Корона бургундов

Андрей Посняков, 2016

Сталкиваясь, гремят щиты, утробно грохочут боевые барабаны, голодными волками воют трубы! Звенят мечи, и тучи стрел затмили небо. 453 год. В последней битве за Галлию встретились огромное войско вестготского короля Торисмунда и непобедимая рать Аттилы. Однако была еще и третья сторона – чума, которую одинаково боялись все. В рядах гуннской рати отважно сражается словенский князь Радомир, сражается вовсе не за победу Аттилы, а за свое счастье. Свое и своей юной супруги – Хильды, Ильдико – девы из древних бургундских легенд. Дева и древняя корона бургундов – все это вместе дает невиданное могущество и власть, именно в этом – последний шанс Аттилы, именно ради этого ищет красавицу Ильдико посланный могущественным властелином гуннов друид – последний друид Галлии, еще приносивший в далеких горах кровавые жертвы жестоким древним богам. Возродить язычество – вот цель друида, ради этой цели он намерен использовать самого Аттилу, поздней прозванного «Божьим бичом». Ильдико-Хильда похищена, но об этом не догадывается Радомир, отправившийся в Галлию за короной бургундов, ведь именно она сможет спасти от неминуемой гибели его юную жену. Спасти… и вернуть в двадцать первый век, ведь Радомир – Родион Миронов – попал в те древние и жуткие времена из нашей эпохи.

Глава 3

Сентябрь. Южная лесостепь

Последняя надежда

Странно, но «Победа» стояла на сухом месте — на небольшой полянке меж белоствольных берез с уже появившимися средь зеленой листвы желтыми прядями, предвестниками близкой осени. Вокруг полянки толпился смешанный лес, самый настоящий, не какая-нибудь там реденькая лесополоса. Кряжистые солидные вязы, солнечно-золотистые липы, вечно хмурые осины, березы опять же, а вдалеке, до самого горизонта, теснились безбрежным морем серо-голубые верхушки елей.

— Смотри-ка — брусника! — выйдя из машины, Родион нагнулся и отщипнул пару налившихся красных ягод.

Бросив в рот, улыбнулся — вкусно.

— А говорили, тут ягод нет!

Хильда присела рядом:

— Да, брусницы полно. А мы где, милый? Что-то на ту болотину не очень похоже, скорее — на нашу.

— Да уж, — молодой человек озадаченно почесал стриженный затылок и, запрокинув голову, посмотрел в небо, на котором уже начинали собираться тучи.

Не замедлил и дождик, хлынул, окатил холодным душем… супруги забрались в машину — переждать.

— Заодно хоть посмотрим, что здесь имеется, — улыбнулся Рад.

Ничего толкового, впрочем, в салоне не нашлось, если не считать кучи гаечных ключей и монтировки. Зато бензина был почти полный бак, что, наверное, могло еще пригодиться.

Дождь барабанил по крыше, несильно пахло нагревшимся машинным маслом и еще почему-то — сеном. Или это просто ветер задувал в открытую форточку?

Ведьма Селестина не сказала наверняка — куда именно их занесет, да и вообще — вынесет ли? Теперь приходилось гадать. Что ж… так уж сложилось. Главное, чтоб…

— Ты как себя чувствуешь? — повернувшись, молодой человек обнял жену за плечи. — Слабости нет? Голову не кружит?

— Да нет, — Хильда с улыбкой поцеловала его в губы и тут же призналась. — Разве что так, слегка.

— Ничего, — утешил Родион. — Скоро все пройти должно бы. Ой! Дождь-то вроде как кончился. Пошли-ка, милая, глянем, куда нас все-таки занесло? Да, монтировочку-то я, пожалуй, возьму — пригодится.

Мягко хлопнули дверцы. Молодые люди, пройдя мимо берез, тотчас обнаружили тропку — неширокую, но нахоженную. По ней и пошли, с осторожностью поглядывая по сторонам.

Родион внимательно смотрел под ноги — не блеснет ли стекло или пивная банка? Или. Может, пластиковый пакет занесло ветром или еще какой-нибудь мусор — вестник цивилизации. Нет, ничего похожего что-то не попадалось, увы… А ведь не такая уж и глушь тут была, рядом люди, шоссе, станица. И железная дорога должна быть. Молодой человек остановился, прислушался — поезда не гудят ли?

— Ты чего? — спросила идущая позади Хильда. — Увидел что-то?

— Да нет. Просто так. Слушаю.

— И я… Ой, слышишь?

— Что такое? Поезд? Шум машин?

— Тетерев!

— Тьфу ты, — Радик махнул рукой. — Ладно, идем уж.

Как и следовало ожидать, тропинка вывела путников на дорогу глубокими, кое-где заполненные коричневато-бурыми лужами колеями, ведущую из леса, мимо ручья, к лугу, на котором издалека было видно пасущееся стадо.

— А вон и пастушонок, — присмотревшись, показала рукой девушка. — Под березой, спит. И собака. Ишь, взлаяла! Возьми-ка палку — как бы не бросилась.

— Хороший пес на людей зря бросаться не будет, — резонно заметил Рад, поудобнее перехватывая монтировку, про себя при этом отметив, что колея-то — тележная и проезжали тут совсем недавно тяжелые, запряженные медлительными волами возы.

— На своих не будет, — тихо заметила Хильда. — А вот на чужих. Тихо, псинище, тсс!!!

Юная женщина перешла на готский язык, видимо, от волнения — выскочивший из травы пес выглядел отнюдь не добродушной дворнягой. Здоровенный, мохнатый, какой-то волчьей — серой с желтыми подпалинами — масти, с мощными лапами. Остановившись напротив путников, пес оскалил зубы и зарычал.

— Ты особо-то не щерься, собака Баскервиллей, — подкинув монтировку в руке, негромко предупредил молодой человек. — А то ведь по хребтине-то приласкаю, мало не покажется. Нет, в самом деле, уймись, коли сам себе не враг!

— Цыть, Пардус, цыть! — охолонил уже готового кинуться пса выскочивший на дорогу пастушонок — белоголовый, лет двенадцати, мальчик, в холщовой, навыпуск, рубахе, подпоясаной узеньким пояском, босой.

— Ты откель будешь-то, Филиппок? — ухмыльнулся Радик. — Только не говори, что из церковно-приходской школы! Шоссе далеко? А железнодорожная станция?

Парнишка озадаченно похлопал глазами цвета серого осеннего неба и вдруг неожиданно улыбнулся, показав неровные щербатые зубы:

— А я вас знаю! Ты — Радомир, из Доброгастова рода, а это — жена твоя, готка… забыл, как звать.

— Все-то ты ведаешь! — отвернувшись, молодой человек разочарованно сплюнул.

Он даже не спрашивал, как отрок его узнал — такого вот, стриженного под бокс, побрившегося… Узнал — древние люди редкостной наблюдательностью отличались, чего уж тут спрашивать, а другом думать надо.

