Штука литературы

Андрей Зоилов

Литература – это такая штука… Непростая штука. Она иерархична, как государство, или так же безразлична ко всякому подчинению, как цветущий сад? Быть неизвестным писателем – почётно или постыдно? Что побуждает внешне солидных людей писать чепуху и публиковать глупости? «Штука литературы» – это не ответ на все подобные вопросы, но это – плодотворные поиски ответа.

Причина работы

Любая достаточно большая сумма знаний превращается в науку, если знания систематизированы.

Виктор Суворов, «Самоубийство».

То, о чём говорилось — только повод. Не причина. Но работая много лет с каким-то предметом или явлением, нельзя не думать о нём. Хоть изредка. А обдумывая, замечаешь некоторые особенности, закономерности, последовательности, правила. Мне довелось в жизни много работать с литературой. Литературные объединения, литературные тусовки, Литературный институт, редакции, издательства… Я там был, я там ел, я там деньги получал. Потом тринадцать лет я продавал русские книги на центральной автобусной станции Тель-Авива, — и продал их, наверное, большой железнодорожный вагон. Или два вагона. Тысячу евро в месяц получал я, и тысячу евро в месяц получал мой начальник, владелец магазина (это не считая всяких накладных расходов: оплаты заказываемых книг, оплаты арендованного помещения и счетов). На ежемесячную тысячу евро в Израиле можно прожить — пусть не шикарно, но и не очень скудно. Потом у толстого начальника появились другие интересы, другие аферы — и он презрел мои усилия, бежал в Америку, завещав магазин своей брошенной туповатой жене. Мы с ним рассорились, и теперь каждый день, когда мы не видимся, я смело могу помечать в календаре красным цветом — и весь календарь прекрасен уже шесть лет. Теперь в этом магазине подвизается моя нынешняя жена — да послужит эта книга удачной рекламой ей и всем её начинаниям.

Что же такое литература? То, что вы понимаете под этим словом. Пока не дана более или менее точная формулировка понятия — это понятие не определено и расплывчато, и всякий Великий Оценивающий может трактовать его по своему вкусу. Это явление окружающей всех нас действительности, которое сохраняется даже после исчезновения личности меня, Великого Оценивающего. В первом приближении — это совокупность всех существующих различных текстов. Можно посмотреть в словаре. Особенность ситуации в том, что сочиняя словесную формулу для определения некоего понятия, определяющий невольно сообщает и некие свойства этого самого понятия. К примеру, он говорит о своём отношении к описываемому явлению или феномену, о его внутренней организации, о его возможном будущем, ну — и о чём угодно ещё. О чём угодно — но чуть конкретнее, чем до определения. У Достоевского, помнится, в одной из книг я увидел фразу о Невском проспекте «вся литература ходит». Стало быть, в его восприятии литература в какой-то момент была понятием одушевлённым.

В Интернете публиковались данные опроса «Что такое современная литература?» Этот опрос проводила профессор Мария Черняк, сотрудница РГПУ им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург). Вот любопытные ответы: «Современная литература — это попытка автора описать нашу сумбурную действительность, сдобрить нетривиальными героями с породистыми тараканами и приправить всё это извечными проблемами». «Современная литература — это краеугольный камень непрофессионализма со скороспелостью, жаждой наживы». «Современная литература больше разобщает, чем воспитывает; чтиво на один раз». «Это большая помойка, но и на ней иногда удаётся найти гениальные цветы жизни».

У меня есть добрая знакомая, Сима Крейнин, которая училась в семинаре Генриха Альтшуллера. Для тех, кто его имени пока не знает — да будет стыдно его не знать, он — автор системы ТРИЗ (техника решения изобретательских задач). Писал и публиковал фантастические рассказы под псевдонимом Генрих Альтов. Умер он в 1998 году в Петрозаводске. Да вы посмотрите в «Википедию», там есть. Так вот, моя знакомая принесла мне однажды неопубликованный текст Альтшуллера о литературе. И в этом тексте Альтшуллер первым делом утверждает, что произведения писателя-фантаста Александра Казанцева к литературе отношения не имеют. А далее он пытается разработать критерии для оценки качества идей для фантастических рассказов. Не знать Казанцева, на мой взгляд, непрофессионалам простительно, но всё-таки посмотрите в «Википедию», там есть. Уж как я уважаю Альтшуллера, но этот текст для меня мгновенно умер. Умелый литератор не допускает таких ошибок начинающего — отрицать присутствие в литературе любого другого автора, фамилия которого стоит на обложках нескольких книг. Генрих Альтов — писатель вполне умелый, значит, он просто не любил Казанцева. А применённый им в тексте приём показывает, что в его социуме и сознании литература предполагается делом почтенным, и что в этом деле он усматривает иерархию, и личных недругов своих помещает на самые нижние ступени этой иерархии. Или вовсе исключает из неё. Во всяком случае, считает их ниже друзей и людей, которые нравятся.

