Фальшивая жизнь

Андрей Посняков, 2023

Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно. 1967 год. В небольшом северном городке происходит череда тяжких преступлений. Сначала – дерзкое ограбление склада известного антиквара, следом – убийство молодой девушки и приезжего аспиранта. Следователь Владимир Алтуфьев не исключает, что это дело рук одной банды… Подозрение падает на местных уголовников, тем более что у одного из бывших сидельцев найден портфель погибшего. Однако вскоре выясняется, что эта версия ошибочна. Новую зацепку дает случайно обнаруженная юннатами тщательно скрытая стоянка моторной лодки. Похоже, именно на ней преступники добирались до города и совершали преступления… Алтуфьев решает устроить засаду и взять негодяев с поличным… Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.

Глава 2

Тянск, Озерск и окрестности, июнь 1967 г.

Юркий, среднего роста мужчина в больших темных очках зашел на главпочтамт, отряхнул плащ от дождевых капель и, поглубже надвинув промокшую шляпу, подошел к одной из стоек.

— Кто последний?

— За мной будешь, милок, — обернулась бабуся в цветастом платке и плюшевой жилетке поверх длинного платья. Прищурилась. — Эко ты вымок-то. Гляжу, дождь-то не кончился.

— Да какое там! Еще пуще… Скажете, что я за вами занимал… Я пока телеграмму отправлю.

— Пиши, пиши, милок. Вон столик…

Кивнув, мужчина, не снимая очков и шляпы, подошел к столику, взял форменный бланк, опустил перьевую ручку в чернильницу, что-то быстро написал, дождался, пока высохнут чернила, и снова встал в очередь.

Народу на почтамте было много, как и всегда ближе к вечеру. Кто-то уже закончил работу, много было пенсионеров и приезжих «с района». Закончив дела, граждане в большинстве своем не спешили уйти, так и толпились у входных дверей, раздраженно поглядывая на льющий за окнами ливень. Дождь начался с час назад, да все никак не кончался — наоборот!

— А Израиль-то… Гады, что творят!

— Бедные арабы…

В очереди живенько обсуждали последнюю политическую новость — арабо-израильскую войну и разрыв дипломатических отношений с Израилем.

— И правильно! Раз они так…

— Это мериканцы все!

— Ой, люди-и… Лишь бы большой войны не было!

— Ничего, армия у нас ого-го! Сунутся — огребут живо.

Дождавшись очереди, мужчина в шляпе протянул в окошечко бланк:

— Вот, тут адрес указан…

— Почтовое отделение… Ле… Лю…

— Лерничи, — нетерпеливо поправил клиент. — Абонентский ящик указан.

— «Охота как договаривались решай срочно тчк Иван». — Сотрудница подняла глаза: — Правильно?

— Да. Сколько с меня?

Оплатив требуемую сумму, мужчина вышел на улицу, несмотря на дождь, и, зачем-то оглянувшись по сторонам, направился к одной из телефонных будок, стоявших вдоль глухой стены почтамта.

Зайдя, выругался — трубка оказалось срезанной.

— Вот, черти! И здесь украли… И на что им эти трубки?

В следующей будке повезло — трубка оказалась целой. Глянув на выцарапанную прямо над аппаратом надпись «Маринка Коськова балда», мужчина усмехнулся, снял трубку и, бросив две копейки, принялся крутить телефонный диск. Нервничал — дозвонился далеко не сразу, да и связь оказалась та еще!

— Это Рябой Порог? Рябой Порог, спрашиваю? Ря-бой… Сельпо? Ах, ну да… Это из Ленинграда звонят… из педагогического института. Пе-да-го-ги-ческого. Это хорошо, что поняли! Из вашей деревни девушка… Воропаева Анастасия… Она ваш телефон дала — для связи… Во-ро-па… Что-что? Есть такая? Да-да, она на рабфак к нам подала документы… Так вот — фотографии! Фо-то-гра-фи-и… Ах, черт…

Бросив в автомат еще одну монетку, мужчина продолжил:

— Так слышно меня? Слышно? Пусть Воропаева срочно приедет… привезет фотографии… А лучше у нас сфотографируется, в ателье… Да-да, в Ленинграде… Срочно, ага! Так передадите? Спасибо. Ну, слава те…

Сняв очки, мужчина вышел из телефонной будки и быстро зашагал в сторону остановки автобуса. Все так же лил дождь.

* * *

Настя Воропаева была девушкой скромной. Да и откуда взяться нескромности, когда Настя все свои восемнадцать лет прожила в Рябом Пороге, почти никуда из деревни не выезжая. Ну, разве что в Лерничи — в школу, так это не считается, как и интернат в Озерске. А вот, окончив школу, девчонка надумала поступать, и не куда-нибудь, а в Ленинград, на отделение начальных классов. Нарабатывая стаж, после школы Анастасия год проработала в Лерничах, в детском саду нянечкой, и кто-то умный посоветовал ей поступать не сразу на факультет, а сначала на рабфак, что-то типа подготовительного, а уж там дальше точно зачислят. Настя так и сделала, подала документы. Вот только фотографии оказались какие-то не такие… Хотя в Тянске, в ателье фотографировалась и фотки просила сделать, как было написано в правилах поступления. И вот…

Про фотографии сказала продавщица сельпо, тетя Маша. Забежала вчера к вечеру, мол, из Ленинграда звонили… У них в сельпо телефон. Второй — у старосты. Так и деревня-то вся — десятка полтора домов. Это Лерничи — село большое: там и почта, и клуб, и магазин промтоварный, школа-восьмилетка, детсад…

Уж как неохота было снова в Ленинград ехать, а надо. Документы — дело нешуточное. Да и город красивый, посмотреть — за счастье! Неужто она, Настя Воропаева, там учиться будет, жить? Дух от такой перспективы захватывало! Хотя — да, пока что Настя большого города пугалась, боялась пропасть, заблудиться. И еще — машиной сбить могут. Транспорта в Ленинграде — ого-го сколько! И машины, и автобусы… а еще троллейбусы, трамвай и метро.

С документами Настя не одна ездила. Первый раз так вообще с матерью, Ниной Ильиничной, женщиной к чужим неприветливой и строгой. Второй раз уже да, одна… Ну, как одна? С ребятами-попутчиками… Так они ее до самого института проводили. А потом…

Потом Настя спустилась в метро (наловчилась уже за пару поездок) да поехала на станцию «Автово», к двоюродной тетке. Звали тетушку Ираидой Федоровной Векшитной — по покойному мужу. Не особо красивая, худая, чем-то похожая на ворону, женщина лет сорока жила… гм, не совсем одиноко — имелся приходящий ухажер или, по-деревенски сказать, — хахаль, звали его Игорем.

