Однажды в СССР

Андрей Марченко, 2017

1976-й, брежневский застой в зените. Карьера и будущее молодого специалиста принесены в угоду номенклатурном принцу. И обиженный парень вместе с армейским товарищем готовит ограбление, которое всколыхнет приморский город. Содержит нецензурную брань.

Глава 14

На Пятом микрорайоне стоит поныне три девятиэтажки, на которых по праздникам зажигалось три слова — «КОММУНИЗМ НАШЕ БУДУЩЕЕ». Получалось по слову на дом. Надпись хорошо было видно от Кировского жилмассива или из транспорта, что шел из Жовтневого района в Ильичевский по Карпинского и Металлургов.

Ханин жил в той девятиэтажке, на которой светилось «НАШЕ». От заводских проходных до дома было, пожалуй, полчаса ходьбы, и если погода и время позволяла, Саня ходил пешком.

Маршруты можно было варьировать: пройти по Восьмой улице, выйти на проспект около «Зеркального» или двигаться дворами до улицы Покрышкина. Если шагать проспектом, то в распоряжении пешехода было две стороны — восточная малолюдная и западная — оживленная. Когда некуда было торопиться, можно было сделать крюк и вовсе пойти по Карпинского.

Это весьма нравилось Сане. Он полагал, что ходить единственным маршрутом — скверно для воображения. Человек, живущий на месте, ходящий по одной дороге становится суеверным. У него, видимо, нет иных развлечений, кроме как разглядывать мелкие изменения. И, если подумать, все приметы — наследие косматой старины. Ведь неизвестно, что предвещает встреченный зеленый «Жигули» или что значит мотоциклист, переехавший вам дорогу.

Путь на работу Ханин всегда проделывал один, и преимущественно в одиночку шел домой. Порой компанию на часть пути составляли сослуживцы, которым было относительно по дороге — скажем, Аркадий. Но в тот день они отправились к Ханину домой.

Недавно из Москвы Сане привезли книгу — «Обитаемый остров» братьев Стругацких. В конце романа значился тираж — сто тысяч экземпляров, что по меркам СССР было вполне прилично. Но в свободной продаже книгу было не достать. Некоторые грешили на спекулянтов, иные утверждали со знанием дела, будто часть тиража была без огласки изъята и уничтожена. Якобы неким верховным читателям очень не понравились некие параллели, и тысячи томов пошли под нож, а критики, пропустившие этакую антисоветчину, схлопотали по шапке.

В пользу этой теории говорило и то, что Стругацких почти перестали печатать.

Привезенную книгу Саня прочитал сам, а теперь давал ее читать знакомым — на ночь, а хорошим друзьям — на двое суток. Аркадию книга была обещана на выходные.

Лефтеров подумывал перефотографировать книгу, а после понемногу отпечатать ее в машбюро на машинке. Впрочем, затея казалась громоздкой — пришлось бы раскошелиться на пленку и фотобумагу, а сшитая из фотографий книжка была бы толщиной сантиметров пять. На обратном пути Аркадий подумывал зайти в «Волну», что торговала культтоварами, прицениться к фототоварам.

Шли, пожалуй, по любимой дороге Ханина — по улице Сеченова, на которой не было магазинов, мимо трех школ, мимо детских садиков и тира.

Дорогу, как водится, коротали беседой. Хотя та все более сводилась к монологу Ханина, который фантастику просто обожал. У него была собраны почти все тома зарубежной фантастики издательства «Мир», что было результатом титанических усилий, ибо подобная литература жила на окраинах книжных полок. Ибо Санька уважал именно закордонных авторов, а советских писателей-фантастов считал нудными и неинтересными.

Те предрекали торжество коммунизма в космических масштабах. Но, по мнению язвительного Ханина, СССР и в космосе лишь масштабирует свои проблемы и недостатки. И где-то на Альматее будут выстраиваться очереди за подгнившей картошкой, в цене будут итальянские скафандры, а советские космические корабли, низведенные до ранга ширпотреба, превратятся в аналог советских автомобилей — то есть будут ненадежными и громыхающими ведрами с гайками.

Но к братьям Стругацким имел Ханин совсем другое отношение:

— Их марксизм — хуже антимарксизма. Удивительно, как цензура такое пропустила. У нас ведь как считается: восставшие трудовые массы, вооруженные советским оружием и передовым коммунистическим учением побеждают и устанавливают сперва социализм, а после — строят коммунизм. Ан нет, не тут-то было, говорят нам Братья. Если в стране феодализм, то восставший народ приведет страну опять в феодализм. Потому что прежде должна сформироваться буржуазия, которая проведет свою буржуазную и промышленную революцию. Должен появиться пролетариат, выучиться…

Вышли на проспект возле долгостроя будущего Дворца культуры Металлургов, прошлись мимо пятиэтажек-общаг, тесно набитых потной и горячей плотью рабочих, затем добрались до девятиэтажек.

