?». Быстро проглядела статью, нажала правой кнопкой мыши по «Пуск» и выбрала «Выполнить». В появившейся строке вбила cmd, кликнула «Ок».

Открылось чёрное окно, где Аня напечатала ipconfig /displaydns, ударила по Enter, и получила длинный, как пожарный шланг, список.

94-130-220-44.witstroom.com

––

Имя записи......: 94-130-220-44.witstroom.com

Тип записи......: 1

Срок жизни......: 1645

Длина данных.....: 4

Раздел........: Ответ

А-запись (узла)...: 94.130.220.44

r2–sn-8ph2xajvh-n8ve.googlevideo.com

––

Имя записи......: r2–sn-8ph2xajvh-n8ve.googlevideo.com

Тип записи......: 5

Срок жизни......: 1266

Длина данных.....: 8

Раздел........: Ответ

CNAME-запись.....: r2.sn-8ph2xajvh-n8ve.googlevideo.com

sun1-88.userapi.com

––

Имя записи......: sun1-88.userapi.com

Тип записи......: 1

Срок жизни......: 16

Длина данных.....: 4

Раздел........: Ответ

А-запись (узла)...: 95.142.204.163

ogs.google.com

––

Имя записи......: ogs.google.com

Тип записи......: 5

Срок жизни......: 125

Длина данных.....: 8

Раздел........: Ответ

CNAME-запись.....: www3.l.google.com

www.porog.com

––

Имя записи......: www.porog.com

Тип записи......: 5

Срок жизни......: 8931

Длина данных.....: 8

Раздел........: Ответ

CNAME-запись.....: porog.com

im.vk.com

––

Имя записи......: im.vk.com

Тип записи......: 1

Срок жизни......: 154

Длина данных.....: 4

Раздел........: Ответ

А-запись (узла)...: 87.240.129.186

Ничего не понимая, Аня перекопировала список в Word и начала открывать адреса один за другим. Свои сайты она удаляла, незнакомые — оставляла в файле: «Инстаграм», «Вконтакте», Youtube. Ещё несколько сайтов. Среди них — porog.com.

Когда Аня открыла его, она увидела белую страницу с девизом: «Переступи порог». Справа отображались фото Саши и её рейтинг (186 баллов, 4 место). Слева темнели ссылки на выполненные задания и на текущее задание, что бы оно ни значило. Следом за курсором по экрану летал красно-синий попугай.

Аня кликнула по «выполненным». Загрузился список из перечёркнутых фраз, в конце которого шли: «убедить родных, что кто-то тебя преследует», «убедить полицию, что кто-то тебя преследует». Рядом с каждым пунктом подгружалось фото: Женя и Саша с сумками в автобусе, Саша с подпиской о невыезде. Саша, Саша… Саша.

Живот стянуло.

Аня оглянулась на дверь, резко встала.

— А… Алекс? — позвала она. Не дождалась ответа и снова прокрутила сайт. Перешла в раздел текущих заданий.

УБЕДИТЬ ВСЕХ В СВОЕЙ СМЕРТИ

Что-то внутри задрожало, Аня медленно подошла к соседней каюте.

— Алекс?!

Она подняла руку, чтобы постучаться, но передумала и с силой толкнула дверь.

Никого.

На миг у неё мелькнула мысль, что Саши тут никогда и не было, что Аня выдумала ее — так, от скуки или одиночества. Потом взгляд, наученный десятками мест происшествий, отметил примятую постель, незадвинутый стул, незадернутую занавеску.

Аня вышла из каюты, оглянулась и на деревянных ногах поднялась наверх, сошла с баржи. Заброшенный причал заливало лунным светом, шумело море — тихо и размеренно. Стенали чайки. С каждым шагом в груди будто расползалась ядовитая лужа. Аня зашагала в одну сторону, в другую, затем — на пике отчаяния — набрала Рыжего.

— Галактионова, — ответил он через пару гудков, — заеду через минут тридцать. Надо найти эту Александру. Новая информация.

Его голос звучал на фоне однообразного гула. Шум мотора? Автотрассы?

Аня с трудом разлепила губы и хрипло проговорила:

— Слушай… я…

— Не слышу!

— Я… Я, кажется, облажалась.

В динамике раздавался монотонный гул.

— Ты слышишь?

— Она у тебя? — спросил Рыжий низким, едва не рычащим голосом.

— Ей было некуда пойти, а…

— Она у тебя или нет? Можешь ты не квакать, а четко ответить?

Ане захотелось бросить на это «квакать» что-то резкое и гадкое, но она только вертелась на месте и мямлила:

— Я не знаю, я…

Голос её оборвался. Она заметила краем глаза исполинский скелет, вздымающийся вдали на фоне луны и облаков, и с трудом узнала портовый кран. Рука с телефоном опустилась, из динамика доносился тихий, невнятный голос Рыжего.

***

Аня быстро шла, ничего не соображая, задыхаясь, спотыкаясь о трещины и края ям. Свет телефона нервно скакал по бетону влево-вправо, влево-вправо, пока не вырвал из полумрака исполинскую опору. Её поверхность покрывал узор из ржавчины, граффити и скорлупок синей краски; у основания лежало кумачовое пальто.

— Алекс?

Аня посветила вокруг: опоры, уходящие вверх, во тьму ночного неба; растрескавшийся бетон с штырями арматуры; тёмные волны. Она подошла к концу причала и посмотрела на воду: ничего, никого.

