Мысли

Андрей Демидов, 2013

Единый, могучий Советский Союз… Времена не такие уж далекие, и все-таки легендарные… Тайные операции власть имущих и подчиненных им спецслужб – теперь уже далеко не секрет, однако временами всплывает такое, что просто не укладывается ни в одну, даже самую хитроумную схему. Да, для одних это – бизнес, для других – работа, для третьих – любовная драма. Палитра романа широка: от бункеров Третьего рейха до раскаленных ущелий Афганистана, от респектабельных западных банковских счетов до кабинетов в столице Страны Советов накануне «перестройки». Немало испытаний выпадет на долю главных героев. Но любовь – это дар свыше. Любовь, которая под угрозой… Просто любовь… Для ценителей хорошей литературы.

Глава 5

— Хорст! — Грузный мужчина лет тридцати вывалился с переднего сиденья темно-синего «шевроле» и побежал по узкой улочке за невысоким брюнетом спортивного телосложения. Тот, не оборачиваясь на крик, ускорил шаг и исчез в ближайшей подворотне. — Хорст, да остановись ты! — Двубортный костюм, казалось, треснет по швам, распираемый пухлым телом бегущего толстяка. Он, сопя и задыхаясь, тяжело пронесся мимо двух идущих ему навстречу офицеров бундесвера и едва не задел выпяченным задом стеллаж с капустой, морковью и помидорами, стоящий перед входом в скромный овощной магазинчик. Тем временем невысокий брюнет нырнул в узкую калитку кованых ворот с грубыми завитушками в виде листьев клена и каким-то несложным гербом. Толстяк через мгновение влетел вслед за ним в узкий внутренний дворик, окруженный со всех сторон подслеповатыми окнами, на которых еще сохранились средневековые ставни, обитые ржавыми металлическими полосами. — Надо же, делся куда-то… — пробурчал он и в этот миг почувствовал на своем потном виске холодное прикосновение стали. Через секунду толстяк услышал хруст взводящегося курка, и тихий голос прошептал в самое ухо:

— Руки за голову. Стреляю без предупреждения. Руки подними. Вот так. Теперь повернись!.. Тьфу ты! Зибенталь. Чтоб тебя!

Толстяк опустил руки и попытался улыбнуться:

— Ну и напугал ты меня, Хорст. А я думаю, куда ты делся из этого тупика…

— Дать бы тебе сейчас промеж глаз. Орешь, гонишься, внимание привлекаешь. Тоже мне кинозвезда!

Хорст быстро сунул пистолет в карман куртки, махнул рукой Зибенталю, и они неторопливо вышли на улицу. Однако, перед тем как окончательно ступить на тротуар из тени подворотни, Хорст осторожно выглянул в зазор между стеной и водосточной трубой. Потом критически посмотрел на стоящего с открытым ртом Зибенталя, покачал головой и заговорил уже на ходу:

— Воистину хочешь спокойно жить — не имей родственников вообще. Черт побери! Если все братья бросятся вдруг к мужьям своих сестер и будут за ними гоняться по городам, то Германия станет одним большим Бедламом. Ты согласен, Артур?

— Но я же не знал, что ты не хочешь со мной встречаться. Мне показалось, что ты просто не слышишь меня. А почему ты, собственно, не хотел со мной встречаться?

— Да что ты, что ты, — улыбнулся в ответ Хорст и быстро переменил тему: — Кстати, это же твой «шевроле»?

— Ну да… Но подожди, ответь мне на вопрос…

— Слушай, посмотри на свою машину. Ты же заткнул ею улицу, как пробкой из-под шампанского!

— Действительно. Как же это я так. Стой! Погоди! — Зибенталь, подпрыгивая, припустился вдоль улицы к автомобилю, около которого уже прохаживался с задумчивым видом полицейский.

Хорст пожал плечами, повернулся и зашел в ближайшее открытое кафе. Там он взял два двойных кофе и два коньяка и стал наблюдать, как Зибенталь что-то доказывал невозмутимому полицейскому, который выписывал штрафную квитанцию. Раздраженно ее скомкав, толстяк оглянулся в поисках Хорста. Тот поднял руку.

Артур подбежал, грустно уселся на стул и залпом выпил свой коньяк:

— Представляешь, полицейский содрал триста марок, подлец. Здесь, оказывается, нельзя ездить без специального разрешения, памятник архитектуры какой-то. Вот незадача!

— Да успокойся ты, смотри, какая погода, будто опять лето вернулось. Забудь о деньгах — как пришли, так и ушли. Скажи лучше, что ты здесь делаешь?

— Хочу купить картонажную фабрику и вот никак не могу ее разыскать. Все кручусь по центру и никак не найду, а звоню в офис — все время занято!

Зибенталь хлопнул от расстройства пухлой ладонью по столику. Звякнули чашки.

Хорст улыбнулся:

— А я смотрю, ты пошел в гору. Какие-то фабрики. Ты еще не покупаешь, случайно, автомобильные заводы «Порше»? А как же твои губные гармошки, как это… многоладовые? Не сложился бизнес?