Многоэтажки были не республиками, а вертикальными конфедерациями. Из одного окна пахнет жареной картошкой, из другого — стиркой. Из третьего слышно музыку — будто кто-то электрогитарой укрощает ядовитую змею, из четвертого — ругань. И каждый мешает соседу, и хочется разъехаться, но нет такой возможности.

Вызвали лифт, тот прибыл с самого верха, прихватив по пути с пятого этажа запах вкуснейшего супа. Затем лифт повлек друзей на восьмой этаж. Кабина громыхала. Блекло светила лампа, спрятанная от воров и хулиганов за стальной пластиной с круглыми отверстиями.

Лифт наводил тоску, и, видимо, для развлечения пассажиров, на одной стене кабинки была намертво приклеена фотография какой-то девушки. Та была показана со спины, и одежда, мягко говоря, не стесняла ее рельефную фигуру. Картинку пытались содрать — царапали ногтями и монетками, но приклеена вырезка была капитально. Да и времени у пассажиров вечно не хватало.

Под фотографией имелась подпись: «Чувство».

— Интересно, а почему"Чувство"? — спросил Аркадий.

— Наверное, потому что на картине попа. Или в простонародье задница. Вот ей у нас обычно и чувствуют, — ответил Ханин.

За шахтой лифта у мусоропровода целовалась парочка. Впрочем, этаж выглядел довольно прилично, культурно. Аркадий вообще замечал, что чистота в подъезде часто прямо пропорциональна этажу.

Квартира Ханиных выходила окнами на юг и восток, а комната Сани так и вовсе была угловой, что значило: летом в ней устанавливался кромешные пекло, зимой же ветра выхолаживали ее почти до состояния полярной станции. И центральное отопление едва помогало. Оттого в комнате Ханина, как и в большинстве советских квартир, стены для теплоизоляции были завешены коврами.

Аркадий вспомнил свою комнату, ковер над своей кроватью. Вспомнил, как иногда в детстве валялся на кровати, а ковер над ней казался ему картой. И воображаемые корабли он водил между материками из ворса по ворсовым же морям и проливам.

Ханин отдал книгу, и, вернувшись домой, Аркадий с романом улегся на кровать. Ему нравился его дом, нравилось то, что на кухне что-то несомненно вкусное готовит мама. Нравилась кровать и ковер над ней — тот же самый, что и в детстве. Да и, если задуматься, детство ушло не то чтоб далеко. И десять оловянных солдатиков несли свой безмолвный караул на книжной полке — один знаменосец и девять рядовых. Вообще-то изначально рядовых было восемь, но их командир куда-то потерялся. А потом вдруг нашелся еще один рядовой из чьего-то комплекта. Аркадий любил этих солдатиков.

Еще Аркадию нравилось его окно. С кровати через него было видно только небо, в нем — облака, а порой — пролетающую птицу. Ночью же из окна было видно звезды.

Чтение увлекало.

Но едва Галл встретил Максима, в дверь позвонили — пришлось открывать.

На пороге стоял Пашка, был он весел, и, кажется, слегка пьян.

— Ты где пропал?.. — спросил он, переступая порог.

На шум вышла мама Аркадия, и была она явно не рада гостю.

— Книжку читаю…

— Вот так друзей и теряют! Айда гулять! Я с девчатами договорился, — последнюю фразу Пашка произнес шепотом, дабы ее не расслышала Светлана Афанасьевна.

— Ну, я не собирался!

— А девчата собираются! Пошли, кому говорю!

С девчатами встретились на трамвайной остановке около плавбассейна «Нептун», возле автоматов с газводой и киоска «Спортлото». У последнего стояла небольшая очередь. Были случайные игроки, которые пытали удачу на сдачу из булочной. Были отдыхающие, прибывшие из краев денежных, но тоскливых. Каждый день отпуска был для них чудом и праздником. И хотелось урвать у судьбы еще немного счастья и удачи. Но были и те, кто приходили сюда, как на работу. Они оставляли тут солидную часть своей зарплаты, разрабатывая свою систему, дабы однажды разбогатеть.

По проспекту уже тянули троллейбусную контактную сеть, и уже в этом году обещали пустить троллейбусы, но нынче по проспекту из общественного транспорта грохотали только трамвайчики.

На «семерке» доехали до Центрального рынка, поднялись к самому главному из всех перекрёстков города — пересечению проспектов Ленина и Металлургов. Рядом с ним в небо целилась первый ждановский небоскреб — пятнадцатиэтажное здание будущего «Гипромеза». Пустые глазницы окон были закрыты огромными плакатами с изображением вождей.

Конец ознакомительного фрагмента.