Битый триплекс. «Пока не умер – я бессмертен!»

Андрей Караичев

За стеной антисоветской пропаганды стало сложно замечать в творчестве о войне главного – Бессмертного Подвига советского народа. С малых годов, «впитывая» в себя рассказы, воспоминания, мемуары, автор постарался хотя бы немного донести в современном стиле то, для чего сегодня часто не находится места за агитацией о: «Победе вопреки тирану»; «Злом НКВД», «Славных парнях-фашистах». Страшно, что за этой «чернотой», нельзя рассмотреть Подвига многонационального, нашего народа в годы ВОВ.

Глава 5. Засада

Железная дорога вела наш поезд в БССР, под Витебск.

Кругом все отступают: колонны и эшелоны, которым не виделось конца, двигались в тыл; люди спасались, с молниеносно тающей надеждой вскоре вернуться, ведь, — «Наша армия сейчас „оклемается“ от вероломного нападения и погонит врага!» — А мы… мы, напротив, ехали вперёд. Туда, где немец стремительно наступал… куда деваться? Именно каждые отдельно взятые и собранные вместе бойцы являлись теми войсками, кто не должен пропустить фашистов вглубь страны. Защитники отечества постоянно ловили на себе тысячи взглядов, в которых отражались: грусть, гордость и вера в Красную Армию одновременно.

Стоит отметить, что во времена перестройки, обострялось внимание на то, как мы драпали в сорок первом, какие глупые потери несли… а вот о громадной эвакуации, организованной правительством, старательно умалчивали.

Какой стране ещё под силу было провернуть подобное?! Предприятия-гиганты, оборудование, документацию и специалистов вывезти под носом у фрицев и передислоцировать в далёкий тыл СССР, чтобы в фантастический срок возобновить выпуск всего необходимого для фронта. Никому и никогда такое не удавалось!

Действительно, в первые дни боёв, партия не хотела осознавать катастрофичности положения, и массовая эвакуация началась не сразу: что-то успели лишь взорвать, уничтожить; многое досталось нацистам, в том числе и люди… отсюда феноменальное количество пленных…

Вскоре начал витать в воздухе призыв, с которым мы пройдём тяжёлую войну — «Всё для фронта — всё для Победы!»

Из-за проклятых «Юнкерсов» и «Мессеров», постоянно висящих над головой, запомнил я те дни мало. Когда окунаюсь в воспоминания, сразу: рёв самолётов, свист и взрывы! Представляете, у этих гадов на «Лаптёжниках» (так мы прозвали Ю-87) помимо бомб подвешивались специальные сирены, которые визжали при пикировании, таким образом, они сеяли панику среди людей. Видел в трофейной хронике, как фашистский лётчик держит штурвал одной рукой, а с другой ест шоколадку и смеётся — это при бомбардировке… зачастую мирного населения. Вот когда вздумается вам строчить пьесы о «хороших немцах» (об этом далее поговорим), посмотрите подобные кадры.

Отчётливо помню строгую дисциплину среди отступающих частей РККА. Доходило до абсурда! Вообразите, курсантам, в спешке отступившим от приграничных сражений, сутками голодающим и без сна, запрещалось брать еду у гражданского населения. Вплоть до того, что, проходя мимо забора со свисающими через него алыми вишенками или ранними яблочками, нельзя было сорвать и одной! Приравнивалось к мародёрству. Сейчас, в мирное время кажется предельной глупостью, а тогда правильно всё делалось.

Не должен наш воин опорочить себя тем, чтобы вместо защиты народа — объедать его! Знаете, насколько стыдно отступающим солдатикам становилось, когда на них с укором смотрели и взглядом вопрошали, — «На кого вы нас оставляете, родненькие?!» — аппетит у человека с честью или хотя бы совестью, пропадал напрочь. Хорошо это показано в фильме Сергея Бондарчука с Василием Шукшиным — «Они сражались за Родину», где солдат пошёл ведро просить у старушки, раков наварить.