С дальней своей родственницей Воропаевы почти не общались — так, присылали по праздникам открытки, чтобы не забывала, да пару раз отец, Илья Степанович, будучи по делам в Ленинграде, останавливался переночевать, чему Ираида Федоровна была не очень-то рада. Ну, а куда денешься, коли в гостиницах дорого, да и мест никогда нет?

Сама Ираида, ничтоже сумняшеся, причисляла себя к «коренным», и о своем деревенском происхождении вспоминать не любила. Оказавшись после войны в Ленинграде, окончила бухгалтерские курсы да, выскочив замуж за одинокого старца, лет восемь назад овдовела и стала жить «для себя», занимая хорошую должность главбуха в каком-то тресте. Так рассказывал отец, ну, а Настя любопытства не проявляла — бухгалтер и бухгалтер, какая ей разница?

По той самой причине — презрение к «деревенским» — тетушка гостеприимством не отличалась, но гостей терпела — все же не совсем сволочь, спасибо и на том. Уж, конечно, Настя планировала жить в общежитии, но первое время, пока то да сё, — у тетки, просто некуда было больше идти, не на вокзал же! Хотя, вот сейчас, девушка именно на вокзал и рассчитывала.

Надо сказать, все деревенские делили своих «городских» родичей на две части. Одни назывались — «люди», другие — «куркули» или «сволочи». «Люди» всегда имели для гостей лишние одеяла, матрасы и прочее (кое-кто и раскладушку даже!), а когда на ночлег оставалось много народу, так в маленьких своих квартирках стелили прямо на полу, руководствуясь замечательным принципом — в тесноте, да не в обиде. Иногда даже у них можно было какое-то время пожить — это как раз касалось поступающих и студентов, так и говорили — «в людях».

Что же касается «куркулей» или «коренных», как они любили себя называть, то они никогда никого к себе не пускали, хотя могли жить вполне обеспеченно — в многокомнатных, с высокими потолками, квартирах. Ну и пусть в коммуналках, но когда пара комнат — неужто на полу не постелить? Не-ет, шалишь… Мы же не «эти»… Нос воротили!

Вот и тетка Ираида… Хорошо, хоть еще пускала переночевать. И все бы не худо, кабы не хахаль ее — Игорь. Он, кстати, был из Тянска, но частенько приезжал в Ленинград, в командировки. Так что с теткой ему повезло. Насте же Игорь не понравился с первого взгляда — весь какой-то шебутной, вертлявый, к тому же, похоже, сидевший, судя по татуировкам. Впрочем, что сидевший — не страшно, среди Настиных знакомцев таких много было, как и везде. При Сталине-то срок было получить запросто! Культ личности, что и говорить… Другое дело, что повел себя «дядя Игорь» отвратительно, особенно когда Ираида на работу ушла… Да еще и до того начал:

— Ах, Настенька… какая же вы красавица! Но сразу видно, что из деревни… Не обижайтесь! Я вас научу особой, городской, красоте. Ведь мы же с вами почти земляки. А знаете что? Не зовите меня «дядя Игорь» — просто Игорь… Игорь — и все. И вот еще что — на «ты» давайте. Так как-то удобней, мы ж с вами не старики!

И как только тетушка на кухню ушла, этак положил Насте на коленку руку…

Ну, хоть ушел вместе с теткой… Настя обрадовалась было, однако рано. Не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили:

— Настенька, открой! Это я, Игорь… Я у вас портфель с бумагами важными забыл.

Действительно, забыл. Вон он, портфель, — у вешалки, в прихожей. Новенький, из черной «чертовой кожи», с красивыми никелированными замочками.

Настя распахнула дверь:

— Забирайте!

— Ой, Настенька… Слава богу — нашел… А мне ведь на поезд — домой. Верней, на работу срочно. Эх… Слушай, а может, коньячку? Ну, за знакомство. Ты же вечером поедешь? Этим… почтово-багажным. Поди, еще и общий вагон?

— А там других и не бывает.

— Да знаю, знаю… Иногда, бывало, и сам…

Пить девушка отказалась. Наотрез! Она вообще не употребляла, между прочим.

— Не пьешь? Вот и молодец. А я чуток выпью.

Разувшись, Игорь, не спросясь, прошел в комнату, достал из серванта початую бутылку коньяка и бокалы.

— Это хороший. Четыре двенадцать.

— Говорю же — не пью.

— Ну, со мной тогда посиди, лапа… Составь компанию!

Разом осушив бокал, он недобро ухмыльнулся и, подойдя к сидевшей поодаль, на стульчике, Насте, смачно поцеловал ее в губы и принялся грубо лапать, залезая руками под платье.

— Пусти-и… пусти, говорю, гад!

Настя все же вырвалась, с силой оттолкнув навязчивого ухажера.

— Ты чего кобенишься, сука?

С этими словами насильник вдруг вытащил нож — сверкающую бандитскую финку!

— Давай… раздевайся… Живо! Не то…

Сказал, злобно сверкнув глазами…

Однако ж, не на ту напал! Девушка оказалась не робкого десятка. Встала, скрестив на груди руки:

— И что, ножом меня пырнешь? А тело потом куда денешь? Можешь не думать — отыщут тебя очень быстро. Или всю жизнь будешь прятаться?

Слова эти оказались насильнику холодным душем. Мотнув головой, он опустил нож… а потом и вообще убрал обратно в карман пиджака.

Сел на диван, посмотрел исподлобья, буркнул:

— Ну, извини… Сама довела ведь. Ты пойми, я ведь по-доброму все хотел… мы бы с тобой… ну, это самое… И тебе и мне хорошо… А я б потом тебе… Да что там потом! Сейчас прямо…

Метнувшись в прихожую, Игорь притащил потрепанный свой портфель, раскрыл… и вытащил оттуда целую горсть сверкающих цепочек!

— Золото! Смотри… Хочешь? Бери!

— Да не надо мне!

— Бери же, дура! Когда еще…

— Уберите, сказала! Иначе…

— Что иначе?

— Куда следует заявлю!

Зло сплюнув прямо на ковер, хулиган неожиданно сник. Быстро сунул цепочки обратно в портфель, засобирался:

— Ну, я пойду… Извини, если что не так… Арриведерчи!

