Мысли

Андрей Демидов, 2013

Единый, могучий Советский Союз… Времена не такие уж далекие, и все-таки легендарные… Тайные операции власть имущих и подчиненных им спецслужб – теперь уже далеко не секрет, однако временами всплывает такое, что просто не укладывается ни в одну, даже самую хитроумную схему. Да, для одних это – бизнес, для других – работа, для третьих – любовная драма. Палитра романа широка: от бункеров Третьего рейха до раскаленных ущелий Афганистана, от респектабельных западных банковских счетов до кабинетов в столице Страны Советов накануне «перестройки». Немало испытаний выпадет на долю главных героев. Но любовь – это дар свыше. Любовь, которая под угрозой… Просто любовь… Для ценителей хорошей литературы.

Глава 4

— Входи, раздевайся. — Лена отодвинула ногой старую болонку, с розовой проплешиной на спине. Собака прижалась к телефонной тумбочке и злобно зарычала. В узком коридоре Кате пришлось перешагнуть через нее. Видя это, Лена закричала в чуть приоткрытую кухонную дверь: — Света! Убери эту мерзкую собаку, она мне действует на нервы! — И уже более спокойным голосом обратилась к гостье: — Сейчас, Кать. Ты раздевайся, проходи, чайку попьем. Света! — опять резко крикнула Лена и распахнула стеклянную дверь. — Света, давай быстрей, а то я ее раздавлю!

Из кухни вышла конопатая девочка с бутербродом в руке. Солнце из окна просвечивало ее пышную кучерявую шевелюру, похожую на одуванчик. Она метнула на старшую сестру надменный взгляд, присела перед облезлой болонкой и стала ее гладить по желтоватой в каких-то комочках и проплешинах шерсти.

— Ты Илку не обижай! Привет, Кать… Сама ее притащила, а теперь гоняешь. Нехорошо, Лен.

— Так ты-то откуда знаешь, что ее я притащила? — Лена стала вся красная от злости.

— А может, это отец? Вон он каждый божий день выгуливает ее до посинения. Потом без завтрака на работу. Он ее и притащил. Разве нет?

Лена подмигнула гостье, снимающей забрызганные уличной грязью сапоги. Света положила промасленный бутерброд на раскрытую телефонную книжку и подняла собаку на руки:

— Прекрати придуриваться, собаку завели по твоей вине. А потом ты ее бросила. Ты все начинаешь хорошо, но плохо кончаешь.

— Я кончаю лучше, чем ты думаешь! — Лена рассмеялась, увидев, как по-детски обиженно надула пухлые губки младшая сестра.

Катя тем временем сняла сапоги, сунула в шкаф измятый плащ, прошла в комнату подруги и уселась в свое любимое кресло, напротив письменного стола.

Сестры в прихожей распалялись все больше.

— А ты вообще почему не в школе, почему торчишь здесь, как заноза, и все утро жрешь сэндвичи? Они, кстати, на праздник приготовлены, — кипятилась Лена.

— А у нас сегодня санобработка, тараканов в столовке травят. Занятий нет, — нагло и уверенно врала в ответ Света, — а вот некоторых я даже не спрашиваю, почему они дома. Потому что знаю: они работать не хотят, школу еле закончили, а в институт еле пролезли. Хотят только на тусовки ходить и фотографии на стены лепить — обои портить…

— Замолчи сейчас же, подлючина ехидная! Заткнись немедленно! — взвилась Лена.

Катя, слушая ругань сестер, вздохнула, подняла трубку спаренного телефона, прикрыла, толкнув кончиками пальцев, дверь в прихожую и набрала номер. Длинные гудки тянулись бесконечно… Она сидела в кресле, положив ногу на ногу, оглядывая комнату, в которой, как всегда, царил полный беспорядок.

