Константин Великий. Сим победиши

Андрей Кошелев, 2023

Этот роман – масштабная историческая эпопея о жизни императора Константина (272–337), первого христианского правителя Римской империи, и о его эпохе. Это был мудрый правитель, расчетливый политик, победоносный полководец. Он взошел на трон в темные времена заката Римской империи и подарил погружавшемуся во мрак миру спасительный свет новой веры. На его пути были трудности и трагедии. Душа императора металась между тягой к истинному Богу и обременительным долгом правителя, который обязывал думать о земном. Император часто сомневался, но совершённые им ошибки остались в прошлом, а его наследие живет до сих пор. После смерти император Константин был наименован Великим, и Христианская Церковь причислила его к лику святых, причем к особому их высокому разряду – равноапостольных, за его огромные труды по утверждению христианской веры.

Часть вторая

Золотой телец

I

Константин шел по темным улицам великого города и звал его жителей следовать за ним. Он хотел привести их к свету, который навсегда развеет мрак, окутывавший Священную империю. Но на его призыв не было отклика. Тени редких прохожих мелькали вдалеке и тут же скрывались за темными углами. Жители попрятались в домах, потушив свет. Император чувствовал на себе их встревоженные взгляды сквозь затянутые слюдой окна. Вечный город затих, но не уснул, а притаился.

Константин остался совсем один: родные не захотели сопровождать его, солдаты и военачальники разбежались. Даже епископ Осий куда-то пропал.

— Ваши глаза так привыкли к темноте, что вы боитесь света? — спрашивал Константин, но лишь угрюмое молчание было ему ответом.

И вот он заметил вдалеке чью-то темную фигуру. Обрадовавшись, император ускорил шаг. Неужели кто-то наконец вышел ему навстречу? Чем ближе он подходил, тем крупнее становился силуэт впереди, постепенно увеличиваясь до исполинских размеров. Константин вышел на Форум и оказался перед огромной мраморной статуей Октавиана Августа — отца империи.

«Чего римляне так страшатся? — спросил он себя, взглянув на статую. — Я же хочу дать им надежду!»

Земля задрожала у него под ногами. Ладони статуи Августа сжались в кулаки. Константин попятился.

— Свет, что ты несешь, — это пламя костра, которое испепелит Империю! — прозвучал громкий низкий голос откуда-то из чрева статуи. — Ты, как Нерон, хочешь поджечь Рим, но после твоего пожара город не отстроить, он будет навеки лежать в руинах!

— Пламя, которым я хочу поделиться, греет, но не обжигает, — нерешительно ответил Константин.

— Глупец, сам не ведаешь, что творишь! — Голос поднялся выше и теперь звучал из шеи Августа. — Ты несешь гибель и опустошение под видом любви и спасения. Ты привел варваров к стенам Рима, растерзал преторианскую гвардию. Мою гвардию!

— Я поступал так, как должно! — Константин почувствовал уверенность в себе. — Мы спасли Рим!

— Твоя победа — проклятие для Империи. Ни один узурпатор не причинит столько вреда, сколько принесешь ты! — гремел голос. — Религия рабов никого не возвысит, а только унизит тех, кто ее исповедует: свободных граждан Рима, благородных патрициев, императора и даже самих богов, если они окажутся в тени Распятого. Ты называешь Богом преступника, подвергнутого позорной казни. Прозрей наконец и отступись, пока не поздно! Хочешь служить Ему потому, что Он единственный из богов, пославший тебе знак? Ты собирался в поход против Рима, только враг Вечного города мог стать твоим союзником. Но теперь, когда трон принадлежит тебе, ты будешь недругом Империи или ее правителем?

— Ложь! Все ложь, каждое твое слово!

— Когда Христос только родился, я уже правил большей частью всей ойкумены^[28]. Что же это за Бог, который родился столь недавно и был убит людьми? Какой силой Он может обладать?

Константин закрыл глаза и стал повторять про себя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!»

