Атаман

Андрей Посняков, 2013

Егор Вожников, молодой бизнесмен, торгующий лесом, а в свободное время с увлечением занимающийся исторической реконструкцией, отправляется в лесную глушь, чтобы попариться в баньке с «авторитетными» людьми, а заодно и испробовать снадобье, которое ему дала местная знахарка, бабка Левонтиха. Да вот только предупреждала его Левонтиха, что не следует обливаться ее зельем во время грозы. Но какая гроза в марте? Егор от души попарился в баньке, облился бабкиным снадобьем и нырнул в прорубь. И… в это самое мгновение раздался удар грома! Вынырнув на поверхность, Егор кинулся обратно в баньку, не сразу заметив, что в парной находятся незнакомые люди, говорящие на странном, вроде бы и не совсем русском языке…

Глава 3

Путь

— А-а-а-а-а!!!!

Закричав, Егор проснулся в холодном поту, вскочил с лапника, в ужасе глядя на руку… левая оказалась на месте… и правая.

Господи! Вот ведь приснится же! И главное — все так правдоподобно, натурально так. Парень с мечом. Крюк в челюсть. Блеск клинка и… фонтан крови!

Черт! Правая рука, кстати, болела — как раз там, куда пришелся удар.

— Ты чего разорался, Егорий? — приподнял голову Антип. — Привиделось что?

— Да уж, — молодой человек махнул рукой. — Привиделось.

Вокруг еще было темно, и луна на небе казалась столь же яркой, что и в ночи, однако на востоке, за хмурыми вершинами елей, уже занимались оранжевые зарницы.

— Рассвет скоро, — проснулся и старший, Иван Борисович. — Соберемся-ко, рябчика поедим, да в путь. А, брате?

Данило Борисович, поднявшись, молча кивнул и уселся поближе к тлеющим углям:

— Антип, налущил бы щепы.

Чугреев тут же выхватил нож:

— Сейчас, господине, сейчас.

Не прошло и минуты, как таявший палево-рубиновым светом костер вновь запылал ярким веселым пламенем. Борисовичи радостно переглянулись и с завидным аппетитом принялись уплетать вчерашнего рябчика, да так, что только хруст стоял! Не отставал от них и Антип, а вот Вожников что-то не чувствовал голода: может быть, вчера переел, а может, потому, что сон нехороший привиделся.

Смачно рыгнув, Чугреев облизал косточку и, бросив ее в костер, потянулся к котомке, вытащил из нее какой-то сверток:

— Эвон!

Сразу запахло чем-то прогорклым, тухлым.

Иван Борисович даже нос пальцами зажал:

— Это что за вонища-то?

— Сало медвежье! — с важностью пояснил Антип. — Старик-то запасливым был. От волков по весне — первое дело. Почуют шатуна — ни за что во след не пойдут. Так что мажем лыжи!

— Да уж, запасливый дед, царствие ему небесное.

Размашисто перекрестившись, Данило Борисович встал на лапнике на колени и принялся вполголоса молиться, то и дело крестясь и кланяясь. Ему тут же последовали и остальные — старший братец Иван, Антип Чугреев, Егор… А почему б и не помолиться-то? Коли все так делают, так негоже белой вороной быть, тем более, и сам-то Егор — православный, бабушкой еще в сельской церкви Фрола и Лавра крещенный.

— Господи Иисусе Христе…

— Николай Угодник Святый…

— Святый Георгий…

— Богородица Дева…

— Удачи пошли, успеха во всех делах наших скорбных.

Щурилась в светлеющем небе луна, тускло мерцали звезды, ширился, золотил верхушки деревьев рассвет.

— Господи Иисусе Христе!

Помолившись, смазали медвежьим салом лыжи, вскинули на плечи котомочки. Старший — Иван Тугой Лук Борисович, бороду рукой пригладил:

— Ну, инда и в путь. Веди, Егорша!

Егор и повел. Не к Белоозеру, куда беглецы хотели, нет — в Пашозеро, как сам для себя решил. А зачем с этими придурками по лесам шататься? До Пашозера, как молодой человек прикинул еще вчера вечером, было где-то километров двадцать или чуть больше — почти целый день идти, по крайней мере, до полудня, лыжи-то не беговые — охотничьи. А что тут ближе-то? Если только в соседний район выйти… или даже в Вологодскую область.

Шли по зимнику, большей частью тянувшемуся по льду неширокой речки, но временами, срезая углы, взбиравшемуся и на холмы, и дальше — по лесам, через болота, летом бы тут ни за что не пройти, потому и «зимник».

Солнце, поднявшееся в светло-синее, словно протершаяся джинса, небо, светило путникам в спины, лишь иногда уклоняясь в сторону из-за изгибов пути. Сразу взяв темп, шагали ходко, никаких перекуров не устраивали: странно, но все трое невольных спутников Вожникова оказались некурящими, как, впрочем, и сам Егор; ну он-то понятно, все-таки спортсмен бывший, а вот эти?

А тоже — почти спортсмены, шли так, что сам Вожников ухайдакался и несколько сбавил ход, а сзади уже наступали на пятки, зубоскалили, подгоняли:

— Что, Егорий, устал?

Устал… А почему б и не устать-то? Километров десять уже в таком темпе прошли, будто черти по пятам гнались; Егор уже и дыхалку сорвал с непривычки, а этим хоть бы хны! Ну, лоси!