— Алекс? Ты здесь?

Море тихо дышало на просевшие сваи, подвывал ветер. Аня напрягла слух, и ей показалось, что сквозь этот равномерный шум едва пробивался не то крик чайки, не то стон?..

Аня наклонила голову, прикрыла глаза и пошла на звук.

— Алекс?

В свете телефона проступил ржавый отрезок крановой лестницы — он лежал на бетоне чуть в стороне от опор, словно упал откуда-то с высоты.

У Аня сбилось дыхание. Она ускорила шаг, посветила в одну сторону, в другую…

Ледяной волной окатил ужас. Парализовал на миг и схлынул, не оставив ни мыслей, ни эмоций.

Саша лежала за отломом лестницы — ноги, естественно, вывернулись, кожу прорывали обломки костей, блестела кровь. Лицо посинело, шея вздулась. Было что-то нереальное в этом, чрезмерное, неестественное.

–…не чувству… ю…

Ветер налетел и заглушил остаток фразы. Аня молча смотрела на Сашу. Стояла и смотрела — так долго, что глаза её заболели и заслезились. Нужно было позвонить в неотложку, нужно было принести одежду и накрыть тело, но Аня не могла сдвинуться: она почему-то больше всего боялась отвернуться, отвести взгляд. Словно боялась упустить тот момент, когда Саши не станет. Каким он будет? Душа вырвется с выдохом? Появится лучик света? Искорка? Тело полегчает на двадцать один грамм?

Или Саша возьмёт и выживет?

Аня с трудом сосредоточилась и стала мысленно перечислять видимые травмы: переломы нескольких рёбер, позвоночника… перелом ноги — открытый. Вздулись вены на шее, дыхание частило… начался пневмоторакс, он и грозил убить Сашу первым. Нужно было вызывать скорую, туго перевязать грудь, чтобы лёгкое не спадалось дальше, или сделать дренаж, чтобы вывести воздух из плевральной полости. Это не спасло бы Сашу, но дало бы шанс дождаться медиков.

Мизерный, но шанс.

Аня не делала ничего. Она смотрела и ждала, и под сердцем у неё что-то чесалось, свербело от ожидания?.. предвкушения?.. Она не делала ничего и так и не поняла, в какой момент Саша умерла. Просто Аня осознала: глаза Саши закрылись, остановилась переломанная грудь, и только ветер ещё играл волосами.

Ане сделалось жарко, дурно. Ноги понесли её в одну сторону, в другую, будто пьяные. В руках завибрировал телефон. Аня на автомате приняла вызов и стала что-то говорить.

Пневмоторакс — пылало слово в голове…

ПНЕВМОТОРАКС.

Аня куда-то побежала, потом раскручивала шариковую ручку и всаживала её корпус в рану между рёбрами, словно вафельную трубочку… Со свистом пошёл воздух. Неподвижные прежде глаза Саши задрожали, веки дрогнули. Что-то захрипело в изломанном теле и продолжило хрипеть — неправильно, болезненно, но ритмично, — и Аня села рядом, тоже пытаясь отдышаться.

Потом уже были какие-то сигнальные огни, сирены, скорая. Рыжий, который нарочито не замечал и не слышал Аню, — как это глупо и по-детски — машины, люди, вопросы.

— Довольна? — ворвался в уши злой голос Рыжего. — Получила свою козу?

Аня не ответила.

Машины, люди… они накатывали подобно волнам и затапливали пирс, заполняли щели, ямы и трещины, а потом стекали обратно во тьму, чтобы уступить место волнам новым.

В какой-то момент это закончилось, и Аня обнаружила себя в одиночестве, в своей каюте, в своей постели, в темноте.

С причала не доносилось не звука, тихо плескалось море у места падения Саши. Она всё-таки умерла. Она ждала очень долго и всё-таки умерла, когда её носилки втаскивали в скорую — та приехала с опозданием на час, потому что обслуживала и города, и сёла вокруг, а дежурила лишь одна бригада.

Врачи сказали, что при таких переломах шансов не было и не могло быть, как ни спеши.

Значит, на роду написано.

Аня встала и прошлась по комнате. Босые ноги холодил пол, из открытой двери тянула ночная свежесть и кусала щиколотки. Она села за стол и разбудила ноут, на котором так и светилась страница Саши. Аня машинально нажала «Выйти» и лишь потом спохватилась.

Было уже поздно: исчезли фото и задания Саши, исчезли списки ее друзей и достижений, и остался чёрный экран. На его фоне проступил красно-синий попугай и спросил — облачком, как в комиксе:

Ищешь новых впечатлений?

[Да] [Нет]

Аня долго смотрела на вопрос, затем неуверенно подвела курсор к «Да». В комнате сделалось светлее. Аня оглянулась: сияние шло со стороны причала, снизу — озаряло занавеску и бледным квадратом ложилось на стену и потолок.

Рыжий?

Эксперты?

Аня погладила тачпад пальцем, затем поднялась и выглянула в окно.

Казалось невозможным, но светились окна в заброшенном доме охраны. В доме, где давным-давно жила Аня с родителями. В доме, где её отец убил её мать.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Састер. Крымский детектив. Часть I предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Пер. с древнегреческого В.В. Латышева.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я