Моя любимая дура

Андрей Дышев, 2004

Кирилл Вацура поругался со свой подругой Ириной. Первый раз так серьезно. И он долго не искал бы встречи с ней, если бы вдруг… Ирину не похитили. Банда горнолыжников-экстремалов увезла ее куда-то в заснеженные горы. И он помчался за ними на ледяные склоны, на карнизы лавин, где стылый снег, мерзлое синее небо и смертельная опасность на каждом шагу. И вот он уже почти ее нашел, он рядом с ней, но… что это? Почему Кирилл не узнает свою любимую? Почему он так жестоко ошибся?

Глава десятая. Нравственный астенизм

На некоторое мгновение я оцепенел. Потом машинально кинул взгляд на окно — успею ли незаметно выбраться? В дверь снова позвонили. Если не открою, начнут ломиться. На экрана монитора висело письмо от Человека. Не буду выключать компьютер, пусть милиция посмотрит на творчество преступника. Пусть прочитает это ультимативное письмо… Но что же я?! О чем думаю?! О своем алиби? Но что будет с Ириной? Меня же предупредили, чтобы я не обращался в милицию!

Я немедленно запустил программу форматирования диска. Один щелчок по клавише — и все данные, записанные на компьютер, начали стираться. Металлический ящик системного блока дрожал, избавляясь от миллионов байт информации. Хорошая процедура! Жаль, что я тоже не могу ее пройти. А то бы — раззз! — и вся информационная грязь, накопленная за жизнь, потекла бы из моих мозгов черным ручьем, и стал бы мой разум чистым и прозрачным, как промытое дождями весеннее небо.

Я подошел к двери, пытаясь убедить себя, что еще рано сдаваться. Оттянул задвижку замка. На пороге стоял молодой человек в темном костюме, галстуке, идеально причесанный. В общем, почти что жених. На оперативную работу уже пацанов берут, подумал я. Двадцать два ему хоть стукнуло?

— Здравствуйте! — поздоровался молодой человек, кивая.

Я переступил через порог и заглянул за дверь, где, по моему представлению, должна была спрятаться оперативная группа. Никого. Это уже лучше. Может быть, молодой опер ограничится коротким допросом?

— Я не ошибаюсь, вы Кирилл Вацура?

— Заходите, — ответил я и вернулся в кабинет.

Компьютер уже облегчился, и на его темном экране мерцала космическая пустота. Я выключил его и сел за стол. Молодой человек мялся в дверях, не решаясь зайти в кабинет без специального на то приглашения. Зеленый еще, совестливый, робкий. Пройдет пару лет, и начнет всех подряд без разбору мордой на асфальт класть. Хватка будет как у бульдога. А пока он — ласковый щенок. Впрочем, такой щенок, из головы которого еще не выветрились аксиомы криминальной науки, может быть настолько дотошными и педантичными, что взвоешь.

— Приступайте, — поторопил я его.

— Можно сесть?

Я пожал плечами. Перебор, молодой человек, перебор! Или это такая тактика? Он сел напротив меня, не сводя с меня глаз.

— Я вас немножко другим представлял, — произнес он.

Я насторожился. Что-то на мента он не очень похож.

— А где вы раньше обо мне слышали?

— Я вас видел по телевизору. Но вы стояли на заднем плане, и создавалось впечатление, что вы ниже ростом, чем есть на самом деле.

Вот оно в чем дело! Он видел меня по телевизору. Да, могло быть такое. Как-то к нам на ледник прилетела съемочная бригада. Нахальная девчонка с микрофоном принялась командовать измученными работой спасателями и выстраивать их словно детей на школьной линейке. Потом крикнула «В кадре!» и принялась врать перед камерой, что мы прокопали штольню длиной в три километра, откуда по ночам доносятся звуки, очень похожие на стоны. Ничего подобного не было. Но мы не успели возразить, как репортерша запрыгнула в вертолет, а следом за ней и оператор. Они даже водкой и сигаретами нас не угостили.

— Да, — кивнул я. — В сравнении с глыбами льда люди кажутся маленькими, как насекомые.

Неужели этот молодой человек пришел только для того, чтобы сказать, что видел меня по телевизору?

— А что, вы действительно слышали стоны?