Теперь уж яснее ясного — какая тут, к черту, железнодорожная станция? Какое шоссе? За что боролись, на то и напоролись. Вернулись туда, откуда пришли. В прошлое! То самое… провалилось бы оно куда подальше! Одно только хорошо — Хильда больше чахнуть не будет. Ладно — пусть хоть так. Да ведь можно и повторить попытку… правда, если удастся вновь заставить жреца. Но, в прошлый-то раз ведь заставили, да он и сам рад был сплавить конкурентов подальше. Конкурентов на власть в общине, говоря учеными терминами — в соседской общине — местное селение словен состояло из нескольких родов, из которых род старейшины Доброгаста был, пожалуй, самым уважаемым.

— Ты собачку-то привяжи, отроче.

— Угу, сейчас… Пардус, Пардус! А ну, к стаду пошел! Иди-ка… у-у-у, хороший.

— Сам-то из чьих? — хмуро поинтересовался Рад.

— Витенега-старосты челядин, Хвалунко.

— Витенегов, вот как… А сколько ден прошло с тех пор как мы… как нас в селении не стало?

— А вас когда не стало? — пастушонок озадаченно моргнул. — Я ведь тут, на выпасе, почитай, все лето.

— А месяц, месяц какой на дворе?

— Листопад-месяц.

Ага, вот оно как. Сентябрь, значит. Теперь бы еще год уточнить… а, впрочем, чего его уточнять-то? И так ясно — коли парнишка не врет, — четыреста пятьдесят второй, осень. И Господи, и времени-то прошло — всего ничего, месяца полтора, два от силы.

Ладно, что тут теперь стоять?

Родион повернул голову:

— Ну, что, пошли в селение. Отлежимся, подкормимся, а потом… Попытка не пытка, как говорил герой анекдотов товарищ Берия!

— Подожди, — похоже, Хильда пропустила слова супруга мимо ушей. — А ну-ка, отроче. Скажи, как там, в селении? К тебе ведь кто-то приходит, еду приносит, новости рассказывает.

— Да прибегает Госта-опарыш, тож, как и я — раб Витенегов. Только что он знает-то, Госта? Мал еще, от горшка два вершка, одно слово — Опарыш, — Хвалунко презрительно рассмеялся.

— И что же, так-таки ничего Опарыш твой не рассказывал? — недоверчиво уточнила девушка. — Ничего такого в селенье не произошло за это лето? Ну, такого… этакого…

Молодой человек с удивлением посмотрел на жену — не ожидал от нее такой въедливости!

— Этакого? — парнишка задумчиво поковырялся в носу и вдруг прямо подпрыгнул. — Да как же не было, госпожа моя! А ведь было! Доброгаст-то, старейшина, помре! Давненько уж тризну справили.

Вот это новость!

Супруги настороженно переглянулись. Час от часу нелегче!

— Точно — помре? — чуть помолчав, вкрадчиво переспросила Хильда. — И точно ли — Доброгаст, ты не путаешь?

— Да не путаю! Я тож на тризну смотреть бегал, знатная была тризна, любо-дорого! И страву устроили — вои промеж собой до крови бились, и трех лошадей славному Доброгасту с собой дали, и рабыню, чтоб услуживать, и еще малых рабов, отроков.

— Ага, — сплюнул сквозь зубы молодой человек. — Тризну, говоришь, справили…

— И страву! Славная страва была, славная.

— Влекумер-навий все устраивал?

— Он.

Родион скривил губы: ну, конечно же Влекумер — кому ж еще-то?

— Значит, сейчас Истр-воин в роду Доброгаста за старшего?

— Не, — подумав, отозвался отрок. — Не Истр. Истр ушел, говорят, к готам. Его в смерти отца и обвинили. Нож Истра в груди старца торчал, вот оно как!

— Нож?! — вскинув глаза, Рад тряхнул головой. — Истр родного батюшку жизни лишил? Да не поверю.

— Судилище собирали, видоки нашлись, послухи.

— Послухи? И кто ж? Влекумер-навий?

— Не, не он. Хотобуд-вождь с Ятвигом-воином. Хотобуд этот нож Истру и подарил. Приметный такой.

— Что-то?! — изумился юноша. — Хотобуд — теперь вождь?!

— Над дружиною — старший!

— Вот оно как, значит. Быстро же все тут, без нас… Истр бежал к готам! Ты слышала, милая?

Хильда задумчиво кивнула:

— Слышала. Может, нам не стоит в селенье идти?

— Подожди, — Радомир повелительно махнул рукою. — А кто же теперь в Доброгастовом роду старший?

— А нет никого! Мужиков там давно еще готы повыбили, воинов забрали гунны. Да приберут к рукам родичей Доброгастовых, уж это понятно — коль старшего в роду нет.

— Постой… А Тужир? Ну, парень такой кудрявый, песни все пел…

— Да знаю я Тужира. Знал.

— Что значит — знал?

— На охоте погиб Тужире.

— Тьфу-ты!!! — искренне огорчившись, Радомир нервно потер ладони. — Да что ж у вас тут все перемерли-то?! Слушай-ка, а ты правду ли говоришь-то?

— Родом, Мокошью и всеми богами клянусь — правду! А Витенег наш, может, род оскудевший к своему прислонит или другой кто.

— Я ему прислоню! — Радомир погрозил монтировкой неизвестно кому и снова с остервенением сплюнул.

— А Хотобуд еще не женился? — быстро спросила отрока Хильда. — Не приискал себе жену?

— Да нет, не слыхал.

— Ну, так приищет, — девушка толкнула в бок задумавшегося супруга. — В Доброгастовом роду, милый мой.

Молодой человек усмехнулся:

— Всегда знал, что у меня умная жена. Так поспешим!

— Поспешим! — отрывисто кивнула Хильда. — Заявим свои права на род. Теперь ты — старший!

Махнув рукой пастушку, супруги быстро зашагали по дороге — к селению.

— Но почему Хотобуд? — на ходу недоумевал Радомир. — Мерзкий тип, хлюпик — все это знают. Правда — умен… не столько умен — хитер, скорее. И коварный — этого не отнимешь. Честно говоря, я думал, Ятвиг будет дружинным вождем.

— Не забывай, Ятвиг — сын наложницы и в своем роду — никто. Как он может стать вождем? Кто рабынича выберет?

— Да-да, ты права, милая. Ятвиг — при Хотобуде. Хотобуд — ум, Ятвиг — сила, а вместе — власть. Доброгаста нет, нет и, увы, Тужира… ах, жаль, жаль, славный был парень! И с братцем Истром что еще — непонятно.

— Доброгаста убили другие старосты — Витенег, Межамир, Сдислав — старики… молодых воинов в их родах нет… — Хильда нехорошо усмехнулась.

— Понимаю тебя, женушка! При удачном раскладе Хотобуд все селение под себя подомнет! А что? Этот может. Хитрости и коварства у него на троих хватит.

— Еще о Влекумере не забывай. Сколько знаю, Хотобуд всегда при нем был, ты ж сам и рассказывал.