Вот это вот все снова вспомнила Настя, когда шла по лесной дорожке к кордону. Откуда можно было позвонить — уточнить, магазин-то еще закрыт был, а хотелось быстрее.

Интересно, откуда у этого прощелыги Игоря столько золота? Ограбил кого-то, украл? И впрямь лучше бы сообщить в милицию или, по крайней мере, тетушке рассказать. И больше в ее квартиру ни ногой! Просто заночевать на Московском вокзале, а потом — утренним поездом… На автобусе тоже можно, но дорого…

Шла Настя, шла и вдруг ощутила на себе чей-то взгляд — явно недобрый! Ну да, явно кто-то смотрел! Кто? Зачем?

Замедлив шаг, девушка свернула к старому кордону — одноэтажному вытянутому бараку с высоким крыльцом и заколоченными окнами. А с окон-то доски сняли! И крыльцо поправили — вон, новые доски. А-а, отец же вчера говорил — лагерь тут будет. Даже не лагерь, а юннатская станция! От Дома пионеров. Тогда все понятно.

И все же, кто там позади идет? Осторожно так… хрустит кустами… и походка такая тяжелая… Медведь! Ну да, завелся тут… Лесники говорили, да и ребята в малиннике видели…

Вот ведь незадача! Если решит, что на его участок зашла, может и лапой! Эх…

Настя не то чтоб испугалась — все же среди леса жила, — но решила держаться с опаскою, хорошо понимая, что медведь — это вовсе не добродушный косолапый мишка из детских сказок, а очень опасный, хитрый, ловкий и сильный зверь — хищник ничуть не хуже тираннозавра, при случае не прочь полакомиться и человечинкой! От разъяренного медведя не убежишь, не спрячешься — по деревьям он лазает отлично, бегает быстро, ходит почти бесшумно и силищей обладает немереной. Коли что худое замыслил или какого подвоха от человека ждет…

Вот — снова шум! Вон, за кустами… или уже за углом… Тяжело так ступает… и вместе с тем осторожно. Интересно, зачем? Хм… ну, так вон, малинник-то — рядом. Медведь малину любит и наверняка место это считает своим. Хоть и долго еще до ягод, однако незачем тут ошиваться всяким двуногим! Совершенно незачем…

Рассудив таким образом, Настя тихонько двинулась прочь, старательно обходя малинник. Остановилась, присмотрелась, прислушалась. Кто-то шагал невдалеке, по тропке. Свой, деревенский мужик — недобрый, судимый. Однажды даже пристал как-то, да получил отпор. Ишь, вон оглянулся — зыркнул.

Настя показала язык — иди себе дальше! Тот и пошел…

Вот так-то лучше. И вдруг…

Кто-то вдруг выскочил из кустов, схватил за руку, потянул… Что-то горячее, острое ударило под ребро. Пошатнулись деревья. Земля вдруг вздыбилась, бросилась прямо в глаза…

Все же настиг девчонку удар! Только не медведь это был. Не лапы, не когти, а острый сверкающий нож — финка жигана!

Нанеся еще один удар — для верности, под сердце, убийца вдруг дернулся, услышав звук приближающегося мопеда, и, подняв воротник плаща, утащил девушку в малинник.

Там же, чуть погодя, и зарыл неподалеку. Прихваченной с собой саперной лопаткой. Зарыл, посмотрел буднично на часы и, прихватив лопатку, направился куда-то по узкой лесной тропке. В малиннике упоительно запел соловей…

* * *

Ярко-зеленый, с белыми крыльями мотороллер лихо катил по грунтовке, поднимая позади себя желто-серую дорожную пыль. Хорошо еще движения почти не было, лишь один раз Женька решительно обогнала трактор и то потом чихала минут пять. А вот молоковоз обгонять не стала, хотя он, старенький, с цистерною, тащился в час километров сорок, но поднятая им туча пыли полностью перекрывала обзор, так что Колесникова благоразумно решила не рисковать и снизила скорость. К тому же, скорее всего, молоковоз уже очень скоро должен был свернуть к ближайшей ферме. Так и случилось.

Вырвавшись на дорожный простор, Женька разогнала свою «Веспочку»-«Вятку» километров до семидесяти, а то и больше — под горку же!

С горы открывался замечательный вид на обширную долину с желтой дорогой, казавшимися игрушечными избами и блестевшей вдалеке речкой, за которой синел уходивший за горизонт лес.

Женька нынче оделась по-походному: старенькое синее трико, кеды, танковый, выпрошенный у папы, шлем и мотоциклетные очки-консервы! Все — от пыли. Этакий инопланетянин или, лучше сказать, — стрекоза. Сзади к мотороллеру лично Александром Федоровичем был примастырен багажник, сваренный из легких никелированных трубочек, к багажнику привязали изрядных размеров рюкзак. Еще один рюкзак — размером поменьше — висел у девушки за плечами. И весил он куда больше, чем тот, что на багажнике. Учебники, конспекты, новенькая общая тетрадь, авторучки, карандаши, пара пузырьков с чернилами «Радуга» — все это находилось там. На багажнике же… О, там было много всего, но в основном легкое.

Два комплекта нижнего белья, голубой гэдээровский купальник (настоящий «бикини», подарок старшей сестры из Риги!), коротенькое синее платьице с белым воротничком и карманчиками, еще одно платье — зеленое, с треугольным вырезом на спине, две юбки — одна мини, вторая чуть подлиннее, — гольфы, светло-голубая нейлоновая блузка, блузка желтая, с воротничком стоечкой, бежевый, крупной вязки, свитер, кофточка с большими пластмассовыми пуговицами, узкие вельветовые штаны синего цвета и еще одни штаны — белые пижонские бриджи… Кроме того, парочка гибких грампластинок, вырезанных из старых номеров журнала «Кругозор», с «Леткой-Енькой» и Магомаевым, две большие пластинки из серии «Музыкальный калейдоскоп»: шестьдесят пятого года — с оркестром Рея Конниффа, Джонни Реем и «Я шагаю по Москве», и новенькая — шестьдесят шестого — с модным танцем «Ча-ча-ча» и Элвисом Пресли. Ну, и всякая мелочь, типа помады (да-да, Женечка уже взрослая девушка! Ну, почти), болгарского шампуня, пудры и краски для ресниц — «плюнуть и растереть».