Из-за этого, отдельной болью в сердце отдаётся то, что наши ребята, падая от недоедания с ног, слушались приказа и старались не опозориться перед своими согражданами, а нашлись-таки подонки, кто это сделал вместо них! Я не о мародёрах и мелких воришках, те всегда были есть и будут, при любом несчастье — падальщики, одним словом, что с них взять? Я говорю о «Бранденбурге — 800», немецких диверсантах. Ох и попили они нашей кровушки в начале войны… и на её протяжении тоже. Эти «мудрецы», немалую часть которых составляла наша же эмиграция, т.е. люди русские, что, — «Воевали не с народом, а с большевиками», — переодевались в советскую форму и творили в ней бесчинства. Они же специально дискредитировали бойцов Красной Армии в глазах населения. Диверсанты, немаловажный фактор наших неудач в сорок первом.

Сколько линий связи вырезали, складов на воздух подняли и внесли различной дезинформации; а втираясь в доверие, мол, — «Мы свои из окружения прорываемся с боями», — перебили ребят из-за спины? Никто не сосчитает! Сегодня — это опускается из виду, приписывается всё нашим солдатам, — «Вот большевики зверствовали! Резали своих, насиловали, а немцы добрые, пришли освобождать!» — Нет. Всё фашисты творили, в нашей форме! Помните, если вам насаждают подобную мысль, что красные воины плохие, а немцы «солдаты чести» — это эхо из прошлого говорит — эхо доктора Геббельса. Его пропаганда в перестройку ходила, его-о…

Так что, следователям НКВД, до появления СМЕРШа тяжко приходилось… выявлять этих подонков! А их очень много разгуливало в нашем тылу и на передовой. И после войны этот «Бранденбург — 800» вылавливали. Не одни же немцы заинтересованы в своих шпионах среди советских людей были — много кто!

Танкист, Дмитрий Лоза, он на «иномарках»² воевал, вспоминал, как его после войны дёргали к особистам, подтвердить показания однополчанина… знаете, чем обернулось? А тот гад на немцев работал. Когда попал в плен, его завербовали. Он рассчитывал, что свидетели его перебега к врагу погибли в бою и просчитался. Предателя уже после войны отправили обратно в Союз с «легендой» и заданием: просто устроиться на предприятие и работать честно, передовиком, ждать дальнейших указаний. Ладно, к этой теме по ходу рассказа ещё обратимся, не станем к политике возвращаться.

По пути в Витебск застали разбомблённый состав с танками, из нескольких десятков, сохранилось машин пять.

Снова комиссар проявил себя с лучшей стороны и сумел договориться со станцией (и высшим начальством) чтобы уцелевшая техника отправилась на фронт с нами, в качестве пополнения — всё равно пропадать! Проблема возникла с рабочими, слишком мало рук оставалось свободных, а делов много. Нам солдатики помогали свободные и гражданские.

К своей великой радости, я встретил двух ребят: учились вместе, тоже техники. Они, увидев на мне петлицы сержанта танковых войск, удивились:

— Никак разжаловали?! — Потрогал мой воротничок Ваня, рыжий, щуплый и талантливый в моторах парень, — за что? Ты самый дисциплинированный из нас.

— Сплюнь, — убрал его руку, — нет! Сам согласился на перевод с понижением, чтобы не техником оставаться, а в танкисты попасть. Всегда мечтал… здесь, такой шанс — грех отказываться. Карьерой, после войны станем заниматься.

— Командир ваш говорил, ты в боях участвовал с фашистами? — С нотками зависти и уважением поинтересовался Арсений Громченко: неплохой техник, но жутко безалаберный, при работе обязательно терял какой-нибудь инструмент, бросал где попало и забывал потом.

— Немного, — отвечаю, стараясь скрыть гордость, — в роли мехвода «Т—34».

— Хороша она в атаке?! — Дуэтом завопили парни, — правда, что немецкое оружие её не берёт?!

— Что вам сказать… танки их против нас — гадость! Но если руки не из того места у экипажа растут, могут и подбить. Не мне вам рассказывать, что необученный человек для техники хуже любого снаряда — сам угробит!

— Это верно.

— Хороши наши танки, спору нет! — Гордо выправился я, заметив подходящего комиссара, а потому, нарочно повысил голос, чтоб тот услышал, — только… необходимо знать слабые и сильные стороны, как своих машин, так и противника. На фронте научитесь!

Виктор Илларионович продемонстрировал мне часы и жестом указал, что на прощание с товарищами осталось пять минут, я кивнул, — «Понял!»