— Да, да!!! Вот именно! — молодой человек с силой хлопнул себя по лбу. — Влекумер! И как же я мог позабыть о жреце? Не Хотобуд — Влекумер всем заправлять будет! Хотобуд так, пешка… вернее сказать — марионетка, есть такая игрушка на ниточках, вот навий их дергать и будет. А мы при таком раскладе для него — самые опасные люди! Как всем было хорошо, когда нас не было!

— Да, милый, — готская красавица спокойно кивнула. — Вот так же произошло и с моим родом. Погиб отец, воины. И все! И я уже — никто. А ведь когда-то…

— Я знаю, ты у меня — августа! Помнишь, что значит это римское слово?

— Латынь я ведаю — забыл? И даже лучше, чем ты, милый.

— Да ладно уж… лучше… — Рад помолчал, потом резко обернулся. — Хильда! Может, тебе все-таки не стоит возвращаться в селенье? Ведь рядом твои соплеменники готы.

— Там меня ненавидят… все, кроме, пожалуй, священника, отца Ингравда. Я ведь приблуда, забыл? Матушка моя — из бургундского племени. Да и… ты что, хочешь меня сильно обидеть?

— Извини, извини, милая, — подойдя, молодой человек обнял жену и ласково поцеловал в губы. — Просто я о тебе беспокоюсь. И не хотел бы, чтоб…

— О, муж мой, я буду с тобой везде и всегда, — тихо, но твердо произнесла Хильда. — Если нам предстоит умереть, мы умрем вместе!

— Нет уж, милая, — с усмешкой возразил Радомир. — Пусть лучше умрут наши враги!

— Поистине славно сказано.

Они двинулись дальше, меж сжатых полей и дубовых рощ, вдоль блеснувшей в зарослях ивы речки. Родион невольно вспоминал, как объявился здесь в первый раз, как поначалу никак не мог понять, где очутился — все искал какие-то признаки цивилизации: вышки сотовой связи, железную дорогу, автомобили. Как наконец осознал… И до чего ж стало неуютно и жутко. Если б не Хильда, белокурая красавица из снов. И еще был родич-покровитель — древний, давно погибший богатырь Радомир, имя которого и принял Радик. Радомир — древний победитель готов — сгинул где-то в том самом болоте. И Родион чувствовал его дух внутри себя — молодой человек хорошо понимал местную речь, умело сражался, да и вообще — чувствовал себя в здешних условиях, как рыба в воде. Пока был тут, рядом с болотом — могилой князя Радомира. Но вот, как только болото осталось далеко, так все умения куда-то делись и пришлось овладевать всем самому — заново учиться владению мечом, стрельбе из лука, речи. Слава богу, учителя попались хорошие — «гунн» (на самом деле, германец) Варимберт; франк, ветеран всевозможных войн и заварушек, Хлотарь; Миусс — мальчишка-гунн, непревзойденный лучник, забавно коверкающий готскую речь — совсем, как учитель джедаев Йода. О, кого только не было в войске могущественного гуннского властелина Аттилы, много позднее прозванного Божьим Бичом! И Радомир — пусть не по своей воле — сумел занять там достойное место, настолько достойное, что Варимберт-херцог доверил ему привести новое подкрепление. Собрать налог кровью!

А, кстати, на этом и можно сыграть! Мол, он, Рад, явился сюда ненадолго — вот наберет дружину, и… А как же род?! Род, который стал для Радомира своим. Нет, совсем негоже бросать его на произвол судьбы, отдав в жадные лапы жреца Влекумера. Надо что-то придумать. Ладно, поживем — увидим.

— Похоже, пришли, — Хильда кивнула на показавшийся за деревьями частокол, с недавних пор ограждавший селенье.

Доброгастово — так его называли соседи, свои же обходились и вовсе без названия. Просто — селение, и так ясно.

Перекинутый через местами обвалившийся ров деревянный мосточек уже успел порасти травой, видать, давненько его не убирали. Никто не нападал? Ну, а кто? И без того все окрестные племена платили дань гуннам, чего делить-то? Хотя, если подумать — найдется. Те же луга, охотничьи угодья, да мало ли? Будут в достатке воины — сразу же всплывет, что соседи что-то должны… другое дело, что воинов-то почти и не осталось уже — всех выгребли гунны.

— Эй, кто? — все же на воротной башенке маячил часовой — совсем еще молодой парень, чернявый, с ухмылкою.

— Глаза протри, чудо! — надменно вскинул голову Рад. — Я — Радомир из рода славного Доброгаста! А это — моя супруга Хильда. Не узнал, что ли?

— Теперь узнал, — присмотревшись, кивнул воин. — А я — Горност. Погодьте, сейчас открою ворота.

Ага, слез. Заскрипел засов. Распахнулись створки.

— Входите. Долго же вы гуляли! Все уж думали — сгинули. Влекумер-навий сказал — утопли в болоте.

— Как видишь, выплыли, — скривился Родион.

— Ой… — воин — он был без кольчуги и бос, лишь за поясом виднелся кинжал — округлил глаза. — С волосами-то у тебя что, господине? Неужто, ведьма какая остригла?

— Сам остриг — вши задолбали. Понимаешь — вши!

— А-а-а… Еще помогает волосы чесать гребнем.

— Благодарствую за совет.

— Или водой известковой мыть.

— И одежка у вас чудная…

— Тьфу ты. Тебе какое дело, что у нас за одежка? — молодой человек отмахнулся. — Лезь уж на пост, Аника-воин! Копье свое не забудь.

Прихватив прислоненную к частоколу рогатину, юноша проворно усвистал на вышку.

— Ну, — сворачивая к Доброгастовой усадьбе, зло прищурился Радомир. — Поглядим, что тут.

На улице, похоже, стоял сентябрь, в селении все были заняты полевыми работами — кое-где еще заканчивали жатву, кто-то распахивал огневище, оставшееся от спаленного леса, а кое-кто уже боронил поля под озимые. В полях работы хватало, да и на усадьбах не сидели без дела, не было у этих людей такой привычки — бездельничать. Для того, чтоб выжить, нужно было работать — много, упорно и тяжело.

— Слышишь? — останавливаясь у небольших ворот в сложенной из камней ограде, Рад обернулся к супруге. — Вроде орет кто-то?

— Орут в поле пахари, — поправила — вот же язва! — Хильда. — Да, кто-то говорит… похоже, приказывает, распоряжается.

— А вот мы сейчас посмотрим, кто там так обнаглел? — раздраженно сплюнув, Родион ударил в ворота кирзачом, а потом и забарабанил кулаками. — Эй, черти! А ну, открывай!

Звякнув цепями, во дворе разом вскинулись псы, заблазнили, зашлись в лае.

— Кого там несет? — нелюбезно осведомились с усадьбы.

— Отворяйте, говорю, сволочи!

И слова-то, конечно, еще такого не придумали — сволочи, но смысл был именно такой, и нужные слова вылетали изо рта сами собою.

— Вот я те отворю, вот взгрею! А ну! Кто там такой смелый?