Пожалуй, все… Все, что могло понадобиться молодой девушке для жизни в лесной глуши. Именно туда, в глушь, сейчас и направлялась Женя Колесникова, поддавшись на уговоры директора Дома пионеров Аркадия Ильича Говорова. Ну, еще ведь и Тынис письмо прислал. Как же здорово будет встретиться! И с ним, и с другими ребятами — кто там еще приедет? Вот бы знакомые — Лиина и…

Заправившись на полевой бензоколонке — просто две автоцистерны и ларечек — «А мне бы шестьдесят шестой и маслица», Женька чуток проехала к бескрайнему колхозному полю, засеянному турнепсом или репой, достала бутерброды с ливерной колбасой, немного перекусила, глотнула из отцовской фляжки холодного чайку и благодарно погладила мотороллер по кожуху фары:

— Ах, «Веспочка»… Ну, что бы я без тебя делала? Тащилась бы на перекладных… со всем добром этим… Умерла бы уже — да!

Кстати, насчет бензина Говоров уверил, что все будет в порядке — в Лерничах имелась заправочная станция «рядом с колхозной столовой». Ну, хорошо, что так… Да и как в большом селе без горючего? Чай, не в девятнадцатом веке живем!

Миновав мореную гряду — «Вятка» чуть не заглохла, пришлось переключиться на пониженную передачу, — Женька проехала еще километров десять и остановилась перед широкой рекой, вернее, перед длинным и узким озером, тянувшимся, судя по карте, километров на пятнадцать-двадцать! Сразу за озером, на поросшем высокими соснами холме, виднелось старое кладбище с оградой из серых камней и многочисленными старообрядческими крестами. За кладбищем дорога ныряла вниз и уже входила в деревню, вернее сказать, в село — когда-то там была церковь, ныне приспособленная под склад. С берега хорошо были видны издалека казавшиеся игрушечными домики, мостки, поля с пасущимися стадами.

На том берегу покачивался на волнах паром, сваренный из толстых полых бочек с наложенными сверху досками.

Достав из рюкзака карту, юная путешественница прикинула дальнейший маршрут. Вот здесь вот, мимо кладбища, по дорожке на Рябой Порог, оттуда уже — к старому кордону… Есть еще и новый кордон — километрах в семи, в самой чаще, и тут, главное, было не перепутать.

Между тем на берегу, дожидаясь парома, скапливался народ. Пассажиры только что подъехавшего рейсового автобуса — кругленького «ПАЗика», пара «ГАЗонов»-грузовиков, грязно-голубой трактор «Беларусь» и какой-то мужик средних лет с лошадью, которую он ласково гладил по гриве, верно, успокаивал. Среди пассажиров оказалось много детей, шум они производили изрядный.

— Вот же неугомонные! — поправив пиджак, надетый поверх старой выцветшей от времени гимнастерки, беззлобно посетовал мужик. Пожилой, с седоватой щетиной, но видно, что жилистый, сильный, он производил впечатление несуетливого и вполне уверенного в себе человека, правда, немного нелюдимого — ото всех старался держаться подальше. Стоял себе, держа лошадь под уздцы, и — было видно — с любопытством косился на Женьку, вернее, на ее мотороллер. Да многие косились — деревня, такого двухколесного чуда отродясь не видали! Особенно достала ребятня.

— Ой, а это что — «Вятка»?

— Старая модель? А вот у моего дядьки — новая!

— А сколько километров идет? Сотня будет?

— Семьдесят, — сняв, наконец, шлем, хмуро ответила Женька.

— Хо?! Всего-то? Я думал больше…

— Индюк тоже думал! Бегите-ка — вон, мамки вас уже заждались… Не скажете, во сколько паром?

Этот вопрос Колесникова задала тому самому мужику, с лошадью.

— Да когда как, — отозвался тот на удивление приветливо. — Как народ наберется. Сейчас вот автобус пришел… Ну, вот! Мужики уже там появились! Так уж теперь быстро… Не знаю только, кого нынче вперед пропустят — пассажиров или грузовики с трактором? На каникулы? В гости?

— Нет, на станцию юннатов. В Рябой Порог, — улыбнулась Женька. — Там старый кордон какой-то…

— Старый кордон? Знаю. — Мужчина задумчиво покивал. — Я — лесник тамошний, Эрвель, Ян Викторович.

Лесник погладил лошадку — на левой кисти его виднелась наколка, вполне обычная, давняя — сердечко и буквы «ВИКА»… Понятно — старая любовь. В прежние времена такие наколки почти все парни делали — корчили из себя блатных…

— А я — Евгения. Можно просто Женя.

— Очень приятно! — Улыбка у лесника оказалась самой что ни на есть обаятельной, приятной, от темных глубоко посаженных глаз протянулись лучиками морщинки, и сразу стало ясно — вовсе этот человек не угрюмый, а, скорее, застенчивый, не склонный к разного рода суете и шуму. Лес для такого — самая подходящая работа!

— Значит, Женя, на старый кордон направляешься? Ну да, объявились там какие-то… По лесу ходят, смотрят… Как это — ведут наблюдения. А ты, значит, к ним?

— Ну да, воспитателем.

— Хорошее дело!

Мужчина был куда старше Женьки: та годилась ему если не во внучки, то уж в дочки точно, а потому и обращение на «ты» восприняла как само собой разумеющееся. Впрочем, в деревнях к молодым все так обращались.

— Да, на кордон. Хотела спросить — на мотороллере проеду?

— На этом… — Ян Викторович скосил глаза на «Вятку». — Колесики, конечно, те еще… Но, думаю, доберешься. Правда, там на пути болото — по гати руками вести придется. Ты про гать-то знаешь?

— Про гать… — задумалась девушка. — Ну, у меня карта вообще-то…

— Дай-ка! Ага… вот она… — Лесник вытащил из внутреннего кармана пиджака розово-синий «химический» карандаш, каким обычно метили деревья. Послюнявив кончик, нарисовал… — Вот здесь вот так вот иди. Понятно?

— Спасибо, Ян Викторович! Что-то меня про гать не предупредили…

— Ничего, доедешь… Там, правда, медведи…

— Медведи? — Женька опасливо поежилась. — Но… они же людей не трогают, кажется…

— Ну да, — покивал лесник. — Даже о себе не раз предупредят, чтоб не совались. Медвежат бойся. Увидишь — беги со всех ног прочь! Где медвежата, там всегда и медведица…

— Ну, это я знаю.