— Нет, наоборот. Теперь идут за милую душу. Только успевай. Вот тут договорился двигать их в Бразилию. Но упаковок нет. Знаешь, пока все продавалось поблизости, можно было обойтись просто пакетиками. Из мастерской сразу в магазин и на прилавок. А сейчас нужна машина, морские контейнеры, склады и там еще черт-те что! В общем, сохранность гармошек зависит теперь только от упаковки. Так что, сам видишь, без картонажной фабрики мне не обойтись.

— Так можно было где-нибудь заказывать коробки. Чего ради разоряться на фабрику. Рабочих надо держать, картон опять же…

— Ты не понимаешь! — Зибенталь оживился. — Да там всего четверо рабочих и пара полиграфических станков. Картон уже куплен в Гольштейне. Он, правда, из макулатуры, но ничего, для Южной Америки сгодится. Теперь главное — найти эту богадельню. Вот не везет! Да еще эти триста марок!

Артур расстроенно похлопал себя по нагрудному карману, где лежал бумажник с чековой книжкой. Хорст в утешение патетически воскликнул:

— Да хватит тебе уже! Это не самое худшее, что может быть в жизни. Кстати, где ты остановился? Может, наведаюсь как-нибудь в гости…

— В «Райском уголке», что на Хауптштрассе. Знаешь, напротив кирхи. Я там живу с парнем из Бремерхафена. Он мой компаньон. Мы вместе с ним и покупаем фабрику. Он, кстати, делает помазки для бритья. Классные помазки, просто прелесть. Я тебе презентую парочку.

Хорст нервно посмотрел на часы и прикрыл ладонью глаза:

— Нет, Артур. Я зачищаю свою свиную щетину электробритвой. Меня раздражает эта канитель с мылом и лезвиями. Ты мне лучше скажи, как там поживает твой папаша? Старик Зибенталь все еще коптит небо?

Артур, шевеля толстыми губами, шумно хлебнул кофе:

— Отец, как всегда, молодцом. Вот потащился в Польшу, решил присмотреть чего-нибудь из старинных картин для своего дома. Ты знаешь, он себя начинает плохо чувствовать, если раз в полгода не прибьет что-нибудь на стенку своей гостиной. И все-таки, Хорст… Все-таки скажи мне, что ты тут делаешь? Жена в Бонне, а ты? Опять Аннет оставил в одиночестве? Небось, расслабляешься по полной?

— Да брось! Расслабишься тут… От твоей сестрицы нигде не укроешься. Все раскопает, выведает.

— Это точно. Кстати, она мне говорила что-то про твою работу, про какие-то там электромоторы, холодильные установки для Конго. Правда, я никак не пойму, какая связь между холодильниками для папуасов и пушечкой, которую ты наставлял на меня во дворе? — Зибенталь рассмеялся, Хорст тоже выдавил на своем лице кривую улыбку:

— Не думал я, что Аннет копается в моих бумагах. Спасибо, буду теперь от нее прятать документы. Надо же, встречаешь черт знает где родственника из Штутгарта и он рассказывает, чем ты занимаешься в «секретной» боннской конторе. Ох уж эти женщины, везде суют свои длинные носы…

Хорст пододвинул Артуру свой коньяк, заказал еще и демонстративно посмотрел на часы. Зибенталь с жадностью выпил и с обидой сказал:

— На время посматриваешь. Понимаю, отделаться от меня хочешь… От родственника своего.

Артур уже захмелел, и в его голосе послышались плаксивые нотки. Хорст, отвернувшись, досадливо поморщился:

— Ну что ты, старина! Просто дела в конторе. Надо мне позвонить срочно.

Он встал, подошел к стойке бара, улыбнулся бармену и показал ему на телефон. Тот кивнул. Хорст снял трубку и набрал номер:

— Алло, это контора «Майнц-Телефункен»? Да, да, торговое представительство в Рейн-Вестфалии… Это говорит Хорст Фромм, представитель центрального налогового отделения Боннского управления, из отдела внешней торговли. Я договаривался сегодня на три часа. Как с кем? С господином Гизевиусом. Почему не может? Он сейчас разве не на службе? Странно… А с кем я разговариваю, простите? — Хорст недоуменно посмотрел на трубку пощелкал рычагами аппарата: — Что за черт, разъединили…

— Эй, Хорст, бросай трепаться, иди лучше выпьем! Сегодня я, видимо, не найду эту дурацкую картонажную богадельню, да и триста марок надо помянуть…

Похлопывая по спине подошедшего родственника, Зибенталь осушил новый бокал с коньяком.

— Нет, нет. Здесь что-то не так… И голос незнакомый. Позвоню-ка я еще разок этому Гизевиусу…

В это время в кафе с шумом ворвалась группа туристов, увешанных фотоаппаратами и одетых так, будто им предстояло восхождение на Джомолунгму. Один из солидных мужчин, в шортах цвета хаки и темных очках, запасся даже здоровенным ледорубом, нелепо торчащим из его рюкзака. Компания набросилась на пищу, которую им, очевидно, приготовили заранее, и стали ее с аппетитом поглощать, пока Хорст Фромм опять безрезультатно дозванивался в «Майнц-Телефункен».

