Ультиматум предателя

Андрей Дышев, 2005

Допустив досадную ошибку при пилотировании спортивного самолета, Кирилл Вацура оказался один в открытом море. Он бы неминуемо погиб, если бы не яхта, стоявшая неподалеку в тихом дрейфе. Кирилл поднялся на ее борт, а там… Ну точно "Летучий голландец"! Кровавые следы в каютах, странный, вооруженный до зубов экипаж и начиненные гайками и гвоздями фугасы. Бежать отсюда! Бежать отсюда! Любой ценой! Но Кирилл привык ввязываться в драку с врагом, даже если у врага многократное превосходство. Ему по душе упоение боя и пронзительная обостренность чувств. Но ненависть вдруг превращается в недоумение. Враги оказываются вовсе не врагами, а с друзьями происходит жуткая метаморфоза…

Оглавление

Глава пятая. Союзник

Я ответил ему тем же сигналом SOS, давая понять, что я его услышал и понял. Снизу донесся один стук, затем, после паузы, второй, более приглушенный и неуверенный. Мне показалось, что сидящий в трюме человек растерялся и не знает, что еще можно сообщить мне посредством перестукивания. Все мое внимание было сосредоточенно на этих звуках, идущих снизу, и я слишком поздно услышал шаги в коридоре. Дверь распахнулась, в каюту вошел Фобос.

Я едва успел поднять голову. Фобос напряженно смотрел на меня, затем перевел взгляд на пол. Наверное, Фобос решил, что я собираюсь дернуть коврик и таким образом повалить его на пол. Бронзовое лицо бандита потемнело, и он кинулся на меня. Если бы я стоял, мне, может быть, удалось бы увернуться. Но с колен не получилось ни прикрыть лицо, ни нанести ответный удар. Под тяжестью Фобоса я повалился на пол, сильно ударившись затылком о металлическое ребро дивана. Фобос попытался схватить меня за горло. Мы сцепились. Изловчившись, я ударил Фобоса локтем в челюсть. Его голова откинулся, клацнули зубы, но он тотчас пришел в себя и снова кинулся на меня. Но я уже успел вскочить на ноги и вторым ударом снова достал его подбородок. Он был достаточно вынослив и силен для своего возраста, но тягаться со мной не мог, и очень быстро понял это. Не успел я замахнуться в третий раз, как Фобос отскочил к двери и выхватил из-за пояса пистолет.

— Сидеть! — крикнул он, направляя на меня оружие.

Мне пришлось подчиниться. Мы часто дышали и поправляли на себе одежду. Моя футболка треснула и разошлась по шву под мышкой. У Фобоса был надорван накладной карман на рукаве, в котором он носил сигареты.

— Какого черта ты ползал по полу? — с явно преувеличенным гневом спросил он, словно мое ползанье было проявлением некоего великого греха.

— Я не ползал, — ответил я, заправляя футболку в джинсы. — Я упал.

— Откуда?

— С дивана, откуда ж еще? Уснул и упал.

— Что-то ты слишком много падаешь в последнее время, дружок! То с самолета, то с дивана!

— А это наследственное. Мой дед как на поезде поедет, так обязательно с полки навернется. Его и привязывали, и чемоданами обкладывали — все без толку…

— Ладно, хватит языком молоть!

В каюту заглянул Али. Он жевал, щеки его лоснились, второй подбородок покоился на воротнике рубашки, как сытый тюлень на пляже. Убедившись, что Фобос держит меня на прицеле и в посторонней помощи не нуждается, Али почесал висок стволом автомата и исчез.

Фобос недовольно сопел, все его дутые претензии ко мне иссякли.

— Вставай! — приказал он, взмахнув пистолетом. — Будешь теперь падать в другом месте.

Он вывел меня в коридор и плотно прикрыл за собой дверь. Мне показалось, что он сам толком не знает, куда меня вести и где пристроить.

— Куда идти? — уточнил я.

— Прямо дуй! — неопределенно ответил Фобос.

Прямо передо мной было две двери. Одна вела в кают-компанию, а другая — тяжелая, металлическая, с мощным запорным рычагом — вниз, в машинное отделение. Разумеется, Фобос намеревался отвести меня в кают-компанию, а оттуда на палубу. Но тут вдруг меня озарила идея. Без каких-либо колебаний, словно приказ Фобоса я понял так и никак иначе, я подошел к двери в машинное отделение и взялся за ручку.