— А еще медведь — зверь любопытный. — Ян Викторович кивнул на мотороллер. — Увидит такую штуку, может и подойти, посмотреть… Что, напугал тебя? Пустое. Ну, думаю, ни с кем ты не встретишься. Там не так и далеко. Я бы проводил — как раз в те места еду, правда, чуть подальше — на новый кордон. Да вот только твой-то аппарат пошустрей моей савраски будет.

— Еще бы! Семьдесят километров в час!

— Вот-вот. Да и не сразу я на кордон — в Лерничи загляну, в лесничество. Может, начальству надо чего…

Подошел, наконец, паром. На посадку позвали пассажиров, транспорт решили захватить потом — вторым, а то и третьим рейсом.

Загудела лебедка… Поплыли… Плеснула по бортам вода…

Недолго и переправлялись — пару минут всего-то. Дольше садились!

— Ну, удачи тебе, Женя! — забравшись в седло, попрощался лесник. — Смотри, на болоте осторожнее. Хотя там не глубоко — не утонешь. Разве что грязь…

— И вам всего доброго. До свидания!

Тронув уздечку, лесник поехал в гору, правда, почти сразу же придержал лошадь — взял у какой-то бабульки поклажу.

Та что-то затараторила — видно, благодарила… Женька не присматривалась — завела «Веспочку» да покатила себе по дорожке, точнее сказать, — по накатанной лесовозами колее. Через поле промчалась быстро, с ветерком, ну, не семьдесят километров в час — поменьше, но все-таки.

А вот в лесу пришлось потруднее — там и колея оказалась глубже, и земля сырее. И лужи. Тем не менее ехала, мотор урчал сыто, довольно и ровно. Правда, дорожка становилась все хуже и хуже, а потом и вообще резко свернула вправо, на новый кордон и дальше, на север, к большой Койве-реке.

Женьке туда не надо было, ей нужно прямо.

Остановившись, она достала карту:

— Та-ак… Вот тропинка… Вроде бы ничего, вполне широкая, проеду… И там дальше должно быть болото — гать.

В болото-то Колесникова и уперлась, да глянув на вымощенную хворостом и бревнами гать, поняла, что лесник прав — на мотороллере она тут не проедет, придется катить. Ну, что же… Тут ведь и недалеко осталось — километра три…

Первые метров двести все шло легко, но вот потом — все хуже и хуже! Чавкала под ногами гать, застревали колеса, приходилось вытаскивать технику — больше ста килограмм! Женька быстро умаялась и прокляла все. Да еще рюкзак этот проклятый слетел, едва не утонул в болоте!

Осторожно положив «Вятку» на бок, Женька попыталась вытащить рюкзак из болотной грязи, потянула за лямку… Не тут-то было! Колесникова потянула сильнее, что-то треснуло, лямка оторвалась, и бедолага кубарем полетела в болото! Завалилась, подняв тучу брызг! Хорошо хоть неглубоко оказалось — прав был лесник.

Грязная, в ряске и болотной тине, Женька с трудом выбралась на гать, села рядом с мотороллером в грязь и… нет, не заплакала, хотя очень хотелось, а грубо, со смаком выругалась! Целую тираду произнесла, помянув и разэтакое болото, и эту чертову гать, и лес, и… много чего еще!

Выругалась и вдруг засмеялась — слышали бы родители! Да что там слышали — увидали бы! Грязная, в тине, в ряске… Хорошо, хоть пиявки не впились. А, может, и впились?

— Ай!

Вскрикнув, она резко вскочила на ноги. Слава богу, не пиявка! Просто сучок в попу впился…

Однако надо было как-то выбираться, продолжать движение… Надо! Но сил-то уже не было никаких! Значит, отдохнуть и…

Чу! Что это?

Женька вздрогнула, услышав чью-то тяжелую поступь и чавканье! Шлеп-шлеп… шлеп…

Неужели медведь? Здесь, на болоте?

Девушка с ужасом обернулась.

— Ба-а! Знакомые все лица!

По гати, ведя под уздцы лошадь, шагал недавний Женькин знакомый — лесник! Вот подошел, улыбнулся:

— Гляжу, ухайдакалась!

— Ой, Ян Викторович! А вы как здесь?

— Так все начальство! — Лесник развел руками. — Велело заглянуть на старый кордон, в лагерь. С ребятами беседу провести, да и вообще — оказывать всяческое содействие. Вот и иду. Хотя дел полно…

Ян Викторович провел ребром ладони по горлу и неожиданно подмигнул:

— Ну, что? Давай-ка твои котомочки на мою савраску!

— Ой…

— А, не вытащить? Так это мы сейчас…

Одним движением вытащив рюкзак из грязи, лесник ловко привязал его к седлу, туда же примастырил и другой рюкзачок, поменьше. Потом глянул на Женьку, подавив усмешку:

— Мы с тобой, Женя, вот как сделаем. Ты савраску под уздцы поведешь, а я твой аппарат покачу. Чай, не легкий?

— Почти сто килограмм.

— Я и говорю. Лошадь-то не забоишься?

— Не, Ян Викторович! У нас когда-то корова была…

Вот в таком вот виде они и вышли на старый кордон: впереди — лесник Ян Викторович Эрвель с мотороллером «Вятка», за ним — злая, грязная и мокрая Женька, ведущая за уздечку навьюченную рюкзаками савраску.

— Ну, вот и добрались, — обернувшись, улыбнулся Ян Викторович. — Забыл сказать, уж прости старика. Ты же аппарат свой можешь у гати, в лесу, оставлять. Городские здесь не ходят, а свои… Тут у нас народ такой — им чужого не надо!

— Им-то не надо, — вздохнув, Женька вытерла лоб мокрым рукавом. — А медведь?

Между тем от вытянутого одноэтажного здания кордона навстречу гостям уже бежали ребята и взрослые.

— Ха! Колесникова! Ты прямо как кикимора болотная!

— Я тоже рада тебя видеть… Света.

Вот кого Женька никак не ожидала здесь встретить, так это Светку Кротову! На год постарше, эта наглая девица знала себе цену! Высокая, рыжая, с большой упругой грудью, вполне симпатичная, однако из тех, кто от скромности не умрет: Светка когда-то соперничала с Женькиной подружкой Катей в любовных делах, да так, что дело дошло до драки! Правда, потом помирились, почти подружились даже… Но как Кротова оказалась на станции? Неужели воспитателем?

— А я поваром здесь!

Ах, вон оно что! Тогда понятно…

Светка вела себя как всегда, да и одета была так же — рыжие космы, закатанные до колен треники и клетчатая «ковбойская» рубаха, залихватски завязанная узлом на загорелом животе.

