С непонятным концом история Птицы, рассказанная им самим

Тарасик Петриченка, 2012

Поэтическая проза.

ТАРАСИК ПЕТРИЧЕНКА.

С непонятным концом История Птицы, рассказанная им самим.

Ты продолжай лететь… Лети — не бойся!

Свобода — это тоже песня, впрочем…

Кому её протягивать смешней,

Чем птице, пойманной в авоську безрассудства?

Лети на нож, «не бойся, мы с тобой»!

Я, начитавшись Голубя в Сантьяго,

Бесстыдно плакал в коридорах ТЮЗа

И люди удивлялись надо мной.

Как получилось так, что мой герой, любимый,

Которого воспитывал я с детства,

Оберегая ото всех и вся,

Попал в такую смятую картинку,

Где пьяной нотой движется Московский

И ногти режутся зубами вместо ножниц?

Как неудобно нарисован этот мир!

Когда ты хочешь спрятаться от всех,

В тебя стучат, звонят и письма пишут.

Когда ты стонешь: «Помогите, люди…»,

Хотя бы кто-то шею повернул…

Как это началось?

Вернёмся в детство: мальчик на подушке.

Врачи — ублюдки вырезали ласку.

Чтоб ты перевернулся, Доктор Спок!

Мне Доктор Хайдер симпатичен больше:

Он снова начал есть — и всё в порядке…

Я начал есть, я рос и — мне тринадцать.

Но не растёт усов… Досадный прыщик…

И девочки, конечно к тем, кто вырос,

С тобой танцуют, потому что весел…

А я смеюсь, пою, играю в мячик,

Стихи с гитарой сочиняю в ванной.

Пью под мостом портвейн с каким-то Мишей,

Курю — и в небо дымные драконы,

Потом я возвращаю всё назад

Горячей говно-красною струёю

Из мальчукового нетроганного рта…

Момент: возненавидел я портвейны,

Драконы полетят со мной по жизни…

Тогда же, помню, я мечтал о Насте.

Мечтал, что с ней проснусь в одной кровати

И буду трогать чудненькую грудь…

…Я жрал, как все мальчишки этот мир.

Писал, летал во сне и звал эмоций.

Эмоции пришли — мои кошмары —

И некуда от них мне было деться…

В кассетнике играет Майкл Джексон,

А ты боишься, просто так — БОИШЬСЯ…

Как описать вам страх, раз не боялись?

Ни двойки, ни отца, а мой — животный.

Когда ты прячешься в норУ под одеяло,

А даже там тебя не отпускает.

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Решение сквозь переходный возраст —

Задача там, где возраст длится годы…

И я боялся и не знал, что делать,

Не знал кого и клал на всякий случай

Топор, украденный из шкафа в туалете,

Под мятую кошмарами подушку…

Сводили бы ребёнка к психиатру!..

Но здесь ведь только Бог болезни лечит.

О Боге люди редко размышляют —

Тогда никто ничем помочь не смог мне.

Ни бабка деревенская со свечкой,

Меня лечившая руками в старой бочке,

Ни то, что мы «валетом» спали с мамой:

Она заснёт, а я боюсь и плачу…

За перестройкой видеосалоны

Припёрлись к нам…

И я смотрел… Кошмары

Немножко обрели своё лицо

(Но тот — глобальный — никуда не делся).

Мне не забыть, как после фильма «Челюсти»

Боялся в море заходить.

А жили мы на Юге…

Как я боялся ванной после Фредди, «Нечто»…

Перевернуться этим режиссёрам!

Реж. Киндзадза мне симпатичен больше:

Смотрю его сейчас — и всё в порядке…

Но нет порядка там, где есть кошмары.

Раз нет порядка, приводи себя в порядок.

Тем более никто помочь не может…

Тогда и начал я интуитивно

Искать ключи, ходы, чтоб было легче.

Придумывать слова, движенья, жесты

Как защитить себя от этих страхов —

Джек Николсон, где «Лучше не бывает».

Но это — не комедия — тут страшно…

Наш серый потолок и я в кровати

Защитой повторяю заклинанья

Из слов бессмысленных и мистикой разящих.

Не ошибиться бы, где чёт, где нечет —

Так, чтобы получилось: не обратно…

На улице два раза левой шаркнуть,

А правою — один, чтоб всё в порядке…

По первой лестнице не наступай на череп,

Пролёт через одну, потом по каждой,

Потом через одну, через одну…

И проверяй всё в доме только в нечет…

И никогда не говори «наверно»:

«Короче», «может быть» и «точно» — это метод…

Мне помогло… Наверно, это Бог

Взглянул в моё окно дождливым летом,

Когда два месяца подряд лилась вода.