— Э-э, куда тебя понесло? — заворчал Фобос и уже хотел было садануть меня пистолетом между лопаток, но, наверное, подумал: «А почему бы и нет?», и даже обрадовался: за железной дверью и в глухом трюме я буду как в тюремной камере.

Я открыл дверь. Тусклая лампочка скупо освещала крутую лестницу. Снизу тянуло крепким запахом смазки и соляры. Ступени отзывались под нашими ногами протяжным гулом. Фобос следовал за мной до самого трюма. Мы оказались в узкой, сумрачной коробке с низким потолком, плотно забитой трубами, шестернями, приводами и кранами. Приказав мне встать лицом к силовому агрегату, он обошел отделение, проверяя его на тот случай, если вдруг мне взбредет в голову какая-нибудь недобрая идея. Никаких предметов, которые можно было бы использовать в качестве оружия, он не нашел. Кингстонов, которые я мог бы открыть, чтобы затопить яхту, тоже не было. Похлопав по силовому агрегату ладонью и тотчас вымазавшись в черной смазке, Фобос одарил меня тяжелым взглядом, затолкал пистолет за пояс и сказал:

— Живи пока. Живи и вспоминай, кто и куда тебя снарядил. Не вспомнишь — останешься здесь.

Грохоча ботинками, он поднялся наверх. Дверь захлопнулась с грохотом пушечного выстрела. Я не поленился подняться и проверить, надежно ли Фобос запер дверь. Надежнее не бывает. Вернувшись, я обошел отделение, заглядывая во все щели. Предательская мыслишка вспыхнула в сознании: умный ли поступок я совершил, когда сам выбрал для заточения этот железный карцер? Что двигало мною? Смутное желание найти среди врагов союзника, даже ценой собственной свободы? Неужели степень моего отчаяния достигла столь пронзительной высоты?

— Эй! — тихо позвал я. — Ты где?

Тишина. Я нечаянно ударился головой о какую-то трубу и, потирая ушибленный лоб, опустился на железный ящик, из которого во все стороны тянулись провода. Под ногой что-то звякнуло. Я поднял жирный от смазки гаечный ключ. Посмотрел по сторонам в поисках гайки, которую можно было бы отвинтить, но не нашел, и уже почти без всякой надежды постучал ключом по трубе: три одиночных, три парных и снова три одиночных. И тотчас отозвался невидимый, как дух, бессловесный, как рыба, молящий о помощи интеллект. Он рядом. Он стучал так близко, что я чувствовал слабую дрожь, пробегающую по железному полу отделения.

Я вскочил на ноги, снова ударился темечком о трубу и, согнувшись в три погибели, подошел к кормовой перегородке.

— Да где же ты? — шептал я. — Не вижу!

— Здесь, — донесся до меня слабый голос, но того, кто ответил, я по-прежнему не видел, и можно было подумать, что я окончательно повредил голову, и мне уже чудится, что со мной говорит больной, голодный мотор.

Только когда я опустился на четвереньки, то различил в полумраке небольшую квадратную крышку люка с ручкой.

— Тут, что ли? — уточнил я и постучал по крышке.

— Да, — отозвалось из недр. — Я не могу открыть ее изнутри.

Я взялся за ручку, и на какое-то мгновение замер, прислушиваясь к какому-то странному чувству, словно делал что-то не то, не свое дело, не своей компетенции, и последствия этого баловства с ручкой могут быть ужасающие.

Я вполсилы надавил на ручку — так, чтобы язычок замка лишь на пару миллиметров отошел в сторону. За крышкой раздалась нетерпеливая возня.

— Ну, чего тянешь? Открывай!

— Да что-то заклинило, — солгал я, да еще чертыхнулся, делая вид, что прилагаю все усилия к тому, чтобы справиться с ручкой. — А как тебя угораздило туда забраться?

— От этих сволочей спрятался.

— А почему ты с ними не поладил?

За перегородкой прозвучала невнятная ругань. А потом едва слышно:

— Это моя яхта… Я был здесь с друзьями… А эти подонки захватили ее, всех убили, я один остался…

Моя рука против моей воли надавила на ручку. Крышка со скрипом отошла в сторону. Первое, что я увидел — небольшой, чуть больше собачьей будки, железный короб, пронизанный посредине ребристой трубой, возможно, приводной осью, к которой крепился гребной винт. В кромешной тьме шевелилось нечто бесформенное, слабое, издающее тягостный запах давно немытого и потного тела. Я невольно отшатнулся назад, освобождая место для несчастного человека, который провел в этой железной коробке неизвестно сколько времени.