— Враньё, — ответил я.

— Я так и подумал. Ведь прошло уже столько времени, как сошел ледник. И вообще — такая масса! Людей, наверное, размазало, как масло по хлебу.

Это сравнение мне не очень понравилось. Я нахмурился и стал барабанить пальцами по столу. Молодой человек откашлялся, скрипнул стулом и неуверенным движением запустил руку в нагрудный карман пиджака.

— Я потом просмотрел этот же репортаж по интернету, — сказал он, теребя пальцами белый почтовый конверт, будто намеревался дать мне взятку. — Для верности, чтобы исключить ошибку. И распечатал этот кадр. Посмотрите, пожалуйста.

Он протянул мне конверт. Заинтриговал! Никак не пойму, чего он от меня хочет. В конверте оказался мутный снимок: на ледяной глыбе стою я и держу в руке погнутый автомобильный номерной знак; за моей спиной возвышается исполинская гора Крумкол с белоснежной вершиной; слева от меня — локоть кого-то из спасателей.

— Пришлось его немного увеличить и усилить контраст, — пояснил молодой человек. — Зато теперь номер можно разобрать.

Я включил настольную лампу и поднес снимок к свету. Цифры «007» на автомобильном номере можно прочесть без труда. А вот буквы сильно смазаны.

— Первая, вроде, «Д», — сказал я, склонившись над снимком.

— Правильно, — подтвердил молодой человек. — А дальше?

— Потом, кажется, «А»…

— Нет, это тоже «Д». «ДДТ».

— Название музыкальной группы получается.

— Согласитесь, что такой номер забыть невозможно, — оживился молодой человек. — «Два ноля семь» — это Джеймс Бонд. И «ДДТ» — группа Шевчука.

Я вздохнул, сунул снимок в конверт и выразительно посмотрел молодому человеку в глаза.

— Ну, и что дальше? Что вы от меня хотите?

Молодой человек слегка смутился и порозовел. Он спрятал конверт со снимком в карман и стал машинально проверять пуговицы на пиджаке — все ли застегнуты?

— Видите ли, — произнес он, мучительно подбирая слова. — На этой машине… это «десятая» модель ВАЗ, с инжектором — знаете такую?.. В общем, это машина моего отца, и в тот день, когда сошел Джанлак, он проезжал по той роковой дороге.

Мне стало совестно оттого, что я проявлял нетерпение и скрытое раздражение. Парень потерял отца. Теперь он по крупицам собирает любую информацию о нем. Спасатели, которые работали на леднике, стали для него почти что родными. И он пришел ко мне, чтобы через общение со мной прикоснуться к памяти самого близкого ему человека.

— Понимаю, — произнес я. — Кофе хотите?

— Нет, спасибо. Я уже с самого утра кручусь около вашего агентства. От волнения раз пять заходил в кафе, и каждый раз заказывал кофе. Теперь сердце выпрыгивает из груди… А этот номерной знак лично вы нашли?

— Да. Мы пробурили несколько вертикальных шурфов, где электроакустики показали наличие крупных предметов, но обнаружили только сломанные стволы деревьев. А этот знак я нашел чудом: в подводном снаряжении забрался в горизонтальную штольню и ударился об него головой. Чуть стекло в маске не разбил… Напомните-ка мне вашу фамилию?

— Мураш, — ответил молодой человек, производя при этом странное движение головой, словно он горько сожалел, что у него такая фамилия. — Антон Мураш.

Полагая, что пришло время ближе познакомиться, он вскочил со стула и через стол протянул мне руку. Стол оказался слишком длинным, и мне не удалось дотянуться до руки Мураша, несмотря на то, что тоже встал. Мураш густо покраснел, сдавлено хихикнул, но с упрямой настойчивостью продолжал тянуться ко мне, и даже язык от усердия высунул. Я понял, что это бесполезно — чтобы пожать друг другу руки, нам как минимум, надо взобраться на стол с ногами. Я обошел стол, приблизился к Мурашу, и мы, наконец, по-человечески обменялись рукопожатиями.

— Что-то я не припомню этой фамилии, — сказал я.

В службу спасения обратилось всего человек семь, родственники которых пропали без вести в районе схода ледника. Фамилии Мураш среди них не было точно.