Егор мысленно прикидывал карту — еще немного, и будет скала с водопадами, а уж от нее можно считать — рядом. Скала. Та, что во сне.

Черт! Взобравшись по зимнику на небольшой холм, Вожников пошатнулся — словно обухом по голове ударили. Давление? Или просто устал? И перед глазами возник вдруг — так натурально! — тот самый парень с мечом! Блеск клинка. Взмах… И отрубленная рука взлетела к небу, орошая сугробы рубиново-красными каплями. И так заныла, заболела в том месте, где была перерублена, Егор даже идти не смог и стон не сдержал, схватился за предплечье.

— Эй, паря! Ты что там?

— Да что-то рука.

— Затекла, что ль? Бывает.

Бывает еще и не то. Но чтоб два раза подряд одно и то же видение… И, главное, вот прямо сейчас, сей момент, Вожников почему-то точно знал: подойдут к водопадам, так оно все и случится — напорются на засаду и погибнут все! Так оно все и будет.

Вдохнув полной грудью утренний, еще не отошедший от ночного морозца воздух, молодой человек помотал головой и сплюнул в снег. Откуда такая уверенность? Погибнут — да! Несомненно. Все трое.

— Да что ты, прости, Господи, встал-то? Путь потерял?

Егор сделал еще пару десятков шагов, чувствуя, как скользят по снегу широкие, подбитые беличьим мехом лыжи.

И снова — словно ударило в голову! И правую руку — ожгло! А ноги уже остановились, не шли…

А парень — тот юнец с мечом — возник перед глазами и ухмылялся!

Да что ж такое-то! И вообще, откуда они тут взялись все? С мечами, с копьями. Этот вопрос пока оставался без ответа, а вот предыдущий… Вот тут-то Егор уже начал кое-что понимать! Колдунья! Бабка Левонтиха все же не обманула со своим зельем! Если принять это за аксиому, то… То напрашивается вывод — он, Егор Вожников, все-таки получил, что хотел: возможность предвидеть будущее, пусть локальное, пусть только ближайшее, пусть только самые нехорошие вещи. Но ведь предвидел же! Иначе б откуда этот сон, эти видения? А вдруг — да правда? И ноги не хотят идти…

Пройдя еще несколько метров, Егор снова увидел перед глазами юное ухмыляющееся лицо воина, снова почувствовал острую боль в правой руке… и не смог уже больше идти. Потому что — знал, потому что — предвидел! Работало бабкино зелье.

— Возвращаемся! — обернувшись, решительно заявил Вожников. — Сбились с пути малость.

— Хо! Сбились? — Иван Борисович нервно расхохотался. — Так ты проводник аль хвост собачий?

— Да немного совсем. Сейчас вот чуток вернемся назад, а потом свернем.

Беглецы, конечно же, были недовольны, но все ж не спорили да и не ругались долго: послушно повернув назад, вновь пошли за Егором — а куда им деваться-то? Ворчали только:

— Ну, парень, заве-о-ол!

Шли опять-таки ходко, но теперь проводник вовсе не чувствовал такой обреченности, «отрубленную» в «схватке» руку уже не пронзала боль, и не висела перед глазами ухмыляющаяся рожа юного убийцы в сверкающем стальном шлеме. А главное, на душе стало как-то… ну, не то чтобы хорошо, а спокойно, что ли. Вот ведь бабка!!! Если, конечно, это она, если не показалось все! Да нет, не должно бы.

Пройдя назад половину пути, Вожников уверенно свернул направо, на неширокую повертку, вскоре приведшую путников к заснеженному лесному озеру, в которое впадала — или вытекала — узенькая речка, даже, скорей, ручей. Местные жители, кстати, произносили это слово с ударением на первый слог — ру́чей. Ну, понятно, финно-угры, вепсы — у них всегда ударение на первый слог падает.

Немного переведя дух, по этой речке-ручью и двинулись дальше, ибо направление совпадало с тем, что держал в уме Вожников — к югу. Прошагать километров двадцать-тридцать, а там уж и выйти к какой-нибудь реке Водского водораздела, без разницы, к какой — Лиди, Колпи, Чагоде. Там, рядом — Боброзеро… интересно, жилая деревня? А пес ее… Лидь — точно нежилая, дачная. Зато Заборье, Подборовье, Ефимовский — жилые! Ладно, раз не пускает бабка в Пашозеро, так хоть туда. Борисычи да Антип, судя по всему, мужики опытные, охотники-рыбаки, вон как прут, бульдозером, никакой волк не угонится, никаким танком не остановишь. Сам-то Егор опять уже уставать начал, хоть и молодой мужик, здоровый, спортсмен тренированный. А вот поди ж ты! Едва стали на привал, так сразу в снег и пал. Руки разбросал, лежал, отдыхая.

— На, рябчика пожуй, Егорий. Теперь-то верно идем?

— Теперь — верно. Говорите, в Белозерск вам?

— Да, к Белоозеру.

— Ну, до Ефимовского провожу… или до Заборья, а уж там доберетесь по железке. Деньги-то есть у вас?

— Деньги? А как же! Вона!

Хохотнув, Иван Борисович сунул руку за пазуху и швырнул Егору маленькую серебряную монетку весом грамма три, с витиеватой надписью.

Молодой человек не сдержался, ахнул:

— Неужто ордынский дирхем?

