Таёжный монах. Необыкновенные случаи в монастыре и живые рассказы о самых светлых и странных людях

Андрей Иванов

Монастырь – это и есть лечебница для душевно раненых, душевно больных, душевно уставших, и исцеление тут идёт незаметно. Не быстро. Исцеляет тут сам Бог, покой и христианская тихая любовь окружающих. Здесь нет истерик, очарований, разочарований, суеты, больших надежд и планов. Страхи и тревоги сами растворяются в простоте и чистоте обычной жизни…

Имена Господа

История первая

С благодарностью к моим будущим читателям. Фото из личного архива автора.

Почту в посёлке обычно приносили в монастырь перед обедом. Или сам батюшка игумен забирал в отделении, или приносила пожилая тучная почтальонша.

Письма, телеграммы, почтовые уведомления складывали в храме на прилавке церковной лавки. И те, кому она полагалась, сами разбирали, когда заходили в храм. Сегодня принесла почтальонша, достаточно бодрая женщина лет 55. Она сказала, что есть срочная телеграмма, и попросила позвать того, для кого она предназначалась.

Возле прилавка стояло человек 8 мужчин. Один молодой монах отец Димитрий, высокий, статный, красивый, с немного то ли виноватыми, то ли грустными глазами. Два послушника, один зашел с кухни, второй из гаража. И пять строителей, среди которых был и я.

Послушник Феодор, который помогал готовить на кухне, взял телеграмму, посмотрел и сказал, что телеграмма для Вадима, который месяц назад переехал из монастыря жить и работать в скиту на Волоке. Но, как её туда доставить? Туда или на лыжах идти часа четыре или на снегоходе. А снегохода в монастыре нет. Дороги тоже практически нет. 5 км по тропе охотников, а потом вообще сплошные снега.

Зимняя дорога на Волок, в скит православных отшельников.

И, к тому же, темнеет рано, и мороз за тридцать.

В телеграмме сообщалось о заболевшей матери Вадима, которая жила в городе. Вобщем, желающих отнести пешком телеграмму в скит не нашлось.

Немного подумав, я решил пойти потеплей одеться и доставить это срочное сообщение на Волок.

Само название Волок раньше определяло поселение, то ли каторжан, то ли тех из крестьян, кто в незапамятные времена волокли на себе до реки сплава стволы кедров и сосен на лесопильный заводик. Сейчас же весь Волок состоял из пары рубленных домов, сарая и загона для скота.

Жили там несколько человек. Из тех, кому даже за стенами монастыря казалось жить суетно и шумно. Они брали благословение игумена и уходили ещё дальше в таёжную глушь.

Заправляла всем хозяйством скита бабка Варвара, старая монахиня. Электричества в ските не было, Длинные зимние вечера жгли маслянные лампадки и свечи.

Питались очень просто. Гораздо скудней, чем в трапезной монастыря. Если, не было поста, то потребляли рыбку, которая водилась тут, в протоке, и летом и зимой. А в основном, каши, хлеб, овощи и картошечку.

Сейчас тут было тихо и очень безмолвно. Все трое, не считая монахини Варвары были послушники. Вадим, 27 лет, седой бородач Анатолий 55 годков и самый молодой из всех Дима 20 лет, который никак не мог бросить курить в монастыре, и для этого поехал смиряться в скит.

Было около часа дня, когда я вышел из ворот монастыря и двинулся по направлению к скиту…

Шел по холодку бодро, весело, хрустел по снегу валенками, напевал молитовку…

Ветра почти не было. Только морозец крепчал. А, может быть, это обеденные каллории уже выветривались из меня по пути.

Часа через два поднял воротник ватного бушлата и потуже натянул на голову ушанку. Однако заметно холодало.

Ещё, примерно через час, пришло время свернуть с тропинки и топать, проваливаясь по снежной целине. Всё реже попадались лыжни проходивших тут охотников…

Белое безмолвие сибирской тайги. Фото из личного архива автора.