Повариха… надо же!

— Ой, Женя! Здравствуй!

Юннаты все были знакомые. Да и взрослые. Ребятня с любопытством обступила савраску и «Вятку». Осматривали, гладили… Лошадь — по шее, а мотороллер — по рулю и сиденью.

— Ух ты! Это ж «Веспа»!

— Сам ты «Веспа»! «Вятка» сто пятьдесят. Старая модель.

— И что? Зато красивая!

— Ну, давай, проходи. Я тебе комнату твою покажу. А там вот, видишь, будочка — душ! Вода в бочке нагрелась.

Вообще, Кротова была девкой не злой. А душ… душ сейчас кстати!

— Так, парни! Давайте рюкзаки в комнату. Ой, Жень! А мопед — твой, что ли?

— Мой. Не мопед, а мотороллер.

— Скажи-ка! Здорово. На танцы будем ездить, ага! Ну, что столпились-то? Дайте девчонке помыться!

— Ян Викторович! А вы к нам? — подойдя к леснику, поинтересовалась строгая с виду шатенка лет тридцати пяти, с модным шиньоном на голове и в сером летнем платье — учительница химии Анна Сергеевна Розова. Именно ее назначили начальницей станции юннатов вместо уехавшей Юленьки.

Кроме того, еще была блондинка с короткой стрижкой — Елена Ивановна, преподававшая биологию с географией, и пухленькая шатенка лет тридцати с прической в «мелкий бес», в светлом летнем платье и босоножках поверх белых носочков — школьная старшая пионервожатая Тая. Собственно, на этом весь педагогический состав летней станции юннатов и заканчивался. Ну, еще Женька.

Тая с Анной Сергеевной занимали крайнюю комнату в левом крыле здания, в правом точно такую же — Светка Кротова… и Женя. Еще имелся «рабочий кабинет» и небольшой зал — «пионерская», куда как раз и проводили лесника, заодно согнав и ребят.

Из ребят — а было их четырнадцать человек — тоже почти все оказались знакомыми. Естественно, кроме совсем уж мелочи — их Женька почти не знала.

Смуглая, с косичками, восьмиклассница Снеткова Марина по прозвищу Стрекоза, ее подружка, высокая светленькая Тимофеева Вера… из мальчишек — семиклассники Гошка Горский и почти что отличник Коля Ващенков, сын докторши Валентины Кирилловны, вот уже год как заведующей кустовой больницей. Коля даже здесь, в лагере, был в белой, с короткими рукавами, рубашке, черных коротких штанишках. Под мышкой — книжка в красной обложке — сборник «Фантастика-66»! Ничего себе! Не хухры-мухры!

Женька даже обернулась:

— Коля, книжку дашь почитать?

— Конечно! Там такая повесть есть — «Сумерки на планете Бюр»! Интересная…

— Ващенков! Ты почему еще не в пионерской? — выглянула из дверей пионервожатая Тая.

— Да иду я, иду, — заторопился парнишка.

Приняв душ, Женька переоделась в любезно предоставленную Кротовой рубаху — свое-то все вымокло — и, усевшись на койку, принялась перебирать вещи. Хорошо, хоть пластинки да учебники не пострадали! А одежда — ничего, высохнет… Тем более промокло-то далеко не все. Вот купальник, белье — все сухое, юбка — чуть-чуть мокрая… А вот синее платьице хорошо бы застирать, и как можно быстрее. Тем более Кротова пообещала нагреть воды… В душе-то, откровенно говоря, холодноватая.

Сквозь приоткрытую дверь донесся ребячий хохот и веселый голос лесника. Интересно, значит, рассказывает Ян Викторович, коли так смеются! Наверное, про медведей… А про мотороллер — это, наверное, мысль. Оставить у гати — можно и в деревню ездить, а то ведь через болото таскать намучаешься.

Положив учебники и мелкие вещи в тумбочку, Женя подошла к шкафу. Старый, рассохшийся от времени, с облупившейся серо-голубой краской, этот предмет мебели, видно, находился здесь с момента основания кордона. Ну, хоть такой… Есть куда одежку сложить. Правда, вместо вешалок — гвозди…

Да и тесновато в комнатенке, честно-то говоря. Еще и раскладушку вместили у самого окна. Это — для Лиины, как успела сообщить Кротова. Студентов из Тартуского университета на станции ждали, знали уже, что прибудут трое: одна девушка — Лиина, и двое парней — Тынис и какой-то Иван Никаноров. Лиину и Тыниса многие знали со времен прошлой экспедиции, а вот Никанорова — нет. Лиину брали к себе Светка с Женей, ребята же должны были жить в поставленной прямо во дворе палатке. Еще должен был приехать из Ленинграда какой-то аспирант-биолог. Его решили поселить в кабинете. Хотя можно было бы и в палатку, к ребятам, но… аспирант все-таки.

Над Светкиной тумбочкой висело небольшое зеркало с отбитым краем. Глянув на себя, Женька поправила прическу и, немного подумав, сменила великоватую рубаху на узенькие синие штаны и голубую футболку с короткими рукавами.

Она еще не успела натянуть футболку, как кто-то постучал по дверному косяку.

— Ой! — испуганно обернулась Женька.

В дверях стоял незнакомый мужик лет сорока: тощий, небритый, в сандалиях на босу ногу, в синих отвисших трениках и распахнутой на впалой груди армейской рубахе. Короткая — почти под ноль — стрижка, мосластое, по-лошадиному вытянутое лицо, оттопыренные уши. Узкие глаза прищурены, на тонких губах какая-то презрительно-вызывающая ухмылка. В правой руке, между пальцев — дымящаяся папироса… Это еще что за тип?

— Тебе, что ли, вода горячая нужна? — хмыкнув, осведомился незнакомец.

Женька поежилась:

— Ну… мне.

— Так иди! Там, во дворе — летняя кухня. Я малый лагун вскипятил. Холодная — в ванне.

— Спасибо, — поблагодарила Женька.

— Всегда пожалуйста! — Лопоухий глумливо поклонился. — Меня, между прочим, Трофим зовут. Трофим Гольцов. Я тут по хозяйству.

— Понятно. Я — Женя. Разрешите пройти?

— Ах да — пожалте!

Гольцов отошел, пропуская Женьку… и даже отвесил комплимент:

— А ты ничего девчонка, красивенькая. Правда, тощая больно. Ну да ничего — откормим!

Сказал и тут же заржал — громко, словно лошадь.