— Он обещает своим последователям Рай на Небесах, но неужели ты думаешь, что Небо может принадлежать Ему, самому ничтожному из всех божеств? За Его посулами пустота, все, что Он говорил, обман! Верующие в Него отказываются от всего ради вознесения, но после смерти их, проживших столь пустые жизни, не ждет ничего, кроме разочарования и мук! Не бывает империй рабов. Уверовав во Христа, римляне ослабеют, и тогда придут новые племена, могучие и жестокие, которые утопят Вечный город в крови.

Константин не слушал голос, а лишь продолжал твердить про себя Христову молитву.

— Союзников нужно выбирать осторожно, их враги становятся твоими. Скоро против тебя объединится вся Империя. Вначале тебя будут бояться, а потом презирать. Нет более ненавистного врага, чем предатель собственного народа. Ты им станешь, если не отступишься! Твое тело растерзают, а память о тебе предадут проклятью.

— Не отступлюсь! — твердо произнес Константин, открыв глаза. В его взгляде не было и тени страха или сомнений. — Я буду идти до конца, моя судьба в руках Господа, все, что со мной станется, будет по Его воле, а не по твоей!

Он чувствовал, что перед ним вовсе не дух императора Августа, а кто-то иной, пытавшийся им казаться.

— О нет! Ты не в Его, а в моих руках! — взревел голос. — Я решу твою участь!

Статуя сошла с постамента и, с грохотом ступив на мраморные плиты Форума, протянула к императору длинные холодные руки. Константину хотелось броситься бежать, но усилием воли он заставил себя стоять не шелохнувшись. У него за спиной собиралась толпа горожан. Статуя нарочито медленно обхватила Константина и подняла.

— Ты еще можешь спастись. Мне не хочется казнить тебя, достойного римлянина, на глазах у ничтожной черни, — произнес голос уже без гнева, а даже с заботой.

— Не тебе меня миловать и не тебе карать, — ответил Константин, глядя в пустые черные глаза статуи.

Едва эти слова сорвались с его губ, как он услышал хруст собственных ребер. Воздух со свистом вылетел из груди, изо рта хлынула кровь, а за спиной зазвучали торжествующие возгласы толпы.

II

Константин проснулся в холодном поту и вскочил с постели, чтобы скинуть пелену кошмарного сна. Его резкое пробуждение не потревожило сна Фаусты, императрица лишь перевернулась на другой бок. Он взглянул на прикрепленные к стене шатра водяные часы. До сигнала труб, означавшего подъем, оставалось около часа, но снова ложиться ему не хотелось. Константин подошел к стоявшему на круглом столике кувшину с водой и умылся.

«Римляне будут меня ненавидеть, — подумал он, вспомнив увиденный сон, тут же встряхнул головой и сам себе возразил: — Ничего, Аврелиан заставил их поклоняться Митре, а я научу любить Христа».

Константин стал размышлять о предстоящем триумфе. Римляне очень любили это зрелище. Они не только воздавали должное победоносному полководцу и его армии, но и упивались унижением врагов Империи. Его беспокоила мысль, что ему будет трудно продемонстрировать жителям Вечного города всю значимость своей победы над узурпатором, так как она не принесла ему ни богатых трофеев, ни пленных. Казна Максенция осталась в Риме, а его солдат, сдавшихся в плен, Константин планировал вновь принять на службу, отправив на разные рубежи.

Накинув поверх туники плащ, он вышел из шатра. Было свежо и прохладно. Лагерь еще крепко спал, лишь на дальнем его конце помощники армейских лекарей кипятили в больших котлах со щелоком ткань для перевязок. Император вздохнул полной грудью.

«Это будет прекрасный день!» — подумал он, глядя на горизонт, где занимался рассвет.

Константин приказал разбудить Далмация и братьев Ювентинов. Покинув теплые постели и с трудом разлепив глаза, они предстали перед ним, ежась от холода. Если Марк и Кассий изо всех сил пытались держаться, то Далмаций откровенно зевал.

