Суворовец

Андрей Посняков, 2022

1773 год, русско-турецкая война. Гремят орудия, бьют барабаны! Солдаты, суворовские чудо-богатыри, идут в штыковую атаку. Вот и пала турецкая крепость, над бастионами развевается российское победное знамя… Однако враг все еще силен, хитер и опасен, турецкие шпионы – везде. Их нужно найти и обезвредить, нужно – еще вчера. Командующий, генерал-майор Александр Васильевич Суворов, поручает это непростое задание капралу (а затем уже и поручику) Алексею Ляшину, уже зарекомендовавшему себя в подобных делах. И никто, ни одна живая душа, не знает, что Алексей – наш современник, угодивший в прошлое не по своей воле, а… Вот этот вопрос ему тоже нужно прояснить! Чтобы когда-нибудь попытаться вернуться.

© Андрей Посняков, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава 1

Май 1773 г. Нижнее течение Дуная

Медная луна, повисшая в черном небе, заливала призрачным светом степь и покрытые колючими зарослями кручи, серебрилась в реке смутной дрожащей дорожкою, играла в волнах на плесе. Пахло горькой полынью, перебивавшей запахи всех прочих трав и сладкий аромат цветущих яблонь. Тихо было кругом, однако же тишина вовсе не казалась мертвой. Щебетали в кустах мелкие пичуги, невдалеке, на плесе, всплеснула крупная рыба, а вот забила крылами какая-то ночная птица. Где-то запели цикады, хотя еще был не сезон — всего-то начало мая — и тем не менее вот…

— Ишь, как выводят-то! — любовно погладив засунутый за ремень трофейный турецкий ятаган, восхищенно промолвил Прохор. Ятаган этот Прохор добыл совсем недавно, во время лихой стычки с отрядом сипахов. Сипахи, конечно, не янычары, но тоже — вояки лихие, не то что всякий там местный нанятый сброд — левенды.

— Чи-ки-чи, чи-ки-чи… — сложив губы в трубочку, парень попытался изобразить цикад… Получилось не очень удачно, да еще и старый солдат Никодим Иваныч ткнул Прохора в бок. Не сильно, но весьма чувствительно, да шепнул:

— Тихо ты, скаженный! Тсс…

Никодим Иваныч приложил палец к губам и неожиданно хмыкнул:

— Все клинок свой таскаешь? От того турка, что на штык взял?

— От него-о, — шмыгнув носом, довольно кивнул молодой. — А что? Пущай не по уставу — так ведь хороша саблюка, острая, как бритва.

— Не саблюка это, а нож-переросток, — неожиданно прозвучал позади чей-то голос. Молодой, уверенный в себе и слегка такой… командирский…

— Господин капрал!

Резко обернувшись, Прохор вытянулся и выпятил грудь, увидев свое непосредственное начальство, как здесь, в карауле, так и по службе вообще.

Никодим Иваныч грудь не выпятил — ветеранам эдак-то «гнуться» не положено — однако улыбнулся: капрала в карауле уважали.

Еще бы не уважать, парень-то из своих, из служивых, и в унтер-офицеры выбился совсем недавно, и не по подхалимству угодническому, а по отваге своей и уму. Выбился… Только не всем это нравилось, были завистники, были…

— Здоров будь, Алексей Василич, — протянув руку, уважительно приветствовал командира старый солдат. — Почитай, с вечера с тобой не виделись… а скоро и утро уже.

— Скоро… Как тут у вас, Никодим Иванович? Спокойно все? — капрал — высокий статный молодец с серо-стальным взглядом, поздоровался, поименовав Никодима по отчеству, с «вичем», что нижним чинам уж никак не полагалось.

— Да здесь-то спокойно, — старый служака довольно подкрутил усы. — А к реке мы и не спускались. Ты же сказал — тебя дожидаться.

— Вот, дождались, — улыбнулся Алексей Васильевич, Алексей Васильевич Ляшин, или просто — Алексей, как его все и звали. — Ну, идемте теперь, глянем — что тут да как…

* * *

В карауле капрал не употреблял уставных фраз, говорил по-простому. Да и вообще, на войне много делалось не по уставу. Вот и вчерашним вечером Алексей не заставлял своих пудрить букли да заплетать косы, как по уставу, по форме положено. Ночной караул — не парад, не строевой смотр. Там другое нужно, не букли… Да и у самого-то капрала выбивалась из-под треуголки русая прядь — тоже не напудрился, мукой не обсыпал.

Пошли. Прямо через кусты — к речке, вернее сказать — к протоке. Тихо, ловко так — ни один сучок не хрустнул, ни одна веточка. Даже высокая, по колено, трава — и та, казалось, не шелохнулась. Что и говорить — опыт. Такой опыт, который обычно только с кровью приходит.

Спустившись почти к самой воде, караульные затаились в кустах, прислушались… Тихо…

Чу! Что-то прошуршало вдруг в камышах.

— Крыса водяная, — шепнул Никодим Иваныч. — Тут их страсть как много.

Минут пять все слушали ночь, сидели недвижно. Потом завозился Прохор, поправлял свой трофей…

— Смотри, осторожнее с ятаганом, — Алексей покачал головой. — Пальцы порежешь запросто. С ним и не все сипахи-то могут управиться, а уж левенды…

— Ни-чо, господин капрал. Управлюсь как-нибудь.

Близился рассвет. Поблекла, посмурнела луна, стали бледными звезды, а на востоке, за широкой лентой реки, потихоньку занималась заря.

— Может, и не придут турки-то, — тихо протянул молодой.

Никодим Иваныч усмехнулся в усы и сплюнул:

— Не-е, Проша, придут. А уж коли придут — так как раз сейчас. Самое время!

— Сон сейчас самый крепкий, — пояснил для молодого капрал. — Пока темно еще… Но и рассвет близок. А посветлу легче уйти.

Снова что-то шумнуло в камышах. Где-то совсем рядом дружно закрякали утки.

— Тсс!

Алексей напряженно прислушался. Покусал губу, обернулся к ветерану:

— Никодим Иваныч… слышал?

— Вроде как железяка звякнула.

— Да не! — жарко зашептал Прохор. — Рыба плеснула… так было уже.

— Рыба… да не рыба… — старый солдат вытянул шею. — Слышите? Вот снова… Как будто ведром воду зачерпнули… или котелком.

Над рекой уже начинал клубиться туман, как бывает перед погожим днем — а дни нынче стояли жаркие. Непонятный звук доносился с той стороны протоки… кто там мог быть? Да и был ли? Вполне могло и показаться, да. Может, и вправду рыба.

Караульные затихли — по воде-то звуки разносятся далеко и быстро. Тем более ночью, да еще под утро. Слушали напряженно, Проша аж рот открыл от усердия.

Вот снова!

— Может, это водоносы — сакка?

— С чего бы им ночью-то?

— Весла это, робяты! — сплюнув, Никодим Иваныч пригладил усы. — Гребет кто-то!

— И гребет осторожно, — сиплым шепотом протянул капрал. — Чтоб никто не услышал… Ну что, парни? Дождались!

Азартно потерев руки, Алексей хлопнул Прохора по плечу:

— Давай-ка живенько пробегись по всем нашим. Чтоб были готовы… Как договаривались, ага.

— С ружьями, господин капрал?

— С ружьями, ага! Сказал же — как договаривались. Помните — начинать по моему выстрелу.

Ловкая фигура молодого солдата тут же скрылась во тьме — только фалды кафтана мелькнули. Хмыкнув, Алексей вытащил из-за пояса пистолет. Трофейный, турецкий, изукрашенный серебряной арабской вязью. Пистолетами в те времена пользовались многие — особенно в коннице. Куда уж удобнее, чем даже укороченное ружье — карабин. Однако, как и ружье, перезаряжать все же долго — потому и использовались пистолеты обычно парой, парой и покупались, и очень даже прилично стоили. Капралу пистоль достался в бою — один, без пары. Уж как вышло.

— Ага-а! Вот они, субчики!

В дрожащем свете луны вдруг поднялись от реки такие же призрачные неслышные тени. В тюрбанах, в широких коротких штанах, в удобных для боя камзолах-субунах. Турки! Дюжины две. С саблями наголо! У многих — пистолеты и короткие ружья.

— Явились, субчики! Явились… — взводя курок, негромко промолвил капрал.

* * *

Светало. На небольшой полянке рядом с протокою — всего ничего идти — мирно махали хвостами стреноженные кони. Здесь же стояли походные армейские палатки — три штуки — и один небольшой шатер с узорчатым пологом. Сразу за палатками виднелось с десяток телег и две арбы на больших тонких колесах. И телеги, и арбы были заботливо укрыты рогожками — видать, ценный груз. Обоз! Что там? Провиант? Боеприпасы? Оружие? Да, именно так. Может даже всего понемногу. Такой — пусть даже и небольшой — обоз и охранялся солидно: пятеро часовых на ночь выставлено. Двое сейчас грелись у небольшого костерка, трое маячили за телегами. Хорошо так все, благостно. Светлеет на востоке небо. Хмурится, бледнеет луна. И тихо кругом — лишь пичуги в кустах, да потрескивает в костре хворост.