На письменном столе были разбросаны пудреницы, футляры использованной помады и тюбики тонального крема. Над этим хаосом возвышались дезодоранты, средства для волос и огромный флакон импортного шампуня с гроздью бананов на этикетке. Посередине стола, на стопке учебников за десятый класс, лежало большое зеркало. В углу комнаты валялись пластинки в цветных конвертах и обшарпанная коробка из-под японского магнитофона. Из нее торчали разномастные рулоны обоев и детские рисунки. Сам магнитофон с вмятиной на решеточке левого динамика лежал на кровати в россыпи кассет. Из-под кровати торчали еще какие-то пыльные коробки и свернутый в рулон потертый коврик. В книжном шкафу теснились тома классиков, вогнанные в шеренгу так плотно, что, казалось, вытащить их не представляется возможным. А напротив двери почти во всю стену раскинулся иконостас из календарей и увеличенных фотографий преимущественно одной и той же поп-группы «Приветливый месяц». Особенно много фоток и афиш было с солистом этой группы, Петром Болотниковым. Болотников изображался поющим и сидящим, поющим и стоящим, не поющим и лежащим, в окружении детей и подростков, с цветами и без. Он был запечатлен на фоне заката и в свете сценических прожекторов, в полный рост, по пояс, крупно лицом и прочее и прочее… Над всем этим «ералашем» красовалась полоса ватмана с крупной красной надписью: «Я люблю Петю!!!»

Уныло изучив фотографии, Катя вновь набрала номер. Но телефонные гудки по-прежнему были отдаленными и длинными. Она вздохнула и повесила трубку.

В эту же секунду аппарат пронзительно зазвенел. В прихожей мгновенно засуетились. Слышно было, как Лена властно приказывает сестре:

— Все, иди на кухню и продолжай жрать праздничные бутерброды. И не смей подслушивать, а то не буду тебе уши прокалывать.

— Вот еще. И не надо. В салон схожу.

— Да кто тебя в салон пустит, малявка! — И уже совсем другим голосом: — Алло, я вас слушаю…

— Сама малявка, — завизжала младшая сестра и сердито хлопнула кухонной дверью.

— Прекрати хулиганить! Алло. Нет, это я не вам… — Дальше голос Лены стал напряженным: — А, это ты, ну как дела? У Стрелецких был?

Катя, стараясь не слушать, о чем разговаривает подруга, взяла со стола старый номер «Работницы» и углубилась в скучный раздел «Кулинарные беседы профессора Н. И. Ковалева». Там она вычитала, что рыбные продукты — это источник полноценных, легкоусвояемых жиров, богатых биологически активными кислотами. И что резать филе рыбы на куски нужно под прямым углом. Катя раздраженно отбросила журнал, встала и подошла к окну.

С высоты шестнадцатого этажа были видны плоские крыши универмага и поликлиники. Напротив, чуть левее, высилось несколько многоэтажных жилых домов. За ними, на горизонте, дымили высокие трубы теплоэлектростанции и медленно, еле заметно поворачивались журавли подъемных кранов. Внизу, среди бисера разноцветных автомобилей, бегали дети, пронзительно звонко кричали и кидали друг в друга чем-то белым, легко сносимым ветром. Скорее всего, это были куски пенопласта, вынутые из распотрошенной помойки рядом с универмагом. Вдалеке, у поликлиники, на автобусной остановке скопился народ. Рядом с толпой влюбленная парочка ловила такси, вытягивая руки. Их жесты чем-то напомнили Кате нацистское приветствие из документального фильма о Второй мировой. Она, покачав головой, перевела взгляд в другую сторону. Там был глухой двор и газоны с протоптанными между домами коричневыми лентами тропинок. Зеленые лужайки посыпала опадающая листва, которую сдувал с деревьев холодный ветер и вымачивал дождь в тусклом свете осеннего солнца.

«Как все грустно… — смотря на этот унылый пейзаж, подумала Катя, — почему же он не берет трубку? Вот сволочь, ведь знает, что это я ему звоню. А может, просто Дениса опять нет дома?»

Дверь отворилась, прервав ее размышления. В комнату вошла Света и с хитрым видом уставилась на Катю:

— Ты что такая хмурая?

— Да вот погода премерзкая. Солнце будто на тюремный двор выпустили и сейчас опять загонят в камеру.