Сказали — «тако хоробр» — Радомир уже в уме переводил все.

— Ну?

Ворота распахнулись, явив стоявших во дворе, у обширной мазанки покойного Доброгаста, людей — длинного, чем-то похожего на глисту, мужичка с сивенькой бороденкой, одетого, впрочем, в отнюдь не дешевый, готской работы, плащ, и сопровождавших его подростков — иначе не скажешь — в доспехах дубленой кожи и с копьями. Вся эта гоп-компания, похоже, деловито пересчитывала гусей и уток, коих проворно пригоняли рабыни и слуги.

— Ты кто таков?! — брезгливо выпятил нижнюю губу сивобородый.

— Ты у меня спрашиваешь, тварь? — Родион гордо скрестил на груди руки и обвел взглядом слуг. — Что, людищи? Хозяина своего не признали?

— О, боги! — слуги и рабыни переглянулись, одновременно упав на колени. — Радомире! Володетель наш, господине! Ой, госпожа! Счастие-то какое, радость-то…

— Вижу, вижу, признали. А вы что лаете?! — молодой человек по-господски строго прикрикнул на собак.

Видя такое дело, псинища на всякий случай заткнулись и помахали хвостами.

— Та-ак! — зловеще окинув взглядом враз потерявших всю свою наглость пришельцев, Радомир, углядев прибежавшего на шум старичка-управителя, подозвал его жестом. — Ну? Это что еще тут за продотряд? И комиссар этот, сивый, что-то мне незнаком.

И старик, и сивый, и подростки-воины дружно хлопнули глазами, ничего толком не поняв из только что прозвучавшей тирады.

Сивобородый лишь поклонился:

— Чево-чево, осподине?

— В ухо счас дам! — вконец разозлился Радик. — Стоило только ненадолго уехать… Устроили тут беспредел без меня! Кто послал?! За каким хреном?

— Господин Хотобуде велемши…

— Ах, Хотобу-у-уд… Ладно! Разберемся! Я сам с ним перетру. А вы все — вон отсюда пшли! Скажете Хотобуду — истинный хозяин объявился! Да не один — с хозяйкою. Ну?! Что встали?!

— Да мы, осподине… — еще раз поклонившись, сивобородый махнул рукой воинам. — Уходим пока, парни. Все господину доложим.

— Давай, давай, жалуйся! Попутного ветра в широкую спину. Хотобуду — привет. Скажите, еще свидимся.

Пришельцы поспешно ушли, боязливо косясь на Рада — уже успевшего прославиться богатыря, к тому же друга самого Варимберта-«гунна», которого в окрестностях боялись все — и словене, и готы.

— Ну? — выпроводив со двора незваных гостей, Радомир раздраженно оглянулся на слуг. — А вы что встали, любезные? Нет, милое дело — хозяин с хозяйкой с утра не жравши, а они тут гусей пасут! А ну, живо зажарили во-он того, жирного. Да не кота ловите, дурни — гуся!

— Ой, как я спать хочу, — входя в мазанку — тут все (даже уже выделившаяся знать) жили в таких вот полуземляночках с глинобитным полом, широкими лавками-ложами и полукруглым очагом в углу.

— Воды нагрейте — помыться! — продолжал распоряжаться Рад. — И сена принесите свежего… ох, ну и смрад же здесь! А меч мой где? Ведь здесь же, на стеночке вот, висел! Куда дели? Как это — не видели? Я вам дам — не видели? Кто ж тогда видел-то?

— Тише, тише, милый, — успокаивала не на штуку разошедшегося муженька супруга. — Чего так раскричался-то?

— Так ведь, правда и есть — добрый меч был, — сняв стресс, молодой человек быстро успокаивался, даже привалился к разлегшейся на лавке жене. — Хлотаря-франка подарок.

— Это с синими сапфирами в рукоятке?

— Не, другой. С синими сапфирами — то у Истра, братца, был, а у меня простой, но надежный.

— Так ведь ты его с собой брал, когда Влекумер волхвовал, а потом там, в болотину уронил, в трясину.

— Точно уронил?

— Своими глазами видела… век свободы не видать!

— Ого! — изумился Радик. — Ты сама-то поняла, что сказала?

— Так тетушка Конкордия всегда божилась.

— Слава богу, хоть не «честное пионерское»!

Молодой человек хмыкнул, глянув на старое, тетки Конкордии, платье, выцветшее, явно Хильде великоватое и забранное булавками в смешные, топорщащиеся на боках и спине, складки.

— Сирота ты моя, сиротинушка.

— Ты чего смеешься-то? — обиженно дернулась девушка. — Платье мое не нравится? Так мне и самой. Сейчас и сброшу. Только помоги расстегнуть, там сзади…

Сзади были пришиты пуговички, тоже сиротские, беленькие, такое впечатление — от кальсон. Едва сдерживая смех Родион расстегнул одну, вторую, третью… четвертая отскочила сама — неплотно была пришита. Обнажив худенькую спину, молодой человек поцеловал ее меж лопатками, погладил плечи… что-то треснуло… платье? И черт с ним, все равно не носить.

— Эй, эй, ты что делаешь?

— Глажу твою грудь. Тебе не нравится?

— Вообще-то, нравится. Но мог бы и сам сбросить все эти дурацкие тряпки.

Молодой человек не заставил себя долго упрашивать, уж, конечно, можно было его понять, особенно, когда освобожденная от одежды Хильда повернулась, обняла мужа за плечи, прижалась, призывно открывая губы для поцелуя…

С жаром целуя жену, Рад продолжал ласкать ее прекрасное тело, такое трепетное и гибкое, ощущал шелковистую нежность кожи, ямочки на пояснице, и…

Ах!

Томно дыша, влюбленные супруги повалились на ложе, молодые тела их слились, а в голове будто ударил колокол тягучим и сладостным звоном. И все вокруг померкло, и стучала в висках молоточками кровь, и было их сейчас только двое — Хильда и Родион. И никого…

— Милая… как хорошо, верно?!

— Осподине, кадку ставить куда?

Господи… Это кто еще тут? Не вставая, молодой человек медленно повернул голову, увидев только что вошедшего раба с деревянной бочкой в руках. Невольник был молод, но, как видно, силен, сквозь нечесаные светлые патлы пронзительно синели глаза, а на шее — на шее поблескивал железный ошейник.

— Так кадку-то куда?

— Там, в уголке поставь. Что это у тебя за украшение? Никак в побеги пускался?

— Пускался, осподин, — парень тяжко вздохнул.

— Чего ж не убег?

— Поймали. Да и народа моего уже нет, вырезали дулебы, один я и остался. Без роду теперь, без племени.

— Мстить, небось, будешь?

— Уже отомстил, — раб хищно скривился, и в синих глазах его полыхнуло на миг жуткое злое пламя.

А ведь он совсем еще юноша, — почему-то подумал Рад. — подросток.

— Тебе сколько зим?

— Вроде пятнадцать прошло. Точнее не помню.