— Когда Эмилий Павел праздновал триумф после победы над македонским царем Персеем, повозки, груженные трофеями, два дня тянулись вдоль улиц непрерывной вереницей, — сказал им Константин. Те хмурились, стараясь спросонья понять, к чему он это говорит. — Император Траян после войны с даками неделю демонстрировал захваченное золото, драгоценные камни и пленных. У нас же из трофеев только два десятка телег, заваленных оружием и доспехами преторианцев. И ни одного пленного, которого можно гнать по улицам Вечного города. Наш триумф запомнят как самый жалкий из всех.

— Рим — главный трофей Божественного Константина! — произнес Далмаций. — Вечный город у твоих ног.

— Предлагаешь приказать армии ворваться в Рим и начать грабежи? А потом во время триумфа показать жителям Вечного города их же сокровища? — поинтересовался император. — Уверен, Эроку и Бертольду это понравится.

— Я не о том!

— Мы не раз спасали Запад от варваров, напомним об этом римлянам. Отправляйся во все окрестные деревни и ищи мужиков, хотя бы немного похожих на франков или саксов.

— Думаешь, жители Рима не отличат крестьян от варваров?

— А что они о них знают? Косматые, немытые, в грубых шерстяных одеждах. Большинство рабов, живущих в Вечном городе, родились в господских домах. Рим давно не видел настоящих варваров. Переодень крестьян, вымажи грязью, главное, чтобы они шли и помалкивали.

— Может, не сразу, но об этом узнают, пойдут слухи…

— И пусть. Нас ждут такие свершения, что сплетни о крестьянах, переодетых варварами, будут ничтожны! — перебил его Константин. — Римляне должны увидеть, что мы защищали Рейн. Но у нас нет времени посылать в Трир за пленными франками. Если ты не готов взяться за это, я пошлю кого-нибудь другого!

— Я выполню все, что прикажешь, — сказал Далмаций, опустив голову.

— Хорошо. После триумфа крестьянам придется некоторое время посидеть в темнице, но потом их вымоют в банях, переоденут в чистые одежды и накормят от брюха. Можешь заплатить им немного, но только бронзой. Бери в сопровождение два эскадрона легкой кавалерии и… — император взглянул на братьев Ювентинов, на мгновение задумавшись, — и достойнейшего Марка. Варварские одежды возьмете у алеманов. У вас неделя, затем отправляйся в Рим помочь высокородному Авлу в подготовке празднеств.

Сначала Константин хотел отправить с Далмацием обоих братьев, но потом решил, что от расторопного Марка будет больше пользы, а медлительный Кассий их только задержит.

— Вам все ясно?

Далмаций кивнул.

— Твоя воля — закон, о Божественный! — просиял Марк Ювентин.

Кассий помрачнел и понурил голову.

— Не хочу отпускать от себя вас обоих, — решил приободрить его Константин. — Ты нужен мне здесь, достойнейший Кассий, следить за восстановлением моста, а твой брат поможет благороднейшему Далмацию.

— Счастлив служить тебе, о Божественный, — отозвался тот, но в его голосе не чувствовалось радости.

Император отпустил их. Перед уходом они поклонились, Марк ниже всех.

Константин решил прогуляться за пределами лагеря. Позвав рабов, он приказал подать ему легкие доспехи, меч, алый плащ и калиги. Ему не хотелось брать с собой охрану, поэтому он оделся как старший трибун^[29] и через преторианские ворота вышел из лагеря.

От Тибра поднимался густой влажный туман. Было видно не дальше пары шагов. Император шел не спеша, погруженный в раздумья, и вздрогнул, когда прямо перед ним из тумана словно выплыли женщина с маленькой девочкой. Их глаза сверкнули от испуга, они, видимо, тоже заметили Константина перед тем, как чуть не столкнулись с ним. Девочка заулыбалась, а ее мать, слегка поклонившись, вежливо поприветствовала его.

Они были из зажиточной крестьянской семьи, одеты скромно, но опрятно. Женщина невысокая, полненькая, с приятным округлым лицом, в руках держала плетеную корзину. Ее дочка — лет пяти, с золотистыми кудрявыми волосами и большими светло-голубыми глазами.

— Благородный господин, ты служишь Божественному Константину? — спросила женщина.

