В поисках компромата. Исторический детектив

Андрей Русев

Молодой историк Николай Умов пытается разыскать документы, появившийся, по его мнению, в начале прошлого века и способные изменить представления о целом историческом периоде. Николай считает, что речь идет о некоем компромате. В ходе поисков открываются удивительные исторические факты. События разворачиваются в довоенных Мексике, США и на Кубе, а также в СССР и современной России. В книге присутствуют реальные исторические персонажи.

Глава 4

— Станция Третьяковская. Переход на станцию Новокузнецкая Замоскворецкой линии, — прозвучало в динамике.

Умов вышел из вагона и поднялся по эскалатору. Путь его лежал в редакцию «Русского глашатая».

Прошло уже больше двух недель с момента встречи с Протасовым, и Николай решил, что это был холостой выстрел. И вот — звонок.

— Здравствуйте, Николай. У меня для вас есть весьма любопытная информация. Давайте встретимся в редакции.

Шагая по улице, Николай не мог избавиться от легкого чувства волнения. Отчасти это было связано с ожиданием услышать что-то важное, а отчасти — с некоторым трепетом, которое он испытывал к журналистам.

Свернув в переулок, он вскоре увидел красно-белый двухэтажный особняк с колоннами. На его фронтоне две фигуры поддерживали щит, на котором, видимо, когда-то был изображен герб одного из владельцев. Слева расположился флигель, в котором и находилась редакция. Николай миновал металлическую ограду, подошел к нужной двери, и нажал на кнопку домофона.

— Вы к кому?

Николай ответил и назвал свою фамилию. Вскоре дверь открыл сам Протасов. Они вошли в довольно просторный и абсолютно пустой холл.

— Давайте сразу к художнику пройдем, чтоб другим не мешать. Его сегодня не будет.

В комнате, напоминавшей пенал, стоял длинный стол с приставленными стульями и шкаф с какими-то бумагами и книгами. На дальнем конце стола разместился монитор.

— Располагайтесь. Я сейчас принесу материалы.

Николай сел и посмотрел сквозь зарешеченное окно на дворик, но кроме пары деревьев и нескольких кустов ничего не увидел. И все же, несмотря на обыденность обстановки и невнятный вид из окна, Николаю казалось, что он ощущает какую-то магию этого места.

— Вот, — вскоре вернувшийся Протасов положил папку на стол и присел рядом с Николаем. — Удивительно, но после нашей встречи все как-то одно к одному сложилось. Начал разбирать свои записи, а тут в редакцию статью принесли. Оказывается, в Бахрушинском⁵ готовится посвященная Фриде фотовыставка.

Протасов на минуту замолчал.

— Я тогда в литархиве работал, и к нам пришел Сергей Федорович Калмыков. Как-то мы с ним взаимной симпатией прониклись. Он сказал, что закончил монография о мексиканских художниках, но неожиданно напал на след одной неизвестной картины Фриды Кало. Он попросил рассказать об этом в виде версии без ссылки на него и на архив. Ну, я подписался НН — Некто Неизвестный. Проработал он у нас с месяц. И тут такая нелепица — несчастный случай. Не стало человека. Потом вышла его монография. Без всяких дополнений, конечно, и я, эту тему для себя закрыл. А тут… Короче, созвонился я с его вдовой. Она разрешила мне просмотреть его последние бумаги. В общем, все здесь.

Протасов встал и собрался было выйти, но тут дверь открылась, и в комнату заглянул молодой человек, немногим старше Николая.

— Саныч, тут заказчик пришел, — заявил он с порога. — Не нравится ему как ты их статью порезал.

— Если она заказная, нечего ее мне было давать. На подпись главному и в корректуру.

— Тут такое дело, — замялся вошедший. — Они только объявление о выставке оплачивают. Ты сам с ним поговори.

Он на минуту исчез, пропуская вперед импозантного мужчину.

— Знакомьтесь — Михаил Александрович, — сказал молодой человек, указывая рукой на Протасова. — А это…

— Спасибо, я сам. Алексей Николаевич, — сказал мужчина, протягивая руку Протасову. — Я не отниму у вас много времени.

— Присаживайтесь. Чем могу?

— Я понимаю, что ваше издание интересует не сама Фрида, а то как она связана с Россией. И должен заметить, что мне очень понравилось как вы мастерски это подали.

— Но?

— Да, есть один нюанс. Мы бы хотели, чтобы о личной жизни Фриды было сказано более подробно.

