Жизнь продолжается!

Андрей Демьяненко

Альбом всякой всячины или портрет прошедшего года от 16.07.14 до 16.07.15. Стишки, рассказики, пьеска. Для тех, кто не знает: к своему дню рождения я выпускаю альбом, в который входят произведения, написанные за год. Сорок не празднуют, я не праздновал. Я отмечал именины. День Ангела. Это было самообманом. Я умер в этот год. И родился вновь. И Ангел мой переродился. И недаром в портрете этого года столько ангельского. Сейчас мне сорок ОДИН. Всё меняется, но жизнь продолжается!

Лысина

Про тень

Я был твоей тенью.

У тени не может быть тени, —

А теперь у меня есть тень

и два патрона в стволе.

Первой я убью тень.

Заботливый

«А по левому плечу — копыта опыта, — закончила она своё выступление и подошла ко мне, — Пойдем!»

«Бесёнок, бесенок», — пришептывая, я выводил её из кафе.

В метро она спросила: «А пойдем пешком до дома?»

«Пойдем», — пожал плечами я, хотя это было достаточно далеко.

«Я тебя люблю», — ткнулась она мне в щетку щеки словами.

Мы вышли из метро, и пошли по длинной-длинной дороге. Все пешеходы обгоняли нас, причем настолько, что скоро дорога впереди стала пустынной, только плелась позади фигурка, шатаясь от сугроба до сугроба. Фигурка замирала, рябила, падала, вскакивала и снова пыталась нас нагнать.

Я прибавлял шаг, и он прибавлял, цепляясь за сугробы и падая всё чаще.

Я оглядывался, приглядывая за ним.

«Что ты все смотришь?» — спросила она.

«За чёртом своим смотрю», — ответил я.

«Напился он в кафе, упадет, замерзнет в сугробе», — подумал я.

«Прости я быстро», — и я побежал назад.

Добежал до фигурки, посадил в карман и догнал её: «Бесёнок! Бесёнок! Домой идем!»

Я подхватил её под руку.

«Вот и дом наш виден».

Весенний танец

Открыта банка солнечного варенья,

меня не волнует его кипение,

вижу внутренним зрением, —

луна танцует с моим настроением.

Похожа луна на невесту,

невеста похожа на смерть,

смерть принесет забвение,

невеста подарит луну.

Кружусь! Кружусь с ускорением

до взлета или падения —

не знаю!

Логика в недоумении, —

луна танцует с моим настроением.

Похожа луна на невесту,

невеста похожа на смерть,

смерть принесет забвение,

невеста, на кого ты похожа?!

И радостью правит кружение,

и грустью, и злостью, и ленью, —

спотыкается о сомнение. Ой!

Настроенье танцует с луной.

Здесь собираются мёртвые поэты

Ольге Туркиной

Автору сна об обществе мёртвых поэтов

Мы вернулись с поэтического вечера. Ты говорила о каком-то крутом стихотворении, о смерти. Поворачивала его ко мне разными боками, пока я не потерялся в ощущениях, и стихотворение не стало пузырем.

И слова твои обращались пузырями и кружили по комнате. Но всё медленней шевелились твои губы, и плавнее, и неторопливее отлетали пузыри. Последний пузырь угодил в мою голову и лопнул сном.

И снова интерьер арт-кафе. Черные стены, гасящие блики бедного освещения. Столы и стулья темного дерева. Я рассматривал знакомые и незнакомые лица поэтов, а люди эти с заинтересованностью следили за читающим со сцены. Человек читал разводы пузыря смерти. Все читающие, подталкиваемые аплодисментами, выходили трансформировать со сцены узоры пузыря.

Каждый в зависимости от темперамента, чувственности, красочностью словесных фигур изображал увиденное.

Все это создавало тень понимания о самом предмете.

Скука давила. Повесилась на моих ресницах, веки сомкнулись.

Я слышал это много раз.

Скука спрыгнула от понимания того, что помещение изменилось. Лучи стали тьмой, тень стала светом. На самый неосвещенный угол было больно смотреть. Там стояла ёлочка, забытая с Нового года, иголки ее были солнечными лучиками. Черные стены светились, там, где на них не падал свет. Сцена была невнятной, и поэт почти терялся в этом тумане мрака. Слова были яркими и красочными и по-иному воспроизводили структуру того же пузыря.

Смыслы были наполнены стремлением к жизни.

Один из поэтов был похож на кабанчика, он был розов лыс, широк с небольшим пятачком. От румянца его пеклись румяные стихи.

Другой, худой с плетьми руками, головой похожей на виноградину вещал что-то фруктовое.

У третьего, в огромных рыжих бакенбардах искрили огненные строки.

— Теперь ты!

Я понял что «ты» относится ко мне.

— Читай! Читай! Читай! — подхватил зал.

Я шагнул во тьму.

Я не считал себя поэтом, но в чёрной пелене я четко увидел ткань того, что нужно читать.

Точка стиха повисла в пустоте.

— Ты не мертвый? — раздалось в тишине.

— Вроде нет, — ответил я.

— Здесь собираются мёртвые поэты, — это заявление поставило в тупик и заставило по-другому посмотреть на сегодняшний вечер.

— То есть… — я собирался мыслями и ничего глупее спросить не смог. — То есть вы умерли?

— Да, — прошелся по залу шелест.

— И я могу на ваших заседаниях встретить Дельвига, Сологуба, Лохвицкую?

— Нет, не можешь. Их читают. Ты не встретишь здесь хоть сколько-нибудь популярного поэта. И не встретишь еще по одной причине: ты — живой.

Эта «й» повисла такой звенящей тишиной, что я понял — мне нужно идти.

Медленно-медленно, словно воздух вокруг обрел необыкновенную плотность, я двинулся к выходу. Пространство, которое можно было преодолеть в несколько шагов, развернулось многокилометровой дорогой.

Я думал о том, что у меня есть все шансы оказаться в обществе мертвых поэтов. И о том, что есть еще время… Время, чтобы там не очутиться.

Я распахнул дверь и вышел. Меня сразу обступили поэты живые.

— Ну как там?

— Как там?

— Как там?

Я ошарашено бормотал о том, что все вы исследуете смерть, и ваши представления о ней размыты, вам не дано ее познать. А ОНИ…

Они исследуют жизнь.

Я понял, что нахожусь внутри того пузыря, который только что лопнул в моей голове, я осторожно снял его с себя и отдал тебе.

Не дрогнула ни единая ресничка, лишь губы твои приоткрылись.

Я смотрю на твоё любимое лицо и жду твоего пробуждения, жду, пока ты мне расскажешь о своём сне.

Пароли от любви не сменишь…

Пароли от любви не сменишь,

и если взломаны сердца, —

в гробницу рёбер лягут тени

и тишина…

Цветок лица пока маячит,

смеётся, говорит, хохмит,

но в листьях глаз блаженства мячик

убит.

Бью кодом пальца во вчера,

забрать потерянный рассвет,

но вариантов веера, —

пароля нет.