— Смачно сказано… Слышишь? — Света показала на дверь, за который монотонно бубнил голос Лены. — Опять ЭТОТ звонит.

— Кто, Толик?

— Да какой Толик, он уже давно не показывается. Это Славик. Послушай вон… — Света кивнула на спаренный телефон и заговорщически подмигнула.

— Да брось ты, чего тут слушать. Все равно она сейчас же мне все разболтает. А подслушивать вообще-то нехорошо, — строго добавила Катя и от нечего делать приоткрыла дверцу платяного шкафа. Там, на полках, кучами лежало постельное белье, колготки, трусики, махровые банные полотенца, ночные рубашки и всякая мелочь. А под небрежно висящими платьями и пуловерами она увидела аккуратно стоящие огромные резиновые сапоги, из которых торчали штопаные шерстяные носки крупной вязки. Катя опешила, наткнувшись на явно мужские вещи в женском гардеробе, и вопросительно посмотрела на Свету. Та расплылась в довольной улыбке:

— Это Славкины сапоги. Они втроем в прошлые выходные на дачу ездили. Кстати, именно поэтому на твой день рождения Ленка не пришла. Приперло ее сильно. Ну так вот. Втроем это она, Славик этот, Бабкин, и дружок его, Коля Брызгалов. Ну да ты с ними вместе училась, знаешь их небось как облупленных. Поехали, значит, они к нам на дачу. Дождь, темень, дров нет. Свет отключен, вода перекрыта… Да почему поехали-то — вот умора! Ленка, ты знаешь, Славику уже полгода голову морочит, что она в подружках у этого красавца! — Света кивнула на плакаты с «Приветливым месяцем», приоткрыла дверь и, показывая на разговаривающую по телефону Лену, прошептала: — Как раз об этом она сейчас и заливает.

Катя невольно подалась вперед и прислушалась:

–…ну, ты что, Слав, серьезно? Я же не виновата, что его там не оказалось… Ну сколько можно обижаться, уж неделя прошла… Так у него ведь не один дом. Он меня, наверное, умышленно обманул — может, выглядел плохо и не хотел на люди показываться, или я перепутала… Что? Ключи? Ключи у меня от всех его дач есть!

Света хихикнула, закрыла поплотней дверь, покрутила у виска пальцем:

— Смотри, как изворачивается, врет, а он, дурак, верит и огорчается. Еще бы, ездил на дачу к самому Петру Болотникову и только случайно его не застал!

У Кати неприятно защекотало в груди. Слава Бабкин весь десятый класс ухлестывал за ней, а потом, ближе к экзаменам вдруг охладел, стал держаться нейтрально, особенно в присутствии Лены. Кате на Бабкина, в общем-то, было глубоко наплевать, как, впрочем, и на других парней из класса. Но Славик был смазлив, нахален и к тому же болен какой-то неизлечимой болезнью. То есть излечимой, предположим, в США и неизлечимой в Союзе. Что-то там связанное с костями. То ли костный туберкулез, то ли еще что-то в этом роде. Он постоянно ходил с закатанными рукавами, демонстрируя всем красно-бурые шрамы на руках, оставшиеся после обострений его таинственной болезни. Это придавало Славику образ страдальца, замученного жизнью, поэтому в классе считалось престижным дружить с ним… К неразлучным подругам Кате и Лене он прилип сам, притянув за компанию своего туповатого дружка Брызгалова.

А началось все с того, что как-то раз, в тишине контрольной по математике Лена сказала подруге:

— Слушай, а чего Болотников такие похабные места дал — третий ряд. Уж лучше из-за сцены посмотреть. Там и покурить можно, и вообще…

Катя от скуки подыграла:

— Да, Петюня что-то не в себе последние три дня. Как из Ялты с фестиваля вернулся, так каким-то другим стал. Может, уйти из группы хочет?

В классе наступила пронзительная тишина. Только слышно было, как отличница Кротова шуршит шпаргалкой да переворачивает страницы «Бурды» учительница Софья Ахметовна.

