Предел прочности

Андрей Расторгуев

Лето 1805 года. В Европе сгущаются тучи, армия Кутузова выдвигается на помощь Австрии, готовясь к схватке с Наполеоном. А в это время на Кавказе разгорается русско-персидская война. Наместник и главнокомандующий князь Цицианов располагает небольшими силами против персов, чьи войска по численности больше как минимум в десять раз. Помощи ждать неоткуда. Как же поступит именитый грузин и титулованный русский? Кто будет защищать Кавказ?

Глава 6, в которой тает надежда на соединение Карягина с Лисаневичем

24 июня 1805 года

Карабаг, урочище Кара-агач-Баба на реке Аскарань

…Опять карабкаться вверх. Сколько же можно!

То с горы, то в гору. Оседлали высоту. Прицелились. Залп. Вторая шеренга вперёд. За ней третья, пока другие заряжают. И бегом до следующей вершины.

Рассыпным строем. В пороховом дыму. Под вражьими пулями.

Неимоверно печёт солнце. Горячий воздух обжигает лёгкие. Дыхание сбивается. Пот заливает глаза.

Поручик Емельян Лисенко утёр лицо. Бесполезно. Будто не шляпа на голове, а перевёрнутое ведро с водой. Насквозь мокрые перчатки давно утратили свою белизну. Почернели от пыли и копоти.

Ноги немеют. Шутка ли, с раннего утра по горам скакать. Не на коне, как майор Котляревский, а пёхом, если солдатским языком выражаться.

Шесть часов без малого продирался батальон сквозь толпы наседающих персов. Четырнадцать вёрст от самой реки Шах-Булах одолели с боем.

Стоило её перейти, тут же нарвались на персидские разъезды. Верный признак того, что неприятель совсем близко. И точно. Часа не прошло, как на отряд налетела конная лава. Тысячи три, если не больше.

Емельян уже думал, что всё, отвоевался. Положат их сейчас персияне. Разве могут пять сотен устоять перед такой силищей? По всем правилам — нет.

Но Карягин скомандовал «в каре!»

Забегали, засуетились егеря с мушкетёрами под барабанную дробь, выстраиваясь в ровную коробку.

— Штуцерники, вперёд! — не унимался полковник.

А куда «вперёд»? На конницу? Под сабли?

Команды стрелков подались в стороны и встали растерянные. Лисенко со своим взводом, входившим в отряд капитана Парфёнова, увлекаемый общим потоком, тоже вывалился из строя. Смотрел то на скачущих персов, то на командира, ошалело озиравшегося в поисках выгодной позиции.

Неизвестно сколько бы так стояли, не появись Котляревский, проскакавший верхом к ближайшим высотам, крича на ходу:

— Слушай меня! Клюкин слева! Парфёнов направо! Вихляев со мной! Быстрее!

Вот когда началась беготня. Никто и подумать не мог, что продлится она несколько часов.

На занятой высоте к Лисенко вернулась былая уверенность. Вспомнил, какие команды следует подавать. Прокричал первую. Горло предательски дало петуха. Поручик закашлялся. Но егеря своё дело знали. Взяв неприятеля на прицел, дали дружный залп.

В штуцерниках только умелые стрелки, в основном унтер-офицеры. Уж эти-то не промажут.

Грянули выстрелы и с других высот. Стрельба велась непрерывно. Конники падали. Нет, сыпались, будто сухие листья с осенних деревьев. И чем они ближе, тем гуще устилали землю своими телами.

Перестроившийся в каре батальон продолжал идти по низине.

— Парфёнов! На ту вершину! — слышится зычный голос Котляревского, и егеря, сбегают вниз, набирая скорость, чтобы скорее взобраться на противоположный склон.

Пока бегут, отстреливается каре. Вот и вершина. Встали, прицелились… Всё повторяется.

Лисенко мало что соображал. За него работали рефлексы. Страх гнал вперёд, за бегущими егерями. Боясь отстать, поручик носился вместе с ними, как угорелый. Куда Парфёнов бросал свой отряд, туда и он. Задыхался, едва переставляя ноги, но бежал.

Следующая высота. Отстрелялись, прикрывая медленно ползущее каре, и дальше. Только вперёд. И нет времени задуматься — куда, зачем?

— На тот холм! Сбить неприятеля! — шпага майора указывает на соседнюю вершину.

Там столпились конные персы, направив длинные фитильные ружья на марширующий внизу батальон. Идти на них? Но ведь тогда они откроют огонь по наступающим…

Егеря бросаются в атаку. Страх снова гонит Емельяна за солдатами. Всеми силами стараясь втоптать свои чувства в землю, поручик проворно взбирается по склону. Свистят пули, иногда прерываясь коротким «чвак!». И тогда падает рядом егерь, а то и два, роняя штуцер и нелепо дёргая руками. Стараясь не обращать на это внимания, поручик заставляет себя карабкаться дальше.

— Плииии! — орёт истерично, едва головы егерей показываются над вершиной.

Залп, и сквозь дым в рукопашную.