Тишину турки не нарушали. Лишь так, чуть-чуть. Только вдруг — почти разом — просвистели в воздухе стрелы. Впились в часовых — тоже почти что разом, и не одна — а сразу несколько.

И тотчас же прозвучал гортанный крик турецкого командира — эфенди. Нападавшие разом бросились к палаткам, к шатру — грянули выстрелы, взрезали ткань шатра острые турецкие сабли…

— Алла и-иль Алла-а-а!

Жарко засвистели пули. И стрелы… И нож кто-то из нападавших метнул…

Только вот…

Часовые-то что-то не падали!

Как сидели у костра, так и сидели — со впившимися стрелами. Да и те, что за телегами…

Ва, Аллах! Что же это такое-то? Это не люди, что ли? Их убили, а они… Кто это — это живые покойники, пьющие кровь мертвецы?

Да нет, не мертвецы — чучела!

Чучела, набитые сеном. Таких обычно ставят на полях — отпугивать птиц. Да и палатки и шатер — пусты!

Засада! Вай, шайтан… Засада, ага!

Турки поняли это слишком поздно…

Грянул пистолетный выстрел…

И тут же — ружейный залп!

Встали, всколыхнулись над густою травой черные солдатские треуголки. Грозно блеснули штыки… Разорвали округу выстрелы — вырвалось из ружей грозное пламя, и кислый пороховой дым вмиг окутал поляну.

Пятнадцать ружей — залпом. Почти в упор, разом…

В десятке обычно случается больше десяти солдат. Капрал еще. Еще вот мальчишки — барабанщики да кантонист — напросились. Тоже с фузеями-ружьями. Барабанщики — с трофейными, тяжеленными, старой французской системы. С таким ружьем не просто управиться. Но старались ребята. Да и расстояние-то — тьфу!

Наверное, турки все же были наемниками — левендами, но хорошо обученными, умелыми. Иных в этот рейд и не взяли бы. Всего около двух десятков, да…

Большую часть сразил первый же залп. Кто-то упал убитым, кого-то ранили…

Перезаряжать ружья уже было некогда. Да и дым…

— А ну, братушки! — возникший из порохового дыма капрал, бросив разряженный пистолет, выхватил из ножен трофейную турецкую саблю. В рукопашном бою уж куда лучше, чем хиленькая офицерская шпага.

— Пуля — дура, штык — молодец! В атаку, братцы!

Вырвалось из глоток неистовое «ура», пусть не такое уж и громовое, но это уже было не важно. Пуля — дура, штык — молодец… Молодцы в зеленых мундирах бросились в штыковую…

— А ну — коли! Раз-два…

— Р-раз!

— Алла-и-и-и!

Турки бились отчаянно, словно голодные тигры. Однако нынче не им сопутствовала удача, и удача — тщательно подготовленная.

— Ур-а-а-а-а!!!

Штык врагу в брюхо! Получа-а-ай! Увернулся? Саблей отбил? А вот попробуй-ка приклада! Н-на!

* * *

После такой атаки обычно наемники бежали или сдавались в плен. Тем более провинциальные капылы. Разбежались и эти. Кто смог, кому повезло. Кому повезло не очень — сдавались в плен. Все, кроме одного — молодого усача-командира — эфенди. О, этот горячий парень вовсе не собирался сдаваться, нет! Ухмылялся, гордо сверкая очами — синими, как весеннее небо. Крепкие башмаки с модными французскими пряжками, синие чулки, короткие широкие штаны, как у янычар. Темно-красный, шитый золоченой нитью камзол, черный кожаный пояс с бляхами. Тюрбан, видно, сбило пулей — рассыпались по плечам черные кудри. Этакий турецкий д’Артаньян! Щеголь, привыкший убивать.

Тяжелый, жаждущий крови клинок покачивался в руках, словно готовая к броску кобра.

— Эй, эфенди! Сдавайся! — крикнул Никодим Иваныч.

О, не на того напал! Скосив глаза, турок лишь презрительно скривился — вот еще, разговаривать с нижним чином.

Плюнул, выругался по-своему, по-турецки, и по-русски спросил:

— Где ваш командир? Если не трус… Давай!

Выкрикнул и махнул саблей. Уже почти совсем рассвело, над протокою и дальше, над Дунаем-рекой, клубились тающие клочья тумана.

Что ж… раз уж требует командира… Негоже праздновать труса, негоже!

— Ну, я командир, — сбросив кафтан, Алексей поудобней перехватил саблю.

Турок церемонно поклонился:

— Я — Мустафа Эльчин-эфенди, левенды лейтенант. А вы кто?

— Капрал Ляшин, унтер-офицер…

— Всего лишь унтер? — скривился «д’Артаньян». — Ну что ж… Это вы задумали засаду?

— Да.

— Весьма неплохо. Что ж… Приступим… Апп!

Со звоном скрестились клинки… Заскрежетали… Турок ухмыльнулся — он явно был хорошим бойцом, «опытным бретером», как сказали бы в дворянских кругах. И этот «опытный бретер» почуял добычу! Соперник вдруг показался ему слабым. Да не показался — так оно и было. Не так уж и виртуозно Алексей Васильевич Ляшин владел клинком. Нет, для боя хватало… но для такой вот дуэли с разными изящными выпадами… хотя сабля — оружие не изящное, но все-таки…

Турок вновь произвел выпад, разрезав сопернику правый рукав… Потом — тут же — левый… Играл, словно кошка с мышью!

Выпад… Отбивка… Рубящий модный удар!

Отбив! Контратака…

Надо было срочно что-то придумать…

Алексей придумал…

Улучив момент, просто упал. Упал в смятую траву, раскинув руки и выпустив саблю… Турок тут же подскочил, замахнулся…

Однако Ляшин ведь не зря падал…

Ловкая подсечка!

И вот уже соперник — в траве!

Вскочить — и кулаком ему в челюсть — оп! И еще раз»! И еще… еще… еще…

— Ну, ну, Лексей Василич, уймись! И так басурмана изгваздал в кровь…

— А…

Отмахнувшись, капрал поднялся на ноги. Кто-то заботливо накинул ему на плечи кафтан, темно-зеленый, с красными фалдами и витым шнуром Астраханского полка на погоне.

— Этого — к остальным пленным, — взглянув на поверженного «д’Артаньяна», распорядился Ляшин.

Никодим Иваныч довольно кивнул:

— Сделаем! Эй, Прошка… Пойдем-ка, Алексей Василич, к костерку… О-от… попей вот чайку, да… А мы тут пока осмотримся, сладим…

— Там же лодки!

— Да побросали их басурмане — трофей. Ты пей, пей, Василич… О-от… — Никодим Иваныч уселся рядом и раскурил трубку. — Ты вот что… Другой раз с чертями этими рубиться не лезь. Просто возьми, да пристрели черта. Ну, сам не хочешь — мне мигни. Мы-то из крепостных, из крестьян, всякому политесу не обучены. Оп — и разом.

— Мигну, Иваныч! В следующий раз обязательно мигну.

— От и ладненько. А в морду ты басурману славно приложил, одобряю!

* * *

— А ну, давай, давай, Леша, рассказывай! Да не журись — победителей не судят, а мертвые сраму не имут!

Новый командир Астраханского полка, недавно прибывший генерал-майор от инфатерии Александр Васильевич Суворов, выйдя из походного шатра, похлопал дожидавшегося капрала по плечу. Ухмыльнувшись, уселся на вынесенное суровым денщиком креслице, вытянул ноги к костру. Невысокого роста, узкоплечий, всегда улыбчивый и веселый, новый командир солдатам и офицерам нравился. Генерал-майор любил шутку, не брезговал простой солдатскою кашей, а пуще того — все делал для того, чтобы солдаты знали, как действовать в бою. Лично учил, рассказывал, а то и показать мог. Ну, конечно, любил почудить, не без этого — то поутру поет петухом, кукарекает, то прямо ночью сиганет в речку — купаться, а то переоденется в солдатский мундир да прикинется рядовым служакою, особенно когда кто-то его ищет по какому-нибудь начальственно-важному делу. Совсем вот недавно так попался один вестовой, посланец самого главнокомандующего, фельдмаршала Петра Румянцева. Суворов как раз прикинулся простым солдатиком, переоделся, а тут и вестовой! Где, говорит, господин генерал-майор? А генерал-майор ему: «А пес его знает! Может, валяется где-то пьяный, а может, кукарекает петухом, бог весть!» Осерчал вестовой — ты как, мол, посмел, сучий потрох, так вот о командире своем отзываться? Вот ужо посейчас палкой тебя попотчую, будешь вдругорядь знать!

И впрямь едва не попотчевал — насилу убежал Александр Васильевич. Переоделся, вестового принял — а тот его и узнал, сконфузился… Суворов же лишь посмеялся, да после всех дел велел налить вестовому чарку.

Все это вихрем пронеслось в голове капрала при виде появившегося отца-командира. Оно конечно, Александр Васильевич солдатушкам заместо отца родного… однако, а вдруг опять зачудит? Не так и давно Суворов полком Астраханским командует, но почудачить успел. Говорят, он и в Финляндии так же вот… Оттуда сюда, на войну, попросился — турок колошматить. Да уж, не генерал — орел! Хотя по виду — совсем замухрышка.