После этого эпизода все ребята в классе стали с интересом наблюдать за подругами. И девчонки, с гордостью чувствуя на себе пристальное внимание, без особого напряжения и в общем-то без задних мыслей стали сочинять ненавязчивые басенки про свои похождения под знаком «Приветливого месяца». То, сделав загадочные глаза, перекинутся парой фраз, что аранжировщик снова в пьяном виде разбил свой «ниссан», а Петюня подхватил насморк. То неожиданно засобираются в Николаев сопровождать группу на гастролях и вдруг выяснится, что аппаратура еще не приехала из Ленинграда. А потом действительно на несколько дней исчезнут из школы, схватив на пару грипп в метро, по пути в какой-нибудь магазин типа «Люкса», куда часто ездили потолкаться, пооблизываться на броские ткани и модные фасоны.

Впрочем, Катя и Лена действительно были большими почитательницами «Месяца» и не пропускали ни одного концерта поп-группы в Олимпийском или Лужниках. И они, конечно, знали многое об участниках легендарного коллектива, вплоть до мелких деталей, которыми пополнялся их арсенал по мере роста фанатского стажа. И эти «детали» поражали доверчивых одноклассников сильнее «Петюниного насморка».

К примеру, возник спор с Веркой Москалевой по поводу драгоценного здоровья второго солиста «Месяца» — Бори Туголукова. Верка нагло утверждала, что у него стопроцентное, орлиное зрение. Но Катя небрежно заявила о легкой близорукости солиста и его изящных очках в металлической оправе, которые она якобы самолично примеряла на его нос. Следует отметить, Катя не сомневалась в своей правоте. Ведь, будучи девочкой наблюдательной и часто видя объект обсуждения на сцене, она заметила, что тот, смотря в зал, близоруко щурится. И когда Москалева на следующий день увидела интервью с Борей в домашних условиях, где тот щеголял в тапочках и в блестящих «ленноновских» круглых очках, она выкинула белый флаг! После этого случая уже весь класс поверил в причастность девочек к знаменитому на всю страну «Приветливому месяцу». В самую близкую причастность.

Их имидж и авторитет «поп-герлз» культовой группы постепенно распространился на всю школу. Даже на педсостав, исключая разве что военрука, отставного капитана продовольственной службы, который на каждом уроке рассказывал о том, что «выстрелом называется взрыв снаряда в канале ствола огнестрельного оружия…» ну и так далее. При этом он обычно дополнял сказанное жестами, которые походили на язык глухонемых. Причем казалось, что «глухонемой» только недавно потерял слух и поэтому, боясь быть непонятым, вкладывает в жесты слишком много страсти.

Дочь военрука училась в этой же школе двумя классами младше. Она часто баррикадировала дверь своей комнаты изнутри и включала на полную мощь стереосистему, не поддаваясь ни на какие увещевания со стороны утомленного отставного капитана. И мощные завывания «Приветливого месяца» в одной, отдельно взято квартире прерывались лишь после того, как военрук в ярости выкручивал пробки в электрощите. Понятно, что у него сформировался стойкий рефлекс на их музыку. Академик Павлов, экспериментирующий со своими собачками, наверное, дорого бы дал, чтобы хоть раз взглянуть, как на суровые мужские глаза военрука наворачиваются скупые злые слезы при одном лишь упоминании о «Месяце».

А подруги между тем сами постепенно втянулись в свою игру, не понарошку давясь в очередях за билетами, обзванивая каких-то администраторов, заводя знакомых среди уборщиц концертных залов, кромсая ножницами газеты и журналы с интервью и фото любимой группы. Вот тогда, на взлете популярности девочек в классе, к ним и прилепились Бабкин с Брызгаловым.

И начались совместные вечеринки, засиживания в гостях, на скамеечках детских площадок. Культ «Приветливого месяца» рос и крепчал, подруги теперь были постоянно на виду. От них требовались новые, свежие подробности из жизни участников группы. И потому Лене и Кате приходилось посещать практически все концерты «Месяца». А сидя в первых рядах (обязательно в первых, а иначе и быть не могло), можно было строить глазки солисту и музыкантам, перемигиваться, подавать знаки артистам, заигрывающим с публикой.

