Сладкий привкус яда

Андрей Дышев, 1999

Высотный альпинизм – единственный вид спорта, у которого по определению не может быть зрителей. Соперники из последних сил взбираются по крутому подъему, покрытому натечным льдом. На десятки километров вокруг нет никого и ничего, лишь только голубой снег, а разреженный, вымерзший до льдистого звона воздух. Случись что, сюда никогда не поднимутся ни врачи, ни сыщики. Здесь – оборотная грань жизни, преисподняя, космос. Чем не идеальное место свести личные счеты!

Глава четвертая

Письмоводитель князя

Мораль — самая тяжкая ноша из числа тех, которые мы взваливаем на себя добровольно. Когда я натыкался на грузный от тоски взгляд руководителя экспедиции Гарри Креспи, мораль обрушивалась мне на плечи мокрой лавиной.

Креспи относился к моим доводам, мягко говоря, с плохо скрытым скептицизмом. Мало того, он был уверен, что кислородное голодание и психологическая нагрузка серьезно повредили мой мозг. В то время как я сидел в раскладном кресле, укрытый пуховым спальником, и нервно стучал зубами, Креспи стоял по одну сторону от меня, а экспедиционный врач по другую, и оба с состраданием смотрели на меня.

— И где же эта обрезанная веревка? — мягко спросил руководитель, глядя мне в рот. Мой взгляд был ему неприятен, и чтобы не отводить глаза, он как бы притворился косоглазым. Сосульки на его бороде напоминали хрустальные подвески на люстре, только не звенели, когда начальник дергал головой.

— Там осталась, — ответил я, кивая куда-то наверх. — У меня не было сил вырубить ее изо льда.

— Может быть, вам показалось? — спросил врач, заботливо ровняя край спальника на моей груди. Это был даже не вопрос, а доброжелательное утверждение, нестрашный диагноз, вроде: ты дебил, приятель, но это заурядно — в мире очень много дебилов.

— Не надо, доктор. Не надо, — посоветовал я. — Я все прекрасно помню. Это была оранжевая, с голубой оплеткой семимиллиметровка.

— Да мы не о веревке, а о срезе, — поспешно пояснил Креспи и в доказательство своих слов поднял с пола конец репшнура. — Вот это, например, обрыв или обрез?

— Обрез, — ответил я уверенно, так как репшнур был мой. — Причем годичной давности. Поэтому он обтрепался и теперь похож на обрыв. Но там я видел совершенно свежий срез.

— Ну хорошо! — теряя терпение, произнес Креспи. — Я могу вызвать полицейский вертолет. А что будет, если полиция квалифицирует этот сигнал как ложный вызов? Мне придется оплатить перелет в оба конца.

— Я оплачу. Только не тяни с вызовом, Креспи.

Креспи и врач переглянулись. Руководитель нервничал. Он не хотел неприятных разговоров вокруг экспедиции, спонсором которой была известная итальянская фирма"Треккинг", производящая горное снаряжение. Экспедиция носила рекламный характер, и вызов полиции в базовый лагерь мог повредить делу.

— Ну, что же ты молчишь? — прервал я затянувшуюся паузу.

Руководитель, высохший от возраста и любви к горам, белизну коротких волос которого оттеняло загоревшее до черноты лицо, стащил зубами рукавицу, кивнул врачу головой и что-то неслышно сказал. Решение выходило из него мучительно медленно. Я понял, что он сказал"о`кей", но скорее пока только для себя.

— А о чем говорить? — сглаживая слабоволие Креспи, ответил врач. — Вы пока не убедили нас в необходимости полиции. Мы должны выслушать Бадура.

— Бадур до третьего лагеря не дошел. Потому ничего интересного он не скажет, — возразил я.

— Выздоравливай! — категорично потребовал Креспи и протянул мне руку, ставя точку на разговоре.

— Вам надо отоспаться. Я принесу хорошее успокоительное, — добавил врач таким тоном, с каким палач обещает жертве добросовестно намылить веревку.

Я проводил их взглядом, и как только услышал затихающий скрип шагов за палаткой, сразу же подсел к столу и включил ноутбук Родиона, который он всегда брал с собой в горы. Я вогнал в прорезь дискету и вызвал команду на загрузку программы. Обмороженные пальцы с трудом попадали на нужные клавиши, глаза совсем некстати стали слезиться. Я тер воспаленные веки кулаком и пялился на возникшие на экране портреты Столешко и Родиона в анфас и профиль. За этим занятием меня застала Татьяна. Я едва успел отключить экран.

— Здравствуй, — сказала она, скидывая с головы капюшон. От нее потянуло свежим морозом. В протекторах ботинок девушка принесла снег, и на полу, между входом и столом, осталось несколько белых следов, словно Прокина, как мышь, прибежала с мучного склада. — Ты позволишь мне сесть?

Я искоса взглянул на нее и нахмурился.

— Спасибо, — сказала Татьяна, словно я расшаркался перед ней, предложив свой стул. Расстегнув молнию на пуховике, она села на сколоченную из ящиков скамейку. — Я принесла письмо от князя. Вообще-то оно адресовано Родиону, но ты тоже можешь его прочитать, чтобы потом не задавать мне лишних вопросов.

