Я – контрабандист

Андрей Неклюдов

«Контрабандист работает по страсти, по призванию», – писал в свое время Ф. М. Достоевский. Герой повести петербургского писателя Андрея Неклюдова «Я – контрабандист», молодой ученый, оказался вовлеченным в этот нелегальный промысел совсем не по призванию, а в силу жизненных обстоятельств, из отчаяния. Никогда прежде он не предположил бы, что очутится вдруг в экзотической Южной Корее с умопомрачительной (по его понятиям) суммой денег в карманах и будет, как прожженный коммерсант, закупать и прятать от таможни в трюмах судна громадные объемы контрабандных товаров. Никогда не предположил бы, что окажется на грани катастрофы, что ему и его компаньонам будет реально грозить уголовное наказание… Автор исследует болезненное и печальное явление нашего времени – то, как борьба за выживание, погоня за добычей деформируют личность, ведут человека к профессиональной деградации. «Повесть написана ярко, сочно, в ней множество юмористических сцен. Но по прочтении последней страницы вспоминается знаменитый пушкинский вздох: боже, как грустна наша Россия!» (Елена Холшевникова «Просвещенные меценаты», СПб Ведомости, 25.02.1998)

РАБОЧИЙ ДЕНЬ

Дом Олега стоит на косогоре. Под ним нескончаемым потоком в сизой дымке выхлопных газов бегут автомобили. Дальше синеет краешек моря с корпусами судов и горной грядой на горизонте. Оттуда тянет зимним холодком. Однако во всем уже чувствуется весна. Пахнет прелой травой. Солнце растапливает последние грязные нашлепки льда на дорожках. Там и сям скачут по земле сороки (откуда их здесь столько?). Иссиня-черный сорочий хвост высовывается, оживленно подрагивая, из безалаберного, с торчащими во все стороны ветками, гнезда на опоре электропередач.

С нагорной стороны к подъездам ведут мостки, сразу попадающие на второй этаж. Под ними стоит микроавтобус. Миша со своим напарником швыряют мешки через перила вниз, прямо па пыльный асфальт.

— Пойдем, позавтракаем наконец, — подталкивает меня Олег.

Однако едва Ольга налила нам по чашке чаю, как вновь звонок. Олег идет открывать. Я тоже вскакиваю.

— Сиди, это будет продолжаться до вечера, — останавливает меня Ольга.

— Что у вас есть? — слышится из прихожей. — Кроссовки есть? Под реализацию дадите?

Я выхожу из кухни. В дверях теснятся трое рослых парней. В отличие от Миши они не суетятся, берут всего понемногу, подолгу советуются между собой.

— А черные кроссовки почему не привозите? — говорит один из них, обращаясь ко мне. — Черные лучше идут.

И тут до меня окончательно доходит, что долгие месяцы я буду заниматься не древними осадочными бассейнами и не сложнейшими процессами накопления золота в них, а белыми и черными кроссовками…

— Оля, запиши: кроссовки — двадцать пар по двадцать две с половиной, кошельки… — диктует Олег после ухода покупателей.

— Может, нам и вправду лучше черных кроссовок привезти? — спрашиваю я, стараясь показать свою причастность к делу.

— Если бы сейчас были черные, они сказали бы, что нужны белые, — усмехнулся Олег. — Не переживай: всяких привезем!

В эту минуту из прихожей снова доносится звонок.

Вечером Олег задернул шторы и раскрыл дипломат, доверху набитый деньгами. Он набирал пачки по сто штук и передавал Ольге или мне для пересчета. После этого пачки перетягивались резинками и укладывались обратно в кейс. Тут же играла Маша со своими куклами, не проявляя к занятиям взрослых ни малейшего интереса.

— Ма-а-ам, — порой начинала приставать она.

— Маша, не мешай, иди к своим игрушкам, — отгоняли ее. — Со счету сбиваешь. И не хнычь, у мамы и так голова болит.

— В квартире грязь, ребенок заброшен, — как бы жалуясь, обратилась Ольга ко мне. — Так вот и живем.

— Каждый сам выбирает свой образ жизни, — не прерывая счета, проговорил Олег, и я почувствовал, что он сердится на жену за эту ее минутную слабость.

В щель между шторами пробивалось снаружи странное красноватое свечение. Заглянув туда, я увидел лиловое, с голубыми и розовыми полосами море и большое рубиново-красное солнце над ним. Казалось, оно пытается привлечь к себе хоть чье-то внимание. Повисев так какое-то время, оно разочарованно опустилось за край пепельно-фиолетовых гор. И тотчас же вся картина поблекла, стала серо-голубой, словно сделанной из холодного металла.

— Получается тринадцать миллионов четыреста двадцать тысяч. Правильно, Оль? — послышалось за моей спиной.

Нет, я так жить не смог бы, решил я про себя.