Кластер

Андрей Егоров, 2009

«Они направились в совещательную залу, а я остался сидеть в клетке. Я был отрезан от людей и очень одинок, как может быть одинок лишь изгой. А впереди меня ожидала кластерная яма – черная тьма, без единого просвета, отсутствие надежд, устремлений и невозможность что-либо исправить, в течение целых пятидесяти лет. Апелляция убийцам не полагалась, так что на помилование я не мог рассчитывать. Технически я даже не мог даже сойти с ума от одиночества. Этого не допускала программа. А через пятьдесят лет из Тюремного кластера мою матрицу переведут в Кластер памяти, где я останусь навсегда…»

Андрей Егоров

Кластер

Меня приговорили к смертной казни и пятидесяти годам заключения.

В нашем педантичном государстве все судебные решения исполняют строго по порядку. Сначала — сознание изымают из тела, а затем оно же, лишенное бренной оболочки, отбывает наказание.

− Хотите что-нибудь сказать? — спросил верховный судья, когда все слова обвинителя были сказаны, и мой адвокат в знак протеста покинул зал.

− Да. — Я поднялся со скамьи, подошел к решетке, взялся за прутья. Мне были очень важны эти последние тактильные ощущения. Очень скоро я буду их лишен. Зал суда был полон — граждане России и вкладчики Лунного банка жаждали расправы надо мной, надеясь, что приговор будет максимально суровым. — Я не виновен, — сказал я, — поэтому я не раскаиваюсь. Я не виновен!

Послышались возмущенные голоса.

− Милая, — я посмотрел прямо в телекамеру, — знаю, что ты меня увидишь. Скорее всего, мне предстоит долгий срок. Но я выдержу. Дождусь тебя в кластере. Посети меня в моем одиночестве…

Я замолчал, не зная, что еще сказать. Если бы Лина оказалась рядом, я бы нашел слова. Но в зале суда ее не было. Не могло быть. Поэтому мне оставалось лишь мысленно говорить с ней. Последнее время я жил лишь воспоминаниями о счастье. Память помогает пережить любые невзгоды. Даже существу, лишенному тела.

− Это все? — поинтересовался верховный судья.

− Все, — я отпустил прутья и бессильно опустился на скамью.

− Суд удаляется на совещание.

Они направились в совещательную залу, а я остался сидеть в клетке. Я был отрезан от людей и очень одинок, как может быть одинок лишь изгой. А впереди меня ожидала кластерная яма — черная тьма, без единого просвета, отсутствие надежд, устремлений и невозможность что-либо исправить, в течение целых пятидесяти лет. Апелляция убийцам не полагалась, так что на помилование я не мог рассчитывать. Технически я даже не мог даже сойти с ума от одиночества. Этого не допускала программа. А через пятьдесят лет из Тюремного кластера мою матрицу переведут в Кластер памяти, где я останусь навсегда…

Я работал охранником в Лунном банке, честно зарабатывал на старость, копил на новые тела для себя и для Лины. Мы были еще очень молоды, но для того чтобы приобрести новое тело простому человеку приходиться трудиться не один десяток лет. Были и такие, кому не удавалось накопить нужную сумму в срок — все они после смерти отправлялись в Кластер памяти, без надежды на возвращение к социально активной жизни. Если, конечно, кто-нибудь из их потомков, разбогатев, не решался вернуть предков к жизни, чтобы узнать, к примеру, все о своем фамильном древе. Но чаще — чтобы продемонстрировать другим толстосумам, насколько они богаты, — у самых состоятельных граждан были живы десятки колен бедных родственников. Все они жили скромно и, поскольку обошлись своему богатому потомку в кругленькую сумму, часто выполняли в его доме роль прислуги. Попробовали бы они возразить — любой богатей по своему желанию мог отправить их обратно, таковы были условия контракта по воскрешению родни.

Жизнь наша была непростой, но мы с Линой так любили друг друга, что любые трудности казались нам пустяками. Главное, мы вместе, всегда рядом. Нам не на кого было надеяться в этой жизни, кроме самих себя — и Лина, и я выросли в сиротском доме. То ли наши родители умерли до нашего рождения, то ли, что весьма вероятнее, просто не желали вешать на себя заботу о детях. Они знали, государство лучше о нас позаботится. Мы выросли, получили начальное образование, сумели найти работу и поженились. Мы знали, что если будем усиленно трудиться, то обеспечим себе достойное существование и вечную жизнь. Что еще нужно для счастья, думали мы…

Все шло гладко, пока какие-то молодчики не решили ограбить Лунный банк. Они расстреляли почти полсотни человек в здании, управляющего банка заставили вскрыть хранилище, а потом убили, расстреляв из автомата, и вынесли сто килограммов золота, драгоценности и украшения из личных сейфов граждан, а еще миллион кредитов наличными. Меня и еще одного охранника прихватили в качестве заложников. Золото погрузили на транспортный флиппер. Прежде чем совершить прыжок в неизвестном направлении, моего коллегу пристрелили, а меня отпустили на все четыре стороны. Думаю, они все продумали. На следующий день в милицейское управление пришло письмо по электронной почте. В нем сообщалось, что я — главарь банды.