Он выполз из своей тюрьмы, даже скорее вывалился из нее, гулко ударившись о пол локтями, жадно вздохнул, причмокнул сухими губами и простонал:

— Пить! Дай пить!

Это было его самое сильное желание, подавившее собой все остальные. Я, чувствуя вину и бессилие, схватил его под руки и выволок на середину отделения, ближе к свету. Здесь я рассмотрел несчастного. Это был худой молодой человек с темным от щетины лицом, заостренными скулами и большими ввалившимися глазами. Его руки, которыми он хватался за трубы, напоминали засохшие ветви дерева — черные, жилистые, с распухшими суставами. На нем была какая-то серая роба, что-то вроде той, какие продаются в магазине «Спецодежда» для мотористов или истопников.

— Ты здесь один? — прошептал он, хватаясь за меня так сильно, что я чувствовал боль, и крутил головой по сторонам, тараща испуганные глаза. — Здесь где-то должна быть вода… Тсссс! Кажется, кто-то идет…

Он закрывал мне дрожащей, липкой ладонью рот, прислушивался, содрогаясь изможденным телом, а потом ходил на четвереньках кругами вокруг агрегата, проверяя пустые канистры и банки, которые попадались ему на пути. Он даже не пытался встать на ноги, на четвереньках ему было привычнее и удобнее. Где-то в углу он нашел погнутое ведерце, сделанное из большой консервной банки, понюхал, приподнял и стал жадно пить. Вода выливалась изо рта, грязными струями стекала по щекам, шее. Острый кадык ритмично двигался под сухой, как пергамент, кожей. Он стонал, мычал и дышал тяжело и шумно.

— Я подыхал там от жажды, — прошептал он, оторвавшись от ведра и задыхаясь. — Мне пришлось пить мочу… Подонки, подонки…

Он снова прильнул к ведру, и пил уже медленно. Я смотрел на него с той предельной жалостью, которая граничит с брезгливостью. Вот же натерпелся, бедолага! Сколько он просидел в этой конуре без света, без воды, в скрюченном положении? Я надеялся найти союзника, с которым можно было бы бежать с яхты. Но этот доходяга вряд ли чем поможет мне. Он для меня скорее обуза.

— А ты как здесь? — прошептал он, снова отрываясь от ведра, но не выпуская его из рук. — Я слышал твой голос и молился на него. Тебя сюда посадили?.. Слушай, а у тебя пожрать ничего нет?

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Игнат… Только говори тише. Если меня увидят — мне конец… Покурить бы, покурить бы…

— Вот что, Игнат, рассказывай, что здесь произошло, а потом будет думать, как нам быть.

— Хорошо… Сейчас… Дай немного в себя прийти…

Он замолчал, вскинул вверх палец, призывая меня к тишине. Некоторое время мы сидели неподвижно, затаив дыхание, и слушали чьи-то шаги по палубе.

— Если вдруг откроется дверь, — волнуясь, проговорил Игнат, — я спрячусь там же, где был, и закроюсь. Только ты меня не выдавай, ладно? Не выдашь?

Он повернул голову и в упор посмотрел на меня безумными глазами, в которых не было ни толики иронии.

— Не выдам, — пообещал я и едва не закашлялся. Жалость к этому несчастному человеку душила меня. Он хотел милосердия и сострадания, он был так унижен, что простая человеческая порядочность воспринималась им как великое благо, как необыкновенно щедрый подарок.

— Спасибо тебе, — бормотал он, стыдливо пригибая голову. — Спасибо… Я уже и не надеялся. И вдруг слышу — новый, незнакомый голос. И злые разговоры, и крики. Потом удары… потолок содрогался… Я так и подумал: вот он, мой спаситель… Ты как к ним попал-то?

— Долгая история. В общем, случайно. Попросил, чтобы до берега довезли.

— Ага, довезут! Сделают дырку в черепе и отправят ко дну. Это страшные, очень страшные люди…

— Игнат, — мягко перебил я его. — У нас мало времени…

— Да, да! — опомнился он и принялся грызть ногти. — Все произошло так быстро, что мы толком ничего не поняли…

— Кто «мы»?

— Я, Гарик и его подруга Вера. И еще капитан был, мы его Тимофеичем называли. Гарику тридцатник стукнул. Это мой одноклассник, лучший друг детства. У него на Побережье два ресторана и несколько продуктовых магазинов… Сейчас, я еще немножечко попью…

Он опустил голову в ведро. Я слышал его шумное прерывистое дыхание, усиленное акустикой.