Естественно, требовались и приличные наряды, отвечающие статусу «знакомых поп-звезд». Благо отец Кати «работал шпионом», как выражалась Светка, Ленина младшая сестра. Он был военным советником в Сирии. Из командировок папаша привозил любимому чаду разнообразное тряпье, которым та бескорыстно делилась с подругой. Кроме того, подруги случайно познакомились с молодыми людьми, торгующими разным импортом: от чулок до музыкальной аппаратуры. Новое знакомство расширило профессиональный лексикон девушек и в названиях музыкальных примочек (разных там усилителей, эквалайзеров, ревербераторов и флейнджеров) и в марках аппаратуры («Коргов», «Ямах», «Маршаллов»).

Легенда об их принадлежности к музыкальной элите крепчала с каждым днем. И они были счастливы! Они играли, и у них все получалось! Они летали как на крыльях, ловя завистливые и восхищенные взгляды, тая перед заискивающими интонациями поклонников и брезгливо глядя на скептиков. Девушки упивались успехом, который слепили для себя сами, из ничего, из полуфраз, полуслов, газетных вырезок и безудержной фантазии. Их бессовестное вранье отточилось до степени высокохудожественных баллад, а нечистоплотный розыгрыш поднялся до уровня хитроумной дворцовой интриги времен французских реформаторских войн.

Поначалу Слава Бабкин и Коля Брызгалов были робкими, безликими сателлитами блистательной пары. Но постепенно расставились акценты, наметились приоритеты, обозначились контуры их желаний и приводных пружин этой дружбы.

Началось все с легкого ухаживания, и через некоторое время одноклассники разбились на парочки по принципу мальчик-девочка. Слава тяготел к Катиным пышным формам, а вторая пара сложилась автоматически, по остаточному принципу.

Коле на самом деле было абсолютно все равно, за кем волочиться, лишь бы не сидеть дома с полоумной матерью, которая воевала со своей мамашей, брызгаловской бабкой. Кроме них у Коли был еще дед, причем неродной. Он развелся со своей женой в шестьдесят два года и женился на овдовевшей Колькиной бабке — склочной и подозрительной личности, у которой помимо множества странностей была одна интересная особенность: запоминать какую-нибудь незначительную фразу, сказанную кем-либо из родственником, а спустя несколько дней или недель, сформулировав стройную версию заговора, приступать к его разоблачению. И тогда на несчастную жертву вдруг вывалилось сфабрикованное дело, стройное и по-своему логичное. Начинала она так: «… а неделю назад ты говорил совсем другое. Значит, ты врал, да?…» Но существенными недостатками этих теорий было то, что составлялись они жадной и завистливой идиоткой, страдающей манией преследования.

Уличенные во лжи постепенно от нее отвернулись. Сначала ее стала избегать подруга по скамеечке, тихая пенсионерка. Полгода назад она проговорилась, что шестилетний внучек сливает остатки водки из рюмок гостей и пьет эту бурду. Благодаря «дворовой секретной службе» все соседи узнали, что внучек тихой пенсионерки алкоголик с пятилетним стажем. Это в шесть-то лет! Потом обиделся старинный бабкин приятель, которого она знала еще со времени своей учебы в техникуме и наедине с которым она провела не самые худшие минуты в своей жизни. Апофеозом бабкиных процессов стала смерть от инфаркта ее первого мужа, родного деда Брызгалова. Врач-реаниматор, убирая бесполезную технику и складывая шприцы, иглы, раскрытые ампулы и пузырьки, озадаченно почесал распухший от гриппа нос и без особых эмоций сказал напарнице: «Странно, а по виду мог бы еще полтайги одним топором вырубить…»

Однажды Брызгалов прибежал к Кате и поведал об очередной акции полоумной старухи — о разоблачении собственной дочери. Она якобы замышляет после смерти бабки разменять квартиру и разъехаться со своим взрослым сыном, что вполне естественно.