Возможно, и мою жену разговор о литературе разозлил по схожей причине. По одному не отражённому в сознании определению, литература — обширное и общедоступное пространство, в котором есть место всем; столь же не требующее состязательности, как физиологические отправления. И в таком случае моя супруга делает почтенное и полезное дело, вводя в эту сферу новых авторов, и получая вознаграждение за это вполне заслуженно. Но по другому, столь же внесознательному определению, литература — продуктивная область человеческой деятельности, в которой уместен профессионализм, существуют критерии качественной работы, существует иерархия достижений — а стало быть, вводя в эту сферу новых тщеславных авторов, она лишь поддерживает их самообман и обманывает их, проституируя литературу и за деньги имитируя интерес к их неловкому художественному слову. О таком эффекте когда-то хорошо сказал Станислав Ежи Лец: «Вы думаете, этот автор мало чего достиг? Да ведь он снизил общий уровень».

Литература выполняет многие различные функции, перечислить которые полностью невозможно: обучение, развлечение (относя сюда более или менее приятное проведение времени), утешение друзей и огорчение врагов, сбор и хранение информации. И далее, и далее. Пришлось бы разграничить журналистику и литературу, если бы темой настоящего размышления было именно это. Пока же укажу на то, что это два различных понятия, но в настоящем случае буду рассматривать всякий текст как крупицу именно литературы. Всё идёт отлично — до тех пор, пока не возникает необходимость в качественной оценке текста.

Александр Бутенин в петербургской газете «За кадры верфям» о Сергее Довлатове (статья «Корабельная гавань Сергея Довлатова»:

«…Работа в газете „За кадры верфям“ явилась значимой вехой в литературной карьере писателя. Свободный график, не слишком утомительный труд, избыток времени и возможность писать „для себя“, развитие и переплетение литературно-журналистских знакомств — все это создавало хорошую почву для оттачивания писательского мастерства Сергея Донатовича. Из армии он вернулся с ворохом неотделанных лагерных рассказов. Однако прежде чем рассказы оформились в повесть, прошло немало лет, многое изменилось, и, в первую очередь, литературный стиль и приемы Довлатова. Сидя в редакторском кресле, он совершенствовался как писатель. Необременительная журналистика благоприятствовала литературе. В повести „Ремесло“ Довлатов так писал о своих первых шагах в журналистике и об отношении к этой профессии: „…тогда я был полон энтузиазма. Много говорится о том, что журналистика для литератора — занятие пагубное. Я этого не ощутил. В этих случаях действуют различные участки головного мозга. Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк“».

Сочиняя эту работу, я почувствовал себя так, как, наверное, мог бы почувствовать себя инженер, изобретший некий трансформатор электротока и вдруг обнаруживший, что промышленное использование электричества в современном ему обществе пока неизвестно и не применяется. Или как математик, пытающийся внести мелкое дополнение в решение теоремы… ну, скажем, теоремы Гильберта о нулях, но обнаруживший с ужасом, что он живёт в те времена, когда Давид Гильберт ещё не родился, да и Христиан Гольдбах тоже нет. Так что самому придётся и формулировать понятия, и уточнять формулировки уже принятых, и записывать теоремы, и доказывать их. Благодарю покорно!

Область человеческого знания, о которой мне необходимо с вами поговорить, относится к литературе. К литературе как к обобщённому массиву сохраняемых текстов. Так сложилась моя жизнь, что я по образованию — строго гуманитарий, а жена моя — математик. Она в вузе пять видов математики изучала. То есть изучала она гораздо больше, но по пяти видам математики имелись кафедры в том институте, где она… Ну, вы поняли. И эти изученные ею виды математики, и сданные экзамены, и инженерная работа в прошлом не помогают стать счастливой, разбогатеть или хотя бы избежать жизненных ошибок.