Вскоре я уже давал показания. Следователи мне не поверили, они сочли весьма подозрительным тот факт, что я остался в живых. Возможно, всему виной мое лицо — крупные надбровные дуги, широкая переносица, массивная челюсть — мне часто говорили, что у меня вид преступника. Но, несмотря на внешность правонарушителя, я всегда был честным человеком. Так меня научили жить воспитатели в сиротском доме. Настоящие грабители скрылись, прихватив крупный куш, в неизвестном направлении. Общественность требовала найти виновных. Поэтому следствие провели в спешке, объявили, что письмо говорит правду, я — главарь банды, которого кинули подельники, и осудили. Обо мне писали все газеты, моя фотография была на первых полосах, каждый день меня показывали по телевизору, — я мог смотреть его в камере и слышать, как простые люди на улицах требуют самого жестокого наказания для Душегуба. Так меня прозвали репортеры, по слухам, именно я первым начал стрелять в толпу в лунном банке.

С женой мне дали увидеться один только раз. Еще до суда. В комнатке для свиданий мы сплели руки и едва не плакали от острого чувства, что все кончено, наша счастливая жизнь оборвалась в одно мгновение, а для одного из нас закончено и бытие в человеческом теле. Тогда я полагал, что для меня. Но я ошибался.

− Я люблю тебя, — шептали мы. — Я никогда тебя не забуду. Я всегда буду рядом с тобой…

− Итак, сын мой, желаешь ли ты покаяться в грехах? — священник Церкви памяти смотрел на меня сурово — не сомневаюсь, он тоже был уверен в том, что я виновен.

− Мне не в чем каяться, — сказал я.

− Ты можешь упорствовать, сын мой, поскольку, очевидно, считаешь, что есть только кластер, а бога нет. Мне знакома эта ересь. Но можешь быть уверен, бог есть. Он все видит. И дождется тебя, даже если ты надеешься укрыться от него в кластере на очень долгий срок. Ты увидишь его раньше, чем ты себе представляешь…

И я увидел бога, раньше, чем я себе представлял. У нее было лицо ангела. Она появилась в черной пустоте, выплыла из неоткуда, и я ощутил, как слились воедино наши души.

− Я пришла за тобой, — шепнула Лина. — Я отдам тебе самое себя, только бы ты жил, мой родной…

Я думал, мне почудилось ее присутствие. Но вдруг в мою безнадежную пустоту прорвался луч света, задрожал, налетая бьющими по глазам бликами, словно ветер в темной комнате трепал черную занавесь. И в мое одиночество медленно вошли новые ощущения — телесная боль, острая и режущая, во всех членах человеческого естества. Для кого-то она стала бы мукой, но я, как мазохист, наслаждался каждой секундой вновь обретенных чувств. Ко мне вернулся слух, зрение, последним явилось обоняние…

В комнате, где я оказался, воняло нестерпимо. Я лежал на твердом столе. Надо мной был серый потолок. Моргала и пощелкивала лампа дневного света. Рядом находилась она, Лина, моя жена. С большим трудом я сел на кушетке, свесил тощие ноги, коснулся ступнями холодного кафеля. Болели сведенные подагрой старые руки, сиплое дыхание с трудом вырывалось из легких. Я состарился на десятки лет.

− Что это за тело? — спросил я испуганно. Любой испытал бы страх, если бы его матрица сознания оказалось в настолько тщедушном теле. Ведь новые воспоминания записываются поверх старых, а значит той личности, какой я был, будучи заключенным Тюремного кластера, больше не существует.

− Извини, денег хватило только на это. — Лина заметно нервничала. — Нелегальная торговля запрещена, они берут много…

− Все в порядке, — я потянулся к ее щеке, но девушка дернулась, я понял, что мое прикосновение будет ей неприятно, и опустил руку. — Кому оно принадлежало?

− Один бродяга. Продал его скупщикам тел, чтобы помочь дальней родне. Он говорил, что оно здоровое. И при должном уходе прослужит еще лет десять. Но потом оказалось, у него был рак. Извини.

− Выходит, я могу умереть в любой момент?

− Это лишь временная мера. Как только мы достанем денег на новое…

− Но где мы достанем денег? — перебил я ее.

− Разве у тебя их нет? Золото? Кредиты?

− Что? — я воззрился на Лину с недоумением. — Откуда?

Она потупила взгляд.

− Как будто ты не знаешь…

− Ты что, подозреваешь меня в чем-то? Я бы никогда не сделал этого… Ты же меня знаешь.

− Не хочешь, можешь не говорить, — Лина закусила губу. Она мне не верила.

− Вот что, — сказал я, — отведи меня в мотель. Этому телу необходимо отдохнуть, выспаться. Мы потом решим, что делать дальше. Хорошо?

− Конечно, — она звякнула ключами, — комнату я уже сняла, в Мытищах. Только… надеюсь, ты не захочешь секса? — Она скривилась. — Во всяком случае, пока ты в этом теле.

− Разумеется, нет, — сказал я раздраженно. — Не уверен, что этот орган у меня, вообще, функционирует. Сколько лет было этому малому? Сто с лишним?

− Идем, — она прошла к двери и стукнула несколько раз.

В операционной объявился неприветливый молодой человек с короткой стрижкой и крашеными в фиолетовый цвет волосами. На вид ему было лет шестнадцать, вот только глаза усталые, как у старика.

− Идите за мной, — сказал он, — я выведу вас через заднюю дверь…

Я сильно хромал. Тащился за Линой, держась за стены, спешил и все равно шел слишком медленно, чем сильно раздражал «молодого» человека.

− Не сдохни раньше времени, — вместо «до свидания» сказал он. Мы оказались в узком тупике, заваленном мусором. «Кропоткинский переулок», — прочел я на табличке. Разгребая ногами грязные целлофановые пакеты, рваные тряпки, обрывки газет, я брел за своей спасительницей. Она спешила.

Конец ознакомительного фрагмента.