Но не с кем драться. Персы удирают с холма, нетерпеливо нахлёстывая коней.

Остаётся только стрелять вдогонку, поджидая, когда пройдёт каре. И снова опрометью вниз, к очередному холму…

Неизвестно, сколько бы это длилось. Карягин вовремя заметил плоский курган с разбитым на нём татарским кладбищем. Небольшой минарет и надгробные камни вокруг. К тому же окопано со всех сторон. Готовый редут. Можно хорошо закрепиться.

Теперь штуцерники, тяжело дыша, разбегаются по краям кладбища, занимая позиции.

— Третья… шеренга… заряжай! — выдавливает Емельян и в изнеможении опускается на ближайшую могильную плиту позади своего взвода.

Стрелкам, впрочем, напоминания ни к чему. Достав патрон, уже откусывают пулю, сыпят порох в ствол. Передний ряд целится в гарцующих в отдалении всадников, больше не рискующих нападать на злых, огрызающихся русских.

Конские упряжи тянут по склону вверх оба орудия. Артиллеристы в мокрых от пота мундирах, прильнув к лафетам, помогают руками.

— Давайте, ребята! Немного осталось! — подбадривает их командир, подпоручик Гудим-Левкович.

Он спрыгивает с коня и присоединяется к солдатам, хватаясь за спицу пушечного колеса и натужно толкая её вперёд.

— Быстрей, быстрей, родимые! Вот, вот… Веселей пошла!

Преодолев подъём, орудия растаскивают по сторонам. Живо снимают с передков, устанавливая стволами к неприятелю. Следом, тарахтя на камнях, взбирается обоз. А на курган уже марширует батальонное каре с развёрнутым знаменем, под мерный стук барабанов.

Ну, слава богу! Не надо больше никуда бежать. По крайней мере, прямо сейчас. Хоть немного дадут отдохнуть.

24 июня 1805 года

Карабаг, урочище Кара-агач-Баба, мусульманское кладбище

Нет, не знал Карягин об этом кургане с мусульманским кладбищем. Зато был у него проводник — друг-армянин, подсказавший надёжное место, где смело можно расположиться на отдых. Даже на глазах у наседающего неприятеля.

Друга этого звали Ованес или проще Вани. Он из меликов, то есть потомок знатного армянского рода. Правда, отец Ованеса работал простым ремесленником — занимался ювелирным делом. Сын помогал ему в мастерской, но недолго.

Ибрагим-хан, насаждая свою власть в Карабаге, вёл постоянные войны с меликами Хамсы, как называли этот край сами армяне. В стране лилась кровь, собирались на битву конные рати. То здесь, то там раздавался звон сабель. Стал ареной кровавых схваток и Джраберд, родное меликство Вани, раскинувшееся в живописнейшем уголке Карабага между горными реками Тартар и впадающей в него Хачен. В тех местах и жил Ованес, чьё селение именовалось Касапет.

Оставив отцовскую мастерскую, он взял ружьё, сел на коня и в тайне от родных покинул отчий дом. Подался к джрабердскому мелику Ровшану, сражавшемуся со всеми, кто приходил с мечом на его землю: с персами, с ганжинским ханом Джавадом, с карабагским Ибрагим-ханом и прочими завоевателями. Со временем возглавил один из конных отрядов и получил прозвище Вани-юзбаши, что значит «сотник Вани».

Надежды на избавление от постоянных набегов и произвола карабагского хана мелик Ровшан возлагал на русскую армию, безоговорочно веря в силу её оружия. Вместе с князем Цициановым он осаждал Ганжу. Храбро сражался там и его сотник Вани.

Когда город пал, Ровшан перевёз туда свою семью. Вслед за ним Джраберд покинуло ещё около трёхсот армянских семей, спасаясь от гонений Ибрагим-хана. Они обосновались в окрестностях Елизаветполя. Но неимоверная жара, непривычный климат и необустроенность породили болезни. За лето умерло порядка пяти сотен человек. Беглецам пришлось искать другое место. Настоящим спасением для них стала деревня Восканапат в том же Ганжинском ханстве, где оказалось более прохладно.

Среди этих переселенцев был и Ованес. Только не стал он покидать захваченный город. Остался в Елизаветполе, где сдружился с полковником Карягиным, под началом которого штурмовал стены Ганжинской крепости. Карягин помог обустроиться на новом месте. Его полк составлял городской гарнизон и одновременно вёл наблюдение за неприятельскими партиями, снующими повсюду в поисках лёгкой наживы. Житья от них не было. Вот и взялся сотник Вани выслеживать этих разбойников. А потом вместе с егерями гнал прочь с вновь обретённой земли.

Узнав, что Карягин выступает против персов, Ованес взял несколько верных людей и, не раздумывая, примкнул к нему.

— Я пригожусь, — сказал полковнику. — Никто не знает этих мест лучше меня.

Действительно, пригодился. Вряд ли шеф полка в пылу боя обратил бы внимание на торчавший вдалеке минарет. Вани подсказал, что там очень выгодная позиция. И вовремя.