— Да ты кадку-то не держи, поставь наконец! Что пялишься? Красивая у меня жена?

— Очень! Я раньше думал — таких красавиц и не бывает.

Тут Хильда не выдержала, зашлась в смехе, ничуть не стесняясь, спросила:

— Это ж в какой глуши ты жил?

— На полночь идти долго-долго. Там где стужа, где льды и день зимой — синий да черный. А летом… — парнишка мечтательно улыбнулся. — Летом почти по полгода день — длинный, светлый.

— Ты нам сказки-то не рассказывай — «по полгода день», — махнув рукой, передразнила Хильда. — Ладно врать-то! Кадку поставил? Давай-ка, воды неси! Ох, уж эти мне невольники.

— Слушаюсь, госпожа, — юный раб поклонился.

— Постой, — задержал его Радомир. — Как твое имя?

— В родных местах Ирманом звали.

— Ирман, значит. Я смотрю, ты парень смышленый. Что-то я тебя плохо помню.

— Так и я тут недавно, и года нет.

— Ясненько. А что насчет Истра с Тужиром скажешь? Знаешь таких?

— А то как же! — отрок вдруг улыбнулся. — Славные парни, веселые, Тужир — песенник, а Истр меня хотел с собой в поход, к гуннам взять, да Доброгаст-старейшина не дал. Не доверял мне.

— Тебе, пожалуй, доверишь, — Радомир махнул рукой. — Ишь, ошейник-то! Ладно, ступай, после поговорим, вечером.

— Добрый отрок, — неожиданно прошептала Хильда. — есть в нем какая-то надежность, уверенность, сила, я чувствую.

— Ты грязь лучше свою почувствуй, вон, все плечи черные, давай-ка мыться!

— На себе посмотри, о, муж мой!

Вымывшись, переоделись в чистое, пообедали, закусили бражку гуськом с яблоками пареными, ароматными, вкусными, потом вышли во двор — народ, что от Доброгаста остался, собрали, человек сорок, если с невольниками считать. Маловато, конечно, но ведь и в других — соседских — родах немногим-то и больше, а у того же, скажем, Сбыслава — так и меньше даже.

Плохо, что истинных родичей мало осталось — кто с Радомиром к гуннам ушел-сгинул, кто на охоте погиб, а кого — соседушки-готы убили. Справных мужиков всего-то с дюжину и осталось, ну и рабов, конечно — для вспашки да выпаса, хватит, а так — почитай все женщины да девки, да ребята малые.

— Да уж, — Рад грустно поник головой. — Наследство…

Воинов-то почти и не было, разве вот только те мужики — да и то, какие они воины? Земледельцы. Вся молодежь к гуннам по налогу кровью ушла, а те, что вернулись — Тужир, Истр — где теперь? Эх, Тужир, Тужир, друже… Не петь теперь тебе своих песен, не петь.

Старичок управитель, подойдя, поклонился:

— Не желаешь ли чего приказать, господине? Все сполним — рады.

— Я виду, что рады, — Радомир тряхнул головой. — Что-то запамятовал — тебя как звать-то, старче?

— Творимир-старец.

— То-то и он, что старец. Вот что, пусть пока личный состав занимается по распорядку.

— Че-го, осподине?

— Ну, что делали, то и делайте. Все по хозяйству.

— А Хотобуде…

— А Хотобуде пусть пустую вьюшку хлебает! — разозлился молодой человек. — Ой, как вы мне надоели, Господи-и-и… Кто у вас теперь господин? Я?

— Ты, оспо…

— Вот и радуйтесь!

— Так мы и…

— Все! По местам. Да… Невольник тут один шастает, Ирман.

— Есть такая приблуда.

— Ошейник с него снимите.

— Ошейник?!

— Немедленно! И пусть ко мне зайдет, живо.

Махнув рукой, молодой человек обернулся к стоявшей рядом жене:

— Милая, немного вздремнуть не хочешь?

— Не, расхотелось уже, — Хильда с самым деловым видом озирала двор. — Пойду лучше пройдусь, все имущество подсчитаю.

Одобрительно кивнув, Радомир сдул упавшую на глаза челку:

— Вот-вот, подсчитай. А то есть тут, в селении, люди, до чужого добра жадные — глаза завидущие, руки загребущие — совсем как у российских хапуг-миллионщиков, ни дна им ни покрышки, тьфу! Давай, давай, милая, учетом займись, а я оружие проверю и воинов.

— Воинов?

— Ну, будущих воинов… так оно верней будет.

Строевой смотр — как про себя называл задуманное мероприятие Родион — он начал с того, что, зайдя в дом, намахнул кружку браги и, завалившись на лавку, принялся ожидать визита Ирмана, на которого имел кое-какие надежды — больше просто опереться было не на кого, а этот… этот мог стать человеком надежным, обязанным ему. Родиону, всем… Ну, пусть не всем, но многим. Вот это многое молодой человек и собирался предложить невольнику, в коем опытный глаз Хильды уже отметил весьма полезные для задуманного новоявленным вождем рода дела.

— Господине…

— А, Ирман! Заходи, заходи, садись вон там, у порога, на лавочку, рано тебе еще рядом со мною сидеть… Но, может, когда-то такое и станется, и даже куда скорей, чем ты думаешь. Да, садись же, не стой! Ошейник, я смотрю, с тебя уже сняли.

— Сняли, мой господин. По твоему приказу.

— Ясно, что по моему, по чьему же еще-то? Мечом владеешь? — Радомир пытливо взглянул на раба.

Тот качнул головой:

— Нет, господин, не обучен. Зато рогатиной, стрелами…

— Только не говори, что на медведя один ходил и белку в глаз бил! — насмешливо прищурился хозяин усадьбы.

— Х-ходил… н-на медведя, — запинаясь, кивнул Ирман. — И белку.

— Ты не думай, я тебе испытаю — и скоро.

— Всегда готов, господин!

— Ишь ты, всегда готов — юный пионер, что ли? Ладно, не зря я тебе спрашиваю — дружину хочу!

— Дружину?

— Не общую, на все селенье — свою. Больно уж много соседей на род мой зарятся. А доверить такое дело мне, окромя тебя, некому. Ты ведь всех отроков на усадьбе знаешь — кто на что способен?

Посветлев лицом, парень поспешно кивнул:

— Всех, господине!

— Вот и подбери к завтрашнему дню, сколько получится. Ну, и сейчас — человек семь — высоких, крепких.

— Таких у нас и нет, господин. Сам знаешь, всех гунны забрали.

— Ну, положим, не всех, — хитро прищурился Радик. — Я там, среди рабов, совсем неплохих парняг видел, высоких.

Ирман беспокойно дернулся:

— Ты сказал «из рабов», господин?

— Именно так.

— Тогда найду. Но… сейчас семь не найти — от силы пяток сыщется, многие на полях — а вот завтра приведу дюжину! В обиде не будешь.

— Давай-давай, — Радомир ободряюще махнул рукой. — И этого, Творимира-старца покличь — пусть ждет у амбаров.