Вечером устроили танцы. Говоров не обманул, электричество на старом кордоне было, бросили от старой просеки фазу. Танцевали прямо на улице, выставив в окно переносную «Юность».

Плясали под «Ча-ча-ча» и оркестр Франка Пурселя — Женька не зря привезла пластинки.

Потом Тая поставила какой-то вальс. Снеткова Марина, «Стрекоза», пригласила Колю Ващенкова. И правильно — сам бы он ни за что не осмелился! Вышла еще одна пара… Потом был быстрый танец под Рея Конниффа…

А потом… потом…

— Летку-еньку давай! — послышался вдруг чей-то самоуверенный голос.

Трофим Гольцов!

Этому-то что на детских танцах надо?

Опасливо покосившись на Кротову, Гольцов сразу же подошел к Женьке и глумливо поклонился:

— Разрешите вас пригласить?

От разошедшегося мужичка ощутимо пахло спиртным.

Да он пьяный, что ли?

Девушка отрицательно дернула шеей:

— Нет!

— Нет, пойде-ошь…

Грубо схватив Женьку за руку, Гольцов обнял ее и попытался облапать. Но тут же поучил звонкую пощечину!

— Так его, гада! Так! — подойдя заценила Светка. — А ну-ка, Голец, вали отсюда, проспись. Вали, говорю! Ты меня знаешь…

— Да что ж я не человек, что ли? Правов не имею? — Гольцов обиженно вскинулся, но тут же сник — похоже, уже нарывался на Кротову и больше подобного не хотел.

— Да ухожу, ухожу… Что мне… уж и не расслабиться…

— Ушел, черт худой, — хмыкнула Светка. — Ты, Жень, если будет приставать — сразу мне. Или стегани тряпкой! Он трус — уберется живо.

Гольцов больше не доставал. Но вечер был безнадежно испорчен. Эх, жизнь! Скорей бы эстонцы приехали, что ли…

Утром Гольцов извинялся. Приложил руку к груди и даже пытался встать на колени.

— Ну, бес же попутал от такой красоты!

Были ли те извинения искренними? Скорее всего, нет. Однако Женька простила — куда денешься, не настаивать же на увольнении? Тем более Гольцов и впрямь оказался трусоват. Между прочим, взрослый мужик! А ума, как у малолетки, — одни понты.

* * *

Через день Максим приехал в Озерск первым автобусом — старым тупоносым «ЗиС-155», отдав за билет один рубль пять копеек. Подзадержался, и не только из-за Верки — заглянул все же на комбинат, справился о вакансиях.

Пока ехал — не спал, все думал о Вере. Вот ведь, надо же так… Может, и самому в Тянск переехать, поступить на металлургический? Водители там нужны. А можно еще — в Ленсвязь, ремонтником. Все можно. И Вера — девчонка хоть куда. Красивая, без детей, и очень-очень взрослая…

Домашние встретили с радостью! Ну, еще бы! Мать и сестра еще не успели уйти на работу.

— Макси-имушка, сынок! Сейчас, сейчас… я с работы отпрошусь… Вечером гостей позовем… как люди…

— Мам, я тоже отпрошусь — помогу тебе готовить! Прям сейчас и побегу. Макс, а ты поспи пока… Ой! Как же я рада!

— Я тоже рад, сестренка! Какая ты взрослая стала… А я вам подарки привез! Сейчас распакую…

Открыв коричневый фибровый чемоданчик с блестящими никелированными уголками, он вытащил оттуда свертки…

— Это тебе, мам! Бусы!

— Ой, какие… Наверное, дорого…

— Не дороже денег! А это, Катька, тебе…

— Ой! Туфли! На шпильках!

Девушка быстро надела туфли.

— Ой… и с размером угадал — впору.

— Максим… а деньги-то? — нахмурилась мать.

— Обменял. Часы вы мне как-то присылали, помните?

— Ой, Макс…

— А это… — Максим вытащил небольшую пластинку в глянцевой обертке. — Это — Женьке. «Битлы»!

— А Женечка у нас нынче в экспедиции, — сообщила Катя. — Мы ведь тебя позавчера встречали. А потом ее Говоров того — сагитировал… Вот и умчалась на своей «Вятке».

— На чем умчалась?

— Мотороллер ей отец подарил! Ты чего задержался-то?

— Так… дела были… Мам, в Тянске на металлургическом должны места быть.

— Да подожди ты про работу, сынок! Кать, ты вот что… Ты возьми деньги, зайди там в магазин, купи… ой, даже не знаю, что и купить-то.

— Мать! Я сам в магазин схожу — прогуляюсь. Говорите только — что надо? Значит, Женька в экспедиции?

— Да-да, у черта на куличках — на станции юннатов. В Лерничах, что ли… Ладно, побегу я на работу, может, и там что куплю — не откажут.

Веру Ивановну Мезенцеву, матушку Макса и Кати, стройную, еще не утратившую обаяния и красоты женщину, на работе уважали, да и соседи любили за легкость в общении и надежный характер: сказала — сделала. Да и нелегко ей в жизни пришлось — двоих ребят одна, без отца растила — война, супруг от ран умер.

— Ну, побежала…

— Мам, и я тоже…

Проводив своих, Максим заглянул в сарай — место своего подросткового обитания. Как будто ничего не изменилось, словно бы и не было этих трех лет! Койка, старый верстак, радиодетали… Фотоувеличитель с ванночками и фонарем. Бачок для проявки пленок.

Вот здесь когда-то… Да что там — когда-то? Вся жизнь прошла… все детство.

Он уселся на старый табурет, чувствуя, как запершило в горле. Вдруг вспомнилась Лидия Борисовна, Лида… Обворожительно красивая учительница французского языка, практикантка, в которую был влюблен. И которую потом убили… Как вспомнишь — жуть! Лучше не вспоминать. И все же — Лидия, Лида… И как они с Женькой тогда… А потом Женька писала длинные письма, похоже, была влюблена… Хотя почему была? Верно, и сейчас… Хорошая красивая девочка — Женька.

Вечером посидели. Пришли соседи — Потаповы, Андреевы, Цветковы, еще несколько человек от Веры Ивановны, с работы. Супруги Колесниковы тоже заглянули, правда, ненадолго. Жаль, Женьки не было. Зато пришел участковый, старший лейтенант милиции Дорожкин или просто — Игорь. Парню недавно стукнуло двадцать пять, вот уже два года он ухаживал за младшей сестрой Максима Катериной, ухаживал небезуспешно — дело шло к свадьбе. Собственно, Катя-то его и притащила…

— Да не стесняйся ты, Игорь! Входи…

— Сейчас… вот разуюсь… Вера Ивановна, здрасте.