Когда он снова вернулся к столику и закурил, нервно похлопывая ладонью по колену, Зибенталь придвинул ему коньяк и булку с ветчиной:

— Не расстраивайся, дозвонишься потом. Выпей. Хочешь, расскажу случай из своей жизни? Когда я гостил у двоюродного брата отца в Саарбрюккене, то познакомился там с одной прелюбопытной дамой. На первый взгляд она ничего собой не представляла, но была у нее одна маленькая странность. Она целыми днями бродила с ворохом газет под мышкой и чуть что — бух задницей на лавку и давай шелестеть страницами! Она читала все подряд. И «Беобахтер», и спортивные газеты, и светские хроники. Ты представляешь, светские хроники, кто с кем развелся, кто с кем играет в гольф или уединяется во время вечерних конных прогулок… Ну да я не то…

Зибенталь уже окончательно захмелел и стал путаться в словах. Фромм критически посмотрел на него, затянулся сигаретой, стряхнул пепел в пластмассовую пепельницу, застегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Нет, здесь что-то не так. Позвоню-ка я еще раз…

Пока он звонил, Зибенталь залез в бумажник и пересчитал наличные деньги, то и дело роняя на камень мощеного дворика пфенниги, визитные карточки и маленькие фотографии, похожие на порнографические открытки:

— Эх, дьявольщина, триста марок… Триста! А, Хорст. Садись, хватит бегать туда-сюда. Ты дозвонился? Ну чего? Опять нет твоего Гиневиса?

— Гизевиуса. Теперь там вообще никто не подходит.

Хорст подсел к Зибенталю и стал рассеянно смотреть, как за соседним столиком туристы пожирали ветчину с овощами и активно откупоривали баночное пиво. «Гессер» был немного перестоявшим. Он бурно извергался из-под сорванных язычков.

Неожиданно где-то недалеко, нарастая, завыли сирены пожарных машин и едва заметно потянуло дымком. Фромм тревожно завертел головой, пытаясь определить, откуда идет этот запах:

— Не нравится мне все это.

— Да брось ты, заладил: не нравится, не нравится. Вот ты лучше дальше слушай. Ну, та бабенка в принципе ничего была. Немного перезревшая, но кое-что умела. Знаешь, штучки там разные.

Зибенталь, пьяно мотая головой, сделал неопределенный жест рукой:

— Ах да, я не совсем про нее. Так вот, у нее была подруга. Пошла она как-то раз в магазин, ну подруга эта с дочкой. И потеряла там ребенка в толпе. Представляешь, дура. Кхе, кхе… Искала, искала, потом смотрит — идет дочка, но будто года на два младше. Ну не отличишь, и платье такое же. Она к ней. За руку хватает, глаза квадратные, не поймет, в чем дело. А тут еще такая же девочка, но постарше. У нее даже припадок случился. Вдруг прибегает какая-то взбешенная женщина: чего вы, мол, мою дочь хватаете? Смешно? Оказывается, муж этой подруги был в разводе с той…

Было очевидно, что Зибенталь окончательно запутался, и Хорст перебил его:

— Слушай, Артур, меня уже подташнивает от твоих вечных историй. Надоело. Опять напился в полчаса… Тебе еще фабрику искать. Я пойду уже, если будет время, загляну к тебе. Пока!

Фромм шлепнул толстяка по ладони, которой тот попытался загородить ему путь к выходу и, перепрыгнув через кучу набросанных рюкзаков туристов, выскочил на улицу.

— Оказывается, это была дочь того парня, то есть сводная сестра, родная, но свободная… Эй, Хорст! — понеслось ему вслед.

Не оборачиваясь на крики Зибенталя, которые потонули в нестройном хоре туристов, затянувших что-то о полях и лесах, Фромм свернул за угол массивного здания старой постройки и вышел на центральную площадь рядом с кирхой.

Здесь в воздухе уже отчетливо пахло дымом. На площадь, чуть не налетев на Фромма, выскочила пожарная машина с включенной сиреной. Нетерпеливо сигналя и сверкая огнями, она въехала в одну из узких улочек и скрылась в ее искривлениях. За ней гурьбой пронеслись мальчишки на велосипедах, изо всех сил нажимая на педали. Хорст вышел на середину площади и поднял голову.