Махнув вторую кружку — вкусная бражка оказалась, холодненькая, брусничная — молодой человек перевязал заново ремни постолов — чтоб обувка не спадала, и, потуже затянув пояс, вышел во двор и зашагал к амбарам с видом осанистым и важным. Чтоб и сомнения ни у кого не возникло — кто теперь истинный хозяин усадьбы.

— Жду, жду, господине, — подбежав, поклонился старик. — Что прикажешь?

— Амбар с воинским снаряжением где?

— А вона!

— Ну, так веди! Поглядим, что тут у вас осталось… точнее — у нас осталось.

Осталось, увы, немногое. Ну, луки, стрелы, рогатины — этим никого не удивишь, а вот насчет мечей — с этим было туго. Нет, обычные-то, железнокованые мечи — были, и в избытке, ржавели себе в простых деревянных ножнах без собой пользы. А вот что касается мечей настоящих, стальных, закаленных, свое собственное имя имеющих… С этим было плохо, проще говоря — таковых вообще не нашлось. Понятно, вещь дорогая, надежная, вот в смутное время-то и украли. Ладно, пусть хоть такие… Радомир лично отобрал пяток более-менее приличных, поманив мальчишку-раба, велел отнести к кузнецу, сам же тщательно осмотрел висевшие на стенах амбара щиты и — с позволенья сказать — брони. Круглые щиты из досок и обтянутой дубленой кожей плетенки, конечно, того, прохудились, однако вид имели вполне даже солидный, грозный — лишь чуть подновить, чем тот же кузнец и занялся, заодно выпрямив помятые шлемы, что валялись в том же амбаре в углу — навалом.

— Хозяйку покличь, — выйдя из амбара, приказал старику-управителю Рад. — Она где-то там, на заднем дворе ходила… Хильда, любовь моя! Помнится, у тебя когда-то пектораль была золотая, ну, на праздники ты ее надевала… и браслетики.

— Почему была? Все там же, в нашем жилище так и висит. А что ты спрашиваешь?

— Да, понимаешь, — молодой человек невольно замялся, даже взглядом вильнул. — Нужно для очень важного дела. Дашь?

— Да бери, — Хильда пожала плечами. — Чай, понадобится, так еще подаришь.

— Умница ты моя, красавица писаная. Иди, поцелую!

Ближе к вечеру к официальному визиту уже было готово все. Ирман притащил четырех парней-рабов, из которых хоть более-менее что-то представляли собой лишь трое — пусть тощие, да зато хоть понимали слова, четвертый же — звали его совершенно по-тургеневски Му-му — вообще был полным идиотом, даже говорить не умел, а только мычал — оттого и прозвище. Зато силен был, зараза, да и вид имел представительный — этакая гора.

— Ирман, а этот человек-гора слова понимает? — покосившись на дурака, тихо поинтересовался Рад.

— Приказы — понимает, — с готовностью кивнул раб. — Только надо ему объяснить… я — могу.

— Ладно, — молодой господин махнул рукой, — Пусть и он идет. Только скажи, чтоб ничего не смел делать — просто стоял да вращал глазами. И не разговаривал!

— Так он и так, господине, не говорит.

Кузнец — нелюдимый, до самых глаз заросший косматой бородою, мужик — уже успел к этому времени расплющить пектораль Хильды и полученным сусальным золотом щедро украсил рукоятки мечей и ножны. Подновил и щиты — они по-прежнему рассыпались бы от первого же удара, но с виду теперь выглядели вполне комильфо. Нашлись на всех и чистые рубахи, и плащи, и даже дорогие готские фибулы в виде каких-то устрашающе забавных зверюшек — то ли единорогов, то ли птеродактилей.

Обуть тоже удалось почти всех, кроме дурачины Муму — у того оказалась такая лапа, размер, наверное, сорок седьмой, если не больше.

— Черт с ним, — подумав, Родион шмыгнул носом. — Пущай уж босым идет — жаль терять такую фактуру.

Смачно сплюнув под ноги, молодой человек поправил на плече роскошный бирюзовый, с серебряной вышивкой, плащ, найденный, как и все прочее, в бездонных сундуках Доброгаста, и, откашлявшись, совершенно по-сержантски рыкнул:

— Отделение… Становись!

Аники-воины дружно моргнули.

— В одну линию, говорю, выстройтесь. Да по росту!

— А-а-а, — кивнув, Ирман взял за руку Муму, отвел. — От тут стой, чудушко!

— У-у-у, — довольно замычал дурень, судя по дикой улыбке на меленьком — совсем не по телу — лице, затея господина ему очень даже нравилась.

Еще бы! Волосы гребнем расчесали, дали новый плащ с красивой застежкою и еще оглоблю от старого воза, на котором когда-то возили глину да снопы.

— Так, товарищи бойцы, давайте знакомиться. Ирмана я уже знаю… ты, Муму, стой… Вот ты кто? — молодой человек остановился возле стоявшего в центре юноши с русой, недавно стриженной под горшок, шевелюрой и степными, вытянутыми к вискам, глазами болотного цвета.

— Кто таков, отвечай?

— Иксаем кличут. В робичичах.

— Понятно, что не в князьях. Лет сколько?

— Того не ведаю, господин.

— Хм… с виду четырнадцать есть, в воины гож. Копьем владеть умеешь? Ну, рогатиной?

— Не, господин. Не довелось.

— А стрелой зверя бил?

— Я, господине, тележник. Колесо могу сладить или колодезь.

— Вот и славно! Значит, с секирой управишься запросто, — Радомир подошел к следующему… потом отступил на шаг, осматривая абсолютно одинаковых парнишек — темненьких, но светлоглазых, выглядевших еще совершеннейшеми детьми.

— Сержант! Тьфу ты — Ирман! Что, постарше-то не нашлось людишек?

— Нет, господин, не нашлось, — парень виновато развел руками. — Эти изо всех — самые старшие. Близнецы-братцы. Этот вот, слева — Линь, а справа — Горшеня. Или наоборот, да, господине, без разницы.

— Понятно — что в лоб, что по лбу. Что умеют — даже и не спрашиваю. Коровам хвосты крутить разве что.

— Они камнями метко кидаются, господине.

— Камнями? Ну, хоть что-то. А ну-ка… Вот ты, — Радомир ткнул пальцев в грудь Линя… или Горшени. — Бери-ко камень. Во-он в тот горшок, что на плетне, у дома, висит, попадешь?

— Так, разобьется же.

— Ты сначала попади, чудо!

— Кинуть, что ль?

— Кидай, кидай, сказал уже!

Мальчишка примерился, прищурил глаз… в-вухх! От горшка только осколки полетели.

— Молоде-е-ец! — одобрительно ухмыльнулся Рад. — А пращой — можешь?

— Пращой-то куда как сподручнее, господине!

— Славно! Братец так же может?

— Угу.