— В битве у Мульвийского моста я сражался под знаменами цезаря Галлии и Британии, — уклончиво ответил он.

— Война уже закончилась?

— Узурпатор утонул в Тибре, его войска разбежались. Не беспокойтесь, покой и порядок вернулись в ваши края. Теперь Римом будет править законный император!

Его слова не успокоили женщину.

— Почему тогда Константин не уводит свои легионы? — робко поинтересовалась она. — Зачем они стоят здесь?

Близость от родного поселения такого количества солдат волновала ее сильнее, чем все консулы, императоры и узурпаторы на свете.

— Трусливый Максенций разрушил Мульвийский мост. Как только его восстановят, император уведет свою армию к стенам Вечного города. А до тех пор я буду следить, чтобы ни один солдат не потревожил вас, даю слово!

Лицо женщины озарилось широкой улыбкой. Она вынула из корзины пшеничные медовые лепешки с тмином, кувшин овечьего молока и предложила Константину разделить с ними трапезу. Девочка ела и пила с таким удовольствием, что император не смог устоять. От вкусных ароматных лепешек так и веяло теплом домашнего очага.

Константин, сам не понимая почему, подумал, как было бы замечательно, если бы у него родилась дочка с большими смеющимися глазами и кудрявыми волосами.

Он предложил проводить их. Император беседовал с женщиной, а девочка бежала впереди, срывая цветы. Собрав букет, она тут же потеряла к ним интерес и бросила их на землю. Константин поднял цветы, сплел из них венок и, потрепав девочку по волосам, надел ей на голову. Она засияла от радости. У императора давно не было так легко на душе.

Сойдя с тропинки, они вошли в небольшую тенистую рощу и остановились у маленького каменного алтаря, на котором лежала причудливая выточенная из дерева фигурка и горел слабенький огонек.

— Ну, вот и пришли, — сказала женщина и, заметив удивление, отразившееся на лице Константина, пояснила: — Здесь дом нашего покровителя.

Она достала со дна корзинки крохотный кувшинчик с темным маслом и вылила его в дырочку с обратной стороны алтаря, после чего огонек разгорелся сильнее, затем бросила в огонь зерно фимиама. Воздух наполнился благоуханием. Они с дочерью взяли по пшеничной лепешке и положили их по обе стороны от причудливой фигурки. Константин смотрел на них, испытывая смешанные чувства. Епископ Осий убедил его, что все боги, кроме Бога Истинного, по сути своей демоны или бесы, поэтому власть их ограничена, а помощь, которую они оказывают, приводит лишь к бедам. Император уже пожалел, что решил проводить случайных знакомых, ему ни к чему было здесь находиться.

И все же на сердце у него стало тепло. Было приятно наблюдать, как мать и дочь, положив руки на деревянную фигурку, благодарят своего маленького родного пената^[30] за то, что война закончилась так быстро и не принесла им бед, в семье у них все здоровы, а урожай выдался обильным. Затем они просили у него продолжить заботиться о плодородии земли, оберегать их от бедствий, охранять от злых духов. А божок будто бы отвечал им журчанием студеного ручья, что протекал неподалеку, шелестом трав и шумом деревьев.

Когда девочка с добродушной улыбкой вдруг протянула Константину зерно фимиама, он заколебался. У римлян считалось правилом хорошего тона выказывать уважение местным богам. Отказавшись бросить фимиам в огонь алтаря, император серьезно оскорбил бы местных жителей, а в первую очередь девочку и ее мать. Он взял зерно, посмотрел на извивавшийся на ветру, как крохотная змейка, язычок пламени… Казалось, нет ничего проще, чем одним движением руки пожертвовать маленькому богу его фимиам. Однако Константин стоял неподвижно, чувствуя на себе вопросительные взгляды.

— Ваши края воистину гостеприимны, благодарю за угощение и за то, что скрасили мои утренние часы, — быстро произнес он.