Мне подпевая в слёзы и расклады

Лилась…

В квартире никого и я один

И в форточку мне видятся драконы,

На дачах все, в 16.30 «Кортик»

И больше ничего и ТИШИНА…

Увидел он: в окне мальчишка пишет,

Пытаясь слить во что-нибудь кошмары

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Он пожалел… Так мне помог мой метод —

Эмоции присели

Тогда… Теперь я тихо ощущаю

Остатки памяти испуганного детства,

Когда смотрю на серый потолок,

В котором представлял себе картинки:

Вот голова охотника, вот дева —

Они в то время тоже помогали —

Когда я проверяю газ и свет

И запертую дверь так раз по восемь…

Я продолжаю дальше: девятнадцать…

Мы пьём с друзьями водку — мне блюётся

В троллейбусе на заднее стекло…

Чтоб ты перевернулась, эта водка!

Самбука — та мне симпатична больше:

Затянешься разок — и всё в порядке.

Мы драпаем… Конечно же драконы…

Вот мой друг Коля: сочиняем песни,

Записываем их, играем, дышим —

Друзья, девчонки — в ноги — мы в фаворе…

Тогда-то мне и повстречалась Тата —

Печатала стихи, рассказы, тексты,

Которые я сочинял из пальца.

Мы пили спирт и даже целовались

И ноготками Тата на машинке,

Да волосы мне в хвостик одевала —

Тогда за них и начал я бояться.

На пять лет старше, сыну вроде пара…

Потом расстались мы, потом сошлись и Это…

Ментоловый я Dunhill покупал,

Частенько оставаясь с нею на ночь

Для мамы с папой под смешным предлогом.

И муза всё меня не отпускала,

Что есть нормально в девятнадцать лет…

Полгода после по взаимному согласью

Решили мы в конец расстаться с Татой…

С тех пор плясали девки предо мной

И в крылья хлопали мне на бегу драконы…

Я поступил в ненужный институт,

Тогда же в первый раз решил жениться.

Девятым августа раскрашен календарь

И в памяти застряла эта дата

Помимо Дня Рожденья с Новым Годом…

Связал нас общий друг и одноклассник,

К которому мы в армию возили

Галлоны кофе, чтоб косил «по сердцу»…

Мы целовались, спали без ума.

Я ничего вокруг почти не видел

И всё писал о ней и про неё…

Но музыка текла своей рекою:

Концерты, встречи… Творческий накал,

Который постепенно истекал,

В наркотик постепенно превращаясь…

Эмоций и общенья не хватало

И мы с ребятами попали в никуда…

Тогда же мучил, помнится вопрос —

Я, выросший на книжках и геройствах,

Наивно полагал:

Когда ты людям делаешь добро

И только,

То — они тебе добро.

Но, оказалось, в жизни всё не так:

Скорей наоборот — и в этом fuck…

Меня всё это раздражает до сих пор.

Короче, Сшибочкой По-Павлову назвать

Готов я этот сладостный момент.

Но в девятнадцать — двадцать он у всех, пожалуй.

Досадно, если в тридцать затянулся…

…Итак, я звал эмоций. Что ж — пришли…

Я уходил из дома — это поза.

В квартирах ночевал, кипела доза

И девушка от ломки обмочилась

На серые кроватные листы,

Хозяин со шприцом в паху ходил

От вен, ушедших ото всех и вся

Конечностей. Он грязно так смеялся…

Менты с визитом раз на дню…

Не помню, что тогда я написал.

Писал ли я?.. Я ржал — работал Gunjeeeeeeeeee.

И в терминатора играл под LSD…

А в это время мой весёлый друг,

С которым мы играли и писались,

Бросался в своём водочном бреду

С моста от Горьковской до Марсового Поля,

Но не погиб: про маму вспомнил — всплыл…

В психушке сутки, даже не звонил…

А дальше всё опять — концерты, водка,

Бросанья под машины, суицид…

Потом уж после всё же спохватился:

Укол — и сыт…

Что ж я?.. А я назвался

В кругах знакомых Птицей Заводной,

Поскольку заводил и заводился

И мог летать… Я всё летал во сне…

И пёрло. Распирало от эмоций…

Писалось — вспомнил… Кто писал моей рукой?..

Я думаю теперь: мой бедный мальчик,

Кому ты пел? Кого учил летать?

Друзей? Знакомых, родственников, близких?..

Жена послушно плакала. Страдала…

Где вы теперь, знакомые мои?

В тюрьме? От передоза…? Я не вижу

И не хочу увидеть их следы

На сгибах… Кто-то мне давно стучал:

Взаймы… И скорую, поскольку вот — в подвале —

От закипания раствором крови

Второй знакомый «Просто умирает»…

Я дал. Я позвонил… Но это после…

В те времена же вспомнил я о маме,

Когда под прогрессивными грибами

Увидел я людей, одетых в маски,

Спускаясь эскалатором метро…

Как будто белый грим на них одели.

Вот: сплошь и рядом всё они… Они…

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Ко мне вернулось ощущенье детства —

Я побежал и в воздухе драконы,

Но не спастись, не убежать, не деться:

Не отпускает и не отпускает…

Потом меня продернула измена,

Что бешенством я где-то заразился…

Тогда от всех и вся сбежал я к маме

И целую неделю провалялся

Под серым потолком… Не ел, не мылся.