— Она, она, денга татарская! — Иван Борисович самодовольно убрал монетку обратно. — Немного, но денег таких есть. С полкошки.

С полкошки! Кошка — так в Средние века называли на Руси сшитые из кошачьих шкур (они считались наиболее крепкими) кошельки, крепившиеся к поясу. Вон-вон она, «кошка», или «калита», к поясу Ивана Борисыча привешена — Егор как-то раньше и не замечал, не до того было.

Ишь ты… Ну, точно, реконы! Кому еще-то на поясах «кошки» носить?

— Мужики, разговор к вам есть.

— Вечером и поговорим. Как на ночлег станем.

Однако ордынский дирхем! Как новенький!

Снова пошли. Потянулись по берегам реки угрюмые хвойные леса, изредка перемежающиеся зарослями осины и пустошами. Проложенный по заснеженной неширокой реке зимник то и дело пересекали звериные следы — заячьи, лисьи, волчьи. Как-то за лесом показалась деревушка в две избы, судя по поднимающемуся дыму — жилая. Однако беглецы к избам не повернули, ходко прошагали мимо. Да и что проку в этих избенках? Круглый год живет там обычно какой-нибудь пенсионер, чаще всего — уставший от большого города петербуржец (точней — ленинградец) или даже москвич. Купил на старость избенку, вот и отшельничает, многим такое нравится. Раз в месяц за продуктами к автолавке выберется и дальше живет, охотится, рыбку ловит, книжки умные при свечках читает, потому как что еще делать-то? Ни электричества, ни нормальных дорог, ни связи.

Вожникова подобные глухие места отнюдь не удивляли — бывал, знал, привык — скорее, поражало другое — «зимники». Это были вовсе не тракторные дороги, а типичный санный или лыжный путь, уже достаточно за долгую зиму наезженный, не заметенный. И кому тут надо бродить-то? В здешней глуши и народу-то столько нет. Заезжие охотники, туристы? Да, как видно, они, больше просто некому. За дичью да за рыбкой хаживали… что же, они добычу-то на санях увозили? Ой, едва ли, едва ли. Откуда ж тогда санный путь? Вот как тот хотя бы, что вел к Пашозеру? Еще лет сорок назад оно б и понятно было — колхознички на лошадках ездили, что кому надо, возили — навоз с дальних ферм, молочко в сорокалитровых алюминиевых флягах. Тогда, в те времена — еще понятно, но сейчас?! Ишь ты — сани. Не слишком ли большая роскошь даже для хозяев предназначенных для весьма состоятельных людей охотничьих баз? Одну-то лошадь прокорми попробуй, а если несколько? Держала одна из хороших знакомых Егора лошадку — все время на дороговизну жаловалась.

Однако… в бане — бычьи пузыри, луки, стрелы, одежда, кошелек-«кошка», ордынский дирхем… Это все сделать довольно трудно, Егор, как человек, долго и продуктивно общавшийся с реконструкторами, очень хорошо себе это все представлял. Все окружающие вещи сейчас, казалось, просто кричали — пятнадцатый век!!! Ну, или четырнадцатый — невелика разница. Но нет… Это было бы слишком уж невероятно… невероятно — но факт! Факты — от них-то куда денешься? И, главное, с луками все, со стрелами, с мечами… Если еще кто-то подобный встретится — тут и думать-гадать больше нечего! Прошлое! Проклятая бабка! Нет… тут, выходит, он сам, Егор, и виноват. Ишь, восхотел предвидения!

И если все так, как он только что себе представил, если Егор Вожников очутился — сам себя перенес! — в русское Средневековье, то… То все встает на свои места, все очень даже логично получается. Спутники его — беглецы, но вовсе не беглые преступники из какой-нибудь зоны, по пути обобравшие краеведческий музей. Не-ет! Местные. Борисычи — явно не простые люди, бояре, а может быть, — даже какие-нибудь удельные князья. Привыкли повелевать, по всему видно, да и держат себя с гордостью, нет, не с гонором, а именно с гордостью, а к Егору и особенно к Антипу Чугрееву относятся покровительственно, как старшие к младшим, словно бы, вне всяких сомнений, имеют на это право. А ведь не шибко и старше-то! Сколько старшему братцу лет? По виду смотреть — около сорока где-то.

На второй ночевке, как развели костер, да братцы вновь вернулись с добычей — на этот раз с зайцем, — Егор повнимательнее присмотрелся ко всем троим: Борисовичам, Антипу. К тому, как они разговаривали, а особенно к обувке, к одежке, поясам да пресловутым кошелькам-«кошкам». Молодой человек украдкой даже плащик Ивана Борисовича пальцами пощупал. Знатный плащик и — сразу видно — вручную выделан: квасцами с корьем дубовым крашен, подбит волчьей шкурою, а уж фибула… фибула… любо-дорого посмотреть! Еще б потрогать…

— Иван Борисович, разреши застежкой твоей полюбоваться. Красивая.

Старший хмыкнул в усы:

— Да любуйся! А что красна — так ты прав. Никита Коваль на мою свадьбу выделал, нашей, нижегородской работы, вещь!