— Хорошо, что здесь вода оказалась! — Он вытер губы ладонью. — Наверное, механик в ней руки от соляры отмывал… Вот, до чего докатиться можно, да?

Он первый раз улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, жуткой, похожей на гримасу боли. Потянул вверх край грязного рукава, взглянул на ручные часы.

— Это сколько уже? Восемь? Восемь утра или восемь вечера?

— Вечер уже, Игнат… Рассказывай дальше!

— Да… Дальше… А о чем рассказывать? В голове все спуталось. Страшно мне, приятель, страшно… Как тебя зовут-то? Кирилл? А фамилия?.. Хорошо, Кирилл Вацура. Но если я не запомню с первого раза, то не обижайся… В общем, Гарик взял в аренду этот «Галс» на четыре дня, нанял капитана, пригласил меня и Верку — чтоб готовила, и вообще, с бабой веселее. А я один. Уже пять лет, как развелся. Работаю слесарем в автобусном парке. У меня смена — два дня работаю, два отдыхаю. А тут еще выходные, и всего четыре дня выходило…

— Игнат, покороче, пожалуйста…

— Да, да, понимаю… Ты, если что, останавливай меня. Или сразу в лоб…

Он тихо рассмеялся — на удивление приятно, и белоснежные зубы казались ненатуральными на фоне темного лица.

— Сегодня какое число? — сам у себя спросил Игнат и снова взглянул на часы. — Двадцатое уже? Это я двое суток просидел? А кажется, что полжизни. Ты со своим ростом там бы не уместился. Это мне еще повезло, что я тощий, как вобла… Вот, рассказываю тебе, а у меня руки трясутся… Пощупай…

Он протянул мне ладонь. Превозмогая себя, я прикоснулся к ней. Это была столь же приятная процедура, как трогать ладонь у покойника.

— Ты только не подумай, что я струсил! — прошептал он, заглядывая мне в глаза с надеждой прочитать по ним мои мысли. — Я об этом все время думал, пока в своей конуре сидел. Что я мог сделать без оружия и в полной темноте? Да еще пьяный был, еле на ногах держался. Верка уснула в шезлонге. Тимофеич у себя в рубке ковырялся, электрику чинил. А мы с Гариком на носу. Сели на край борта, смотрим на звезды и винишко потягиваем. Кругом тишина, море, штиль. Кто бы знал…

— Это было позавчера?

— Да, позавчера, восемнадцатого. Первый вечер нашего плавания… Часов одиннадцать или двенадцать, не помню. Мы тогда на часы не смотрели. Зачем нам время? Школу вспоминали, учителей, одноклассников… Что-то меня всего колотит. Ты мне дай время, я приду в себя. И мы отсюда выберемся, теперь уж точно выберемся.

Он обхватил себя, будто сидел на ледяном сквозняке. Но в трюме было не просто тепло. Было невыносимо жарко и душно. «С тобой выберешься! — подумал я. — Тебе в больницу надо!»

Я давил в себе чувство досады, и не смел винить себя в том, что решил откликнуться на стук, доносящийся из трюма. Теперь я понимал, что прежде, когда я был один среди бандитов, и отвечал только за себя, сбежать с яхты было намного легче, чем сейчас. Но разве можно жалеть о том, что я спас человека от верной смерти? Еще день, от силы два — и он бы умер от жажды.

Игнат шмыгал носом, покусывал ногти. Он говорил отрывисто, перед каждой фразой делая глубокий вздох, словно собирался окунуться с головой в ледяную воду.

— И тут мы слышим — звук моторных лодок… Подплывают к нам с двух сторон, глушат моторы. Тишина… Гарик кричит им, мол, ребята, осторожнее, здесь удочки заброшены… Лучше бы он молчал… Я пошел за фонариком, чтобы посветить и посмотреть, что за гости к нам пожаловали. Только в кают-компанию спустился, как услышал автоматную очередь. Я снова наверх… О, господи… Как вспомню это, так мурашки по коже… Мимо меня Верка пробежала. Вопит страшным голосом, за руку держится, а из нее кровь фонтаном бьет. Кинулась к себе в каюту, закрылась. Тимофеич выскочил из рубки и как крикнет: «Вы что ж, паразиты, делаете?», а его в грудь. Он с палубы в воду упал… Потом все стихло. Я подумал, что Гарик как-то договорился, чтобы прекратили стрельбу… Выглянул из-за рубки. На носу лампочка сигнальная висела. И я увидел Гарика. Он лежал на палубе, голова свешивается, кровь в море струйкой льется… Не дай бог тебе, Кирилл, такое… А эта банда швартуется, на палубу лезет… Я к Верке в каюту на цыпочках. Решил быть с ней до последнего. Но только к ее двери подошел, как опять услышал выстрелы. Я подумал, что они просто так стреляют, куражатся… Оказалось, они ее через иллюминатор расстреляли. В каюте свет горел, и иллюминатор был открыт — ночь-то душная. И они прямо с лодки, короткой очередью…