Александр Васильевич явился в уже потрепанный изрядными боями полк не один, а с подмогой — отрядом егерей да с казаками. Один из этих вот казаков — здоровенный рыжебородый мужичага в синих, с красными лампасами, шароварах, заправленных в короткие юфтевые сапоги, — как раз и маячил сейчас за спиной генерал-майора. Адъютант? Да нет, скорей — ординарец. Охранник, но не денщик. Денщика Ляшин уже знал, как и личного генеральского повара. Не всегда Суворов от солдатских костров кушал — желудок не позволял, Александр Васильевич им с самого детства маялся.

Глянул командир на капрала, да вдруг подмигнул, тем самым и смутил парня окончательно.

— Ну что, герой? Говоришь, пуля — дура, штык — молодец? Ах, черт возьми, недурно сказано!

— Рад стараться, ваше превосходительство! — рявкнув, капрал вытянулся во фрунт, как и предписывал армейский устав, беззастенчиво содранный российскими воинскими деятелями с устава прусского короля Фридриха. Ну а что? Прусская армия по тому времени лучшей в мире считалась!

— Ну, ты это… не тянись! — махнув рукой, рассмеялся Суворов. — Один черт — одет не по форме. Ни буклей, ни пудры!

— Виноват, господин генерал-майор. Не успел! — Ляшин гаркнул еще громче прежнего. А пусть начальство видит — вид у него лихой и придурковатый, какой со времен царя Петра Алексеевича востребован.

— Ну, не успел так не успел… Ты вот что — сопроводи-ка меня до омутка. Там и поговорим.

Генерал-майор обернулся на казачину:

— Епифан, полотенце да халат мой захватишь… Ну и там, закусить-выпить.

Так и пошли, можно сказать — налегке. Впереди — сам Суворов в сопровождении почтительно внемлющего капрала, а уж за ними — Епифан с халатом и большой плетеной корзиной. Не простой казак Епифан — хорунжий. Так и Александр Васильевич Суворов, чай, не крестьянский сын.

— Не люблю я, Леша, всякой там свиты, — на ходу признался генерал-майор. — Вот взяли бы сейчас денщика, повара с ординарцем да прочих… Растянулись бы до самой реки с этакими-то поползнями. А нам с тобой, Леша, без лишних ушей поговорить нужно. О сегодняшней схватке ночной. Вот все обстоятельно мне и доложишь.

— Слушаюсь, ваш-превос-во!

— Да не тянись ты! Сказал ведь уже.

* * *

Солнышко давно уже вышло, сверкало в ярком голубом небе, припекало совсем по-летнему. Начало мая — а дни-то стояли жаркие. Что поделаешь — юг. Ночью еще как-то прохладно, а уж днем…

— Вот в Финляндии хорошо, — глянув на солнце, прищурился Суворов. — Почти все время — дождь да сырость одна. Как, прости, Господи, в Петербурге!

— Не любите Петербург, ваш-высокпре-во?

— Твое какое дело?

— Виноват!

— Ла-адно, расслабься.

Ранняя для матушки России весна здесь, на юге, казалась вовсе не ранней. Скорее настоящее лето со знойным солнцем, выгоревшей травой и выцветшим от пыльного жара небом. Но пока еще самый зной был впереди, природа расцветала: кругом пели жаворонки и еще какие-то птицы, тянулись в небеса пышные венчики иван-чая, вовсю цвела сирень. От одуряющего запаха южной весны можно было сойти с ума… если бы не война, если бы не турки.

Окоротить! Дать от ворот поворот. Забрать Крым, покончить с крымским ханом и его поганым работорговым ханством! Ведь и впрямь — сколько можно-то? Терпеть все эти набеги, унижения, караваны невольников. Если бы не набеги — благодатный ведь край!

— Ничего, Алексей, скоро разобьем турок! — Суворов словно бы подслушал мысли капрала. — Разобьем, городов настроим, будем хозяйство вести… Называется — экономика! Слово для тебя, конечно, незнакомое, но хорошее. Если хозяйствовать правильно. Вот у меня, к примеру, в имении… А!

Генерал-майор вдруг махнул рукой и грустно улыбнулся:

— А черт его знает, что там у меня в имении? Я то в Польше, то в Финляндии, то вот — здесь. То поляки, то шведы, то турки. Об имении и думать некогда. Да и пес-то с ним, с имением. На то управляющий есть. Нынче о России-матушке думать надо! Окромя нас, служивых, кто ее, родимую, оборонит-защитит?

— Кроме нас — некому, ваше превосходительство! — убежденно поддакнул Ляшин.

— Вот и я говорю — некому.

* * *

Купались все втроем. Генерал-майор, капрал и хорунжий. Правда, недолго — просто ухнули в омут да тут же и вылезли. Пот смыли — и ладно. Высохли быстро на солнышке, оделись, уселись на бережку. Епифан раскинул на траве скатерть, распотрошил корзину — так сказать, поляну накрыл.

— Ну, давай, Леша, по маленькой… Я-то одну чарку приму, а вам с Епифаном нынче не возбраняется. Одначе не увлекайтесь!

— Как можно, господин генерал-майор?

Выпили по чарке. Закусили салом да хлебушком — красота! Что еще надо-то? Всякие овощи да фрукты еще даже и здесь, на туретчине, не поспели. Впрочем, такая уж ли это туретчина? Болгарская ведь земля, а чуть дальше, за Дунаем-рекой — валашская. Что болгары, что валахи — братушки православные, турками заполоненные. Эх, вот их поднять бы!

Не сказать, чтоб генеральская закуска отличалась особой изысканностью или каким-то там шиком, но все основное имелось. Водка само собою — лафитничек, никакая не четверть, четверть-то уж на троих многовато, тем более Александр Васильевич много не пил, о том уже все знали. Сам не пил, но другим не мешал, подливал даже, потчевал.

Хлеб, сало, сыр с холодным отварным мясом, еще какой-то мелкий зеленый лук — уже тут наросший — да рыбка, вот и все, пожалуй. Господин генерал-майор очень даже жаловал простую пищу, чего уж там.

— Ну, давай, давай, рассказывай, — выпив, поторопил Суворов. — Значит, устроил засаду, согласно приказу. Что-нибудь еще добавил? Чего в приказе не было?

— Да все, как вы и указали, господин генерал-майор, — капрал повел плечом. — Расставил солдат в караулы, приготовил стрелков… Все, как у вас в приказе. Разве что чучел еще выставил…

Собеседник тут же заинтересовался, живенько этак переспросил:

— Ну-ка, ну-ка! Что еще за чучела?

— Ну, эти, ваш-во… Которые на полях-огородах. От птиц. А они у меня — часовых вместо.

— Типа — ротозеи, значит, — Суворов громко хохотнул и сделал знак Епифану, чтоб налил еще. — И что? Попались на это турки?

— Попались, ваше…

— Да знаю, знаю, что попались. Молодец, Алексей! Славная придумка. Знаешь, а не хватит ли тебе в капралах ходить? Пора, пора уже и расти! За один этот бой… ну, еще за один — себя проявишь — и в подпрапорщики!

— В подпрапорщики?!

— А то и сразу в сержанты! Чего уж. Так, говоришь, чучела? Ай, вот поистине славно придумано, славно… Ну, как тебе турки?

Этот вопрос Суворов задал серьезно, без всяких ухмылок-смешков. Ляшин так же серьезно и отвечал:

— Первым залпом многих поубивало. Остальные бились достойно.

— Янычары, сипахи? — уточнил командир полка.

Капрал едва сдержал презрительную улыбку:

— Наемники, ваш-бродь. Как турки говорят — левенда.

— Левенда, брат, тоже разная бывает, — взяв хлеб, Александр Васильевич аккуратно положил на него тонко нарезанный кусочек сала и, прижав сверху луком, продолжил: — Есть байраки, белюки — пешие и конные, есть драгуны-секбаны, да много кто есть. Встречаются вояки опытные, с гонором.

— Вот уж точно, ваш-высокродь! — заговорившись, Ляшин в одиночку намахнул стопку… впрочем, его тут же поддержал Епифан.

— Вот уж точно — с гонором! И вояки умелые.

— Правильно, Алексей! Умелые. Врага недооценивать нельзя. Ты, я гляжу, разведчик хоть куда — не врали. Что про артиллерию турецкую скажешь?

Хороший пошел разговор, деловой, по всему чувствовалось — Суворов спрашивал не из пустого любопытства.

— Про артиллерию ничего доброго не скажу, — потянулся к закуске капрал. — Хоть я в полку и недавно, однако с турками бился да кое-что приметить успел.

Турецкие артиллеристы звались на их манер — топчу. Большинство орудий были железными и крупных калибров.

— Такие, ваше превосходительство, попробуй-ка потаскай! Да и заряжать намаешься.

— То есть артиллерия турецкая в бою малоподвижна и скорострельностью тоже не отличается? — вполголоса уточнил командир.