Ишь ты, «нижегородской работы»… А ведь и в самом деле — вещь! Да еще какая! Усевшись поближе к костру, Вожников с любопытством покрутил в руках фибулу — изящную, изображавшую Святого Георгия верхом на коне, попирающего копьем свернувшегося кольцами змия. Ажурные золотистые — золотые? — проволочки, разноцветные сияющие краски: карминно-красная, солнечно-желтая, небесно-голубая, травянисто-зеленая, пурпурная, густо-синяя, изумрудная. Чудесная вещь! Как и техника изготовления — перегородчатая эмаль называется, секрет ее считается напрочь утраченным со времен монголо-татарского нашествия.

— А вот, видать, сохранилась, — шепотом произнес молодой человек. — Как раз с тех, монголо-татарских времен…

— Каких-каких времен? — доедая зайчика, переспросил Иван Борисович.

— Монголо-татарских. Ну, времен ига.

— Мудрено говоришь, Егорша. Совсем непонятно. Иго какое-то… его на лошадей надевают, а при чем тут лошадь? — старший почесал бороду. — Татары нам всем зело знакомы, а монголы… о таких никто и слыхом не слыхивал. Что за люди-то?

— Да так, — скрыв удивление, ответил Вожников. — Красивая застежка! Купили где-нибудь?

— Говорю ж, Никитка Коваль, рядович мой, на свадьбу сделал.

Вернув фибулу, Егор опустил глаза: ну, неужели…

Молодой человек, сжав секиру, машинально дернулся было к лесу — прочь, прочь!

— Дров собрался порубить, паря?

— Да не, просто смотрю — не затупилась ли?

— Не об кого еще твоему топору затупиться-то! — враз захохотали Борисовичи, а вслед за ними и Антип.

— Ну, хочешь, так поточи, а мы спать будем. Ты уж — вместо сторожи ночной. Потом Антип сменит.

Егор кивнул:

— Пусть так.

Все улеглись, положив в костер сушину, тут же и захрапели, лишь Вожников остался сидеть на лапнике, вглядываясь в выдавленные по кромке лезвия топора маленькие вытянутые буквы. Именно вытянутые, не строгие — это все для скорости письма, и такой вот, уже отошедший от прежней строгой графики, шрифт именуется поздним уставом и относится… относится… относится… Эх, черт, еще вспомнить бы! Интересовался ведь, запоминал — у Старой Ладоги на слете Дирмунд Кривой Нож учил, «ранятник», викинг-норманн, в миру — Дмитрий Анатольевич Синевых, кандидат исторических наук, археолог, человек, прошлым всерьез занимающийся, профессионально, а не как Егор — от случая к случаю. Хотя вот тогда и Вожников заинтересовался, любил знающих людей послушать, вот и запомнил: самый ранний шрифт — строгий, прямой — устав, замучаешься его выписывать, а этот вот, вот именно такие буквы, уже не столь строгие и словно бы скошенные, это… нет, судя по слишком уж склонившейся «к» — это даже не поздний устав, а полуустав, век этак четырнадцатый, пятнадцатый, самое его начало. Да, именно так и говорил Дирмунд, Дмитрий Анатольевич. Хороший, кстати, мужик, помнится, пили с ним бражку — олут… да так, что потом головы трещали, словно от удара тяжелой палицей или уж, по крайней мере, шестопером.

Что ж, если они… надо хотя бы вызнать, куда идем-то? Впрочем, это и так ясно — на Белоозеро. А вот кто напал? Кто преследует?

— Кого пасемся-то? — Егор повернул голову к проснувшемуся напарнику. — Волков, что ли?

— А что нам волков-от пастись? — поднявшись на ноги, потянулся Чугреев. — Он, волк-то, не дурак, понимает: нападать на четверых — себе дороже. Был бы из нас кто один — накинулись бы давно всей стаей, и сало б медвежье не помогло!

А вот это уж точно — не помогло бы. Одному в зимнем лесу — смерть быстрая и лютая. Волки! Потому-то Вожников давным-давно отбросил мысль просто кинуть своих более чем странных спутников да двинуть обратно одному. Ага, двинешь, как же! Быстро чьим-то завтраком станешь. Или обедом, ужином — тут уж без разницы. Тем более сейчас, когда вот оно как все обернулось… или — не обернулось еще? Проверить бы… Вот ежели еще в лесу какая-нибудь деревня встретится — без телевизионных антенн-тарелок, без электричества, вообще без современных вещей… Ладно, пускай не деревня, пусть — просто люди. Если они — по облику, по оружию, по повадкам тоже из Средневековья, тогда уж все ясно будет… Невероятно, но факт!

Егору, конечно же, очень не хотелось бы, чтоб так было, но… Вещи-то говорили сами за себя, и весьма красноречиво. В отличие от обычных людей, историческими реконструкциями не занимавшихся, Вожников это очень хорошо понимал. И если все так, то что теперь? Продолжать сомневаться, старательно обманывая самого себя? Зачем?

Чуть отойдя, Антип шумно помочился в снег и махнул рукой:

— Ладно, спи, Егорий, моя нынче череда сторожить — уж до утра.

— А эти? — Вожников кивнул на храпящих братьев. — Их-то когда череда придет? Или вся наша будет? Слушай, Антип, ты так и не сказал — кто они вообще такие-то?

Чугреев посмурнел:

— Про то нам с тобой знать не надобно, говорил ведь уже. Знай, что люди они непростые — того и хватит.

— Хм, непростые, — не унимался молодой человек. — Бояре, что ль?