— Хорошо, проверять не буду, так уж и быть — поверю на слово. А ну, животы подтянули! Р-равняйсь!.. Равняйсь, говорю! Это значит — вы все должны ровненько встать… вот у тебя, Иксай, куда ноги вылезли? Видишь, где все? Подтяни, подтяни носки-то… А это что еще за лапы? А, тьфу ты, черт… ясно же — чьи.

Еще раз оглядев воинство, молодой человек в принципе остался доволен — собранная им командочка практически ничем особенно не отличалась от российской армии — такая же помесь детского сада с сумасшедшим домом.

— Ладно, воинство. Пошли!

Взобравшись на белого жеребца, поспешно подведенного стариком управителем, Родион помахал Хильде и с неспешной важностью выехал со двора. За ним нестройной толпою шагали пятеро воинов-гридей… рабов. Ну, уж кто нашелся.

Впрочем, выглядели все — особенно издали — очень даже прилично: развевались на ветру разноцветные плащики, солнышко отражалось в шлемах, играло зайчиками на золоченых рукоятках мечей. Богато, богато выглядели, что и говорить.

— Ну? — проехав полсотни шагов, обернулся в седле Радомир. — И где же Хотобуд с Ятвигом живут? На чьей усадьбе?

— Ни на чьей, господине, — Ирман покачал головой. — Они в новом доме живут, с молодыми воинами.

— А, вот уже до чего дошло социальное расслоение! Дружинники отдельными домами живут, — гулко хохотнул молодой человек. — Ладно, показывай, куда ехать?

— А вона-а, к дальним воротам.

По пути, бросая работу, к процессии присоединялись любопытствующие — Витенеговы, Межамировы, Сдиславовы… Радомира о цели визита не расспрашивали — старосты сие считали невежливым, а остальные рылом не вышли и заговаривать со столь достойным — сразу видать! — господином опасались. Как бы за непочтение оглоблей по хребтине не получить. А потому, прямо на ходу выдвигали самые дикие версии.

— Радомир-вождь рать готов воевать собрал, теперь уж отмстим им!

— Не, не готов — с гуннами схватиться хочет.

— И не схватиться, а наоборот — войско им ведет.

— Не-е-е… Это они за невестами к готам собрались!

— Зачем же Радомиру невеста? Он же женат?

— У доброго воина должно быть много жен.

Гордо глядя вперед, Родион еле удерживался от смеха — почему-то так и хотелось сейчас обернуться да крикнуть: «Песню за-пе… вай!»

Интересно, чтоб они спели? Что-нибудь фольклорное, типа — ой то не вечер, то не вее-е-чер… Нет, надо все-таки с ними хорошую строевую песню выучить — веди-и-и, Буденный, нас смелее в бой! — любимый марш старшины Дормидонта Кондратьевича.

— Вот, господине, — забежав вперед, Ирман показал рукою. — Пришли.

— Ого! — удивился Рад. — Не хилую они себе домину отгрохали. По иностранным чертежам — видать сразу. Казарма, как есть — казарма. Плаца вот только еще не хватает — чтоб было что подметать да зимою от снега чистить.

Действительно, жилище Хотобуда и его дружины представляло собой обычный длинный дом, точно такой же, как и у готов, — наполовину в земле, с обложенной дерном крышей.

— Без окон, без дверей — полна горница людей, — задумчиво пробормотал молодой человек.

— Не, господине, — Ирман поднял голову. — Двери-то есть, вон там, дальше.

— Пошли кого-нибудь мелкого — пусть объявит, мол, Радомир князь приехал с проверкой! Живо пусть все выходят.

— А, может, господине — лучше нам к ним в дом?

— Не лучше! Где там наш чертушко с оглоблиной развернется?

— А-а-а!

— Бэ-э-э! Ежели что не так пойдет, пущай Муму оглоблею всех подряд угощает!

— Это он любит, обрадуется.

— Горшеня!

Послав гонца в дом, стали ждать… недолго: из «казармы» тотчас же вывалили любопытные, в их числе — и сам Хотобуд, и Ятвиг, как всегда — хмурый. Хотобуд выглядел так себе, не особенно-то представительно, губошлеп чернявый. Уж каким уродился, таким уродился — ни красный княжеский плащ, ни меч на богато расшитой перевязи положения не спасали и облик особо не облагораживали. Ятвиг… тот, конечно, выглядел посолиднее, но место свое знал и вперед не совался.

Еще были воины — тоже в основном зеленая молодежь, да другим и неоткуда взяться-то было — год назад гунны ведь почти всех подчистую забрали.

— Слышал, что ты вернулся, — подбоченясь, ухмыльнулся Хотобуд. — Что ж — хлеб-соль! Угощениям моим не побрезгуй… или боишься, что отравлю?

Радомир тоже ухмыльнулся в ответ и, спешившись, ответил по-молодежному — уклончиво, так что и не поймешь — согласился, не согласился, пошутил…

— Типа как бы да. Но раз уж приглашаешь… У тебя в доме-то темновато, поди?

— Ха! А о римских лампах ты ничего не слышал? — не преминул похвастаться самозваный вождь. — У меня четыре таких — все воинской доблестью добыто!

Ага… Родион про себя усмехнулся: станется с тебя доблесть, как же! Скорей, коварство да предательство. Или выменял у кого-то — это-то запросто. Воинский вождь, ишь ты… Вождишко!

— Вот, гостюшко дорогой, проходи. И вы, старейшины, проходите!

— Надеюсь, лишних людей ты не позовешь — посидим свободно, в просторе.

— Не позову, — сквозь зубы бросил вождишко. — Слуги только. И ты своих не зови…

— И я — только слуг. Линь, Горшеня — со мной, Иксай — коня береги, Ирман — с Муму у дверей встаньте.

Угощение, честно говоря, было так себе, зато бражка — добрая, Радомир под разговор целых три кружки выпил — Хотобуду с Ятвигом тоже из той же корчаги наливали, так что насчет яда — вряд ли чего подмешали, не травить же самим себя? Да и старейшины — Витенег, Межамир, Сдислав — те сидели молча, словно статисты.

Беседа шла, в общем, вяло — так, ни о чем. Хотобуд, конечно, пытался вызнать — где Радомир шлялся, да, может, с кем союзы завел? Да Рад не пальцем деланный, чтоб отвечать — улыбался только да травил байки.

То же самое делал и Хотобуд — как ни выспрашивал гость о смерти Доброгаста, о Тужире да Истре — ни слова четкого не добился. Чего и следовало ожидать, Хотобуд, он же тоже — не пальцем…

— Значит, Доброгаст — от ножа Истрова. А Тужир — на охоте?

— Да, да, стрела случайная… Вот, утку попробуй, гостюшко, добрая утка и тиной почти не пахнет, это потому что в крупе.

— Да про Истра-то скажи что-нибудь!

— Предатель Истр! Убийца! Батюшку родного зарезал. Горько говорить — но так. Ведь так, старейшины?

— Так, так, — дружно закивали гости. — Доказательств тому представили.

— И что, Истра вы судили?