Игнат замолчал, покрутил головой, схватился за горло, словно ему стало трудно дышать. У меня в голове не укладывалось то, что услышал от этого человека. Я был наивным и беспечным, когда позволял себе шутить с бандитами. Я не знал, на что они способны и не чувствовал той опасности, которая от них исходила.

— Что им было надо от вас? — спросил я.

— Не знаю… Нет, мы им не были нужны. Они хотели заполучить яхту. Они вообще не разговаривали с нами, стреляли и всё… Я от страха тогда совсем голову потерял, кинулся в машинное отделение, забрался под ось и дверку за собой захлопнул. Как зверь, который в норе прячется. Потом слышал, как они обыскивали яхту, как спускались в машинное отделение. Я был уверен, что меня рано или поздно найдут, и уже простился с жизнью. Но они, наверное, заглянули в умывальник и пересчитали зубные щетки. А там было только три щетки, у Тимофеича зубов не было, ему щетка не нужна. Вот они и решили, что на борту больше никого нет.

— Они заводили мотор?

— Нет, ни разу.

— А солярка в баках есть?

— Полные баки! Когда Гарик заправлялся, я его еще спрашивал, зачем так много? А он говорит: чтобы наша свобода ни от чего не зависела… Что ты хочешь — у него денег было полно.

— Ты слышал, о чем они говорили?

— Нет, не разобрал. Голоса слышал, но приглушенно: бу-бу-бу. Потом научился их различать. Догадался, что среди них есть женщина. Кажется, их всего пятеро?

— Четверо.

— А потом я услышал новый голос, твой. Я сразу понял, что это человек для банды чужой. Молил Бога, чтобы это оказался пограничник или милиционер. Потом, правда, я понял, что ошибся. Я слышал, как на тебя кричали, как стреляли. Значит, пленник…

Он вдруг замолчал, приложил палец к губам и обратил полный ужаса взгляд на потолок. Над нами кто-то ходил — неторопливо, размеренно, вкрадчиво, словно часовой на посту. Некоторое время мы молчали, глядя на потолок. Лицо Игната были перекошено от напряженного ожидания какого-то кошмара. Вскоре шаги затихли.

— Я боюсь, — прошептал Игнат, продолжая пялиться вверх. — Боюсь, что они нас услышат… Тогда нам конец…

Его страх передался мне. Я поднял с пола гаечный ключ. Если сжать его в руке, вес кулака увеличится на килограмм. Можно просто двинуть ключом по темечку. В общем, какое-то оружие у нас было. Добровольно расставаться с жизнью в мои планы не входило.

Чтобы приободрить несчастного Игната, я опустил руку ему на плечо. Он вздрогнул, опустил глаза, облизал губы.

— Ты думаешь, у нас есть шанс отбить у них яхту? — прошептал он.

— Отбить яхту — вряд ли. А сбежать, пожалуй, сможем… Ты рассказывай дальше. Что они делали той ночью?

— Вверх дном все переворачивали. Двигали мебель, кричали друг на друга.

— Может, искали деньги? Гарик с собой много денег взял?

— Думаю, что много. Когда мы маршрут составляли, он выбрал самые крутые рестораны Побережья, в которые собирался нас сводить, и так определил места для стоянок, чтобы к ресторанам было ближе. И хвастался всю дорогу: что, говорит, желаешь выпить и покушать? Сейчас кому надо позвоню, и нам прямо на борт доставят и омаров, и лангустов, и лучшие коньяки… Ты думаешь, эти изверги из-за денег моих ребят замочили?

— Возможно, — ответил я.

— Нелюди, — пробормотал Игнат. — Из-за каких-то поганых денег…

— Мне не понятно, почему они уже два дня стоят на месте? — спросил я. — Чего ждут? Чтобы нагрянула милиция?

— А какая тут милиция? — пожал плечами Игнат. — Открытое море. До берега далеко. Режь, бей, стреляй — никто не услышит. Денег срубили, теперь отдыхают, расслабляются.