— Бояре? — Антип замялся и махнул рукой. — Ну, считай, что так.

Подвинув лапник поближе к тающему костру, Вожников молча улегся спать. Вот и поговорили, блин. Ничего нового не узнал. Хитрые — чужого человека пасутся… тьфу ты — опасаются!

Утром встали и снова прошагали весь день, сделав лишь небольшой привал — слегка подкрепиться. Егор мало-помалу приноравливался к такому темпу, но все равно едва за своими спутниками поспевал, вернее — они его все время подгоняли. После полудня вышли на широкий зимник, через пару верст спускавшийся через болото к реке, судя по всему — Колпи или Лиди, никаких других в здешних местах — пусть и в Средневековье — не должно было быть.

Ох, скорей бы… скорей бы показалась деревня или какие-то люди, скажем, охотники…

Надо будет уговорить Борисовичей остановиться там на ночлег, а потом… А что потом? Уйти в леса одному — опасно и глупо. Да и не отпустят его, среагируют обязательно — Иван Борисыч из лука белку в глаз бьет, да и братец его, Данило, и тот же Антип не многим-то в меткости уступают.

Обе речки, и Лидь, и Колпь, Егор знал — хаживал на байдарках (и не один раз), когда еще был школьником, но с той поры больше не довелось, потому и насчет деревень-поселков молодой человек был не очень уверен, не зная в точности, где они располагались. Тем более, если они древние. Люди-то, конечно, тут и в Средние века жили… Только вот конкретно — где? Понятно, что где-то около реки, но…

Молодой человек посмотрел под ноги: если предположить, что эта вот речка Лидь, то там — вот здесь уже, должна быть железная дорога и станция — Заборье, а за ней — Тургошь. Но нету железки! И поездов что-то не слыхать. А ведь должны были дойти уже!

Господи… во попал-то! Господи-и-и-и…

Жуткая тоска навалилась на Егора, так, в тоске этой, он и уснул, хорошо хоть кошмары не снились.

С утра ярко сверкало солнышко, а вот в полдень повалил хлопьями снег, густой, совсем еще зимний. Мягко падал на плечи, словно издевался — вот вам весна! А подождите-ка до мая! Уж тогда, так и быть, может, и растаю, а до той поры — ни-ни, даже и не надейтесь.

Еще вчера с надеждой высматривающий признаки близкой цивилизации Вожников нынче заметно приуныл, даже шел тише, полностью погруженный в свои невеселые мысли, что немедленно вызвало реакцию беглецов:

— Эй, эй, Егорша! Притомился, что ль? Этак мы с тобой к Белеозеру до распутицы не успеем, будем тут, в лесах, лета ждать.

Белеозеро. Белоозеро, наверное, город такой, довольно большой и знаменитый — еще по «Повести временных лет». И что ему, Вожникову, там делать-то? А здесь? Мысль вдруг ожгла — колдунью, колдунью надо искать, может, обратно отправит. В Белоозере-то, чай, легче найти… да и вообще — город есть город.

Егор сплюнул в снег и прибавил шагу — просят же. Нет, во мужики закаленные — прут и прут, словно немецкие танки к Волге! Даже Антип, и тот оказался двужильным — а с виду не скажешь. Один он, Егор, тут за хлюпика, за маменькиного сынка — так, что ли, выходит?

А вот фиг вам!

Упрямо склонив голову, Вожников закусил губу и, поудобней перехватив палку, попер со всей возможной скоростью, да так, что и не заметил, как спутники его остались далеко позади, где-то за излучиной, так, что и не видать — снегопад же! Остановился, лишь когда услыхал крики:

— Эй, Эй! Егории-и-ий! Жди-и-и-и!

Ха, жди! То-то! А то ишь, привыкли — умеем и мы кое-что.

— Ну, ты, брат, и двинул!

Шумно дыша, выскочил из снежной пелены Иван Борисович, за ним показался Данило, братец, а уж потом — в арьергарде — Чугреев Антип.

— А мы думали — спекся ты давно.

Егор скривил губы:

— Ничего! Еще побегаем.

— И куда мы теперь? — негромко поинтересовался Данило.

— А туда, — Вожников махнул рукой. — Все по реке.

Немного отдохнув, путники направились дальше, слава Богу, слежавшийся за долгую зиму снег не проваливался, лыжи скользили легко. Да и непогодь скоро закончилась, сквозь разрывы жемчужно-серых облаков вспыхнула, загорелась, мелькнула сверкающая лазурь, а следом за ней — и солнце.

Егор прищурил глаза, улыбнулся — ну, наконец-то, давно бы так! И тут же вдруг сильно сдавило виски. Так просто, ни с того ни с сего… Вожников резко замедлил шаг, физически ощутив что-то подозрительное, чужое. Снова помогало бабкино зелье? Да, похоже, что так: молодой человек отчетливо почувствовал спиной чей-то недобрый взгляд. Погоня? Может быть. А может — и местные. Охотники, рыбаки… Так это ведь хорошо! Наконец-то — люди. Вот и прояснится все окончательно, они ж явно сами по себе будут, никак с беглецами не связанные.

А вдруг… Вот нет-нет да и шевелилась, однако, мыслишка. А вдруг у них мобильники есть? Где-то в глубине души Егор все же на это надеялся.