Потом начало темнеть. Север Томской области, зимой день совсем короткий. И сумерки до неузнаваемости изменяют видимую местность.

Вдруг в голову начали заползать неприятные тревожные мысли. А вдруг заблудился?! А, если замёрзну тут?! Ведь никто не найдёт до утра, а может и дольше. А, если волки?!

Стало не по себе. И тут провалился по пояс в снежную яму. Руками гребу, одну ногу вынимаю, вторая утопает в снегу. Такое мягкое снежное болото.

Начал молиться. Начал замерзать. Продолжаю разгребать руками сугроб и чувствую, устал. Хочется расслабиться, отдохнуть, хочется пить, но ем снег, а он не утоляет жажду. С лица струится горячий пот, а руки, ноги мёрзнут и мёрзнут…

Вдруг пронзает мысль. А ведь я по своей воле решился пойти в скит. Благословение настоятеля не брал. Это моя гордыня меня потащила. Я в душе осудил ребят, что никто не вызвался отнести телеграмму. И я, такой «герой», двинул в одиночку по зимнему лесу…

Стало ещё поганей на Душе, страх и отчаяние теперь поселились где то в солнечном сплетении и ныли сильней голода и жажды…

И тут что то перевернулось в сознании. Вокруг тишина, белое безмолвие, темнота и холодища.

А мне вдруг стало как то спокойно, или скорей безразлично. Куда то растворился страх, ушла тревога и паника. Подумалось. Ну, усну, ну замёрзну, что с того? Что я? Первый или последний дурачина на белом свете?

Совсем расхотелось есть и пить. Как то даже стало теплей и расслабленней, осталось одно желание — просто уснуть.

По привычке поблагодарил Господа за такую тихую и безболезненную смерть. Улыбнулся, по небритой щеке сама собой покатилась непрошенная слеза. Себя не было жалко. Было жалко мать. Мою мать и мать Вадима…

Сквозь вязкую дремоту услышал какой то треск… Непонятно, что это было… Может косолапый бродит по лесу, не заснувший или разбуженный охотниками в берлоге. Или ветка сломалась от мороза. Выбираться из сугроба не было ни сил, ни желания. Сам в себе заметил, опять появился страх. Заснуть и замёрзнуть — это одно дело, а вот сидеть по пояс беспомощно в снегу и смотреть, как меня сейчас будут рвать и грызть, совсем было страшновато.

Далёкий треск перерос в непрерывный шум. Но ещё было непонятно, что это там… Вдруг увидел тонкую полоску мерцающего света.

Отупевший ум догадался. Это едут охотники на снегоходах. Наверное возвращаются в посёлок или в охотничий домик на зимовье…

Дальше всё понятно. Начал орать, что есть силы, звать… Соображалось уже плохо, Будто и мысли умеют замерзать, как ледяная вода. Плохо помню дальше.

Услышали, подобрали, отвезли в монастырь. Там никто ничему не удивился. Затопили в одном из домов баню.

Свято-Никольский монастырь зимой. Фото из личного архива автора.

Парили меня, чаем отпаивали, мёдом кормили. Игумен откуда то притащил самогонку. После бани вытерли насухо мне тело и втёрли в него алкоголь.

Стало жарко. Но вместо сна пришли мысли. Удача, совпадение, спасение, случайность — всё это тоже имена Бога. Значит, судьбой мне не было отпущено глупо заснуть в лесу и закончить на этом мой земной Путь.

Телеграмму я не доставил. Вадим сам узнал о ней, когда пришел через два дня в монастырь. Пришел на лыжах, по умному. Благодарить меня не стал за попытку сообщить ему раньше о болезни мамы. Просто зашел ко мне в общагу строителей и сказал тихо — Ну и дурак же ты, Андрюха. Не смелый и добрый отзывчивый герой, а полный круглый дурак.

Я промолчал. Он был прав.

АВИ 2016