Капрал улыбнулся:

— Так и есть, ваш-пр-во! Громоздки пушки у турок! Коли конную тягу взять, так передков у них вообще нет, а вся упряжь — веревочная. Вот так встанут пушки у лагеря, и больше уже черт-те с два куда их сдвинешь. Да и канониры, прости господи… Пушки-то в бою большей частью все по одному месту стреляют, наступающим особого вреда не делая.

Как человек опытный и даже уже можно сказать — бывалый, Ляшин прекрасно осознавал, что беседу эту Суворов затеял не зря. Что-то задумал отец-командир — не иначе. Совсем недавно явившись из Финляндии, Александр Васильевич получил от главнокомандующего генерала Петра Румянцева под начало двухтысячный отряд. Семьсот шестьдесят солдат Астраханского полка и еще донские казаки. Теперь нужно было действовать, о чем сейчас командир и высказался, вроде бы благодушно, с улыбкой — но взгляд был серьезен, очень серьезен.

— Главная задача наша — провести разведку боем! Этакий лихой рейд на Туртукай! Смекаешь?

Алексей молча кивнул. Еще бы не понять! Турецкий городок-крепость Туртукай с гарнизоном в четыре тысячи человек контролировал ближайшую переправу через Дунай. От Суворова и его войска требовалось лишь отвлечь внимание турок от действий главных сил.

— Человек, брат, а особенно — солдат, обладает свойствами, из которых одни для войны весьма пригодны, — опрокинув стопочку, продолжал генерал-майор. — Качества сии — решительность, храбрость, презрение к опасности. А еще — находчивость, сила воли, бодрость духа, умение подчиняться и повелевать. Вот чем русский солдат и ценен!

Наставительно подняв вверх указательный палец, Александр Васильевич передал стопку Епифану:

— Все ж, окромя того, есть еще и свойства, для воинских целей непригодные. Вялость, трусость, нерешительность! Стало быть, надобно что? Верно! Развивать качества первые и заглушать вторые.

Первейшее условие военного успеха — смелость и решительность во всяком случае. Но чтобы быть смелым и решительным, надобно не бояться опасности, а самый верный и прямой путь для этого — не выжидать ее, а идти ей навстречу.

Вообще-то, Суворов именно этого и держался, именно так и действовал, именно так воспитывал своих солдат. Отсюда и его приметы наступления — не только с точки зрения наивыгоднейшего образа действий, но и с точки зрения воспитания.

Между тем Александр Васильевич все не унимался, оседлав своего любимого конька. Значит, правду про него говорили — любит старик повитийствовать. Хотя какой старик? Лет сорок — сорок пять… Не молодой, да, но ведь и не старый еще! А уж бодрости — и тела, и духа — всем бы молодым так!

— Чтобы наступление было решительным, а только такое, Алексей, и приводит к положительным результатам, необходимо многое! Чтобы войска ничто не могло озадачить. Ни-че-го! Чтобы они были уверены в своей силе… и мысли бы не допускали, что могут быть побиты! Чтобы наступление заканчивалось бы непременно ударом. Вот как наш поиск на Туртукай, я думаю, сложится! Сложится, а?

— Всепременно, ваше превосходительство господин генерал-майор! — вытянулся Ляшин.

Капрал уж теперь окончательно понял, зачем его позвал командир. Не просто лясы поточить, отнюдь, а дать совершенно ясные указания к ближайшему боевому действу — рейду (или как в те времена говорили — «поиску») на Туртукай. Что ж… Не так далеко крепостица сия располагалась — верст десять, если напрямки.

* * *

Лагерь Астраханского полка — а с недавних пор и казаков — располагался неподалеку от православного монастыря Негоешти. Вполне добротной казалась обитель: кирпичные стены, ворота с башенкой, а во дворе — просторный храм, местные крестьяне именовали его иностранным словом «базилика».

Рядом с монастырскими стенами располагались бревенчатые хозяйственные постройки и совсем неподалеку деревня с одноименным названием, где встали постоем некоторые офицеры. Большинство же русских воинов в деревеньку не поместились — как и сам командир! Ну, на то его воля.

Жили в походных шатрах да палатках, варили на кострах нехитрую солдатскую пищу — кашу да щи, иногда разбавляемые раками да рыбой. Вот сейчас потянуло дымком…

— О! — улыбнулся Суворов. — Гречневую кашу варят. А пойти-ка потом, откушать.

— Откушайте, Александр Васильевич! Хоть и к нашему костерку…

— Да хоть и к вашему… Ну, ты ступай, Алексей, ступай. И наготове будьте!

Посмеявшись, генерал-майор шутливо погрозил Ляшину пальцем и, понизив голос, на полном серьезе добавил:

— Может, уже завтра в поиск и пойдем. Или — сегодняшней ночью уже. Чем неожиданней для врага удар — тем лучше. Как ты сказал-то? Пуля — дура, штык — молодец? Вот уж верно.

Обоих — и отца-командира, и капрала — ничуть не смущало, что в Туртукае — четыре тысячи человек плюс крепостная артиллерия, а у них-то — от силы — две! И что с того? Бьют-то врага не числом, а уменьем. Тем более — в крепости не регулярная армия, а наемники-левенды. Главное — решительность! Быстрота, натиск, удар. Удача, она смелых любит. Особенно на войне.

* * *

После беседы с отцом-командиром настроение у капрала поднялось, можно сказать — прямо до небес взлетело. Как все удачно нынче складывается — и ночная засада, и этот вот обнадеживающий разговор! Теперь еще бы в рейде-поиске не оплошать. Эх, тогда бы…

Что «тогда», молодой человек представлял себе весьма определенно: проявит себя, получит унтер-офицерский чин, а там и до офицера недалеко, тем более Алексей не из крепостных, не из приписных даже. Помор со свободного Севера, где отродясь никаких бояр-дворян-захребетников не было.

Так что на будущее перспективы имелись, и весьма неплохие. Что же касаемо сегодняшнего момента — прямо вот сейчас, то Ляшин получил от Александра Васильевича благословение устроить по случаю удачной засады небольшую пирушку. Тем более что и казачки-донцы что-то подобное соображали уже с утра: варили ушицу из местной белорыбицы, жарили на костре ягненка и даже смотались в Негоешти за водкой и брагой. Конечно, они не засаду отмечать собирались, а свое — и господина генерал-майора — на театр военных действий прибытие. О начальстве своем казачины отзывались весьма одобрительно — «лихой и нашего брата солдата жалует». К тому времени Суворов успел уже повоевать и в Польше, и в Финляндии — со шведами, приобретя репутацию командира решительного и даже в чем-то склонного к авантюрам. Таким же вот «немного авантюристом» был и главнокомандующий граф Петр Румянцев — достаточно вспомнить его рейды под Кольбергом во время войны с Пруссией. Однако сейчас Румянцев то ли постарел, то ли привык к осторожности и объявившегося словно снег на голову Суворова, как говорят, не жаловал.

Так оно было или не так — бог весть, это сейчас Алексея не шибко-то занимало. Гораздо больше интересовало другое — где бы раздобыть водки? Как успел доложить верный Прошка, донцы уже прошвырнулись по всем окрестностям, скупая вообще все, что можно было употребить в целях приятно-пьяного веселья. Если была водка — брали водку, не было — и брагой не брезговали и даже забродившим квасом. В монастырь заглянуть тоже не постеснялись — за кагором. И это при всем при том, что водка-то у них еще имелась и своя, казенная, в обозе.

— Ну, вот я и говорю! — Прохор возмущенно всплеснул руками. — Казенка есть, а они… Нам-то что теперь делать, коли волчины эти еще с утра рыскали? Теперь уж… шаром покати… Теперь уж… Эх!

— Экий ты питух, Проша, — пошевелив подброшенный в костер хворост, укорил парня Никодим Иваныч. Невысокого роста, с виду не очень сильный, но жилистый, в ловко пригнанном мундире с до блеска начищенными пуговицами, старый солдат производил впечатление человека бывалого, каким, собственно, и являлся. Прохора он опекал, учил уму-разуму.

— Донцы-то, оно понятно, прокатились… — пошевелив хворост, ветеран заглянул в котелок. — И тут уж мы до самого Букурешта ничего не сыщем. Ты воды-то принеси, Проша!

— До самого Букурешта! — округлив глаза, молодой потянулся за котелком. — Воды-то принесу, Никодим Иваныч. Вода, чай, не водка, искать не надобно.

— От и принеси, от и славно…

Проводив парня взглядом, старый солдат покачал головой и хитро прищурился:

— Ну, а ты, господин капрал, что скажешь?

Честно сказать, насчет водки Алексей пока ничего такого не придумал, а только еще начал подумывать. Впрочем, думать надобно было как можно быстрее — скоро и вечер уже. Эх, пирушка сейчас — самое дело! А что? Не так уж и часты на войне праздники.

Хмыкнув, молодой человек присел к костру, на расстеленный кусок обозной парусины, используемый когда как — и от дождя, и от солнца палящего — в качестве тента, и вот так — посидеть-поваляться. Сегодня вот день выдался облачный, нежаркий — вот и лежала себе парусина прямо в притоптанной траве, меж деревьями не натягивали. Да и не деревья тут росли, а какие-то кусты-переростки типа орешника да чернотала.