Приятели начали уговаривать, чтобы взяли их с собой на фронт.

— Не хотим в войну техниками драться… хоть бы как ты, с понижением! Замолви словечко за нас командиру. Ты знаешь, мы свои люди, вместе больше толку от нас выйдет!

— Сложно будет… попробую. Ждите.

Действительно, техником мало кто хотел в войну служить, что в танках, что в авиации — везде! А это герои, оставшиеся в тени тех, чьё оружие готовят к бою — все лавры доставались непосредственно воюющим. Считаю — это несправедливо.

Уговорить комиссара не вышло, кругом творилась полная неразбериха. Тем не менее Арсений отправился с нами, только по своим прямым, должностным обязанностям. Не знаю, чем тот исхитрился, он тогда перед отправкой шепнул мне:

— Договорился, поеду с вами «обслугой», авось дальше смогу в механики-водители выбраться! На фронте всё проще.

Ивана же (рыжего) я больше никогда не встречал, не знаю ничего о его дальнейшей судьбе.

Пока наш эшелон не отправился, мы со свободными железнодорожниками и солдатами-помощниками успели снять некоторые необходимые запчасти (что уцелели чудом) с разбитых бомбами танков — ох, сделали это не зря!

Наконец, прибыли в расположение бригады.

Комиссар, точнее, теперь полковник — он сменил в Москве «род войск» и одел вместо «политических», армейские погоны, приняв управление танковой бригадой, а меня определил мехводом. Я первым (и единственным) оказался в составе своего экипажа, путаница ведь с кадрами, но Илларионович дал мне право выбирать кого пожелаю к себе в машину, в том числе и командира-наводчика.

«Бригада» — это громко сказано! Не так я себе её представлял. Вместо стройных рядов новеньких блестящих танков, выстроенных по трассировке, да гладко выбритых, опрятных, главное, обученных бойцов с командирами, перед нашими глазами предстала характерная картина для первых дней войны. Смешанные машины, немного «КВ» и «Т-34», остальные: «БТ», «Т-26», «Т-28»; пулемётные танкетки «Т-37/38» и бронеавтомобили. Бойцы чумазые, часть из них в грязных, с запёкшейся на солнце кровью бинтах; голодные, уставшие и заросшие. Смотреть страшно! Им же в госпиталь прямая дорога, а после него в санаторий недели на три, а не в бой! Но собрали то, что осталось. К нам ещё два сбитых лётчика пристали, мы их всё гнали, — «Идите в небо! Вгоняйте в землю стервятников гитлеровских, в танках и пехоте справимся без вас!» — глупости, конечно, куда бы они пошли, когда немец рядом, а если и добрались до частей, на чём там летать?! Авиация практически уничтоженной оказалась в приграничных зонах.

Хорошо, что прибывшие с нами эшелоном люди были «свежими»: не раненными, не истощёнными, правда, у меня порой голова покруживалась. Я не говорил никому, в госпиталь загреметь боялся или того хуже — стать обузой, а не достойным воином Родины!

Мне комиссар (полковник), помимо выбора экипажа предложил вместо «Тридцатьчетвёрки» взять на себя вождение и уход за тяжёлым «КВ».

— Ты знаешь толк в обоих танках. Садись на «Клима», броня — во! — Поднял он вверх большой палец своего огромного кулака, — шансы уцелеть поднимаются в разы!

— Нет, спасибо, — отказался я, — «КВ» отличная машина, только я резкость люблю, скорость! «Т-34» — это продолжение моего тела. На нём справлюсь!

— Ох и упрямец! — Похлопал Виктор Илларионович меня по плечу, — ты только при подчинённых не спорь со мной, хорошо?

— Так точно, я и не думал.

— Молодец, мой боевой друг. Ну смотри, передумаешь, выделим тебе тяжёлый танк.

Полковник устроил мне такую популярность среди всей бригады и особенно моего батальона! словно я не в паре коротких боёв дрался, а с «Империалистической» во всех конфликтах, что СССР участвовал, сражался! Ко мне подходили, руку жали, спрашивали, советовались… знаете — стыдно так стало. Я покраснел, хорошо чумазый весь после проверки танков ходил, а то заметили бы. Сразу появилось острое желание — скорее в бой! Доказать, подтвердить свою репутацию и то, что достоин большого доверия Виктора Илларионовича.