— Не очень правдоподобно, — заметил я. — Представь себя на их месте. После всего, что здесь произошло, ты смог бы расслабиться?

Игнат встал, на цыпочках подошел к лестнице, посмотрел вверх.

— Знаешь, приятель, — сказал он, медленно приближаясь ко мне. — Мне трудно представить себя на их месте. Я бы никогда не смог убить человека. А ты? Ты смог бы?

Я тоже встал. Оказывается, мы с Игнатом были почти одного роста.

— Ну, скажи, смог бы? — допытывался Игнат, и от волнения у него задрожали губы.

— Успокойся, — посоветовал я ему.

— Успокоишься тут, — пробормотал Игнат, опуская глаза. — Меня тошнит от крови. Хочется сойти с ума, чтобы забыть весь тот кошмар, чтобы выдавить его из души, и никогда больше не воспринимать чужую смерть как свою собственную… У нас был праздник. Мы ушли далеко в море, чтобы нам никто не мешал, и чтобы мы никому не мешали. И что же? Уже и на море мало места? Кому Гарик сделал плохо? В чем Тимофеич провинился? Что происходит в этом мерзком мире, скажи!?

На его глаза навернулись слезы. Плечи вздрогнули. Игнат закрыл лицо руками, замычал, как от боли. Я усадил его на трубу.

— Ну-ка, возьми себя в руки, — жестко сказал я. — Нас теперь двое, мы сильные, мы обязательно доберемся до берега, а убийцы будут наказаны.

— Да, конечно, — недоверчиво пролепетал Игнат. — От твоего оптимизма мне становится дурно… Потому что он надуман, за ним ничего нет… Посидел бы ты здесь, каждую секунду ожидая, что вот сейчас они войдут, откроют крышку, выволокут и станут избивать ногами… Я даже не сомневался, что так будет. Я только не знал, когда именно. А когда ты обречен, когда впереди ждет только мучения и смерть, то сама жизнь становится пыткой… Сколько раз я уже был готов закричать, выдать себя, чтобы только избавиться от ожидания…

— Ну, Игнат! Ну! Не смей раскисать! Ты же мужчина!

Он расслаблялся, таял все сильней, словно растворял остатки своей воли в собственных слезах. Мне пришлось стукнуть его в плечо.

— Прекрати! Поплачешь на берегу. Ты должен успокоиться и внимательно выслушать, что я тебе скажу.

— Сейчас, сейчас, — бормотал он, но слезы все еще сотрясали его тело, словно электрические разряды.

Мне пришлось вылить остатки воды Игнату на голову. Хорошенький союзничек мне попался! С ним не то, что из бандитского плена убегать. С ним за грибами в лес рискованно идти… Игнат вытер лицо подолом куртки. Я терпеливо дождался, когда он перестанет всхлипывать.

— Скажи, Игнат, на яхте есть спасательные шлюпки?

— Шлюпок нет. Но есть надувной плот.

— Где он?

— Там, где и должен быть. На палубе, в контейнере.

— Ты его там видел?

Игнат настороженно взглянул на меня. Он почувствовал, что мне известно нечто такое, что ухудшает наше и без того безрадостное положение.

— Нет, не видел. Но Тимофеич говорил, что он в контейнере и готов к использованию… А ты думаешь…

— Что еще говорил Тимофеич насчет спасательных средств?

— Показал, где находятся пробковые жилеты: во всех каютах под диванами.

— Это всё?

— А разве нам не достаточно плота?

— На плоту далеко не уплывешь. Он громоздкий, им трудно управлять, — уклончиво ответил я. — Нам бы с тобой лодочку с мотором. Вроде той, на которых приплыли бандиты. Ты не знаешь, куда они могли их спрятать?

Игнат пожал плечами.

— Наверное, утопили. Зачем им лодки, если у них теперь целая яхта?

— Не скажи! На лодке можно быстро и незаметно смыться в случае опасности.

— Нет у них лодок! — настаивал Игнат. — Это лишние улики! Они сразу утопили их, как только захватили яхту. Если бы лодки были на борту, ты бы обязательно их увидел.

— Это верно, — согласился я. — Но без лодки, Игнат, мы не сможем сбежать.

— Сбежать? — эхом отозвался Игнат, медленными движениями оттирая засохшее пятно на рукаве куртки. Я представил, как ему, наверное, хочется сорвать с себя эту грязную робу, помыться, надеть всё чистое и свежее. — А куда нам бежать? В открытое море?