Катастрофический скандал вылился в самую настоящую поножовщину: бабка гонялась за внуком вокруг стола с кухонным ножом и умудрилась-таки порезать ему руки. Мать, вступившись за сына, в рамках самообороны, ошпарила старуху из кипящего чайника. Обваренная, но не сдавшаяся бабка после госпитализации некоторое время пропадала неизвестно где, а затем явилась домой с седым прихрамывающим мужчиной, которого представила как своего нового мужа. Прописав старика в квартире, она выселила дочь из своей комнаты в кухню на раскладушку. Потом бабка убедила мужа продать его кооперативную «двушку». Деньги положила в сберкассу на долгосрочный вклад. Так шло больше процентов. После этого Колькина бабка на время успокоилась. Но зато проявил себя его новый дед.

В прошлом он оказался летчиком-истребителем, получившим в боях под Берлином «Золотую Звезду» Героя. Дед тоже был со странностями.

Во-первых, он заполнил тесную квартирку стопками мемуарных маршальских томов, состоящих сплошь из «ура-операций» всех стадий войны. Во-вторых, беспрерывно вонял казеиновым клеем, мастеря модели прославленных самолетов Ил-2, которые чаще смахивали на неопознанные летающие объекты. Бесформенные и уродливые, они были хаотично утыканы торчащими во все стороны стволами пушек и пулеметов. В-третьих, он разговаривал так, будто отдавал приказы, сообразуясь с уставными выражениями, типа: «Слушай мою команду. Николай направляется за картошкой, Мария Владимировна налево! За стиральным порошком и в сберкассу, узнать, пришла ли пенсия. Шаго-ом марш!»

Он часто огорчался, что не разбомбил до основания здание Рейхстага и недострелил кого-то, о чем громогласно заявлял обычно часа в два-три ночи, катаясь по супружескому ложу, с воображаемыми дугами штурвала в руках, давя большими пальцами несуществующие кнопки пулеметных гашеток.

Катя, знавшая, в какой обстановке жил и рос Николай Брызгалов, сначала удивлялась его спокойствию и безразличию, а потом поняла, что его слабая эмоциональность связана с некоторой природной туповатостью. Впрочем, это давало и некоторые преимущества в дружбе с ним. Он мог часами сидеть уставившись в телевизор или в потолок, есть то, что ему подсовывали, не требовать внимания и развлечений — одним словом, не надоедать.

Когда ему говорили «сидеть», он сидел.

Когда ему говорили «ждать», он ждал.

Слава Бабкин был не таким. В его прозрачных глазах с томной поволокой светилась хитрость, себялюбие и желание быть в центре внимания. Заводя разговор с незнакомой девушкой, он изображал человека всеми безусловно любимого, немного снисходительного, чуть утомленного жизнью и домогательствами особ противоположного пола. Это почти всегда действовало безотказно. Объект Славкиного интереса проникался уважением и нежными чувствами, хотя были и осечки вроде той, что произошла с Катиной двоюродной сестрой, студенткой Плехановки. После разговора с Бабкиным она вышла на кухню, где Катя с Леной мерили спекулянтские мокасины, глотнула из банки яблочного сока и с усталым видом опустилась на табурет:

— Нет девчонки, самовлюбленного болвана, подобно этому, я давно не встречала. Он смотрит на меня такими глазами, будто я сейчас брошусь ему на шею, раздвину ноги и заставлю себя осчастливить. А что он говорил! О боже! Какие-то беженцы, какой-то Ташкент, перестрелки русских с узбеками в городском парке, изнасилованные русские женщины по кустам, какие-то ножевые ранения на его спине. Он показывал странные язвы. А по глазам видно, что врет. И к тому же, кажется, он трус.