— Дело в том, — стал объяснять Мураш, не смея сесть, пока я стоял, — что отец много лет назад ушел из нашей семьи, и я взял себе фамилию матери. Несмотря на это, у нас с ним сохранились очень теплые отношения. Все каникулы я проводил у него. Мы рыбачили, ходили по горам. Он у меня был поэтом и романтиком…

— Да, это замечательно, — согласился я, вежливо перебив Мураша. — А фамилия вашего отца?

— Семён Боциев.

— Семён Боциев, — повторил я, копаясь в памяти. — Но и этой фамилии среди пропавших без вести не было.

— Разумеется, и в этом нет ничего удивительного, — стал объяснять Мураш. — Последние годы отец жил в одиночестве. Новой семьей он не обзавелся, детей у него больше не было. Кто мог забить тревогу, когда он пропал? Я бы и сам никогда не узнал о его трагической гибели под ледником, если бы случайно не увидел репортаж по телевизору.

— А вы уверены, что за рулем этой машины был именно ваш отец?

— Конечно! Конечно! — с волнением произнес Мураш. — Он никому не доверял свою машину. К тому же он часто ездил по этой горной дороге. И меня по ней катал. «Смотри, Антон, — говорил он, — какие величественные ледники нависают над нами! Они похожи на небо, которое превратилось в лёд!» Знаете, у него была такая поэтическая душа! Он очень часто стихи писал. Например: «Ледники вы мои, ледники, Я теперь не познаю покоя, И считаю, считаю деньки, Глядя в небо, как лёд, голубое…» Сильно сказано, правда?

Я с умным видом кивнул, хотя в поэзии мало что понимал.

— Печально, когда погибают такие одаренные люди, — сказал я, и в этот момент был искренним. Мне жаль было этого робкого парня, который ежеминутно краснел, по поводу и без. — Но что мы теперь можем поделать? Надо смириться и пережить эту боль.

— Да, конечно, конечно, — кивнул Мураш. — Но вы знаете, как это трудно — всё время быть в напряжении, всё время сдерживаться, чтобы не расплакаться! Ведь у меня не осталось никакой памяти об отце! Даже фотографии нет. Только несколько стихотворений. «Ледники» и еще про скалы. «Скалы, скалы, вы вокруг, Кто мне враг, а кто мне друг?..» Ну, и так далее… Кстати, а этот номер, который вы нашли, он где?

— Всё, что мы нашли, передали в местный спасательный отряд.

— Да, понимаю. Для отчета… Как бы мне хотелось побывать на том месте, где покоится тело моего отца!

Кажется, я начал догадываться, в какую сторону он клонит.

— Думаю, что это пока невозможно, — сказал я, стараясь вложить в интонацию как можно больше убежденности. — Ледник тает, он всё время движется, и там не то, что проводить спасательные работы — просто находиться на нем смертельно опасно.

Лицо Мураша приобрело одухотворенное выражение. Глядя сквозь меня просветленными глазами, он дрогнувшим голосом произнес:

— Я не боюсь смерти. Она единственная, кому по силам соединить нас с отцом, — прошептал он и тотчас поднял лицо к потолку и часто заморгал. — Бедный папа! Я не могу даже положить на твою могилу букетик цветов. Какая душевная пытка! Какой нравственный астенизм!

Наверное, он тоже поэт, подумал я. Это наследственное. Но, увы, я ничем, ничем ему помочь не могу. Надо как-то выпроводить его из агентства. Я уже слишком долго торчу здесь. Печенкой чую, скоро сюда нагрянет милиция. Но как указать Мурашу на дверь, чтобы он не обиделся?

Пользуясь тем, что молодой человек всё еще смотрит в потолок и страдает от нравственного астенизма, я незаметно набрал на мобильнике номер телефона, который стоял на моем рабочем столе, иначе говоря, позвонил сам себе. Телефон зазвонил. Я поднял трубку.

— Слушаю!.. Что, прямо сейчас? Так срочно? — бесстыдно говорил я несуществующему абоненту. — Понял, шеф! Выезжаю.

Я положил трубку, встал из-за стола и с сожалением взглянул на Мураша, мол, извини, друг, но мне пора.

Конец ознакомительного фрагмента.