— Что-то я тебя не понимаю…

Он встрепенулся, словно вдруг пробудился ото сна, посмотрел на меня долгим взглядом, в котором мне привиделся укор.

— Убежать — дело нехитрое, — пробормотал он. — Это заурядный поступок трусливого человека. Убежать, спасти свою шкуру, а там хоть трава не расти… Я почему-то был уверен… Я думал… Я…

— Да не тяни же! — взмолился я. Длинные паузы между словами раздражали меня. Тем более что его мысль уже была мне понятна.

— Я был готов драться с ними до победы, обезоружить их, связать, запереть в трюме и вернуться на берег…

— Как на белом коне, — добавил я, нежно поглаживая кулак. — Мне очень приятно, Игнат, что ты такого высокого мнения о моих способностях. Я, в самом деле, никогда не боялся переоценить свои силы. Но здесь мы в явном проигрыше. Мы не сможем обезоружить четырех бандитов.

— Ты такой крепкий, сильный! — воскликнул Игнат, глядя на меня едва ли не с презрением. — И идешь на попятную?

— Отважный ты мой! — сказал я, стараясь несколько охладить его пыл. — Я же не танк. И достаточно будет одной-единственной пули, чтобы выпустить из меня всю мою силу.

— Ты даже не хочешь попробовать? Ты загодя поднимаешь руки?

— Что значит попробовать? — Я начал сердиться. — Это же не игра, которую можно будет начать сызнова! У нас неравные силы! Мы не сможем тягаться с ними! У них пистолеты и автоматы, а у нас что? Четыре кулака, два из которых дрожат, как у лихорадящей мартышки!

— А чем тебе мои кулаки не нравятся? — с обидой произнес Игнат, и взглянул на меня упрямо и отчаянно.

— Ты на себя в зеркало посмотри! — с грустью сказал я и махнул рукой. — Тоже мне боец. Ты ж едва на ногах стоишь, а в драку рвешься.

— Я хочу отмстить им за гибель моих друзей, — пробормотал Игнат и провел грязной рукой по носу.

— Успеешь еще! Заяви на них в милицию, а потом выступи свидетелем на суде. Вот и все, что от тебя требуется. А сейчас твоя главная задача — выжить, а не подставлять горячую голову под пули.

— И все-таки, мне как-то не по себе… — Игнат вздохнул. — Я трусливая крыса… Сначала прятался в трюме, а потом сбежал… Но как бежать, Кирилл? На чем?

— Если не найдем лодки, прыгнем за борт в спасательных жилетах.

Игнат снова попытался спорить со мной, но я перебил его и жестко сказал, что ежели ему что-то не нравится, то он может опять запереться в своей конуре. Когда мой жалкий союзник замолчал и, демонстрируя обиду, нагнал на лоб морщин, я попросил его подробно описать расположение кают и служебных помещений на яхте. Игнат перечислил носовые каюты, в которых расположились бандиты, детально обрисовал кают-компанию с камбузом и штурманским столом, упомянул о примыкающем к ней коридоре с дверями в машинное отделение, туалет и мою каюту, где погибла несчастная Вера.

Ничего нового он мне не открыл. Выходило, что если бандиты все же спрятали лодки на яхте, то сделали это в своих каютах. Вряд ли мне удалось бы проникнуть туда незаметно, а тем более ночью. Я ходил вокруг силового агрегата, пытаясь придумать какой-нибудь хитрый ход, но всё упиралось в лодку. Бежать с яхты в спасательных жилетах можно было только в крайнем случае, когда нам с Игнатом угрожала бы неминуемая смерть.

— А если мы запустим мотор? — подал идею Игнат.

— Я думал об этом, — ответил я. — Но что мы от этого выиграем? Даже если они не смогут его заглушить, ничто не помешает им отключить сцепление с винтом. В конце концов, они могут спуститься сюда и перестрелять нас.

Игнат вздохнул, развел руками, будто хотел сказать: как ни крути, а сбежать нам не удастся и посему придется атаковать бандитов, да голыми руками душить их до победного конца. Наверное, от долгого пребывания в ограниченном пространстве у него слегка съехала крыша, и он не мог объективно оценивать наши возможности. Я спокойно воспринял его упреки в трусости. В жизни я всегда придерживаюсь правила: никогда не рисковать жизнью ради того, чтобы доказать кому-то свою храбрость. В опасных ситуациях я действую так, будто нахожусь один, и никто меня не видит. Только здравый разум и холодный расчет определяют мои поступки. Но как бы моему разгоряченному компаньону ни хотелось залить моей кровью палубу, он будет делать то, что я прикажу ему.