Лена тогда зашипела, отбросив не подошедшую ей туфлю:

— Во-первых, не ори так громко, он может услышать. Во-вторых, Слава не врет про Ташкент. Он в принципе беженец. Семья в прошлом году перебралась в Москву, и они теперь живут у каких-то дальних родственников, которые уже злятся. Живут вшестером в двухкомнатной квартире. Его отцу что-то обещали в исполкоме, но сама знаешь, как в Москве с квартирами. А мать, кстати, нашла какого-то мужика с жилплощадью и решилась на жертву. Развестись со Славкиным отцом, фиктивно выйти замуж, потом снова развестись, поделить квартиру того мужика и снова вернуться к первому мужу и Славику. Видишь, как несчастно живут люди.

Катина двоюродная сестра, снова глотнув сок, поперхнулась и закашлялась:

— Вот оно в чем дело. То-то он к тебе прицепился как клещ. Когда наглец тебя разыскивал, даже нам звонил: «Здрасьте, а Лены нет?», причем часов этак в двенадцать ночи. Я дала трубку деду, он ему всыпал перец в ухо! Так, значит, беженец. Скажи-ка мне, Лена, статус беженца разве исключает тот факт, что он подлец и трус? «Беженец» — разве это аргумент? Нет. Это повод поплакаться в жилетку и влезть в душу, чтобы покопаться там грязными пальцами. Ну как, кстати, квартира-то твоя ему нравится? Трехкомнатная все ж. Наверное, тоже всей семьей продумали: осторожненько, чтобы не вспугнуть, жениться, развестись, делиться… Так?

Лена вспыхнула и выбежала в прихожую. Хлопнула дверь. Кате стало обидно за подругу.

— Прошу Славика нашего не обижать! — крикнула она и кинулась за Леной. Они вместе вбежали в комнату, обнялись и заплакали. Не обращая на них внимания, закрыв глаза на ковре сидел Слава Бабкин. Разговора он не слышал — из магнитофона во всю мощь раздавался «Приветливый месяц».

— Ты слышишь меня или нет, Катя? — Света дернула ее за штанину, заглянула в глаза.

— Ах да, да. Замечталась я что-то…

— То-то и видно. О хорошем хоть?

Катя пожала плечами. В прихожей подруга по-прежнему разговаривала по телефону:

— Нет, сегодня, наверное, не получится… Что?… Зачем?… Не надо. Когда он приедет, то сам позвонит… Что?… Да. Он обещал… Нет, еще не пришли. Ну и что… Нет, не хочу…

Света ухмыльнулась, забралась с ногами на кровать и немигающим взором уставилась на Катю:

— Так я дорасскажу, значит… Вот. Славик и говорит ей: «Лен, раз ты такая близкая подружка Петюни, познакомь меня с ним».

Та спрашивает: «Зачем?» А он ей: «Хочу в „Месяце“ петь». У нее легкий шок, но виду не подает… А ты что так удивляешься? Ты что про это не знаешь, что ли?

— Ну почему… знаю… — выдавила из себя Катя, понимая теперь причину резкого смещения бабкинских акцентов на ее подругу. Теперь все прояснилось: Ленка пообещала устроить знакомство и стала более ценной для него. К тому же здесь его принимают лучше. Катя вздохнула и подумала: «Надоели они оба, и Славик и Коля, — дураки какие-то. Вот Денис совсем другой… Но почему же он не берет трубку?»

Вслух же она сказала:

— Ты говори, говори, Светочка, всегда интересно слушать, как наши похождения выглядят со стороны…

Та оживилась, подобрала колени, откинула волосы со лба:

— Вот, значит, она и говорит Славику: «… хорошо, позвоню Болотникову по этому вопросу, он, кажется, собирался на дачу в эти выходные, и на всю неделю, может быть уже уехал». Но Славик умоляет Ленку: «Найди его, это очень важно для меня. Талант пропадает». Представляешь, талант! А сам поет фальшиво. Если б моя преподавательница по виолончели, Тамариха, услышала, то точно скончалась бы на месте. Ну ладно… В общем, Ленка говорит: «Хорошо, подумаем, как его найти». И потом почти месяц про…

— И давно ты про это знаешь? — перебила девушку Катя.