Когда уставшие, измотанные непрерывным шестичасовым боем люди взошли на курган, им открылся вид на большой лагерь персов, разбитый на берегу реки Хачинчай, протекавшей верстах в четырёх впереди. Там, как выяснилось, расположился весь десятитысячный авангард Пир-Кули-хана. Через него бы точно не пробились.

— Обоз вагенбургом ставь! — скомандовал Карягин, с тревогой всматриваясь вдаль. — Стрелкам и артиллерии копать валы. Укрепляться!

Полковник обернулся, внимательно посмотрев на минарет. Башня торчала позади позиции. Он постоял в задумчивости, потом завертел головой, обшаривая глазами изготовившихся к бою штуцерников.

— Майор Котляревский! — позвал командира батальона, зная, что тот где-то поблизости.

— Слушаю, ваше превосходительство! — Рядом незамедлительно вырос подтянутый майор.

Молодое скуластое лицо в потных разводах, мокрые, взъерошенные бакенбарды, смешно вздёрнутый нос, тонкие губы и ямка на подбородке. Близко посаженные глаза выдают усталость, но горят решимостью.

— Пётр Степанович, будь любезен, — как можно спокойнее произнёс Карягин, — один взвод посади в минарет. Оттуда неприятелю хорошо вредить, и люди надёжно закрыты.

— Понятно, — Котляревский глянул полковнику через плечо, помахал кому-то. — Парфёнов! Господин капитан! — позвал одного из командиров при штуцерниках и сам пошёл навстречу.

Молодец, налету схватывает. Не только прекрасный офицер, но и друг, не раз проверенный в сражениях. При штурме Ганжи один из первых влез на крепостную стену, когда брали предместья, причём без лестницы. Там-то ему ногу и прострелили.

А на марше как себя вёл! И это кроткий, скромнейший во всех отношениях человек. Сын священника, он вполне мог пойти по стопам отца. Но судьбе, как видно, было угодно направить в его дом в Харьковской губернии будущего командира 17-го Егерского полка Лазарева, тогда ещё подполковника, ныне безвременно почившего. Приметил он паренька да позвал к себе — с родительского благословения, разумеется.

С четырнадцати лет служит Пётр. В семнадцать уже подпоручик. Теперь вот майор. Произведён в этот чин за подвиги при взятии Ганжи. По праву, ничего не скажешь, хоть ему двадцать три только-только исполнилось, как раз когда персы в Карабаг вошли…

— Атакуют, ваше превосходительство, — отвлёк от размышлений напряжённый голос полкового адъютанта Павленко, внимательно наблюдавшего за персидским лагерем.

Смышлёный парнишка этот поручик. В полку четыре года как. Начинал с юнкеров. Откуда он родом? Ах, да, из Ромны. Малоросский дворянин. Будет жаль, если убьют. Ему бы жить да жить. Да что там, всех жаль — и солдат, и офицеров.

— Ваше превосходительство?

— Не дадут нам отдохнуть, господин поручик, — слабо улыбнулся Карягин, глядя на беспокойное море мчавшейся персидской конницы, перекатывающее свои живые волны через холмы. Прищурился на солнце. — Сколько сейчас? Около пяти часов?

— Думаю, да.

— Передайте приказ: подпустить неприятеля на дистанцию, после чего бить по нему дружным огнём из ружей и пушек единовременно.

Адъютант вскочил в седло и поскакал вдоль строя, разыскивая ротных командиров.

— Послушай, Вани, — повернулся Карягин к армянину, — твои люди смогут пробраться в Шушу?

— Если хорошо постараются… — уклончиво ответил проводник.

— Нужно доставить предписание Лисаневичу, чтобы поспешил к нам. Заодно Ибрагим-хан пусть карабагскую конницу пришлёт. Одни мы здесь ничего не сделаем, сам видишь. Так что надо постараться, Вани.

— Раз надо, значит постараемся. — Лицо армянина расплылось в лучезарной улыбке.

Толпа конных персов, похожая на цунами, которое вот-вот поглотит маленький, затерянный в предгорьях курган с окопавшейся на нём горсткой русских, неслась, улюлюкая, словно разбойничья ватага.

Слаженный залп егерей, мушкетёров и артиллерии буквально смёл передние ряды.

Персы замешкались, преодолевая тела убитых. Едва начали новый разбег, как опять наткнулись на плотный огонь егерей.

Не выдержали, побежали.

Потом снова пошли в атаку, пытаясь штурмовать то конницей, то пехотой. Выкатили на ближайшие высоты лёгкие фальконеты, поддерживая наступление артиллерией. Ничто не помогало.

До ночи так и не подобрались к кургану, оставив на поле горы трупов, сплошь устлавших землю.

Гаврила Сидоров, тот самый ротный запевала, стоя в своей шеренге, утёр с лица пот.

— Что я говорил, братцы? Мы ничем не хуже персиян ковры умеем ткать. Гляньте-ка на это вот, — широким жестом обвёл рукой долину, где в быстро сгущающихся сумерках белели окровавленные тела. — Чем вам не персидский ковёр?

Строй взорвался дружным солдатским хохотом.