Император отстегнул от пояса кошель и высыпал на ладошку девочке несколько золотых монет. Глаза у матери и дочери заблестели. Они тут же забыли о своем маленьком боге. Женщина взяла монету и попробовала ее на зуб; та не погнулась. Как бы ни обесценивались в империи монеты, золото всегда оставалось в цене. Прежде чем прикрепить кошель обратно, Константин незаметно бросил в него зернышко фимиама.

— Мне пора возвращаться в лагерь. Скоро в Риме состоятся торжества в честь победы Константина. Будут зрелища, на улицах накроют столы. Вы станете желанными гостями, приходите всем селением!

Мать с девочкой пообещали, что обязательно придут. На этом они распрощались.

«А может, Осий ошибается? И нашим мольбам внимают не только бесы, но и Ангелы, которые спустились с Небес и поселились в тенистых рощах, чтобы лучше нас слышать?» — подумал Константин.

Солнце уже всходило. Туман рассеивался, отступая к реке. Возле тропинки появился нищий, нервно переминавшийся с ноги на ногу. Он не сводил взгляда с рощи; должно быть, дожидался, пока она опустеет, чтобы войти и поживиться подношениями для маленького бога. На нем были одни лохмотья, едва прикрывавшие тощее костлявое тело, его воспаленные глаза слезились, синеватые губы безостановочно шевелились, он бормотал себе что-то под нос. На Константина нищий не обращал внимания. Император, не останавливаясь, вынул золотую монету, бросил ее к ногам бедолаги и пошел дальше, но, услышав за спиной низкий хриплый голос, остановился.

— Это не то, что мне нужно!

Константин обернулся. Казалось невероятным, что столь ничтожное существо, как этот бродяга, обладало столь сильным голосом. По коже пробежали мурашки.

— А что же ты хочешь? — в замешательстве спросил император.

Нищий затрясся всем телом, изо рта у него потекли слюни.

— А вот… те… тебя-то мне и надо, — задыхаясь, пробормотал он.

Бродяга сунул длинные, с острыми локтями руки в складки лохмотьев и вынул маленький ржавый кинжал. Константин схватился за рукоятку меча, но, заглянув в налитые кровью, пустые глаза нищего, оцепенел от страха. Такое с ним случилось впервые. Он не раз сражался в первых рядах своего войска, подавая пример мужества как простым легионерам, так и военачальникам. Орды свирепых варваров его не пугали, однако сейчас он застыл на месте не в силах пошевелиться и только вымолвил:

— Уйди от меня… де… демон!

Константин позволил нищему подойти, размахнуться и лишь в последний момент, скорее рефлекторно, чем осознанно, схватил его за руку чуть ниже запястья. Он не пытался бороться с нападавшим, а только сдерживал, не давая себя заколоть. Они рухнули на землю, и бродяга навалился на императора всем своим тщедушным телом.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», — повторял про себя Константин.

Глаза у нищего остекленели. Он закряхтел, изо рта, как из жерла вулкана, на лицо и грудь императора хлынула лава. Константин вскрикнул от ужаса и почувствовал солоноватый металлический привкус. Лава оказалась не раскаленной, а теплой и липкой. Кинжал выпал из грязных костлявых пальцев бродяги. Чьи-то сильные руки обхватили нападавшего и отбросили его от императора, словно котенка.

Перевернувшись на бок, Константин стал сплевывать кровь, которая попала ему в рот, когда он вскрикнул. Кто-то попытался помочь ему подняться, император отмахнулся, но, опомнившись, сам вскочил на ноги. Рядом стоял Кассий Ювентин с окровавленным мечом в руке.

— Ты не ранен, о Божественный?

Константин отрицательно покачал головой. Ему показалось, что скверный сон, который он видел минувшей ночью, все еще продолжается.

— Я искал тебя. Надеялся, ты выслушаешь меня! — произнес Кассий. — Мне сказали, что ты покинул лагерь. Я искал тебя, но никак не мог найти. Уже отчаялся и хотел возвращаться, но благо туман развеялся, и я издалека увидел, как этот сумасшедший напал на тебя.

Император принялся оттирать лицо от крови подолом плаща.

— О чем ты хотел поговорить? — спросил он.