Словом, скоро у меня появится такая возможность — фашисты очень близко приблизились к нам.

«Комиссар» (полковник, я его по привычке, всегда либо батей, либо комиссаром звал и до сих пор так зову) незадолго до вступления в бой, ответил на мой поставленный вопрос, — «Зачем вы меня так нахваливаете, зазнаюсь же!»

— Генка, оно так лучше! Воины малость упали духом, им сейчас нужен живой пример отваги, ходивший в атаку и, сражающийся рядом с ними плечом к плечу! Поэтому пойми правильно: если в бой смертельный отправлю, то не потому, что больше некого послать, а чтоб в пример тебя ставить на политзанятиях. Надеюсь, с тобой ничего не случится — я доверяю своему чутью.

— Постараюсь не подвести ваших ожиданий, товарищ полковник!

— Это по-нашему, по-большевистски! Жаль не удалось тебе награды, какой-нибудь выбить в Москве: времени мало и подтверждения наших подвигов недостаточно. Вот, покажешь себя в драке, сразу представление отправлю!

— Виноват, но я сражаюсь не за награды — за Родину.

— Молодец! Сейчас свободен, через двадцать минут общее построение, в разведку боем добровольцев назначать станем: тебе необязательно соглашаться — верная погибель, мой боевой друг.

«А я соглашусь!» — думал про себя, уходя из наскоро выкопанной землянки командира.

С наградами в первый год войны очень туго дела обстояли — это правда. Не знаю, почему так, но многие воины, кто большие подвиги совершал в начале ВОВ, достойно не поощрялись, им вместо положенного по всем канонам звания Героя СССР, запросто давали орден Ленина или Красного Знамени.

Построение проходило в торжественной обстановке, насколько это позволяли обстоятельства. После пламенных речей, преклонения перед знаменем и его поцелуем, слегка склонив голову и помолчав, командир произнёс:

— Требуются добровольцы для разведки боем… необходимо вызвать огонь на себя, чтобы противник демаскировал свои позиции, по возможности определить их количество.

Если читать между строк, сказали нам следующее, — «Кто готов погибнуть? Понимаем, что посылаем „на смерть“, но — Родина Мать зовёт!» — выжить шансы у того, кто на такое подпишется, равнялись чуть больше, чем нулю, я прекрасно всё понимал и… согласился. Те, кто в боях ранее участвовали, смотрели на меня, как на сумасшедшего. С другой стороны, стыдились, что добровольно из батальона попросились лишь несколько человек… немного погодя, вызвались ещё несколько танкистов, включая моего старого товарища.

Арсений захотел со мной, говорит:

— Давай, стрелком-радистом пойду? Мне нужно себя проявить! Коли ранят тебя, быстро смогу заменить, рядом же располагаемся. Шансов уцелеть танку больше вдвое, если мы вместе.

Сначала его довод показался правильным. В другое время, когда не стояло бы острой нехватки подготовленных кадров для новой техники — согласился не раздумывая. Но тогда возразил:

— Нет Сень… не уговаривай. Понимаешь, если нас обоих сожгут, кто останется? С «Тридцатьчетвёрками» во всей бригаде несколько человек в идеале знакомы, а в нашем батальоне — только мы. Поэтому нам двоим головы в одном бою сложить никак нельзя…

Он с печалью, но согласился.

Позже, перед выездом, ко мне подошёл «комиссар» и отчитал:

— Ты понимаешь — это гарантированная гибель и когда я говорил, что тебе нужно проявить себя в бою для поднятия духа остальных, имел в виду другое, не чистое самоубийство!

— Так точно, понимаю. — Вяло улыбнулся я и добавил, — не переживайте, товарищ командир! Пока не умер — я бессмертен! — Не знаю, с чего мне в голову влетела последняя, по сути, абсурдная фраза, которая насмешила Виктора Илларионовича, но она в дальнейшем стала моим девизом на всю войну… на всю жизнь.

— Эка ты загнул! Тебе в политработники нужно, а не за рычаги. У нас это не положено — суеверия, но, скрещу пальцы, чтоб ты живым вернулся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Танки, полученные от союзников по ленд-лизу.