Кстати, парусину эту для тента именно Ляшин и приспособил, а глядя на него — и другие тоже.

— У казаков-то и казенная водка есть, — покусав губы, Алексей задумчиво посмотрел вдаль, на дымчато-голубую ленту Дуная, на расстилавшуюся за ней бескрайнюю степь, изредка перемежающуюся чахлыми зарослями. Турецкий берег. Где-то там — крепость Силистрия, где-то там — Туртукай. Отсюда не видать, но совсем рядом.

— Думаю, скоро на Туртукай выступим, — перехватив взгляд капрала, молвил старый солдат. — Не взаправду, а так. Турка напугать, отвлечь от переправы.

Ну да, примерно так главнокомандующий, граф Петр Румянцев, и хотел-рассчитывал. И Суворову то наказал. Громыхнуть, отвлечь, да и свалить обратно… Только так, да. А вот Александр Васильевич, похоже, несколько иное замыслил.

— Ты откуда, Никодим Иваныч, про Туртукай знаешь?

— Я не знаю — я рассуждаю, — опустившись на корточки, ветеран взял хворостину и прочертил на выжженной кострищем землице линию. — Это вот Дунай-река. Здесь — переправа, Силистрия. А тут вот — Туртукай. Четыре тысячи человек — тоже немало. Ежели их отвлечь — нашим-то сподручнее будет. Тут ничего и знать не надобно, и так все видать. Турок, к слову сказать — тоже с глазами. Тоже рассуждать умеет, хоть и нехристь, да.

Капрал покачал головой.

— Ну, это тебе сразу все понятно. Иным же… Вот, скажем — Прохору… да и мне! А про турок ты прав, прав, дружище. Ох, как прав. С другой стороны… — Молодой человек вдруг задумался, улыбнулся. — Коли турки так же считают, коль рассчитывают, что пошумим да уйдем, тогда… Ай, молодец Александр Василич! Ай, молодец.

— Тут вон Валахия, Добруджа, — ветеран все продолжал водить хворостиной. — А тут… — он неожиданно привстал и указал на синие далекие горы, не такие уж и высокие, к слову. — Там, за горушкой — Болгария. Румелия, по-турецки ежели.

— Ты это к чему, Никодим Иваныч? — насторожился Ляшин.

— К водке я все. К хмельному зелью…

— Да ну!

Алексей, конечно, рассчитывал, что старый солдат что-нибудь да придумает… Но не так, что вот уже сейчас, сразу. Хотя… А когда еще-то? Времени-то почитай что и не осталось!

— Казачины у валахов местных все хмельное скупили. Казенку нам вряд ли выдадут. А, Алексей?

— Вря-ад ли, — соглашаясь, капрал махнул рукой.

— Тогда остается кто? Болгары!

— Так там же турки! — ахнул молодой человек. — Да идти далеко… Горы вон… Сам знаешь, я верхом-то не очень. У нас, на Белом-то море — все на санях больше.

— Да знаю, — бросив хворостину в костер, Никодим Иваныч пригладил усы. — К чему нам и лошади-то? Чай, мы с тобой не драгуны да не конные егеря. На лодочке сплаваем, по протоке. А там эвон — рядом совсем. Третьего дня к обозным старик болгарин заезжал — торговал чем-то. У них и спросим. Может, что и рассказывал. Обозники у нас дюже любопытные. Не может такого быть, чтоб у болгарина не расспросили про то, где живет, да как там под турком? Православный ведь. Наш.

— Думаю, не шибко-то весело православным под турком, — глянув на синюю дымку гор, горестно вздохнул Ляшин. — Опять же, сколько там турок? Даже вот в ближайшем селе?

— Мыслю, нет никого, — раскуривая трубку, ветеран неожиданно рассмеялся. — Что им в такой дыре делать? Староста есть и… Да и все левенды нынче где? Правильно — в Силистрии да в Туртукае!

Деревня называлась Тумраново. Не деревня даже, а так, хутор. Схоронившийся в предгорьях добротный двухэтажный дом — сверху деревянный, а снизу — каменный — хозпостройки, плетень, ограждавший стесненное горами подворье, у самых ворот — старый тенистый граб и смоковницы, а чуть дальше, в расщелине — небольшой виноградник, беседка, увитая деревянной лозой. Во дворе, у птичника — старая арба да груженная навозом телега…

— Здоров будь, парень!

Первым на пути попался мальчишка-пастушок, босоногий, в драной светлой рубахе и соломенной шляпе. К нему и обратился Алексей — без всяких там условностей, по-русски — языки-то похожи. Да и не таились особо — так, в зеленых мундирах, и шли.

— Нам бы Вязова, Денчо.

— Старика Денчо? — подросток ничуть не испугался, а если и удивился, то виду не подал. Правда — глаза выдали, блестели с явным любопытством. Еще бы! Уж тут сразу видно — русские.

— К старому Денчо — это вы правильно идете. Вот этот дом — его. И мельница на ручье — тоже его. И стадо.

Пастушок, естественно, говорил по-своему, по-болгарски — но все было понятно без перевода. Ну, или — почти все.

— И что вам от него надо?

— Врать не будем — водки купить.

— Что-что? — округлив глаза, мальчишка недоуменно потряс головой, но тут же понял. — А-а-а! Ра-кия! У него есть, да. Должна быть.

Говоря так, пастушок отрицательно покачал головой, по-болгарски это значило согласие. Да, мол, есть водка у старого Денчо Вязова, имеется.

— Вина прошлогоднего уже нет, — провожая гостей к дому, на ходу пояснял парнишка. — Что скисло, а что — янычары выпили. Наезжали по зиме еще, да.

— Янычары? — удивился дотоле молчавший Прохор. — Им же Аллах вино-то не дозволяет!

— А они сказали: на войне да в походе — можно! — мальчишка расхохотался. — Хорошие парни, веселые. Мне один нож подарил, вот!

Хвастаясь, пастушонок выхватил из-за пояса кривой кинжал. В лучах клонившегося к закату солнца хищно сверкнуло лезвие…

— Вот. Пришли. Сейчас я позову, сбегаю… Э-эй! Дед Денчо! Эгей!

Мальчишка унесся в дом — только пятки на крыльце сверкнули. Гости же остались пока в ожидании — осматривались.

Всего же в путь пустились трое — все те же: капрал Алексей Ляшин, бравый ветеран Никодим Иваныч, да с ними — молодой солдат Прохор Анцыферов, куда же без него? Уж конечно, официально ни у кого не отпрашивались, так, ротному намекнули — мол, за водкой пошли. В деревню. В какую именно — не уточнили.

Ротный — капитан — франт еще тот, из самого Петербурга за дуэли сосланный — перечить не стал, лишь ухмыльнулся:

— За водкой? Ну-ну, ищите. Коли после казачин хоть капля осталась. но чтоб к вечеру…

— Будем, будем, ваш-бродь! Самим же выпить охота, ага. И вас приглашаем…

— Водку сначала сыщите! Приглашают они…

* * *

Между тем на крыльце появилась девушка с кувшином на левом плече. Черноглазая, в белом, скрывающем волосы, платке, с миленьким личиком, она спустилась во двор, осторожно придерживая кувшин руками и с любопытством посматривая на гостей.

— Здравствуйте! — во весь рот улыбнулся Прохор.

Девушка тоже улыбнулась, да, пройдя к птичнику, вылила воду из кувшина в корыто. Иль не вода то была, а какое-то зелье?

Из-за птичника вдруг появились двое парней лет по двадцати с виду. Русоволосые, с бородками, в одинаковых барашковых шапках. Судя по одежде — работники. Эти, в отличие от девчонки, не улыбались, смотрели настороженно. Девушка тоже спрятала улыбку, согнулась:

— Цыпа-цыпа-цыпа!

Куриц кормила, ага. А потом как-то быстро подхватила опустевший кувшин да ушла. Скрылись из виду и парни. Вообще со двора ушли, куда-то подались к винограднику.

— Как бы они это… за турками не послали! — поглядывая на обезлюдевший двор, всерьез забеспокоился Прохор.

Опытный Никодим Иваныч лишь махнул рукой и негромко присвистнул:

— Да если и так — что с того? Покуда до ближайшего села доберутся, пока там… А мы ведь, чай, сюда не с ночевкой! Зелья хмельного купим — и поминай, как звали. Прощай!

— Так-то оно так…

Парень не закончил фразу — на галерейке, опоясывавшей весь второй — деревянный — этаж, появилась щуплая фигурка подростка:

— Эгей! Заходите. Денчо-дед откушать просит. Заодно и о цене сговоритесь, ага.

Переглянувшись, друзья поднялись по старой скрипучей лестнице на галерею и, сняв треуголки, вошли в дом, сразу же перекрестившись на висевшую в красном углу икону.