— Ты все помещения перечислил? — уточнил я.

— Все, — подтвердил Игнат и оторвал пуговицу от своей куртки, которую нервно теребил.

— А что за дверь слева от выхода из кают-компании?

— Какая дверь? — переспросил Игнат. — Слева от выхода?

Он задумался, вскинул руку и хлопнул себя по лбу.

— Это парусная! Совсем забыл о ней.

— Парусная? Там хранятся запасные паруса?

— Ну да, что-то вроде кладовки. Я туда ни разу не заглядывал.

— Может, лодки спрятаны там?

— Это исключено, — махнул рукой Игнат.

Эх, парень, парень, подумал я. Ты все еще не оставляешь надежду ринуться в драку, вымести бандитов с яхты благородным порывом, словно метлой. Ты пытаешься уломать меня, и для этого обманываешь, юлишь. Я же вижу, что ты нарочно «забыл» про парусную. Но это как болезнь, это временное помутнение разума. В темном трюме твои эмоции притупились, ты уже не так остро воспринимаешь гибель своих друзей, и перед глазами уже не стоят окровавленные трупы, и истосковавшаяся по свободе душа жаждет мести, кулакам хочется воли, грудь стремится развернуться, и отвага хлещет через край.

— Вот что, Игнат, — сказал я, медленно сжимая в кулаке ворот его куртки. — Если ты еще раз попытаешься меня обмануть, я тебя ударю.

— Хорошо, — прошептал Игнат, так же медленно отрывая мою руку от воротника. — Я это запомню. В свою очередь хочу тебя заверить, что я тебя никогда не ударю.

— Это твое право.

В общем, мы выяснили отношения, что было немаловажно перед серьезной работой, которая нам предстояла. Шел уже одиннадцатый час, наступил глубокий вечер, но мы его не чувствовали, потому как не видели ни заката, ни звездного неба. Я дважды повторил Игнату, что мы будем делать и какова его задача. Он слушал внимательно, но по его лицу было видно, что ему не нравится ровным счетом всё, что я придумал.

— Я не смогу ударить человека! — сказал он.

Это было равносильно предательству. Я всерьез подумал о том, не затолкать ли моего верного союзничка в его собачью будку.

— Нет, ты обязан ударить его, причем ударить сильно, — изо всех сил сдерживая себя, ответил я. — А как ты вообще собирался отбить у них яхту? Уговорами и мольбами?

— Я боюсь его убить! — на высокой ноте воскликнул Игнат, непозволительно звонко и громко, но тотчас опомнился и закрыл себе рот.

— Ты не убьешь его, — начал я успокаивать Игната. — Ты знаешь, какая здесь броня? — спросил я и постучал себя по темечку кулаком. — Два сантиметра крепчайшей кости! Кумулятивным снарядом не пробьешь! Экий ты парень робкий. Со злом так нельзя бороться.

— Но нельзя уподобляться злу, — хмуро ответил Игнат. — Иначе рухнут границы между ним и добром.

— Я обещаю тебе, что он останется жив, — как можно убедительнее произнес я и взвесил гаечный ключ на ладони. — Это же не молоток, не кувалда. Это пушинка!

Игнат со скрипом согласился. Меня терзали сомнения — справится ли он с тем, что я ему поручил. Лучше бы он просидел в своей конуре еще денечек, может быть, стал бы сговорчивее. Гуманист хренов! Какие-то отщепенцы расстреляли его друзей, а он мучается проблемой, как бы не повредить черепную коробку негодяю!

— Погоди, — попросил Игнат, когда я объявил, что пора начинать.

Он отошел в угол отсека, встал к переборке и прижал ладони к груди. Я слышал, как он шепчет, по-моему, нечто бессвязное и даже бессмысленное. Потом он замолчал, и на этом молитвенный обряд был завершен.

— Ты какому богу молился, Игнат? — спросил я осторожно, не желая задеть его чувств.

— Бог один, — тотчас и скороговоркой ответил Игнат, с озабоченным видом заправляя куртку в брюки. — Когда человечество это поймет, наступит богоцивилизация.

Я промолчал, оставив мнение Игната без комментариев. Сейчас не время было разводить теологические беседы. Я протянул Игнату гаечный ключ и стал подниматься по лестнице к двери.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я