Вдруг заболело, заныло сердце. И — словно что-то ударило в голову: резко, с болью… А перед глазами вдруг возникла стрела — не одна, несколько, они вылетели из-за кустов, пронзив грудь Егора, поразили и Борисычей, Данилу так вообще ударили в шею, а вот Антип уклонился, бросился в снег…

— Эй, Егорий, чего встал?

Молодой человек вздрогнул:

— Что, Иван Борисович?

— Говорю — чего застыл-то? Притомился?

— Что-то нехорошее чувствую, — устало признался Егор. — Словно идет кто за нами. Следит.

— Следит?

Обернувшись, Иван Тугой Лук подозвал Чугреева, что-то хмуро сказал. Антип с готовностью кивнул, Борисыч же махнул рукой Вожникову:

— Идем дале, паря. Посматривать будем.

Посматривать… Неплохо сказал. Интересно, за кем только? Егор, конечно, что-то такое нехорошее чувствовал, но вокруг никого из чужих не видел.

— Пошли, пошли, не стой.

Снова заскрипели по снегу лыжи, группа на этот раз растянулась, так что, оглянувшись на излучине, Егор едва смог разглядеть далекую фигурку Антипа. Чугреев шел на лыжах медленно, сильно припадая на правую ногу — подвернул, что ли? Или так, притворяется для чужих взглядов.

За излучиной Иван Борисович приказал остановиться и ждать. Антип, впрочем, приковылял быстро, да как только с излучины завернул, так и вовсе хромать перестал. Прав оказался Егор — притворялся.

— Ну? — нетерпеливо спросил Данило. — Что там?

— Прав Егорша, идут за нами. — Чугреев задумчиво почесал бороду, черную, цыганистую, разбойничью, прищурился. — Не так давно — но идут.

Иван Борисович вскинул глаза:

— Погоня? Афонька Конь, подлюга, нагнал все ж таки!

— Нет, господине, — отрицательно дернул головой Антип. — Афонька Конь и людишки его здешние места не дюже ведают. Те же люди, что за нами идут — то там, то сям по бережку путь срежут. Местные! Но от того нам не легче.

— Знамо, не легче. Мы ж для них чужаки.

Данило пожал плечами и хмуро посмотрел на Чугреева:

— Как, Антипе, мыслишь — они на нас нападут?

— Вот уж не скажу, господине.

— Зато я скажу! — отогнав вновь нахлынувшее видение, вступил в разговор Вожников. — Обязательно нападут. Достанут стрелами.

— Стрелами, говоришь? — Данило недоверчиво ухмыльнулся. — Чего ж сразу стрелами-то?

— А чего бы и нет? — решительно поддержал Егора старший брат. — Четверо дюжих мужиков… стрелами-то нас сподручнее. Ты б, Антипе, где засаду устроил?

Приложив руку к глазам, Чугреев посмотрел вперед:

— Да во-он за тем мыском, где ельник. Просто дождался б, когда мы за мыс свернем, срезал бы по бережку путь… да стрелами б и встретил. Мило дело, мы ж на реке-то, как на ладони все.

Иван Борисович замолчал, задумался; в светлой окладистой бороде его маленькими искорками блестели снежинки.

— Помнишь, брате, Бешмай-татарин рассказывал… — негромко произнес Данило.

Старший братец неожиданно улыбнулся и махнул рукой:

— Вот и я, Данил, как раз Бешмайку вспомнил. Тако и мы сладим. Егорий, Антип — теперя не торопитесь.

На этот раз Вожников остался позади вместе с Антипом, Борисычи же ходко усвистали за мыс, да там и свернули к ельнику.

— Отчепляй лыжи, Егорий, — проводив братовьев взглядом, быстро распорядился напарник. — Не совсем отчепляй, а так, чтоб едва держались.

— Зачем? — недоуменно спросил молодой человек.

— А затем, что мы с тобою сейчас — заместо живца. Свист как только услышишь, сразу в снег падай, усек?

— Усек. Да, конечно.

До Егора наконец-то дошло, парень даже усмехнулся, оценив хитрый план Борисовичей — переломить ситуацию в свою пользу: из дичи превратиться в охотников. Теперь лишь бы те, чужаки, не перехитрили.

— Ложи-и-сь!

Резво отпрыгнув в сторону, Антип с силой толкнул своего спутника, и тот кубарем полетел в сугроб, отбросив лыжи.

— Ты совсем уж офонарел! — заругался было Егор, но…

…но тут же прикусил язык, увидев перед своим носом впившуюся в снег стрелу с серым дрожащим оперением!

Ввухх!!!

Совсем рядом впились еще две!

Средние века, однако… ну, точно!

Выходит, правы Борисовичи… Если не погоня, то… то — кто? Кому тут надобно стрелами?..

— Эй, парни, вставайте! — донесся насмешливый крик.

С заснеженного мыса, из ельника, показался Иван Борисович. Довольный, он деловито забросил на плечо лук:

— Немного-то их и было, лиходеев весянских, всего-то четверо, как и нас. Потому и не нападали — решили на стрелу взять.

Быстро вскочив на ноги, Вожников стряхнул снег:

— Так вы их что… всех?

— Всех, — с еле заметной досадой отозвался Иван Борисович. — Хотел, конечно, одного-пару ранить да опосля поспрошать. Не вышло! Ловки больно.

— На свои головы легки, — скрипя лыжами, к беседующим подошел другой брат, Данило. — Все четверо — наповал.