В просторной горнице за столом, на лавках сидели двое — седой, но еще вполне крепкий старик в длинной льняной рубахе с кожаным поясом и в подбитом кроличьим мехом полукафтанчике — жупане, и — напротив старика — красивая молодая женщина с темными как смоль волосами, перевязанными широкой зеленой лентой с серебристой арабской вязью. Одета она была вовсе не так, как та давешняя девчонка с кувшином. Богато и… не по-здешнему, что ли. Скорей, по-турецки: узорчатый полукафтан ярко-бирюзового цвета, с широкими рукавами, из-под которого выглядывали рукава белой шелковой рубашки с глубоким вырезом, отрывающим ложбинку высокой груди. Тонкий, украшенный серебром, кожаный пояс, кисейные штаны, мягкие турецкие туфли. Золотые браслеты, унизанные перстнями пальцы, тонкие и длинные, как у пианистки. На левом запястье — татуировка с изящной арабской вязью. Смуглая красавица с тонкими чертами лица и пронзительным взглядом.

Откуда она здесь? Каким ветром занесло в этот край? Таким утонченным фифам место, скорей, в гареме какого-нибудь паши. А румяна, румяна! И накрашенные ногти, и тоненькая ниточка бровей — искусно, искусно… Положительно, очень, очень красивая женщина. Необычно, не по-деревенски красивая. Интересно, сколько ей лет? С виду — так и не скажешь. Не девочка уже, да, не так уж и молода. Лет, наверное тридцать… Да, где-то около того.

Алексей и сам не замечал, что не отрывает от красавицы глаз. А та — заметила. Улыбнулась — уголками рта. Подняв глаза, ожгла синим взглядом.

— Я — Денчо Вязов, — указав на лавки, кивнул гостям старик. — А это невестка моя, Мария.

Красавица холодно опустила ресницы — длинные, пушистые, явно накрашенные… Вот ведь, да… И этак — оп! — снова стрельнула глазищами! Словно стрелу пустила. Ляшину прямо в сердце. Нет, не то чтобы капрал был записным бабником, но… От мирских удовольствий молодой человек никогда не отказывался, коли была к тому возможность. Однако здесь ведь не веселый дом?! Чего же тогда она так смотрит?

— Откушайте, чем Бог послал, — хозяин предложил сыр, кисель, пироги, отварное мясо и еще какие-то яства. Мясо — и это в пятницу, в пост! Гости все же отказываться не стали — невежливо.

— Кушайте, кушайте, — покивал старик. — Так, говорите, Матвей-обозник путь обсказал?

— Он. Поклон передал и… — вспомнив, капрал достал из подсумка серебряную монетку. — Вот. В прошлый раз, говорит, обсчитался.

— Что ж, — старый Денчо довольно хмыкнул. — Всегда приятно с честным человеком дела иметь. Вы ему так и передайте.

— Передадим. Что с водкой?

Не желая возвращаться домой в темноте, Ляшин действовал решительно, сразу взяв быка за рога.

Хозяин понимающе ухмыльнулся:

— Есть ракия, да. По обычной цене брать будете? Что так удивились? Да уж не первые вы здесь у меня. Так что насчет цены?

Старик говорил по-русски, временами сбиваясь на местный говор, но в общем-то, все было вполне понятно.

— Цена? А какая обычная?

— Если в штофах брать будете — одна цена. Если в бурдюках — дешевле.

— Пожалуй, в бурдюках возьмем… Никодим Иваныч, готовь деньги.

Откушав, спустились на первый этаж, хозяин лично разлил в бурдюки ракию, черпая из большого кувшина…

— Попробуете?

— Ну, если только чуть-чуть…

Крепкая — градусов тридцать — водка обожгла горло. Сливовая. Или — на абрикосах, персиках… Впрочем, какая разница? Главное, что хмельное.

— Ну что? Два бурдюка берете?

— Берем! Пожалуй, еще и третий захватим. Никодим Иваныч, с деньгами как?

— На третий хватит, но впритык.

Деньгами по молчаливому согласию заведовал опытный ветеран. У Ляшина денежки никогда не залеживались — транжира был по жизни, что же касаемо Прохора, так тот и вообще редко когда монетку в руках держал. Так что — Никодим Иваныч, ага.

Деньги у друзей имелись — трофейные. То есть не вообще деньги, а вещи — оружие богатое или, там, золото-серебро. Что в бою досталось — то маркитантам да на девок гулящих ушло. И вот теперь — на пропой. Тоже хорошее дело! А что? Один раз живем! Тем более на войне-то. Сегодня жив, а завтра — поминай, как звали.

Сторговавшись, гости довольно простились с хозяином и, прихватив с собой бурдюки с ракией, тронулись в обратный путь. Пора уже было — за синими горами садилось оранжево-золотистое солнце. Красиво — не оторвать глаз.

Ляшин чуть поотстал от своих, остановился у смоковниц, полюбоваться… И тут же услыхал позади чьи-то легкие шаги…

— Господин офицер, — позвал нежный голос. Алексей знал, чей…

— Да, Мария? Чем могу служить столь очаровательной госпоже?

Вспыхнули синие очи, тут же прикрытые пышными трепетными ресницами. Изогнулись в улыбке губы:

— У меня есть к вам одно важное дело… Если бы вы могли…

— Да, могу! Правда, увы, не так долго.

— О! — красавица негромко засмеялась. — Я не буду вас утомлять до утра. Просто поговорим… Недолго. Вон, видите беседку?

— Ага!

— Предупредите своих людей и приходите. Я буду ждать. Je vais attendre!

Ляшин не стал переспрашивать, просто ему показалось, что он вдруг услыхал французскую речь!

— Нет, вам не показалось, мон шер, — красавица словно подслушала мысли. — Мой первый муж, Ибрагим-бей, был урожденный француз из Марселя. О, он называл меня ma gracieuse Marie — моя изящная Мари.

— Я понимаю. Немного, да. Je parle un peu.

— Тре бьен! Так я буду ждать. Дело быстрое, но… очень для меня важное. Предупредите своих людей, что немного задержитесь.

Кивнув, молодой человек бросился за своими. Едва ведь не споткнулся, чуть не упал. Синие очи свели его с ума. И очень быстро! Может быть, потому что так вдруг захотелось окунуться в эту зовущую синеву, нырнуть с головой, пропасть…

Ощущая в груди некое сладостное томление, Ляшин нагнал своих:

— Никодим Иваныч, я тут это… чуть задержусь. Вы ждите у лодки. Я быстро, ага…

Солдатушки переглянулись. Алексей, не дожидаясь ответа, махнул им рукой да, ускоряя шаг, зашагал обратно. За синими дымчатыми горами торчал оранжевый краешек солнца. Еще час-другой — и стемнеет, следовало спешить.

Спешить… Зачем? Что такого важного хотела сказать красавица-синеглазка, вдова турецкого бея?

* * *

Красавица ожидала в беседке, увитой виноградной лозой. Как и обещала. Возлежала на широкой лавке, в шелковых полупрозрачных шальварах и изумрудно-голубом лифе, бесстыдно оголив пупок. Хотя голый живот для восточной женщины как раз не стыдно, куда стыднее, скажем, открытое лицо или не покрытые ничем волосы, тем более так вот распущенные, разлетевшиеся по голым атласно-смуглым плечам. Томно улыбаясь, Мари курила кальян, стоявший на небольшом столике, пахло сладковатым дымом и было совсем не похоже, что эта женщина собиралась сообщить гостю что-то действительно важное. Нет, вовсе не в этом здесь было дело. Отнюдь!

Ну, а что такого? Захотела женщина немного развлечься. Почему бы и нет, она ведь не замужняя, а полноправная вдова, которую никто не осудит и камнями не забьет. Кому ей изменять-то? Верно — некому. Ах, какая цыпочка, ах…

Одно лишь смущало — слишком уж все как-то быстро, молниеносно даже…

— Садитесь, месье. Да-да, вот сюда… рядом… Курили когда-нибудь кальян?

— Н-нет…

— Так покурите! Думаю, вами понравится… Ну же, смелей!

И вот тут молодой человек вдруг ощутил какой-то подвох! Пока еще смутно, без всяких особых подозрений… Как-то слишком громко произнесла красотка последнюю фразу, как-то уж слишком томно закусила губу. Словно не ханум, не вдова бея, а какая-нибудь девица из лупанария — обиталища веселых и легкодоступных дев.

Впрочем, это все — пустое… Захотела красотка повеселиться — и хорошо. А вот слова, слова… И в самом деле — зачем так громко-то? Иль показалось? Да нет, не показалось — Ляшин разведчиком был не из последних, привык любую мелочь проверять, иначе б… Вот и сейчас проверил. Повел плечами, невзначай поправив висевший на боку тесак. Тяжеловат, да, но в бою получше шпаги будет, да и деревья можно для костерка порубить…

Вроде бы обычный для солдата жест, но красавица вздрогнула… и взгляд ее вильнул… Явно куда-то глянула… или на кого-то, кто стоял где-то за беседкою… прятался в кустах?

Сейчас дева должна бы как-то отвлечь… Как? Ну да — вот так, как же еще-то? Привстав, выгнулась, томно облизав губы, потянулась так, что грудь едва не выскользнула из-под лифа. Сверкнул в пупке какой-то синеватый камень — сапфир?

— Куда бы повесить этот чертов тесак?

— Да вот…

— Да хоть на тот куст…

— Нет-нет, стой… Эх…

Не слушая, капрал бросился из беседки, на ходу обнажая клинок… И тут же услыхал за воротами крики:

— Эй, господин капрал! Не нужна ли помощь?