— О Божественный, я понимаю, почему ты послал с благороднейшим Далмацием моего брата. Ему во многом удается опередить меня… — начал Кассий.

— Я собирался отправить вас обоих, но в последний момент передумал, — перебил его Константин. — Это провидение, Кассий! Воля Господа может свершаться и через наши предчувствия, а если противиться ей, то случится беда. Ты спас меня, и я этого не забуду.

Кассий всеми силами старался не показывать, насколько эти слова его осчастливили. Но получалось у него это слабо, он так и светился от радости. Император взглянул на труп нищего, он напомнил ему дохлую костлявую крысу, затем поднял с земли кинжал, с которым тот напал на него.

«Этой штукой он бы мою кольчугу не проткнул, — подумал Константин, проведя рукой по затупившемуся острию кинжала. — Какой позор, я бы ему одной рукой шею свернул!»

— Кассий, я дам тебе шанс проявить себя, — уже совсем иным тоном произнес Константин. — Постарайся выяснить, кто этот человек и почему он напал на меня. Бери себе в помощники любого, кого сочтешь полезным. Я надеюсь на тебя.

— Это честь для меня, я не подведу!

— Но никто не должен знать о случившемся! Запомни, нищий напал на старшего трибуна возле лагеря, и его закололи.

Император направился к Тибру, чтобы смыть с себя кровь перед тем, как вернуться в лагерь.

III

Спустя несколько недель настал день триумфа. Мульвийский мост был починен, армия подошла к стенам Рима и расположилась на Марсовом поле. Жители города томились в ожидании начала празднеств. Авл и Далмаций поспешно заканчивали последние приготовления, а солдаты начищали до блеска щиты и доспехи. У императорского шатра стояла позолоченная колесница, запряженная четверкой белых коней.

Специально обученный раб помогал Константину облачиться в особую триумфальную тогу с вышитыми золотыми звездами, которую надевали только на торжества.

— Не выношу тоги, ходить в них — сплошное мучение, — жаловался император епископу Осию, с которым они беседовали, пока Константин готовился к триумфу. — Но этого требует обычай. Мы, римляне, трепетно относимся к традициям, а ко всему новому настороженно и враждебно. Первых греческих актеров, прибывших сюда, сбросили в Тибр, а сейчас их в Риме больше, чем во всей Элладе. Отче, думаешь, Вечный город сможет стать Городом христиан?

Раб тем временем взял тогу за прямой край и уложил ее императору на левое плечо так, что она свисала до щиколотки. Другой конец он пропустил по спине, под правой рукой и начал его драпировать, укладывая глубокими складками.

— Христос говорил: Не вливают… вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое^[31]. Все мы дети Господа нашего. Римлянам нужно только вспомнить об этом, тогда они прозреют, — ответил Осий.

— Вспомнить? — удивился Константин.

Раб принялся натягивать тогу вокруг ребер императора. Делал он это очень осторожно, стараясь соблюсти баланс, чтобы она не причиняла неудобства, но и не свисала.

— Если человека ударить по голове, он может потерять память. Я не раз это наблюдал, когда лечил твоих солдат, Василевс. После грехопадения люди были сброшены из Рая на грешную землю. Удар они получили столь страшный, что забыли саму суть бытия. Люди не могли больше общаться с Богом Истинным, они были слишком далеко от Него, поэтому придумали ложных богов. Но это не будет длиться вечно. Заблудившись во тьме, можно забыть, что такое свет, но когда вновь узришь его, то ни с чем не спутаешь.

— Твоему красноречию могут позавидовать многие ораторы, отче, — улыбнулся император.

Оставшуюся часть ткани раб спустил полукругом чуть ниже колена и снова перекинул через левое плечо. Он несколько раз одернул полу и закрепил ее на груди. Константин подошел к большому сидонскому зеркалу на оловянной подкладке. Он остался доволен своим обликом. Император казался величественным и элегантным во многом благодаря струящимся складкам тоги. Правая рука была у него свободна, а левую, наполовину прикрытую драпировкой, Константин держал полусогнутой, чтобы ткань не волочилась по земле.