Над магистратом, вернее, за ним поднимался густой столб черно-синего дыма и уносился в сторону леса, на юго-восточную окраину Грюнешвейга. Секунду поколебавшись, Хорст решительно зашагал в ту сторону. Чем ближе подходил он к месту пожара, тем более тревожными становились лица людей, запирающих свои лавочки и магазинчики. А какой-то явно полоумный седой мужчина в затертом кителе военного образца, взобравшись по лестнице на второй этаж, заколачивал крест-накрест окна. В другом месте, почти у самых флажков оцепления, на свертках и чемоданах сидела сморщенная старуха. Она, пыхтя, отбивалась от озлобленных людей разных возрастов. Это была, очевидно, ее родня, которая хотела затащить старуху обратно в дом и убрать с проезжей части ее вещи. Соседи в другое время с удовольствием бы поглазели на этот цирк и от души посмеялись. Но теперь они с тревогой высовывались из окон, рискуя свалиться на тротуар, и подозрительно наблюдали за пожарными, как бы прикидывая, справятся те с огнем или нужно готовиться к бегству, подобно беспокойной старухе, сидящей на своем барахле. Та же, оскалив вставные зубы, скрипучим голосом проповедовала своей родне:

— Да отпустите меня, никуда я не пойду! Сейчас нас начнут эвакуировать в убежища. Неужели вы не знаете, как горят старые города? Сейчас все будет в огне, как в сорок пятом при американских бомбардировках… Безумцы, дураки, спасайте письменный стол и африканские маски из отцовой комнаты, им цены нет! Да нет же, я обратно не вернусь, мне еще рано в крематорий, я еще не сумасшедшая…

Молодцы в касках, не обращая внимания на вопли старухи, тем временем устанавливали стояк тройной разводки и накручивали муфты брандсбойных рукавов. Хорст аккуратно обошел пожарных, протиснулся сквозь толпу зевак и, ловко нырнув под натянутые флажки, оказался в огороженной зоне.

— Вы куда это? — преградил ему путь полицейский.

— Я представитель центрального налогового управления, вот мое удостоверение.

Он вынул книжечку, но полицейский, косо посмотрев на нее, лишь усмехнулся:

— Очень сожалею, но вам нечего здесь делать. Бороться с огнем дело пожарных, а не налоговых инспекторов. Попрошу покинуть зону оцепления!

Хорст замялся и оглянулся на толпу. Среди ее пестроты он заметил молодого человека с квадратной челюстью, который пристально глядел на него, прямо-таки сверлил взглядом. Рядом с ним стояла подвижная палатка, продавец которой, быстро среагировав на скопление людей, бойко торговал сосисками с соусом.

Толпа вокруг ограждений с каждой минутой становилась все больше. И, как всегда неожиданно, появились телевизионщики. Бесцеремонно расчистив себе место, они установили одну камеру на подъемнике, а с другой попытались прорваться за линию пожарных машин, перегородивших улицу. Хорст еще раз огляделся. Тип с квадратной челюстью куда-то исчез. Однако Фромм ощущал, что за ним наблюдают, хотя сейчас его волновало другое. Он до сих пор не мог определить, что горит. Здание исторического музея или местное отделение Промышленного земельного банка, на верхнем этаже которого размещалась посредническая контора фирмы «Майнц-Телефункен». Густой дым и изгиб узкой улицы закрывали ему вид на очаг пожара. Хорсту надо было срочно что-то предпринять. Тем более что полицейский, видимо не желая повторять свое предупреждение дважды, уже поигрывал дубинкой, переминаясь с ноги на ногу, готовился вышвырнуть обратно за ограждения растерянного представителя налоговой инспекции.

Между тем телевизионщикам разрешили продвинуться к центру событий, и они, увешавшись сумками, магнитофонами и ощетинившись микрофонами, нагло ворвались в фургончик начальника пожарной команды, откуда тот осуществлял связь со своими подразделениями. Начальник не имел возможности оторваться от наушников и с плохо скрытым раздражением отбивался короткими ответами от длинноногой девицы с блокнотом. Та же, прижимаясь к его плечу, выведывала, каким образом происходит компенсация травм и увечий при тушении пожаров. Голос у нее был звонкий, с четкой дикцией, и говорила она очень быстро, практически без пауз:

— Ну хорошо, раз вы не знаете ничего про компенсации, расскажите хотя бы, сколько потребуется времени вашим людям, чтобы потушить, ну, например, соседнюю деревню Хейде?

— Не знаю, мне кажется, полминуты… Что?

Начальник плотнее прижал наушники к голове:

— Геннерт, что вы там делаете? Почему не можете? Крепкая? Попробуйте проникнуть со двора, но не прекращайте попыток взломать главную дверь. Поставьте к ней Кауля и Мербаха, пусть вырубят отбойником всю коробку. Об этом не беспокойтесь… Что вы хотите от меня, дамочка?

Через распахнутую дверцу Хорсту было видно, как журналистка вьется около пульта и заглядывает в глаза начальника пожарной команды. Тот отвечал на ее глупые вопросы и одновременно отдавал команды своим подчиненным.

— А скажите, пожалуйста, не опасна ли пена, как химическое вещество, для окружающей среды?

— Эта пена, милая дама, производится из детского туалетного мыла и гигиенической зубной пасты… Геннерт, Герт! Черт вас бери, не выключайтесь, как обстоят дела у первой группы? Как до сих пор не проникли! Геннерт, слушайте, если, не дай бог, наверху окажется какой-нибудь молокосос, запершийся со своей девчонкой для баловства, и если они там сдохнут, вы больше никогда не будете пожарными. Я вам это гарантирую… Нет, я вам доверяю, но просто напоминаю… Дамочка, дамочка, не прижимайте своим задом тумблеры на пульте, не то на базе решат, что горит весь город! Кстати, будет лучше, если вы покинете командный узел.