Свои! Никодим Иваныч и Прохор. В руках у ветерана — пистолет, тот самый, ляшинский, трофейный, Прохор же размахивал ятаганом. Смотри, не порежься — ага!

Из кустов тут же выскочили двое — похоже, те самые парни, которых Алексей уже видел недавно. Работники. Между прочим, с кинжалами… На капрала парни не кинулись, видать, побоялись — опрометью бросились прочь, так, что только пятки сверкали!

— Стрелять, Алексей? — подбегая, закричал ветеран.

Ляшин махнул рукой:

— Не надо. Да и бежать за ними — поздно уже.

— Тогда пошли, господин капрал. Времечко-то уже…

— Сейчас… — молодой человек нервно оглянулся.

Уж конечно, станут его дожидаться! В беседке никого не было. Лишь одиноко курился кальян…

— Уходим! — сунув тесак в ножны, быстро распорядился капрал. — Вы-то вообще здесь откуда взялись?

— Так за тобой присмотреть, господине! — на ходу рассмеялся Никодим Иваныч. — Больно уж у тебя вид был такой… этакий…

— Глупый, ты хотел сказать.

— Ну да. Что тут говорить — все мужики от баб красивых глупеют.

Ухмыльнувшись, старый солдат свернул на тропинку, ведущую меж кряжей к протоке. Внизу, за кустарником, журчала вода, слышно было, как на водопаде шумела мельница.

— Вот мы с Прохором и решили — проследим-ка! Мало ли что? Может, не такая уж она и вдовица? Может, какой-никакой ухажер есть? Мешки побросали и…

— Молодцы, — спускаясь вслед за ветераном, негромко поблагодарил капрал. — Ничего не скажу — выручили.

— Да ты и сам, Алексей, похоже, начеку был.

— А в таких делах всегда начеку надо! — садясь в лодку, Ляшин неожиданно рассмеялся. — Сам же говоришь — вдруг да ухажер какой-никакой есть?

* * *

До расположения полка друзья добрались без всяких приключений, и быстро — плыли-то теперь вниз по течению, не надо было на стремнине выгребать. Пока плыли, стемнело — и последнюю пару верст пришлось ориентироваться на горящие костры бивуака. Пару раз окликнули, спросили пароль.

— Эй, кто тут?

— Петербург!

— Ревель! Ты, что ль, Алексей?

— Ну да.

— Так вы нашли водку-то?

Судя по заинтересованности часового, это был кто-то из своих, астраханцев, то-то голос показался знакомым.

— Нашли, да, — работая веслом, капрал успокоил невидимого стража. Тут же и не выдержал, похвалился: — Три бурдюка везем.

— Три бурдюка?! Одна-а-ако!

* * *

Гуляли всем полком, плюс еще и казаки. Те отмечали прибытие, остальные — какой-то местный праздник, ну а солдатушки из роты Ляшина — удачную засаду и возможное повышение капрала в чинах.

Водку разливали тут же, у костра. Лично Никодим Иваныч.

— Да кружку-то держи крепче! Во-от… А твоя где?

— Да у меня, Никодим Иваныч, миска только. Вот в миску и лей!

— Гляди-ко! В миску ему. Ты бы еще таз захватил, Маромойкин.

Сержант Иван Маромойкин довольно хмыкнул и — прямо одним махом — выдул всю миску!

— За тебя, Алексей!

— Силен!

— Это хто тут у вас из тазов-то пианствует?

Во время всеобщего праздника ведь как? Все вместе. От одной компании к другой переходя, пьют, разговаривают… песни поют, да, бывает, и бьют друг другу морды. Так, по-дружески. Правда, покуда до этого не дошло… но донцы уже явились.

— Говорят, вы славную засаду устроили?

— Присаживайтесь, робята, эвон, к костерку. Подвинься, Проша. Водочки?

— Дак ее… Ну, кто тут нынче славен? За тебя, господин капрал! Дай Бог тебе в сержанты али сразу в прапорщики!

— В унтеры, в унтеры… — прозвучал позади насмешливый голос. Кто-то там же, рядом, подхихикнул, заржал, словно старая лошадь.

Ну, кто же еще! Солдат Иван Хлудов, бывший подпрапорщик, из унтеров в нижние чины разжалованный. Не за трусость, нет — Хлудов никогда труса не праздновал, да и уставную службу нехудо себе знал. За другое. Пленница как-то попалась, красивая юная девка… Вот Хлудов ее и пользовал… да запользовал до смерти. То ли сама она померла, то ли подпрапорщик примучил, черт ее знает, дело темное. У девки-то синяки по всему телу, да пара ребер сломаны… Так это она сама с арбы навернулась, когда турецкий обоз улепетывал, тут уж Хлудов не виноват. Лишь в том виноват, что деву-то в лазарет вовремя не доставил, а сразу — себе. Вот та и померла, бедолага, преставилась. Девку жаль, конечно, хоть и турчанка. Молоденькая, не пожила-то еще совсем. Однако кто-то и Хлудова пожалел — из-за какой-то, прости господи, пленницы воинского званья лишиться. Пусть какой-никакой, а чин — подпрапорщик, все же не простой солдатик.

— Ну, что, господин капрал? Водки нальешь? К костру пустишь?

— Да проходи. Садись вон, вместе со всеми. Ребята, подвиньтесь…

Хлудов и пара его прихлебателей — увалень Самсон Петряков да дылда Елисей Семенов — уселись по обе стороны от своего дружка, нагло толкаясь локтями.

Бывший подпрапорщик первым протянул кружку, поднялся:

— А ну, Никодим, плесни-ка… Ну, за нас, братушки! За службу ратную, за Рассею!

Ох, хитрован, умел красивые словеса говорить — за что начальство его и ценило, да и случай тот, с девкой, всем приказано был забыть. Иван Хлудов был парнем видным — двадцать семь лет, грудь широкая, лицо приятное, красивое даже. Усики, длинный, с небольшой горбинкой нос, лицо вытянутое и, скорей, смуглое… или просто загар? Бабам подобные типы нравились, а вот мужики говорили однозначно — хлюст. Слишком уж о своей особе высокого мнения, слишком. Зато других ни во что не ставит, даже вот, прихлебателей своих, «дружбанов верных». Но хитер, хитер, когда надо — без мыла влезет куда хошь!

Не жаловал людей бывший унтер, и это еще мягко сказать! Зато лошадей любил пуще некуда. Многие даже дивились — чего же он не в кавалерии-то? Не улан, не конный егерь, не драгун даже, хотя какие драгуны, к ляду, конники? Такие же, как турки — артиллеристы. Так, пехота ездящая.

Поговаривали, что раньше, в какие-то давние времена, Хлудов и служил себе в каком-то уланском полку, служил офицером, покуда не выгнали за какое-то совсем уж гнусное дело. То ли казну полковую растратил, то ли что-то украл — бог весть, да и Бог-то ему судья, Хлудову, было ли там что, нет ли — что болтать попусту, ничего толком не зная.

Алексей же с Хлудовым был давно в контрах — как, собственно, и добрая половина полка. С самого своего появления. Именно Хлудов поначалу обозвал его турецким шпионом, да потом всячески унижал, высмеивал… пока не получил по морде. Основательно эдак получил — за что многие «астраханцы» Ляшина очень даже зауважали. Тот же Никодим Иваныч, Прохор… да многие.

Побитый, конечно, вызверился, затаил злобу и даже хотел вызвать обидчика на дуэль — все знали, на шпагах бывший унтер дерется прекрасно! Чистый бретер. Так, верно, когда-то бретером и был, кто знает? Может, и насадил бы капрала на клинок, да дело дошло до начальства. А там уж разговор короткий! Какая, к чертям собачьим, дуэль между нижними чинами? Были бы оба офицеры — еще куда ни шло, хоть и запретное дело, ну а так — курам на смех!

Вызвали Хлудова, что называется, «на ковер», в хвост и в гриву распекли, охолонули. Вроде и примирились потом оба недруга. Не так, чтоб уж совсем, но так, друг друга не задирали, да и вообще общались только по службе. Или вот как сейчас — когда надобно было единство выказать. Да и от халявной выпивки бывший подпрапорщик никогда не оказывался.

— Ну, теперь за командира нашего выпьем. За Александра Васильевича! Чистый отец нам!

Тут и все подхватили:

— Господину генерал-майору — виват!

— Виват! Виват! Виват!

Не успели выпить… тут и сам отец-командир заявился! По-простому, в высоких сапогах и куцем походном мундире.

— Что это ту у вас, братцы? Что за шум, а драки нет?

— Так, может, и будет еще драка, Ваше-прр-ство! От, третий бурдюк выпьем…

— Обязательно будет! — Суворов солдатскую шутку ценил и сам пошутить был не прочь. — А как же? С таким-то молодцами, да без драки! Не по-русски это, вот, ей-богу, не по-русски!

— Мы, господин генерал-майор, за вас хотим выпить!

— За меня? — Александр Васильевич вмиг сделал растерянный вид, какой умел изобразить при появлении самого высокого начальства и даже — говорят! — при дворе самой матушки-царицы!