Я же занимаюсь литературоведением. Сначала — в теории, потом и на практике. Насколько мне известно, практически во всех филологических, да и многих прочих гуманитарных институтах есть кафедры литературы и/или литературоведения. Их научная продукция на русском языке… Обширна их научная продукция на русском языке. Мало полезна мне как читателю и литератору вся их научная продукция на русском языке. Вот наберите в поисковике («погуглите») слова «кафедра литературы, научная продукция» — и вы получите многие тысячи результатов, вроде такого: «Исследования по русской литературе, опубликованные учеными нашего вуза в советский и постсоветский периоды, затрагивают разные аспекты литературного процесса». К моему сожалению, чтобы пристроиться на кафедре литературоведения и получать там хотя бы мизерное жалование, нужно иметь знакомых на этой кафедре, в ректорате, а ещё выгоднее — в министерстве. Увы, увы… Знакомых нет, а литература — есть.

Почему я вспомнил о математике, говоря о литературе? Потому что математика как область познания, процесс и результат, в общем — едина. И выводы одной из математических кафедр в какой-либо области изучения дополняют и развивают выводы и положения другой аналогичной кафедры. Во всяком случае, все они — складываются в суммарную копилку математической науки.

С литературой дела обстоят хуже. Не только единой копилки литературной науки не просматривается, но и самый предмет изучения неоднозначен и неоднороден. Литературу рассматривают то как общую абстрактную совокупность всех существующих текстов, то как конкретную совокупность дошедших до рассматривающего официальными путями выбранных типографских изданий; то как утверждённую иерархию, то как систему и спектр мировоззренческих систем. Короче: рассматривают, как хотят. На жаловании и я так же бы рассматривал. Но жалования нет и не предвидится, поэтому буду рассматривать литературу с позиций той практической пользы, которую она как область человеческого познания, процесс и результат, может принести мне и вам.

Литературу можно рассматривать с разных сторон. Как процесс. Как систему. Как множество. Как иерархию. Как средство прокормления. Как предмет торговли. Как материальную ценность Как документ эпохи. И как угодно ещё. Но рассматривая, желательно понимать, в каком именно качестве принимается к рассмотрению в конкретный момент в данных обстоятельствах эта чёртова литература.

Нередко встречаются особенности такого рассмотрения с позиции удобства рассматривающего. Особенно это характерно в обсуждениях и фиксированных размышлениях о литературе. Как только в результате рассмотрения это удобство нарушается, рассматривающий без всякого объявления переходит к рассмотрению предмета с иных позиций, обеспечивающих возвращение удобства. К примеру, определяя качества художественного текста — буде таковые покажутся недостаточными для рассматривающего — он незаметно переключается на полезность данного текста либо на возможные последствия его публикации. Постараюсь такого не делать.

Вот пример: история публикации и успеха романа Н. Чернышевского «Что делать?».

«Как вышло, что едва ли не худшая из известных русских книг стала влиятельнейшей русской книгой? Именно такие характеристики приложимы к роману Чернышевского «Что делать?».

С литературной слабостью романа согласны, кажется, все — самые разные и даже полярные критики. Бердяев: «Художественных достоинств этот роман не имеет, он написан не талантливо». Плеханов — почти теми же словами: «Роман действительно очень тенденциозен, художественных достоинств в нем очень мало». Набоков дал убийственную оценку «Что делать?» в своем «Даре», предположив даже, что роман был разрешен цензурой как раз из-за крайне низкого качества — чтобы выставить Чернышевского на посмешище перед читающей российской публикой. Но и героя «Дара» занимает вопрос: как «автор с таким умственным и словесным стилем мог как либо повлиять на литературную судьбу России?» То, что он повлиял — сомнений не вызывает у самых язвительных критиков». (Пётр Вайль, Александр Генис «Уроки изящной словесности. Роман века»)

Роман Чернышевского был написан в 1863 году. Впечатление он производил с тех пор такое, что ещё в 1990 году входил в российскую школьную программу по литературе. То есть: в школьную программу по изучению литературы много лет входил косноязычный, неряшливо с текстологических позиций написанный текст — на примере которого школьники внесознательно обучались приоритету того, что именно написано, над тем, как это изложено.

Значит, «литературная слабость»? И при этом несомненный успех? Оказывается, можно и так.