— Хорошо, ступай, — кивнул он рабу; тот, низко поклонившись, покинул шатер. Оживившись, император воскликнул: — Вергилий говорил про римлян: «Владыки мира — это народ, одетый в тоги». Наступает новая эра, отче, в этом ты прав. И нам посчастливилось стать не просто тому свидетелями, а быть сопричастными!

— На все воля Божия, — смиренно сказал Осий. Немного помолчав, он добавил: — Василевс, война закончилась, я делал все, что в моих силах, для твоих солдат, но теперь мне пора возвращаться в Кордубу^[32]. Моя кафедра не должна больше пустовать.

Когда Испания оказалась под властью узурпатора, многие юноши из паствы Осия, не желая служить Максенцию, покинули родные края и отправились в Галлию с намерением вступить в легионы Константина. Прихожане умоляли епископа последовать за сыновьями, чтобы он молился вместе с ними, наставлял на путь истинный, исповедовал и врачевал. Осий не мог им отказать, он стал лекарем в рейнской армии.

Услышав слова епископа, император помрачнел, прошелся по шатру и медленно произнес:

— Оставайся, здесь ты нужнее! Вместе мы многого добьемся! Ты станешь епископом Рима.

— Мне доверили кафедру Кордубы, об этом не должно забывать. А у Рима уже есть епископ — отец Сильвестр.

— Пусть Сильвестр займет кафедру Кордубы… или какую-нибудь другую. Церковь разберется. Уверен, ему будут рады в любых краях. Его новый приход получит щедрые пожертвования. Переезд Сильвестра принесет всем благо. Я прослежу, чтобы никто не был обижен, а только выгадал.

На лицо Осия легла тень.

— Не гневайся, Василевс, но ты хочешь невозможного.

— Почему? Неужели Церкви трудно выполнить мою просьбу? Разве я о многом прошу?

— Нельзя менять и назначать епископов по своей прихоти. Мы должны следовать тому, что нам завещали апостолы, иначе у нас не станет Церкви Христовой. Если тебе так дороги мои советы, то вот один из них: с отцом Сильвестром вы совершите не меньше славных дел, чем со мной. Не руби сплеча!

Константин задумался.

— Я доверяю тебе, отче, и поэтому хотел, чтобы ты был моей правой рукой. Но раз это невозможно… надеюсь, ты не откажешь мне в другом, — сказал император, коснувшись рукой подбородка. — Крисп должен познать науку Слова Божия. Демоны и злые духи, что веками живут в Вечном городе, постараются сбить нас с пути. Я уже чувствую их присутствие. Они будут давить не только на меня, но и на сына. Криспу нужен особый наставник, который будет не только учить, но и оберегать его от тьмы.

— Боюсь, мне это не по силам, — вздохнул Осий. — Наследнику нужен учитель мудрый и полный сил. Я же стар, необразован и Промысл Божий чувствую скорее сердцем, чем умом, поэтому далеко не все смогу объяснить юному Криспу. Советую пригласить Фирмиана Лактанция. Он ревностный христианин, искусный ритор и талантливый сочинитель.

— О чем бы я тебя ни просил, ты все отвергаешь, — покачал головой Константин. — Ты прошел многие мили и вынес тяжелые испытания ради детей своих прихожан. А ради моего сына не соглашаешься даже задержаться при императорском дворе.

— Василевс, твое отношение ко мне согревает мою душу. И отвечаю я так, чтобы не отплатить за твое доверие разочарованием.

— А в Лактанции ты уверен?

— Да, — кивнул епископ. — Если ты предложишь ему стать наставником Криспу, он согласится с превеликой радостью. Во времена гонений он укрылся в землях твоего отца, сейчас живет в Трире и уже много лет молится за тебя, Василевс, и за всю вашу семью. Лактанций будет для твоего сына славным учителем.

— Напиши ему, пусть прибудет в Рим. Я скреплю письмо своей печатью.

— Напишу сегодня же.