Полицейский в оцеплении увлеченно наблюдал за происходящим. Он, казалось, совершенно забыл о Хорсте. И когда тот напомнил о себе, взглянул на Фромма с изумлением, словно видел его впервые:

— Господин полицейский, скажите мне только одно, и я моментально уйду. Что горит, здание музея или банк?

— А, это опять вы! Банк горит. Все, выметайся отсюда, не то мне придется применить силу.

— Да, любезности у вас хватает только на первую фразу.

— Чего?

— Вот что, мне придется поговорить с вашим начальником, но не относительно вас, а относительно моего безотлагательного дела. Настоятельно прошу вас проводить меня к нему!

Полицейский нехотя повернулся и махнул рукой, приглашая следовать за ним. У патрульной машины они остановились:

— Господин лейтенант, тут один субъект хочет с вами поговорить. Сам озирается, весь какой-то затравленный. Показывал бумажку Боннского налогового управления. В высшей степени подозрителен.

Лейтенант, сдвинув фуражку на затылок, курил в машине.

Его объемный живот упирался в рулевое колесо, а мощная рука, обнаженная по локоть, покоилась на спинке сиденья. Он явно скучал, временами покашливая от едкого дыма. На Хорста взглянул мельком и неохотно бросил:

— Ну чего надо, говори и проваливай!

Фромм с нескрываемым раздражением покосился на стоящего рядом полицейского:

— Господин лейтенант, прикажите ему отойти, я не могу говорить в его присутствии.

— Хорошо. Вертхольц, отойди на пять шагов и держи этого парня на мушке. Если он начнет дергаться, стреляй куда учили. Все. Теперь слушаю.

— Я представляю здесь следственный отдел Германского отделения комиссии при ООН по контролю за распространением военных технологий. Мой отдел имеет статус Интерпола. Вот удостоверение и предписание об оказании содействия со стороны полиции, бундесвера и других организаций. Дело, по которому я здесь нахожусь, требует сугубой секретности, и поэтому вы лично несете ответственность за возможную утечку информации.

Лейтенант, бросив сигарету, принялся изучать протянутое ему предписание и удостоверение. Пристально разглядывая каждую строчку, будто проверяя фальшивую банкноту на наличие опечаток и неточностей, он все время пытался освободить свой лоб от наворачивающихся капель пота. Смахивал их несвежим платком, но они снова скатывались из-под коротко стриженных рыжих волос и из-под глянцевого козырька фуражки.

— Да, интересно, если я вам не поверю, вы что же, предъявите карточку, что вы канцлер или министр обороны?

Хорст в ответ холодно улыбнулся:

— Господин лейтенант, мне кажется, что в данной ситуации шутки неуместны. Постарайтесь отдавать себе отчет в своих действиях и словах.

Полицейский побагровел, расстегнул пуговицу рубахи и ослабил галстук.

— Ладно, не нужно на меня давить. Что вам требуется?

— Я нуждаюсь в помощи кого-нибудь из ваших людей и свободном передвижении в зоне оцепления. Кроме того, прошу убрать телевизионные камеры, чтобы избежать нежелательного попадания моего лица на федеральные телеканалы.

Хорст сунул обратно документы и выпрямился. Полицейский нехотя вылез из машины и облокотился на открытую дверцу.

— Что вы собираетесь здесь предпринять, если не секрет?

— Необходимо проникнуть на пятый этаж в контору «Майнц-Телефункен» до того, как пожарные зальют там все. Проникнуть и вынести оттуда кое-какие документы.

— Это безумие. Вы угробите моих людей, да и сами сжаритесь, как в печке. Мне кажется, это надо поручить славным парням в белых касках с кислородом за спиной.

Хорст оглянулся на столб дыма, окутывающий здание, и холодно возразил:

— Сомнения ваши понятны, но мне кажется, что пожарные с большей охотой вытащат стопку «Плейбоя», чем нужные и важные бумаги. Я ожидаю от вас действий, господин лейтенант.

— Хорошо. Эй! Вертхольц! Вдвоем с Гесбергером будете помогать этому господину. У него важное задание. Все его приказания являются обязательными для исполнения.

Стоящий неподалеку полицейский, тот, что хотел вышвырнуть Хорста за флажки, козырнул и отправился за напарником. Дубинка и пара наручников уныло закачались на его бедре. Лейтенант, докурив сигарету, отогнал патрульный автомобиль в сторону, давая проезд настырно сигналящей громадной машине-цистерне. За ней осторожно пробиралась сквозь толпу еще одна. Водители раздраженно кричали на зевак, пугливо кидающихся в стороны от протекторов мощных и широких колес цистерн.

Хорст Фромм застегнул молнию куртки до конца, покрутил плечами.

Ничего не мешало, тело было готово к встряске. Подошли Вертхольц и Гесбергер. Хорст, пристально осмотрев обоих, сухо представился:

— Удо Цойшель. От вас, господа, потребуется максимальная концентрация внимания. Вперед!