В подушку мокрую всё тёк больной слюною

Своей измены… «Господи, послушай!

Оставь меня пожалуйста в живых…»

Эмоции ушли: переломался…

Но год ещё я пошло пил:

Эмоций память долго отпускает…

Майлз Дэвис, как тебя я понимаю…

Концерты шли. Я пел. Плясали девки…

Жена хотела завести ребёнка.

Я не хотел…

Я помню этот день,

Когда ел бигус дома от похмелья,

Спеша с ночным концертом в модный клуб…

Чтоб ты перевернулся, хренов бигус!

(С тех пор его не ем и ненавижу).

Мне макароны симпатичны больше:

Посыпал перцем, кетчуп — и порядок.

Но не о том. После концерта Птица —

Так про себя я звался в тот период —

Спешил рвануть с визитом к новым девкам

И трахаться «хоть сутки на пролёт»…

Я думаю сейчас: мой бедный мальчик,

Кто был с тобой тогда и кто сейчас зовёт?..

Приехал в клуб… Вода, пинцет, драконы…

На саунд-треке вроде всё нормально…

Я помню шел на сцену с первой темой.

Ребята улыбались, волновались.

Я помню боль и как ушел со сцены,

Оставив саксофон в полу валяться,

И дорогой холодный пол сортира,

И «Господи, оставь меня в живых.

Пожалуйста…»,

И мысль: ну только б не аппендицит;

Гримёрка, пол, диван, охрана — обыск,

Такси, блюётся красною струёю…

В парадной головой к стене на Петроградской

Я прошу: Звоните в Скорую…

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Так страшно, где никто помочь не может…

Реанимация… Напротив — человек

С обрубком кровоточащей ноги…

Я в капельницах…

А в дверях… Испуганное мамино лицо…

Что вспомнить мне ещё из тех времён?

Цветным пятном осталась тётя Лора,

К которой с Колей ездили на дачу

В весёлый 63-й километр.

И Петроградская, где пелось и писалось,

Где плавали и хлопали драконы,

И мы мечтали с ним и вверх смотрели.

Где сотни тех, кого лечил и парил

Разъехались по Родинам и странам…

Бог как-то спас потрёпанную птицу,

Оставив жить…

Я бросил пить и пр., ушли драконы

И память об эмоциях прошла,

Оставив мне одно желанье — выжить.

О! Это был чудесный Новый Год в больнице!

Так больно. Шмель, зажатый дохлый внутрь окна…

Прекрасный праздник…

Я перестал играть… И пустота…

Об стену кулаками… Как жена терпела?

Как помогла мне всё-таки картинку удержать?

Чтоб жил. А жить то было нечем…

И мы с ней вместе побежали к Богу,

Пытаясь мир наш вместе с ним построить.

И дочка… Серафима родилась…

Тогда придумал я забавный метод:

Чтоб как-то на поверхность да всплывать,

Проблемы себе нужно создавать

И их решать. Но быть должны под силу.

Я начал «поступать», потом бросать.

Там было скучно всё: там рыли мне могилу

Учителя…

Но многое я взял… Когда не спал ночами,

Потом вставал и к душу в пять утра

В тупом желании

научиться Свингу,

Английский одолеть…

С коляской, методично в сон качая

Девчонку, не желающую спать,

Гулял под дождь и снег…

Я был влюблён в неё, и маленькая фея

Мне улыбалась, крыльями звоня:

Так хлопали мне крыльями драконы…

Меж тем с женою мы ходили к Богу.

Тогда я понял, что такое Боль:

Другая боль — не та, что там: в больнице

Была…

А та, что есть во мне, в тебе, во всём и в каждом

Движении и мире заключённая и запертая —

Она всегда во мне и мной писала;

Что больше не писать я не могу.

Я стал писать…

Как объяснить вам, что такое Боль?

Ты чувствуешь её в глазах соседки

В метро,

В полёте птицы… Птицы… Птицы… Птицы!..

Меня так звали… Страшно, страшно, страшно…

Не бойся! Я писал про мир драконов…

О том, как понимаю этот мир…

О том, как безнадёжно мне бороться

С его дурацкой правильной машиной…

Такому сумасшедшему и маленькому мне…

И началась война. Я бросил вызов,

А мир меня увидел…

Я снова стал лечить, он начал бить,

Кидая мне картинки из эмоций…

Теперь не помню я, откуда точно

Взялась идея некого союза,

Который бы помог объединить мне

Таких же сумасшедших, как и я…

Заметил я, что всё пишу о Солнце,

Ребенком полагая, что оно

Способно победить наш мир драконов:

Ведь Солнце с Богом сравнивали люди

И Солнце в детстве мне так помогало

Из ночи выйти — днём чуть меньше страшно было…

А Солнце — рыжее, и, стало быть, союз…

Конец ознакомительного фрагмента.