— Суд был, да. По всем нашим законам. К смерти корнованием приговорили… так ведь бежал, упырь!

— Ладно, поговорим еще о том суде. Поди, Влекумернавий и судил? А, кстати, где он? Чего-то не видать.

Старейшины переглянулись, а Хотобуд скорбно поджал губы:

— Совсем плох стал наш жрец. Волхвует плохо, гадает — хуже некуда. Люди говорят — ушла от него колдовская сила. Так бывает, да — на все ведь воля богов.

Вот это да! Молодой человек чуть не поперхнулся бражкой. Вот этого он не ожидал, вот уж новость, так новость, не хуже той, что про Берию. Влекумера — слили! Ну, надо же… Молодец, Хотобуд — умен, ничего не скажешь. Жреца обыграть — для этого одной хитрости мало.

Всех старейшин нужно было подговорить, перетянуть на свою сторону, да и воинов… как же он управился-то за полтора месяца? С другой стороны, и навий вел себя со старейшинами, мягко говоря, не корректно — слишком уж властолюбив был, да и влияние свое слишком явно показывал. А люди этого не любят, тем более — старейшины. Что же они, Влекумера совсем, что ли, — того? Родион даже испугался — кто ж их с Хильдой теперь отсюда отправит-то?

— И что навий?

— Новый у нас теперь навий, Радомире, — усмехнулся в усы Сдислав. — Посейчас в кущах, волхвует. К празднику, к свадьбам — придет.

— И кто же он?

— Из наших, рода доброго.

Судя по тому, как улыбнулся старейшина, Рад догадался — из чьего именно рода был новый жрец. Понятно все — слишком влиятельный волхв — кому нужен? Эх, Влекумер, Влекумер — за что боролся, на то и напоролся. Властушки захотел? Получи, фашист, гранату! А Хотобуд-то, Хотобуд — умен, хитер, сообразил — не всю власть под себя подгребать надо, со старейшинами поделиться — обязательно. Он — их поддерживает, они — его. Новый жрец — человек Сдислава. Рука руку моет, и Доброгаст, видать, в этом комплоте был лишним. Таким же, как вот сейчас — Радомир, своим появлением испортивший всю малину.

— Так что, старый-то жрец? Тоже помер, что ли? Не удивлюсь.

— Да нет, не помер. Уйде.

— И куда же это он уйде? — молодой человек язвительно оглядел собравшихся. — Только не говорите, что в кущи! Мне б его найти… морду набить — давно кулаки чешутся! Это ведь он нас с Хильдой заплутал…

Старейшины переглянулись, вроде бы как обрадованно, но…

— Нет, — качнул окладистой бородою Витенег. — Не знаем мы, где его кущи. Странствует.

Нижняя губа Хотобуда зло дернулась, что вовсе не укрылось от внимательного взгляда Радомира. Ага, ясненько. Жив, жив Влекумер — старейшины его специально придерживают, чтоб мало ли что… Те еще хитрованы, особенно — Сдислав с Витенегом. Вроде бы и вместе, но каждый — сам за себя. Ревнивцы — никто силой и властью выделяться не должен… Доброгаст вот попытался — умер. И вряд ли — сам.

— Ты-то вот что нам скажешь, Радомир, Доброгастов сын? — осторожно поинтересовался Сдислав. — Аттила-рэкс, тебя пославший… ждет?

— Ждет, — не стал скрывать Рад. — Не меня — воинов.

Старейшины покивали:

— Ну да, ну да. И где ты их наберешь? Лучше всего — у готов. У них молодежи много. Да ведь и стоит ли набирать? Аттилу-рэкса, говорят, разбили ромеи?

— Разбили, да, — молодой человек согласно махнул рукою. — Но — не до конца. Аттила еще себя покажет! И те, кто его хоть в чем-то ослушаются, долго не проживут!

— Ага…

Старейшины надолго задумались. С одной стороны, им, конечно, хотелось выпроводить опасного конкурента, тем более — такой удобный случай — однако, с другой — давать ему воинов тоже не очень-то выгодно. А кто здесь останется? С кем, ежели что, за власть-то биться?

— Ин ладноть, — Сдислав пристукнул ладонью по столу. — О воинах, о дани гуннской потом поговорим, будет еще время.

По всему длинному дому неслышно сновали слуги; Хотобуд иногда подзывал кого-то, что-то шептал, приказывал, искоса поглядывая на гостей. Ладно, старейшины, но вот ему, Хотобуду, Радомир — уж точно, как кость в горле. В любом случае! Уйдет к гуннам — заберет полдружины, останется — первый конкурент. Однако эту старую сволочь — жреца — надо найти, и как можно скорее. А заодно — отыскать истинных убийц Доброгаста и Тужира. И тех, кто оклеветал Истра. Найти и отомстить, как того требовал голос крови.

Ладно… молодой человек улыбнулся — все ж таки, не зря он сюда явился: теперь старейшины точно знают, чего ожидать. Вернее, им кажется, что знают… пусть.

Вечеринка затянулась надолго, пировали всю ночь, и когда Радомир вышел наконец из длинного дома, на улице уже вовсю занимался рассвет. Рядом с домом лениво догорал костер, мерцая кроваво-красным светом, и порывы ветра разносили по всему двору пепел, серый и теплый, чем-то похожий на кошачью шерсть.

Воины Хотобуда кемарили кто где, точно так же, как и «отделение» Рада: узкоглазый Иксай прикорнул прямо тут же, у костерка, чуть в стороне, в травище, посапывали близнецы, а в кустах жимолости, бросив свою оглоблю, паровозом храпел дурачинушка Муму.

— Идем домой, господине? — ведя под уздцы коня, выскочил неизвестно откуда Ирман.

— Идем, — Радомир улыбнулся. — Давай, буди всех. То же еще — воины. Придется уж вами заняться как следует… если время будет.

На башенке, над воротами, маячил темный силуэт часового в плаще и шлеме, где-то уже вовсю гоготали гуси да вскинулся, залаял, пес.

Доброгастовой — ныне Радомировой — усадьбе все уже проснулись, старик Творимир шлялся по двору, распоряжался:

— Вы, девки — на птичник, вы — на морковку, а вам, отроки — навоз на конюшне вычистить…

— Вижу, дела идут, — усмехнулся Рад, въехав во двор. — Госпожа не вставала ли?

— Не, господине, еще не поднялась.

— Ладно, постараюсь не разбудить.

Бросив поводья коня подбежавшему мальчишке-рабу, хозяин усадьбы, стараясь не очень шуметь, подошел к дому… И тут же застыл, увидев выползающую из приоткрытой двери ядовитую гадину — серую, с черным узором.

— Ах ты ж, тварь!

Выхватив меч, Радомир вмиг разрубил змеюгу на части и, охваченный самыми дурными предчувствиями, ворвался в дом…

Раскинув в стороны руки, Хильда лежала на полу, недвижная, бледная…

— Милая-а-а!!! — молодой человек с криком припал к любимой.

Мертва! Сердце уже не билось.