2
Когда грузились в машину, Гера вместе с дорожной котомкой и старым спальным мешком мышиного цвета забросил в кузов ободранный деревянный ящик-этюдник.
— Гера будет в маршрутах картинки рисовать, — подтолкнул меня плечиком Вася (уже упомянутый мною рабочий). Василий парень заметный — вихрастый, румяный. Мне он напоминает бравого солдата из русских народных сказок. Кажется, сейчас возьмет — и суп из топора сварит. Лучше бы Марк мне в напарники этого бравого солдата дал вместо злюки-художника. Картинки он в маршрутах будет рисовать? Так я ему и позволила! Что касается работы — тут я строга.
Этот его этюдник болтался у нас под ногами всю дорогу, на него наступали (и сам Гера — первый), на ухабах его подбрасывало вместе с нами. Ну разве настоящие художники так относятся к своим причиндалам?
Палатку мою, я потребовала, чтобы поставили на благопристойном расстоянии от остальных. Все-таки единственная женщина среди своры мужиков. Пусть не забывают об этом. Палатка — однс название: из тонкого капрона, размером с собачью конуру. Как можно в такой жить?
Гере дали такую же, а начальник с остальными двумя рабочими — Василием и Петром-эвенком, — занял шестиместную брезентовую, старую, зато с печкой. Вот гусь! У входа в их жилище тут же улегся здоровущий Васин пес.
Ничего, посмотрим еще… Мерзнуть я не намерена.
Место, правда, оказалось симпатичное, ничего не скажешь: ровная терраска с нежно-зелеными лиственницами, мягкий как пряжа мох, внизу под обрывом — речушка. Звенит хрусталем. И вода хрусталь! Но холодная-я-я! Ужас! Камни торчат из нее, прямо как на Гериных картинах — сине-черные, в белой пене. И горы вокруг тоже очень похожие.
Только закончили с обустройством, как Гера вытащил из своей котомки складную удочку или спиннинг (я не очень-то разбираюсь) и утопал. Странный все-таки мужик: собрался и утопал. И никому ни словечка.
Сидим вечером у костра: темнота, звездочки над черными горами искрятся, речка журчит-напевает… Воздух — не надышаться! Вдруг Васин пес ощерился, рычит и к хозяину жмется, герой.
Из темноты выходит привидение. В первую секунду мне самой захотелось к Васе прижаться, хотя я не из трусливых.
Человек без лица: под капюшоном — черно, как будто пусто. Только возле огня показался острый Герин нос и глаза заблистали по-волчьи. Волк да и только!
— Нету рыбы, — из-под капюшона.
Поймал всего пяток мелких хариусков. Мои рабочие в прошлые годы таких и не брали — обратно в речку выпускали. Капитана:
— Если Гера ничего не выловил, то нам и пробовать не стоит. А эти, Василий с Петрухой, сейчас же давай издеваться:
— Да ты небось на пустой крючок ловил! Наживку сам стрескал!
— Гера вместо рыбалки по берегу на четвереньках ползал — траву драл.
Смотрю — точно: вытаскивает из одного кармана пучок тонкого дикого лука, из другого — комок каких-то проволочных стеблей с листочками, похожими на листья багульника, только мельче.
— Что это? — спрашиваю.
— Сахан-дайля, — важно так отвечает (он же лесной человек как-никак, почти знахарь!). — Целебная, — дескать, — но в чай тоже годится, — и сует мне под нос комок этой зелени.
Пахнет, как ни странно, приятно, чем-то знакомым, бруснично-карамельным.
Пока нюхала — смотрю: рукава у Гериной куртки до подмышек мокрые, штаны тоже вымокшие выше сапог.
— Ты что, купался в одежде? — спрашиваю.
Как будто не слышит. Стянул молчком сапоги, вылил из них воду, размотал раскисшие портянки и зашвырнул их вместе с носками куда-то под куст. А сам, босой, уселся на валежине у костра с пол-литровой кружкой чая. Из кружки торчат в разные стороны стебли этой самой… как ее там? Забыла.
— Как эта твоя целебная трава называется? — спрашиваю.
— Сахан-дайля.
Торчат, значит, из кружки пучки этой целебной сахан-дайли, можжевельника и еще бог знает какой местной флоры.
Казалось бы: ну что мне до него? Нет же, такой дурной характер: за всех переживаю.
— Подсушился бы хоть, — советую, — портянки бы у огня повесил.
— Тебе-то что за дело? — скривился. Ишь, колючка какой! «Что за дело…»
— Тебя, между прочим, — говорю, — мне в пару дали. А мне больные помощники не нужны!
— Все равно завтра намокнут! — махнул рукой. И рот оскалил с выщербленным зубом. Бр-р-р! Надувшись чаю, тут же у костра и разлегся, прямо на мху — довольный — как у себя дома.