— Жа-аль.

— Вот и я говорю. Хотя что их жалеть-то, шпыней подлых? Не мы нападали — они. Кто хоть были-то? На Афонькиных непохожи.

— А пошли-ка, брате, глянем еще разок.

Убитые лежали друг против друга, видать, только-только свернули к мыску, где и были встречены разящими без промаха стрелами. Один — лет сорока, жилистый, седобородый, с узким землистым лицом и покатыми плечами, трое остальных — совсем еще молодые парни, подростки, жить бы да жить. И с чего им вздумалось нападать? Или они вовсе нападать и не собирались? Это Борисовичи почему-то так решили… и Егор. Видение-то все-таки было! Предчувствие! Не зря ведь бабка Левонтиха говорила…

— Этот, видать, за старшого у них.

Наклонившись, Антип проворно обыскал трупы людей, вовсе не походивших ни на охотников, ни на рыбаков. Даже на туристов — и то не тянули, а, скорее, напоминали бродяг. Одеты в нагольные полушубки, посконные рубахи, порты из сермяги, обмотки — лапти… нет, на некоторых — поршни, из кожи, не из лыка. При всем при этом — острые широкие ножи, луки со стрелами, на шее у старшего какой-то странный серебряный амулет в виде уточки.

— Поганые! — брезгливо скривился Иван Борисыч. — Крестов нету.

Данило зло сплюнул:

— Туда им, шпыням, и дорога — в ад! Эй, Антипе! Глянь-ка в котомке.

Чугреев и без мудрых указаний уже развязывал заплечный мешок — котомочку — трофейную, так скажем. Егор с любопытством вытянул шею: какие-то оставленные, видать, для навара кости, бережно завернутая в тряпицу соль, металлическая пластинка — кресало и кремень, плетенная из лыка баклажка.

Антип, не думая долго, вытащил затычку, хлебнул… да, прикрыв глаза, улыбнулся блаженно:

— Бражица!

— Дай-ко!

Принялись приговаривать баклажечку. Напиток (явно из сушеных ягод) показался Егору странным — каким-то прогорклым, кислым… впрочем, на любителя, скажем; Антип выпил с большим удовольствием, даже губами причмокнул:

— Жаль, шпыни мало взяли.

Данило Борисович рассмеялся:

— Ага, делать им больше нечего, как нас бражкой поить.

— То не бражка, — помотал головою Антип. — То вино весянское — олут.

— Все одно — бражица. Эх, медовухи бы сейчас!

— Э, сказанул, — старший, Иван Тугой Лук, засмеялся. — Лучше уж, брате, стоялого медку. Ничо! Вот доберемся, вот выберемся.

— Так татары ж, брате, не пьют.

— В Орде-то не пьют? Ага, как же!

В Орде… Вожников задумчиво посмотрел в небо, светло-голубое, высокое, чуть тронутое белыми кучерявыми облаками, подсвеченными снизу золотисто-оранжевым светом уже клонившегося к закату солнца. Вот и еще один день прошел. Очередной день. И что? А ничего хорошего. Господи!

Молодой человек неприязненно покосился на своих спутников, потом перевел взгляд на трупы… Как много у них стрел, и все разные. Егор чуть отошел, наклонился и поднял упавший в снег колчан. Вот эти, тупые — на белку, на соболя, раздвоенные — на куницу или лису, а эта вот, граненая… вообще, странная стрела — бронебойная, что ли?

— От такой, пожалуй, и кольчужка не спасла бы, — незаметно подойдя сзади, молвил Антип. — Знавал я в Хлынове одного мастера, как раз такие наконечники делал. И как-то ходили мы в Орду, на Жукотин, так… Ладноть! — Чугреев вдруг резко оборвал сам себя и, скосив глаза на Егора, хитро прищурился: — Слышь, Егорша, ты потом, как к Белеозеру выведешь, куда?

— Хм…

Вожников не знал, что и ответить — ну, выведет, скорее всего, примерно-то дорогу знал.

— Может — Белоозеро все же?

— Так я про то и говорю. В Орду ж мы с Борисовичами не пойдем, уж дальше-то они сами.

В Орду…

Молодой человек помотал головой, словно отгоняя нахлынувшие нехорошие мысли:

— А ты, Антип, куда все меня зовешь-то?

Чугреев осторожно обернулся на допивавших баклажку Борисовичей:

— Опосля поговорим, ага? Не для лишних ушей это дело — для наших с тобой токмо.

— Опосля так опосля, — кивнул Егор.

— Скоро пурга, однако, — опасливо посмотрев в быстро затягивающееся тучами небо, Антип сплюнул в снег. — Надо бы в лес свернуть, а, господа мои?

— К лесу так к лесу, — кивнул Данило Борисович, а его старший братец без лишних слов повернул лыжи к берегу.

Идти стало труднее — цеплялся за ноги густой подлесок, колючие еловые лапы царапали руки и лицо, словно бы не пускали куда-то. Небо над могучими соснами и елями клубилось плотными серыми облаками. На глазах становясь ощутимо низким, оно словно бы наваливалось на землю, облепляя все вокруг, как выброшенный из тарелки прокисший кисель. Все зверье в лесу куда-то попряталось, даже птицы с ветки на ветку не перепархивали, то ли люди их испугали, то ли предстоящая непогодь.