Через несколько минут они втроем уже карабкались по старой металлической лестнице, врезанной в кирпичную стену, со стороны двора. Патрульный пожарный, с передатчиком у рта стоящий напротив, на крыше исторического музея, увидел их, недоуменно пожал плечами и равнодушно отвернулся.

Лестница заметно раскачивалась. Из щелей между оконными рамами густыми струями валил дым, лез в горло, легкие, въедался в глаза. На пятом этаже на головы смельчаков хлынула вода, падающая по внутреннему скату крыши. Вертхольц от неожиданности чуть не сорвался вниз.

— Черт побери, полицейского сделали верхолазом, а теперь вот и пожарником.

Гесбергер, сопя и утирая рукавом мокрое лицо, размазывая по нему осевшую на кожу гарь, процедил сквозь зубы:

— Принес же ветер из задницы этого малого со своими проблемами. Сейчас стоял бы спокойно в оцеплении, а тут прыгай, как макака на сковородке…

Фромм в это время, разбив носком туфли стекло, старался отщелкнуть оконную задвижку, но та не поддавалась. Пришлось раскрошить еще одну створку и выломать перекладину. Протяжно и тоскливо завыли сирены внутренней сигнализации. Ругаясь и стряхивая с полей фуражек колотое стекло, полицейские влезли в помещение вслед за Хорстом, спрыгнули со стола, стоящего прямо под окном, и прошли через широкую комнату к противоположным окнам. За ними уже бушевал огонь и рвался вверх плотный дым. Фромм прислонился лбом к горячему стеклу и смотрел вниз на толпу, выискивая того парня с квадратной челюстью. Неприятное чувство прозрачности стен, через которые изучал его чей-то взгляд, усилилось. Он раздраженно повернулся к тихо шумящей телевизионной камере, вмонтированной под потолком, и запустил в нее металлическим стулом. Та оторвалась, повисла на проводах, а стул рухнул на пишущую машинку, из которой торчал лист бумаги.

Гесбергер выдернул его и прочитал:

«Ты кретин и подонок, и если ты сюда забрался, то вряд ли отсюда выберешься. Привет от Али-Бабы!»

Вертхольц заглянул ему через плечо:

— Наверное, машинистка готовила письмецо своему шефу, потому что ей надоело, когда шарят под юбкой. Однако я надеюсь, что господин Удо Цойшель быстро отыщет все, что ему нужно, и мы уберемся отсюда, а то я уже ощущаю, как нагреваются мои пятки.

Хорст взял у Гесбергера бумагу, повертел в руках:

— Если бы это не было так невероятно, я решил бы, что это письмо адресовано нам.

— Что вы говорите, господин Цойшель? — не расслышал Гесбергер.

— Ничего, — Хорст взял со стеллажа одну из папок и начал быстро ее пролистывать, — свяжитесь с лейтенантом, пусть он организует наблюдение за окнами всех зданий, выходящих на фасад банка. Боюсь, нам могут помешать отсюда выбраться. По крайней мере, это логично.

Герсбергер замялся:

— Но у нас нет рации, она осталась у старшего наряда, у Бредера…

— Черт возьми, вы полезли в горящий дом и не прихватили связь, вот это фокусы, господа полицейские!

Хорст покрылся испариной, захлопнул папку и сорвал трубку телефона, но она была глуха. Телефаксы тоже не работали. Тогда, подбежав к окну, Хорст рванул раму на себя, но сразу же ее захлопнул: в комнату повалил горячий дым.

— Значит, так, Гесбергер, вы должны спуститься вниз и передать все, что я сказал лейтенанту, а затем вернуться к нам с рацией. Действуйте! — Хорст отвернулся от понурившихся полицейских и снова занялся документами: — Вертхольц, нам надо все документы здесь просмотреть, одни взять с собой, другие уничтожить.

— Так это и без нас огонь сделает…

— Может, сделает, а может, нет… Ну-ка, а в этом ящике что? Заперт. Вертхольц, взломайте этот ящик!

— Господин Цойшель, вы уверены в том, что вы делаете? Может, свалим отсюда? — пробурчал Гесбергер, присев на столе, заваленном битым стеклом и щепой от искромсанной оконной перекладины.

Хорст, не оборачиваясь, злобно крикнул ему:

— Вы что, еще не спустились?