— Рим сохранит своего епископа, у моего сына появится новый наставник, и только я остаюсь без духовника и… и друга. Отче, ты покидаешь меня в тот момент, когда твое крепкое плечо и мудрый совет ценнее десятка верных легионов. Если я оступлюсь, рухнут многие надежды.

— Наконец ты говоришь от сердца, а не от разума, — после небольшой паузы произнес Осий. — Если бы я стал епископом Рима или учителем Криспа, то занял бы чужое место. Но, раз ты просишь быть тебе другом и духовником, я не вправе отказать. Пресвитеры Кордубской кафедры, должно быть, уже забыли, как выглядит их епископ, — усмехнулся Осий. — Я задержусь в Вечном городе. Но помни: как только я перестану быть нужен, то сразу покину тебя. И это время наступит гораздо раньше, чем ты предполагаешь.

— Благодарю, отче! — Константин хотел коснуться губами руки Осия, но в последний момент передумал. Они попрощались. Епископ был у выхода, когда император попросил его: — Снаружи дожидается Кассий Ювентин, разреши ему войти.

Осий молча кивнул. Через мгновение вошел Кассий. Увидев императора в триумфальной тоге, он выразил восхищение и стал рассыпать комплименты, сравнивая его то с Гаем Юлием Цезарем, то с самим Аполлоном.

— Оставь церемонии, — махнул рукой император. — Когда мы наедине, не утомляй меня пустыми речами. Что тебе удалось выяснить?

— Бродягу, который напал на тебя, о Божественный, звали Прокесс. Когда-то он с женой и сыном жил в рыбацкой деревушке неподалеку. Говорят, однажды на него нахлынуло отчаяние, и он стал проклинать богов за то, что родился бедным рыбаком, никогда не ел досыта, не спал на мягком и пил только кислое вино из виноградных выжимок, а после себя оставит лишь горсть меди, ветхую хижину да дырявую лодку. Сбежались соседи, его успокаивали, затыкали рот, били палками, но он не унимался. Прокесс всю ночь возводил хулу на богов, а утром они его покарали.

— В дом Прокесса ударила молния? — предположил Константин, рассказ Кассия его не слишком заинтересовал.

— Нет, о Божественный, боги поступили по-другому. Сначала они забрали у него жену. Утром он нашел ее мертвой у реки. Прокесс стал пить без продыху, его сын не выдержал и сбежал. Рыбак остался один. Тогда на него напала жуткая хворь. Страшная боль пронзила его чрево, и унять ее не могло даже самое крепкое пойло. Он отощал до костей, лишился сна. Рассудок у него помутился, взгляд стал безумным, он рвал на себе одежды и глубоко расцарапывал кожу. Прокесс никого не трогал, поэтому селяне сочувствовали ему и подкармливали. Он бродил по селениям, жил на подачки. Он всегда был очень голоден, ел кору, траву, иногда даже землю и камешки.

— Это тебе селяне рассказали? — спросил император. Кассий кивнул. — Любая история постепенно превращается в байку. Не разберешь, где правда, а где выдумки. Представь, что было бы, если бы каждого бедняка, который клянет богов, ожидала такая кара. К тому же если Прокесс никого не трогал, то почему напал на меня?

— Геростратова слава? — предположил Кассий. — Прокесс проклинал богов за то, что был бедным рыбаком, и они превратили его в нищего безумца. Он решил, что возвысится, подняв руку на Божественного императора.

— Откуда ему было знать, кто перед ним? Я выглядел как старший трибун.

«Может, боги подсказали? — промелькнула мысль у Константина. — Пообещали простить, если он убьет того, кто оскорбил их гораздо страшнее. Сколько еще безумцев они пошлют против меня?»

— Для такого ничтожества, как Прокесс, и старший трибун — величина колоссальная, — сказал Кассий. — Он был сумасшедший…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

28

Ойкумена — часть мира, освоенная людьми.

29

Трибун — офицерский чин в римской армии.

30

Пенаты — в римской мифологии боги — хранители и покровители домашнего очага. Отсюда выражение: «Вернуться в родные пенаты».

31

Мф. 9, 17.

32

Кордуба — современный город Кордова в Испании.