— Меня не интересуют чужие письма, — ответил я.

Она держала лист бумаги в вытянутой руке. Я смотрел на клавиатуру."Каким же мерзким кажусь я ей со стороны!" — подумал я. Мне приходилось играть несвойственную роль, и меня коробило то, что игра давалась без напряжения. Раньше мне казалось, что сыграть подлеца порядочному человеку очень трудно.

— Хорошо, я зачитаю, — сказала Татьяна спокойно, опуская руку. Она со странной особенностью рассматривала мое лицо: ее зрачки безостановочно двигались, будто по моей физиономии бежала строка телетекста. Я не выдержал этой почти ощутимой ласки вниманием и поднял глаза. Ее взгляд неуловимо изменился, и я догадался, что девушка думает уже не о пропавшей альпинистской связке, а о моей голове с пылающими мозгами.

— У меня есть французский аэровит, — сказала она, расстегивая молнию на пуховике. — Он здорово помогает от"горняшки". Тебе будет легче…

— Мне будет легче, — пробормотал я, — если ты выйдешь отсюда… Кто тебя просил беспокоиться об Родионе? Кто тебя прислал сюда?

— На все эти вопросы я уже ответила Родиону.

— Тогда и свои вопросы задай ему!

Татьяна вздохнула и с завидным терпением произнесла:

— Меня прислал сюда Святослав Николаевич Орлов, бывший эмигрант, потомственный князь, владелец усадьбы в Араповом Поле. — Вынув из-за пазухи коробочку, девушка встряхнула ее как погремушку и, взяв мою руку, развернула ее ладонью вверх. На линию жизни выкатились две желтые, нагретые ее пуховиком пилюли. — Можно не запивать. Разгрызи как следует и проглоти.

Лоб девушки закрывала оранжевая повязка, она же превращала прическу в некое подобие букета, в котором светлые, выгоревшие почти до белизны волосы, фонтаном шли кверху, в романтическом беспорядке опадали на высокий воротник пуховика, на лоб и глаза, и только уже где-то за воротником сплетались в косу. Словом, каждая деталь ее облика была гармонично связана с альпийской экзотикой, и портрет девушки мог бы украсить обложку какого-нибудь журнала для любителей активного отдыха.

— И что тебе от меня надо? — устало спросил я, опуская таблетки в карман.

— Исчерпывающей информации о Родионе и Столешко, — ответила Татьяна, легко рассматривая мои глаза. Ее лицо освещал рассвет улыбки. — Твоя гипотеза об убийстве меня не устраивает. Я должна знать все подробности: в каком состоянии был лагерь, что ты нашел в палатке, где находились веревка, горный ботинок…

— А государственную тайну тебе не выдать? — грубо спросил я. — Что это за манера такая — без стыда лезть в душу! Дай сюда твое письмо!

Я почти вырвал лист из руки Татьяны. Если бы она держала его крепче, то он бы порвался. Я положил письмо перед собой.

— И для какой цели тебе нужна информация? — произнес я и углубился в чтение короткого письма, прищурив один глаз, словно был на тестировании у окулиста.

"Дорогой сын! Танюша Прокина — мой новый письмоводитель, девушка весьма легкая на подъем, блестяще справляется со всеми моими поручениями (английский и французский в совершенстве, изумительнейшая физическая подготовка, верховая езда и бальные танцы!!!), что и навело меня на мысль отправить ее к тебе, полагая, что такой человек не только не станет обузой, но и поможет во многих твоих делах. Обнимаю — твой отец князь Орлов."

Почерка князя я не знал, и у меня не было полной уверенности, что письмо действительно написано отцом Родиона.

— Ну и что? — отчужденно спросил я. — Я сам могу такое написать. Ты Родиону его показывала?

— Конечно.

— И что он сказал?

— Ничего. Он поцеловал меня.

— Погорячился, конечно, — пробормотал я.

— Надо понимать, ты отказываешься со мной говорить? — уточнила Татьяна, причем так легко и малозначимо, будто давно смирилась с этим, и мой ответ особого значения для нее не имел.

— Правильно понимаешь, — ответил я.

На этом наш недолгий разговор был прерван редкими и гулкими звуками ударов. Повар, колошматя палкой по пустой бочке из-под соляры, приглашал"сахибов", то есть, восходителей, на ужин. Татьяна поднялась со скамейки и протянула мне руку, сузив ладонь лодочкой. Мне почему-то пришло в голову, что она хочет, чтобы я пожал ее руку или поцеловал. Но ей всего лишь нужно было письмо.

Прежде чем вернуть его девушке, я поднял лист и посмотрел через него на свет. Во всяком случае водяные знаки в виде замысловатого логотипа князя просматривались четко."Однако, никаких инструкций относительно письмоводителей я не получал, — подумал я и слишком откровенно уставился на девушку, дожидаясь, когда она выйдет из палатки. — Кто она? Новая фигура на игровом поле князя?"