Полицейский лениво влез на подоконник, перескочил на лестницу и начал спускаться. Вертхольц тем временем выламывал ящик. Покончив с ним и высыпав его содержимое перед Хорстом, он принялся выдергивать ящики из всех столов. Те, что были заперты, с видимым удовольствием разбивал. Напоследок он сломал ящик, из которого высыпались образцы разноцветных зубных щеток, одноразовых бритвенных станков без упаковок, тюбиков с кремами, пастами, пузырьки лосьонов и еще какая-то мелочь интимного свойства. Все это барахло в подступающем огне и едком дыме смотрелось наивно и беззащитно, словно детские игрушки…

Потом полицейский принялся стаскивать и ссыпать в центр комнаты все папки и скоросшиватели:

— Вот, уважаемый, — тяжело отдуваясь, сказал он, стирая копоть со своего лба, — все, что удалось найти. Кстати, вы скажите, на что похожи ваши бумаги, и я тоже пороюсь…

Фромм, уже отложивший в сторону несколько заинтересовавших его документов, отрицательно мотнул головой:

— Эти бумаги похожи на все другие конторские бумаги, вроде тех, что каждый месяц присылаются по почте, в виде счетов на газ, электричество, телефон и воду. Боюсь, вы не справитесь… Попробуйте-ка лучше повозиться с сейфом, может быть вам удастся подобрать код, а ключ наверняка спрятан где-то рядом. Как обычно…

— Да нет, он открыт и там пусто.

— Вот даже как. Грубо, очень грубо сработано… Теперь меня уже никто не уверит, что пожар возник случайно.

— Но ведь он начался внизу, в банке. Это ведь, насколько я понимаю, другая богадельня, господин Цойшель.

— Видимо, бизнесмены из «Майнц-Телефункен» решили приписать гибель документов пожару в банке. Еще ему и иск предъявить не постесняются. Для отвода глаз, опять же. Подозрительно не потребовать компенсацию за уничтоженный офис, не так ли?

— Так. — Вертхольц согласно кивнул.

Хорст прошел мимо полицейского и остановился у открытой двери сейфа:

— Да, действительно ничего нет.

Он нагнулся и взял с верхней полки стопку чистой бумаги, залитой сверху темными чернилами.

— Что ж, разумно. Сгоревшая в сейфе девственная бумага без следов чернил может навести на мысль, что она заменяет собой документы, которые перекочевали в другое место. — Хорст бросил бумаги себе под ноги и внимательно посмотрел на Вертхольца. — Кстати, господин полицейский, вы предупреждены о том, что разглашение любой информации по поводу того, что вы здесь увидели или услышали, может грозить вам тюремным заключением?

— Теперь уже предупрежден. Но позвольте вопрос: какая может быть угроза в этих зубных щетках и презервативах? Они что, дырявые?

— Это ширма, Вертхольц, ширма и больше ничего… Все, вы меня отвлекаете! — Фромм мгновение прислушивался к звуку падающей на крышу воды и гудению пламени на нижних этажах. Потом скинул куртку обнажив кобуру с торчащей из нее рукояткой револьвера, сунул в рот сигарету, закурил и продолжил поиски.

— Надо же, курит. Здесь жарища как в бане, дышать уже нечем, а он курит. Хорошо хоть эти штуки с крышками…

Вертхольц подошел к одному из вентиляционных отверстий и плотнее закрыл его задвижкой.

Несмотря на это, едкий дым продолжал сочиться. Полицейский закашлялся до слез, выругался так крепко, как умел, и добрался сквозь сизую дымку к разбитому окну.

— Уже ни черта не видно, скоро и помочиться не смогу, не найду в тумане агрегат… Фу… свежий воздух! — Он расстегнул на мундире все пуговицы, скинул фуражку, провел ладонью по взмокшим волосам, глянул вниз и сразу отшатнулся от окна: — … Эй! Эй, как там… Цойшель, скорее!

Хорст, будто ожидая этого зова, кинулся к окну. Отпихнув замявшегося полицейского, он свесился через подоконник. Внизу, на мокрых плитах узкого двора, лежал Гесбергер, его фуражка валялась неподалеку.

— Он что, сорвался? — удрученно выдавил из себя Вертхольц.

— Мне кажется, ему помогли. Отойди-ка от окна, парень…

— Да, да, конечно…

Они вместе уселись на палас рядом с окном. Фромм вынул из-под себя пачку маркировочных фломастеров, зло швырнул их прочь. И в этот момент с ужасающим звоном и клокотаньем лопнули стекла крайнего окна. С улицы ворвался огонь и стал расползаться по комнатам офиса.

Пламя принялось облизывать раму, загибаясь отдельными языками к потолку, который моментально закоптился, а из щелей у плинтуса поползли густые струи черного дыма.

— Кажется, четвертый этаж занялся вовсю! — Хорст потрогал ладонью горячий пол. — Скоро на нем можно будет поджаривать яйца. А что, как вы думаете, Вертхольц, тот пожарный, на крыше музея, все еще там? Хотя он, наверное, не видит лестницу уже на уровне третьего этажа. Поэтому падение этого бедняги мог и не заметить. Ну, правильно, если б заметил, его бы моментально подобрали…

Вертхольц, бледнея, вскочил. До него, кажется, только сейчас дошел весь ужас создавшегося положения:

— Надо убираться отсюда, надо спуститься к Гесбергеру, может быть, он еще жив!

— Не дергайтесь, господин полицейский, если не хотите получить пулю между глаз. Им нужно, чтобы здесь все сгорело и никто не вынес отсюда ни одного документа.

— Что за бредни! Было бы проще пришить вас в самом начале, пока мы еще только лезли сюда.