— Помню, в девяностые кто-то вывел формулу успешного издания: чужие деньги, чужая постель и свой огород, — заметил Протасов.

— Так ведь с тех пор ничего не изменилось, разве что огород потерял свою актуальность. А пикантные детали по-прежнему в цене. То, на что раньше было табу, сегодня вполне открыто. Вы же понимаете, tempora mutantur et nos mutamur in illis⁶.

— О да! Etiam stupiditatem, narrabitur in Latin, maximo argumento fit⁷.

— Что?

— Я думал, что мы с вами на одном языке говорим. Впрочем, не важно. Всегда считал, что это мы меняем мир, а не наоборот. Так что вы хотите?

— Чтобы осталась упоминание об интимной стороне ее жизни.

— То есть о ее бисексуальности, если я правильно вас понял.

— Именно.

— А это как-то связано с ее творчеством или романом с Троцким?

— Но ведь это правда.

— Правда и то, что человеческий организм выводит продукты своей жизнедеятельности. Но описывать этот процесс как-то мерзко, если это не сугубо медицинский текст.

— Но вы же не будете отрицать гей-парады, которые, пусть пока не у нас, но проходят по всему миру?

— Замечу, что парад — это торжественное шествие. А там — просто демонстрация своей сексуальной ориентации, причем в форме карнавала. Что же касаемо геев — это как бы good as you⁸, да? Так вот мне это напоминает раннесоветские имена, типа Даздраперма, то есть Даздравствует Первое мая. А главное — вы не поверите! — Педераст от «передовое дело радует Сталина».

— Вы гомофоб? — с улыбкой спросил Алексей Николаевич.

— Я филолог, сиречь любящий слово. По сему весьма серьезно отношусь ко всяким терминам. Поясню. Фобия — это немотивированный и неконтролируемый страх, а гомо — себе подобный. Иными словами, гомосексуалист испытывает половое влечение к себе подобным. Гомофоб, соответственно, страх к себе подобными, а это абсолютный бред. Я же испытываю отвращение ко всяким извращенцам. Поэтому могу предложить новый термин — мизосадомит, по типу мизантропа.

— Как-то это не толерантно.

— Толерантность — это болезнь. Точнее неспособность организма ей сопротивляться. А поскольку я сопротивляюсь, я, естественно, не толерантен. И не политкорректен. Для меня, например, негры остаются неграми, будь они хоть в Африке, хоть в Америке.

— Ну, это уж прямо расизм, — вновь улыбнулся посетитель.

— Отнюдь! Это всего лишь отсыл к расовой принадлежности. Даже если я буду утверждать, — а это абсолютная правда — что мне нравятся женщины европейского типа, точнее даже славянского, это не может рассматриваться как расизм, а всего лишь как бессознательное фенотипическое предпочтение. И то, что где-то неграм не нравится, что их так называют, никак не отменяет существования негроидной расы. Кстати, знаете как по-исландки будет немец? Сиска! И никто в Германии, которую во многих славянских странах величают на разный лад Неметчиной, от этого не падает в обморок.

— У вас весьма любопытные взгляды, но…

–…вернемся к нашим баранам, — вставил Протасов.

— Именно. Думаю, ваш главный не очень обрадуется, если мы с вами не сможем прийти к консенсусу. Поэтому предлагаю компромисс: вы напишите отрицательный отзыв. От себя или от редакции. Скандал — это тоже хорошая реклама. А мы, в свою очередь, лично вас отблагодарим.

Протасов задумался.

— Я бы предложил другой вариант, — наконец ответил он. — Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.

— Хорошо. Вы меня убедили, — быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.

С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.

— Так, мне явно нужен глоток никотина. Вы курите?

— Пытаюсь бросить. Но не в этот раз.

Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.

— Вот раньше были шестидесятники, — сказал Протасов, закуривая, — романтики забрезжившей свободы, потом семидесяхнутые — отстраненные что ли, а теперь вот восьмидерасты, чье кредо — лесть, угрозы и подкуп. При полном отсутствии морали. И все в обертке показного лоска в сочетании с поверхностными знаниями. Зато считающими себя мастерами пиара, асами, можно сказать. Стало быть, и называть их нужно пиарасы.

В ответ на этот монолог Николай только ухмыльнулся.

Примечания

5

театральный музей им. А. А. Бахрушина

6

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними

7

Даже глупость, сказанная на латыни, становится веским аргументом.

8

хороший, как ты