— Да не надо разуваться, входите, садитесь, вон…

— О, какие люди! — увидав участкового, оживились гости. — Игорь Яковлевич! Товарищ старший лейтенант! Ну, как там наша доблестная милиция поживает?

— Ничего, живем. Боремся, так сказать.

Поправив светлую, лезущую прямо в глаза челку, участковый уселся за стол. Катерина бросилась помогать матери.

— Вот, вареники, капуста… Кушайте, дорогие гости, угощайтесь. Мужчинам — беленькой!

— Не-не, Катя, мне красного, — запротестовал Александр Федорович, — Завтра на работу, за руль.

— Всем на работу! Всем за руль…

— Да сами-то садитесь уж, хватит бегать!

Виновник торжества сержант советской армии Максим Мезенцев смущенно сидел во главе стола и не знал, куда деть руки. Выпили бы уж скорее! А там…

— Вера! Катя! Садитесь же!

— Сейчас, вот хлеба порежем.

— Да успеете с хлебом… — на правах самого старшего слово взял сосед Ефим Палыч Потапов. Колхозный бригадир — осанистый плотный мужчина с вислыми усами и большими залысинами.

— Ну, что сказать, Максим… — Дождавшись тишины, Ефим Палыч поднялся с места. — Отслужил ты, все мы знаем, честно и достойно. Теперь вот вернулся. Удачи тебе и… найти свою судьбу!

Сказав так, Потапов искоса глянул на сидевшего рядом сына Юрия с супругой Раисой — белесой красоткой, продавщицей универмага райпо. Тут же сидела и дородная супружница Ефима Палыча, Светлана Тихоновна, и дочь Нюра — смешливая, склонная к полноте блондиночка с большой грудью… и вообще — все при всем.

— За тебя, Максим!

Все разом чокнулись, выпили, потянулись к закускам. Хлопотливая Вера Ивановна вновь убежала на кухню.

И вновь ее усадили.

— Выпьем за мать!

Пошла беседа. Немного порасспрашивали Максима про Венгрию, потом долго ругали израильских милитаристов, греческих «черных полковников», американцев — за войну во Вьетнаме и Китай — вообще за все. Обсудили полет на Венеру советского космического аппарата и вполне искренне, от души, похвалили Политбюро и лично Леонида Ильича Брежнева — за пятидневку.

Пятидневная рабочая неделя (вместо шести) была введена Указом Президиума Верховного Совета СССР еще в марте.

— Да, мужики… Пятидневка — это вам не шесть ишачить! По хозяйству хоть управляться есть время!

— Ой… как-то по-кулацки вы рассуждаете, дядя Ефим!

— О! Нашли кулака, ага, здрасте! А кто на Доске почета висит?

— Да ладно, дядя Ефим, не обижайся.

— Молодец Леонид Ильич — что тут скажешь?

— За Ильича!

— За Ильича, братцы!

Потом включили старенькую радиолу.

Оранжевое небо, оранжевое море,

оранжевая зелень, оранжевый верблюд!

Молодежь принялась танцевать. Нюшка Потапова сразу же утащила Макса, прижалась объемистой грудью. Мужчины вышли на крыльцо — покурить. Дорожкин — тоже, хотя давно уже пытался бросить и даже вполне успешно бросал. Месяца на два, а потом опять начинал — работа-то нервная!

Вот и сейчас, уселся вместе со всеми на лавочке, у веранды, достал серовато-голубую пачку «Прибоя» за двенадцать копеек — нарочно такие купил, чтобы не сильно курить тянуло.

— Тю-у, Игорь! — покачав головой, протянул Юрка Потапов — высокий красивый парень с зачесанной назад челкой. — Экономишь, что ли?

— Бросаю!

— Ну, пока не бросил, на-ко, угостись! — Юрий протянул участковому пачку «Казбека» с черным всадником на фоне голубоватых гор. «Казбек» считался престижным.

— Табак тут такой же, как у «Герцеговины Флор», — похвастал Потапов. — А их сам Сталин курил.

Дорожкин махнул рукой:

— Да уж прям «Герцеговина»!

Однако от предложенного курева не отказался, задымил… Тут и дядя Ефим вышел.

— Угощайся, батя!

— Не-е, у меня свои — «Друг»!

— Шикарно живете!

— У дедушки за печкою компания сидит, — донесся из окна приятный баритон певца Владимира Макарова. — И распевает песенки, усами шевелит!

— Ну, вы что сидите-то? — выглянула в окно Катерина. — Закурились совсем! Идите танцевать!

Сама же, между прочим, выбежала на веранду, придержала Дорожкина за рукав:

— Игорь! Надеюсь, ты в эту субботу не дежуришь?

— Я в среду по графику. А потом — в понедельник. А что? — Милиционер подозрительно покосился на возлюбленную, вполне осознавая, что разговор этот хитрая девушка затеяла не просто так.

— Ага. — Зябко поежившись, Катя повела плечом. — Свозил бы нас с Максом в Лерничи, к Женьке…

— Хо! В Лерничи! — хохотнул участковый. — Триста верст киселя хлебать!

— И вовсе не триста! Да по хорошей дороге…

— Это в Лерничи-то — хорошая? — Дорожкин покачал головой. — Замаешься пыль глотать! Да и как я вас повезу — втроем на моем «Восходе»?

— У тебя же служебный «Урал» есть. Новенький… — не отставала Катерина. — В палатке б с тобой поночевали. Представь только — ночь, тишина… соловьи поют. И мы с тобой — вдвоем… — Катерина положила руку участковому на плечо и томно заглянула в глаза: — А, Игорь?

Ну, против такого взгляда — да кто бы устоял? Кто-то бы и устоял, да только не Дорожкин!

— Ну-у… вообще-то мне там подучетный элемент проверить надо, — сам себя уговаривал старлей. — Давно уж не проверял.

— Вот! Заодно и проверишь. А потом мы с тобой… Заодно рыбы можно поудить.

— Ладно! Так и быть — уговорила.

Недолго и уговаривался!

— Ой, спасибочки, Игорек! Какой ты у меня молодец! Пойдем скорей танцевать, ну же!

Катя распахнула дверь… А там снова пел Владимир Макаров:

Поужинали дружно и ложатся на бочок

Четыре неразлучных таракана и сверчок!