— Конечно, — ответил Хорст спокойно, — но и у каллиграфов бывают помарки. Прозевали они меня. Прозевали. Это факт. А откровенно навязчивое внимание к моей персоне говорит о том, что «комиссия» на правильном пути.

Полицейский весь затрясся:

— Какая комиссия! Да прекратите строить из себя героя! Дело дрянь, надо уходить. И мне кажется, что все, что вы говорите, просто бред сумасшедшего!

Он закашлялся, полез в окно и тут же отпрянул. Пуля, чиркнув по раздвижной перегородке, разворотила дисплей компьютера. По комнате разлетелись части корпуса и мелкий бисер взорвавшегося вакуумом кинескопа. От простенка с глухим шлепком отлетели куски штукатурки, брызнули осколки кирпича. Отплевываясь, Вертхольц выхватил револьвер и принялся отчаянно палить в окно, по черепице соседнего здания. Хорст присоединился к нему:

— А что, хорошая идея! У нас-то хлопушки без глушителей! Может, заметят, олухи, нашу пропажу. Продолжайте стрелять, а я вернусь к нашим баранам!

Он прополз к столу, где громоздились отобранные материалы. Стащил их на пол и, щуря слезящиеся глаза, плотно связал между собой все бумаги и папки. Затем, разбив настольной лампой выходящее на улицу окно, вышвырнул бумажную пачку наружу. Немного подумал и послал вслед лампу, а потом добавил пишущую машинку. Из дыма появился полицейский:

— Патроны кончились. Но надеюсь, пальбу заметили. Я, кажется, посшибал пару горшков в окнах напротив… — Он задыхался, глаза его вылезли из орбит, как у поджариваемой рыбы.

— Там двор, к сожалению, глухой. К тому же твой лейтенант пока сообразит что за пальба, откуда, зачем… Он-то небось думает, что мы сейчас жрем сосиски с пивом в подвальчике за углом. Уф, как тяжело дышать! Будто в паровозной топке. Мне кажется, у нас минут десять от силы. Потом просто обрушатся перекрытия пятого этажа. Они как пить дать деревянные и уже прогорают снизу. — Хорст несколько раз топнул по дымящемуся под ногами полу: — Чуешь, как печет. Так вот. Бери все, что под руку попадется, и кидай из окна.

–… Э! — Вертхольц неожиданно закатил глаза и рухнул пластом, потеряв сознание.

Хорст издал пересохшим горлом странный звук, похожий на что-то среднее между смехом и предсмертным рыком затравленной волчицы. Хватаясь руками за горло и почти вслепую, он начал вышвыривать в окно, в которое уже врывалось жадное пламя, все, до чего мог дотянуться. На каски пожарных, на крыши их машин полетели стулья, обломки ящиков, процессоры и дисплеи компьютеров, ворохи канцелярских принадлежностей, тумбочка, туфли, рубашка, кобура…

Пожарные, скрипя от злости зубами, оттянули двух ушибленных своих товарищей к каретам скорой помощи. Затем они взобрались по подведенной к оконному проему пятого этажа пожарной лестнице и влезли внутрь конторы…

Через десять минут пожарные осторожно спустили вниз и на носилках отнесли к санитарным машинам двоих мужчин, едва подающих признаки жизни.

Врач констатировал ожоги кожи и легких. Он поправил под головой одного из пострадавших подушку и повернулся к сестре, которая обрабатывала ожоги аммиакосодержащим препаратом.

— Керстин, распорите всю оставшуюся на них одежду и вынесите ее из машины: паленым воняет невыносимо…

— Хорошо, господин Брандамайер.

В приоткрытое окно санитарной машины заглянул полицейский лейтенант, покосился на трубки капельниц, вползшие в вены и ноздри неподвижно лежащих:

— Господин доктор, вам еще одного принесли…

Доктор Брандамайер, торопливо хлопнув дверью, склонился над телом:

— Это уже не по нашей части. Он мертв. Огнестрельная рана в области левой лопатки, множественные переломы грудной клетки и костей черепа…

Из дверцы реанимационного фургона высунулась медсестра. Протянула Брандамайеру кусок обгоревшей бумаги с компьютерной распечаткой. Там поверху столбиков цифр было что-то написано от руки.

— Вот, нашла. У одного из них в кармане брюк было — как не сгорело — непонятно!

— Так, что здесь такое… Посмотрим. — Врач вплотную приблизил клочок бумаги к лицу и с трудом разобрал написанное: «Любому полицейскому с последующей передачей офицеру». — Керстин, отнесите это лейтенанту. Вон он курит у своей машины.

Сестра взяла послание и направилась к полицейскому. Однако на полдороге она не удержалась и, убедившись, что на нее никто не смотрит, развернула с интересом записку, но тут же разочарованно хмыкнула, не найдя в ее содержимом ничего душещипательного. На обгоревшем листе бумаги было всего несколько слов:

«Господин лейтенант, прошу вас отыскать пачку документов, брошенную мною с пятого этажа. Это очень важно. Фромм Хорст».