— А чего же за меня-то? Давайте-ка, братушки, вот что. Давайте за Россию выпьем. Мы же русские — какой восторг! А ну, Епифан, налей…

Хорунжий тут же достал из сумы фляжку и небольшую серебряную стопочку. В полку все знали — водку отец-командир пил только свою, анисовую, и вовсе не потому, что брезговал. Другая имелась причина — с детства больной желудок. Ну, да на болячки свои Александр Василевич никогда не жаловался, привычки такой не имел, однако же старался держаться с осторожностью, и в пище, и — паче того — в питие.

Конечно же никто не стал кричать, что вот, мол, за Россию ведь только что пили, не далее как сейчас. Хлудов же предложил! Ну, и что с того, что пили? За Россию-то можно и еще разок выпить… да даже не разок!

— Виват матушке России!

— Виват! Виват! Виват!

Выпили разом, стоя. Честь великая — с отцом-командиром-то!

— Ну, воля ваша, солдатушки, уважили, — рассмеявшись, Суворов махнул рукой. — Пойду… еще казачков навестить надо. Вам же… удачно гулеваньте! Но чтоб без этого… без всего… И офицеры чтоб караулы проверили!

После ухода начальства все еще больше взбодрились, затянули полковые песни:

В караул идешь — так горе,

А домой придешь — и вдвое,

В карауле нам мученье,

А как сменишься — ученье!

Песню подхватили все, даже хлудовские прихвостни, Петряков да Семенов. Солдатушки петь любили, особливо — на марше, да и вот так — у костерка, на бивуаке. Песня сближала, сплачивала, с хорошей песней все трудности и лишения воинской службы переносились куда как легче.

Много человек собрались нынче у ляшинского «кошта». Восемь-десять человек, небольшой отряд во главе с капралом, именовались артелью, или, по-иностранному говоря — взвод. Вместе несли службу, вместе и жили — и на постое и вот так, бивуаком. Почти все солдатское жалованье — семь рублей шестьдесят три копейки в год — шло в «общий котел», у Ляшина им заведовал опытный Никодим Иваныч. Туда же — и воинская добыча. Ну, это, если повезет…

Пели песни. Вспоминали былое. Пили. Жаркий костер рассыпал вокруг оранжевые колючие искры, такие, что доставали, казалось, до самых звезд. Пахло горькой полынью и порохом. Где-то внизу, у реки, перекликались караульные — дежурные офицеры проверяли посты.

— А выпьем-ка, братушки, за нашего капрала!

Ну, это уже Прохор напомнил. Снова выпили. Добрались уже и до третьего бурдюка. Солдатушки постепенно пьянели. Впрочем, не только они одни… Слышно было, что и егеря, и казачки донские тоже уже давно не трезвые.

Водка, она ведь на кого как действует. Кто-то спит, кто-то поет, кого-то на приключения тянет, а кого — и в драку. Тут главное, чтоб друг дружку до раны серьезной не довели — оружье-то под рукою! Тут уж всем виноватым не поздоровится — сквозь строй, под шпицрутенами, с десяток раз проведут, а то и расстрелять могут. В военное-то время — запросто.

Вот и следил капрал за своими, сам много не пил, других потчевал. Даже Хлудову наливал.

Бывший подпрапорщик, однако же, зельем хмельным нынче не увлекался. Или, может, просто не брало его хмельное, так ведь, говорят, случается, если злости в человеке слишком уж много.

Нет, Хлудов вовсе не выглядел угрюмым, что-то говорил, цедя слова сквозь зубы, даже иногда улыбался, только вот улыбка на его тонких губах казалась какой-то приклеенной, да в презрительно прищуренных глазах отражался оранжево-желтый огонь костра — словно адское пламя.

Нет, не улыбка то была, а, скорее, ухмылка, разжалованный унтер не улыбался — лишь как-то по-волчьи осклабился, а вышучивал… с подначками, грязно. Не жалел даже своих… кои, верно, всерьез полагали себя его друзьями. Ах, если бы Хлудов был только способен иметь друзей. Наверное, истинными его друзьями были все-таки лошади.

— А что, господин капрал, вы так с лошадьми и не очень? — дошла очередь и до Ляшина. — Напрасно, напрасно, скажу я вам. Нет, правда! Неужели так сложно подучиться, взять уроки. Я понимаю — пехота, инфантерия. Но вы ведь в офицеры метите, нет? А как же будущий дворянин — и пешком, словно простой мужик? Вы бы обратились к тому, кто умеет… кто может показать…

— Так я тогда к вам обращусь, господин Хлудов, — Алексей развел руками. — Все знают, с лошадьми вы на «ты»…

— Я не учитель! — сплюнув, скривился недруг.

— Тогда к кому-нибудь из казаков подамся. Ежели время да охота будет.

— Казаки? — бывшего улана передернуло, словно бы Алексей сказал сейчас какую-то мерзость.

— Казаки? Да они на марше трех лошадей загнали! То же еще, наездники, с-сволочи.

Тут уж не выдержал кто-то из присевших к костерку донцов. Вскочил, выхватил нагайку:

— Ты кого сволочишь, паскуда?!

Хлудов ничего не ответил, лишь молча выхватил из-за пояса трофейный турецкий кинжал…

Еще немного и…

— Сесть! — тоже вскочив, выкрикнул-приказал Ляшин. Гаркнул так, что у всех сидевших рядом заложило уши! Чуть позже некоторые рассказывали, будто видали, как присели от крика стреноженные казацкие кони.

Хлудов и дюжий казак невольно вздрогнули… хлопнули глазами…

Невдалеке, у протоки, кто-то заливисто засвистел. Вразнобой грянули выстрелы. Тотчас послышался стук копыт… кто-то скакал, несся в лагерь. В дрожащем свете костра Ляшин узнал мальчишку-посыльного.

— Турки! — взвив коня на дыбы, прокричал парень. — Турки прорвались. Турки!

* * *

В ночи слышался стук копыт и крики. В свете луны из-за распадка вынеслась вдруг конная лава! Сверкнули клинки…

— Эй, держись, братушки!

Сам Суворов, выскочив из походной палатки, выхватил шпагу! Рядом возник верный Епифан, подвел коня…

Завязалась скоротечная схватка. Многие, увы, уже не могли встать — спали крепким сном после возлияний, ну а кто смог, тот смог.

Вражеские конники толпой окружили генерал-майора, вот-вот убьют или — того хуже — захватят в полон.

Видя такое дело, Ляшин схватил пистолет и, двинув тесаком попавшегося под руку турка, со всех ног бросился на выручку. Прошку сразу же послали в караул — за подмогой. Старый солдат Никодим Иваныч ловко организовал оборону: десяток Ляшина отступил в темноту, заряжая ружья. И потом — залп! Столб огня и дыма!

— Александр Василич! Держись!

Первым же выстрелом капрал уложил бросившегося на командира дюжего янычара. Узрев нового врага, турки развернули коней, и Ляшин, махнув рукой своим, тут же бросился наземь…

Грянул ружейный залп! Просвистели над головой тяжелые пули, сшибая с коней янычар. И снова выстрелы… тут уж, видно, постарался капитан, ротный — он отвечал нынче за караулы и в пьянке особого участия не принимал.

Завязался ночной бой, кровавый и скоротечный: нападающих было мало, и они рассчитывали расправиться с русскими сразу, с наскока. А не вышло! Не зря новый командир говаривал: «Тяжело в ученье, легко в бою!» Не зря каждый день тренировал солдатушек, гонял до седьмого пота.

Астраханцы быстро оправились, выстроились в каре, ощетинились штыками — попробуй их возьми! Тут подоспели и конные егеря, и казаки, навалились всей массой, не давая басурманам оправиться.

— Ур-р-а-а, братцы! — взвив на дыбы белую лошадь, Суворов взмахнул шпагою, воодушевляя своих солдат. Белые лосины отца-командира были испачканы кровью. Ранили?

— Ур-ра-а! — рявкнули астраханцы, их тут же поддержали казаки…

Поняв, что с наскоку не вышло, турки повернули коней и с гиканьем бросились в степь… Скакали этак не торопясь, оглядывались.

— Заманивают! — Алексей подбежал к командующему, уцепился за стремя. — Александр Василич, вели на замануху не поддаваться. Лучше пушечками — в хвост!

Суворов улыбнулся, кивнул — услышал. Сунув шпагу в ножны, осадил коня, обернулся:

— Вестовой! К артиллеристам скачи живо. Пущай картечью!

— Есть!

Мальчишка-вестовой умчался, укрылся в ночи… Не прошло и пары минут, как заговорили легкие полковые пушки, завыла, проносясь над самой травою, картечь.

— Ну, вот, — отец-командир довольно скрестил руки. — Теперь уж басурманам мало не покажется! А, капрал?

— Да уж… Так точно, господин генерал-майор!

— Как же они так незаметно прорвались-то?

— Думаю, просто вырезали караул. Турки — мастера на такие штуки.

Поддавая отступавшим вражинам жару, снова грянули пушки. Просвистела, провыла картечь, забирая последние жертвы. На востоке, за широкою лентой реки, уже занималась заря. Алая, словно кровь. Светало.