— Недели три уже. А ты что…

— Да нет, я, конечно, все знаю. Просто показалось, что не так давно это было. Ну и?…

Света заерзала, потянула нитку из разорванной штанины застиранных джинсов:

— Точно, недели три назад, почти месяц, ну это не важно. Важно, что Славик все это время постоянно названивал, приходил сюда. Сидел до двенадцати, до часу, все напирал на то, что она обещала. А Ленка все крутит: то не приехал Петюня, то уже уехал и забегал проститься на пять минут и она не успела или забыла спросить. Но Бабкин все не отстает и не отстает. Пел тут. Вот умора. «Голос, — говорит, — у меня классный, сейчас спою, а ты потом передай ему, что голос хороший и общие данные тоже». Представь себе, Кать, орал как мартовский кот, в которого швырнули пустой бутылкой. Жуть. Ну крутила она, крутила, делать нечего. Говорит ему: на даче, мол. Он требует съездить, раз она на всех болотниковских дачах была и знает, где это находится. Собрались, поехали. Брызгалов тоже увязался, или Славик, что ли, его взял. Электрички, все такое, поздний вечер, а Брызгалов типа лосяра, типа защитник чертов… Поехали, значит…

Неожиданно резко и неприятно завизжал в прихожей дверной звонок. Света вздрогнула:

— Фу, никак не могу привыкнуть к этому противному звуку… Эй, Лен! Открой дверь, оглохла, что ль?

— Заткнись, мерзавка тропическая, без тебя слышу… Нет, Слав, это я не тебе, тут, кажется, мать с работы пришла… Я перезвоню… Все, пока. Открываю, мам!

Щелкнул замок, низкий, грудной женский голос недовольно произнес:

— Вы что здесь, повымирали все? На сумки, тащи на кухню. В магазинах, как всегда, ни черта нет. Картошки вот только купила да молока. Кто у тебя? Катюша?

Катя со Светой выглянули из комнаты.

— Здравствуйте, тетя Тамара.

— Привет, мам.

— Привет, попрыгуньи, как дела? Ничего не сожгли, ничего не погромили?

— Все, что можно было разгромить и превратить в труху, уже обработала Ленка, — съязвила младшая сестра.

Старшая в долгу не осталась:

— Помолчи, ты сегодня опять школу прогуляла, несносная.

Катя будто очнулась:

— Тетя Тамара, вы не будете против, если я позвоню?

— Нет, категорически против. Как же это можно — звонить. Ты что, заболела, у тебя температура? Нет, звонить нельзя. Это вообще телефон без проводов…

Все рассмеялись. Мать похлопала по спине Свету, повисшую у нее на шее. Катя вернулась в комнату, набрала номер, и в этот раз на другом конце провода моментально ответили:

— Ставка генерала от кавалерии Каледина, говорите.

Девушка опешила, положила трубку и через минуту опять набрала номер. Тот же голос, искаженный помехами, неохотно отозвался:

— Китайское посольство слушает…

— Алло, это двести девяносто один, шестьдесят девять, восемнадцать?

— Верно, а откуда вы узнали, что это ЭТОТ номер?

— Я по нему позвонила…

— А-а-а… Понятно. Что дальше?

— Дениса позовите, пожалуйста. Пусть он возьмет трубочку.

На том конце закашлялись, через паузу почти шепотом ответили:

— Он не может сейчас позваться…

— Почему же?

— Он сейчас разговаривает по телефону…

— С кем? — опешила Катя.

— Вы очень любопытны, девушка, но это не страшно, хотя иногда мешает… Он в общем-то сейчас разговаривает с вами.

— Денис, это ты?

— Блестящая догадка! Это действительно я.

Катя облегченно и радостно вздохнула:

— Я тебе уже звонила.

— Я понял. А скажи, почему тебе китайское посольство понравилось больше ставки генерала Каледина?

— Не знаю… Ты зачем тогда убежал? Я бы всех быстро утихомирила и выставила за порог…

— Катя, извини, как-нибудь тебе все расскажу. А сейчас мне нужно срочно идти. Пока.

— Пока… — Послышались длинные гудки. Катя разочарованно опустилась в кресло…