Путники уже начали присматривать удобное для остановки место — под какой-нибудь раскидистой елью, как вдруг задул верховой ветер, раскачал вершины деревьев, погнал по небу облака — вот уже и появились лазурные разрывы, и — пока только на миг — проглянуло солнышко.

— А, кажись, пронесет! — Иван Борисович с довольной улыбкой перекрестился. — Слава те, Господи!

И в самом деле, окружающая обстановка начинала потихоньку радовать — ветер разогнал тучи, заголубело небо, засверкало над лесом солнце. Можно было спокойно продолжать путь.

Поразмыслив, беглецы решили выйти к реке с другой стороны, за излучиной, таким образом срезав, по прикидкам Егора, километра три, а то и больше. Сговорились, ухмыльнулись друг другу — пошли.

Лес вдруг стал редеть, и лыжи заскользили куда веселее. Вскоре четверка оказалась на большой поляне, в конце которой чернел частокол. Деревня!

— Обойдем? — опасливо обернулся Чугреев.

Иван Тугой Лук хмыкнул:

— Думаю, там нет никого. Ни дымов не видать, ни людей, даже собак не слышно. Да и местные-то охотники нас давно бы заметили.

— Да уж, это точно. Брошенная деревенька-то, — согласился Данило. — Зайдем — чего кривулями плутать зря? Может, соль там сыщем или… если вдруг снова непогодь — заночуем.

— Инда так и поступим. — Иван Борисович махнул рукой: — Пошли, парни.

Валялись в снегу сорванные с петель ворота, и, как только лыжники миновали их, явственно запахло гарью. Пять засыпанных снегом по крыши изб — большая деревня! — амбары… ага, вот они и горели-то! Пепелище!

Направляясь следом за Борисовичами к самой большой избе, Вожников вдруг зацепился лыжей о какое-то бревно.

Наклонился…

— Господи!

Не бревно это было, а труп! Труп пронзенного стрелой мужчины.

Боже! Боже! Опять эти стрелы, армяки, копья…

— Дня три назад убили, — со знанием дела определил Антип.

— А вон еще мертвяк. — Данило Борисович указал на крыльцо, на ступеньках которого тоже валялся припорошенный снегом труп, только этот не был поражен стрелою. Несчастного просто зарезали… Нет!!! Зарубили мечом… или секирой.

— Мечом, — снова пояснил Чугреев. — Вона, удар-то чрез ребро прямо в сердце. Хорошо били, умело. А вот того, глянь, Егорша, секирою.

Молодой человек обернулся… и его чуть не вырвало от одного вида разрубленной надвое головы!

Господи… значит, все так и есть… Уж точно — Средневековье!

Подошедший сзади Иван Тугой Лук хлопнул Вожникова по плечу:

— Ну, че встал, паря? Пойдем, глянем.

Проникающий через распахнутую дверь свет падал на скудную обстановку избы. Сложенный из камней очаг, стол с лавками… Нехитрая домашняя утварь: глиняные горшки, деревянные миски, кадушки. В углу стояла рогатина.

Егор и хотел бы, конечно, увидеть хоть какой-нибудь прикнопленный к стеночке календарь с голыми девками, однако в душе понимал уже, что совершенно напрасно надеется…

— Эвон, под лавкой-то!

Иван Борисович наклонился и вытащил из-под лавки… мертвого ребенка! Опять же зарубленного — из залитой коричневой запекшейся кровью груди торчали белые ребра…

Вожников вроде бы никогда не был хлюпиком, но тут не выдержал и, выбежав на двор, завернул за угол, закряхтел — его вырвало.

Очистив желудок, молодой человек еще немного постоял так, согнувшись, и, более-менее придя в себя, вскинул голову. За углом, близ плетня, торчали какие-то пугала… почему-то сразу три. Что, птиц так много?

Егор присмотрелся и…

Лучше б он этого не делал!

Никакие это были не пугала — люди! Посаженные на кол люди!

Значит — правда… тупое и дикое Средневековье!

— Господи-и-и-и!

— Здоров ты кричать, Егорша! — хмыкнул вышедший из избы Иван Тугой Лук. — Думаю, ночевать мы тут не будем, дальше пойдем… Ну, чего встал-то? Мертвяков не видал?

— К-кто их, интересно… и за ч-что… — заикаясь, промолвил Вожников.

— Верно, соседушки. — Иван Борисович шумно высморкался. — Из-за землицы али из мести. Всяко бывает. Леса! Народ кругом дикий.

Егор сглотнул слюну. А ведь просто все! Взять да поинтересоваться, коли уж они бояре или даже князья.

— Иван Бо… Еще спросить хочу.

— Ну, спрашивай.

— Иван Борисыч, вот скажи-ка, а какой сейчас год?

— Обычный год, — с некоторым удивлением отозвался боярин… или князь. — Как и прошлый, малость подождливей только.

— А лето, лето какое? Ну, от сотворения мира?

— От сотворения мира? — Иван Борисович ненадолго задумался, зашевелил губами. — Тебе зачем надо-то?

— Да так…

— От сотворения мира шесть тысяч девять сотен осьмнадцатый. Ну да, так и есть — в березозоле-ветроносе месяце, по-гречески — в марте — как раз Новый год и начался.

— Шесть тысяч девятьсот восемнадцатый… — обалдело повторил Егор… — Это ж… это ж…