Плерома. πλήρωμα

Андрей Сафонов

Прага, Дрезден, Кенигсберг, Питер… Платон, К. Юнг, Р. Штейнер, Ф. Ницше, В. Пелевин… Изощренный интеллектуальный лабиринт, где в безумном узле сплетаются ключевые сюжеты мировой литературы и философии. Попытка познать себя обернулась такой бездной ужаса, которую невозможно представить, если сам не побывал там. Эта история трудно умещается в голову, но все описанное действительно произошло со мной. И каждому, кто думает, что дошел до точки невозврата, я могу теперь сказать точно, что выход есть.

Молитва

— Ага, сейчас, — словно старинная книга открывается дверь, за ней — милый, но как будто сильно постаревший Толик.

Вот мы и снова здесь! Сколько же связывало меня с этой комнатой! Она была полна воспоминаний, юных мыслей и мечтаний, многие из которых уже осуществились, а многие еще нет. Крохотная комната в коммуналке могла послужить превосходным материалом для готического писателя: карта млечного пути у окна, старый немецкий камин, стена, увешанная фотографиями и изрисованная художествами гостей. Руны, загадочные, похожие на свастики, узоры, а чуть дальше — сказочная карта, нарисованная художницей Асей, с которой встречался тогда Птица: в центре располагался холм, похожий на лицо странного существа — то ли растамана, то ли муравьеда, его огибала улица под названием «Надуманная» (не моя ли это улица zu dem Tod?). Казалось, улицы уходили за пределы рисунка, в невидимый астральный мир, окружавший пространство.

Комната давно стала для меня архетипом, скорее мифической, нежели реальной конструкцией, ведь большую часть времени я провел там мысленно, в процессе написания той, еще так и не написанной книги. Как будто сам воздух здесь был наполнен голосами и сценами из бездонной страны воображения. Впрочем, и реальность порой не уступала своей таинственностью.

В первый раз, когда я побывал здесь, Толик играл некую странную гармонию, которую он назвал «песней без слов». Несколько причудливых аккордов образовывали невозможное сочетания, какую-то неэвклидову лестницу звуков, рука ритмически поднималась с одного аккорда и опускалась на другой. Cловно маятник старинных часов, она ритмически раскачивалась туда и сюда, иногда рука на доли секунды замирала, и от этого все как-то судорожно сжималось внутри. Казалось, задержись он еще хоть капельку, случится что-то чудесное, невообразимое, сотрясутся сами основы мироздания. Открывались двери восприятия. Мелодия медленно, но верно вводила в мистический транс. А потом появился голос — щемящее запредельное пение, исходящее будто бы и не от Толика, а из самого меня. «Это поет безграничный источник любви и счастья» — что-то такое промелькнуло тогда в голове.

Перед отъездом в Питер мы завезли Толику старый компьютер и остались у него ночевать — помню, как тогда выходил в подъезд, смотрел на звездный шатер и грезил о новом будущем, полном чудес и приключений, о великой космической тайне, которой хватило бы на всех, которая собирала нас вокруг себя, как магнит, тайне, которую мы все могли бы пить, как живую воду, но которая никогда бы не иссякла.

Теперь все было наоборот — я вернулся проигравшим, мучимым манией преследования и угрызениями совести. Я потерял ключи, банковскую карточку, потратил почти все деньги, так и не выполнил поставленный план — написать диссертацию, закончить заветный текст, сделать что-то хорошее для родственников. Стремительный эмоциональный подъем, начавшийся прошлой осенью, закончился стремительным спадом. Это было со мной так много раз, но теперь гораздо, гораздо серьезнее.

У Леночки болело горло, я отчаянно пытался ей как-то помочь — но все валилось из рук. Ужасный чайник с черным вековым налетом я так и не смог отмыть — только перепачкал всю раковину, в очередной раз направив на Толика гнев раздражительной соседки. Еще более подавленный от неудачи с чайником, я вернулся в комнату. Лена уже засыпала на матрасах между сломанным барабаном и мифическим городком Аси, а Птица с Толиком пили пражское вино и обсуждали творчество местного прозаика Василия Костылева¹⁷.

— Да Костылев — тварь! — вынес безапелляционный приговор Птица.

— Кто? — рассеянно переспросил Толик.

— Пожиратель тепла. Человек начисто лишенный сверхзадачи, вечно вьющийся вокруг творческой элиты вроде нас и питающийся ее кровью.

— Предатель, что ли?

— Ага.

— Мда… Им не позавидуешь. Я еще в детстве боялся стать предателем. Это паутину напоминает — чем больше ты будешь пытаться вырваться, тем сильнее она будет стягиваться. Кто попадает туда, уже никогда не возвращается…

Внутри меня все похолодело. Мне вдруг показалось, что это я попал в такую паутину.

— Да. Это точка без возврата. Но и поделом. Есть фатальные поступки, после которых остается только наблюдать, что с тобой будут делать, и скрежетать зубами…

Я безуспешно попытался закрыть окно, чтобы хоть как-то облегчить Ленину участь, но оно не поддавалось. В конце концов, я отчаялся и лег с ней рядом на пуфик.

«Динь-дон, ветер окон, словно тюрьма, ожидание одинокое» — вспомнилась песня Толика, которую я хотел включить в свой роман.

Птица ловким движением закрыл окно.

— Ну а так вообще, каково твое самоощущение, Гуслярыч?

— Да так, на троечку. Плоховато. Знаешь, такое ощущение, словно какая-то черная тварь присосалась ко мне и подтачивает жизнь. Как червь… Я не могу понять, что это за фигня?

— Тут уж ничего не поделаешь, Толик, это удел творческой элиты — нести свой крест. Надо радоваться, что совесть у нас чиста.

— Да уж… хе-хе.

— А если совесть не чиста, это уже всё — каюк. Помнишь, как говорил Олди: «Страшно за тех, у кого все в порядке». У кого на этом витке Плеромы все может быть в порядке? Только у свиней. Самое страшное, когда душа попадает в кармическую паутину — одна ошибка порождает другую, та еще одну, и так без конца… Единственный выход — полностью обрывать причинно-следственные цепочки, но это может сделать не каждый. Людям тупым это недоступно.

Я начинаю молиться Богу. За последние годы я во что только не поверил, а если молился, то обычно Кришне, но сейчас чувствовал настоятельную потребность обратиться к Иисусу Христу.

«Господи, они же говорят про меня, про меня, они как будто сканируют меня. Господи, но если ты есть, если есть хоть какой-нибудь шанс, спаси меня, вытащи меня отсюда. Помоги мне оборвать паутину. Если я тупой, Господи, сделай меня умным, или подскажи, просто подскажи, как ее порвать, подскажи, пожалуйста… Вытащи меня отсюда! Я не могу так больше! Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного, Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного, Господи Иисусе, помилуй меня, грешного», — и не видно было конца и края этой молитвы отчаявшейся умирающей души. Казалось, я упирался в холодную белую стену, за которой, быть может, и был заветный ответ, но пробить которую не представлялось никаких шансов… Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного…» — говорил я, уже засыпая…

Примечания

17

Здесь и далее многие имена будут изменены.