Человек со многими голосами

Андрей Дашков

Загадочное существо, именующее себя Ролло, – то ли трикстер, то ли мутант, то ли близкий родственник нечистой силы (а может быть, и тот, и другой, и третий) – бродит по свету, преследуемый крестоносцем-фанатиком, тоже далеко не простаком. Им суждено встретиться в городе под названием Камень – странном месте, где выродившаяся цивилизация приобрела гротескные формы, магия изменила саму суть противостояния, а судьба проявляет себя в виде смертельно опасной игры, причем как минимум один из игроков – нечеловеческое создание, чьи мотивы и цели целиком находятся вне привычных категорий «добра» и «зла».

ГЛАВА ПЯТАЯ

в которой Ролло охмуряет вдову, юное создание обзаводится подходящим именем, а старый патефон получает новую жизнь

Ролло поселился у вдовы галантерейщика. Поначалу они сошлись на десяти монетах в неделю, и новый постоялец занял комнату на втором этаже, в которой до него проживал убитый на дуэли вояка. Ролло это нисколько не смущало и даже немного забавляло. От вояки осталось кое-какое барахлишко — именной «маузер», компакт-диски с записями грегорианских хоралов, набор порнографических открыток, бронежилет и джинсовые шорты с вышитым на заднем кармане мальтийским крестом.

Вдову звали Константа. Вопреки своему имени, постоянством она не отличалась, и утешители проходили через ее спальню почти непрерывной чередой, пока Ролло не оказался в слишком большой даже для двоих кровати. Поскольку он как никто другой умел не только утешать, но и ублажать вдов — а это, согласитесь, совсем другой уровень вдовьих ощущений, — все остальные любовники вскоре получили отставку. Еще через несколько дней (вернее, ночей) вдова сочла, что десять монет — это такой пустяк в сравнении с оргазмами, которые ей прежде и не снились.

Такая уж была у Ролло судьба — он выдвигался на любом поприще. Все, что он ни делал, он делал хорошо. Неординарность была запечатлена в каждой черточке его подвижного смуглого лица. В нем сочетались ум, хитрость и обаяние, а где-то позади всего этого притаилась сила, которая цементировала портрет и не давала ни чувственности, ни рассудку развести хозяина по путям безудержных наслаждений или иссушающего аскетизма.

Правда, был еще мальчик. Поначалу вдова выразила недоумение по поводу приведенного Ролло мальчика, однако затем смирилась с его присутствием. Тем более что мальчик помогал ей по хозяйству не хуже любой служанки, да и обликом своим был просто загляденье: гладенький, бледненький, без единой кровиночки, такой славненький, что сошел бы и за девочку. Хрупкий на вид, ни дать ни взять — хрустальный Нарцисс в отрочестве, но без малейшего самолюбования. Напротив, к зеркалам мальчик питал необъяснимое отвращение и даже боязнь.

А вообще-то он был спокойный и послушный. Очень уж лакомый кусочек. Некоторое время Ролло колебался, не приобщить ли и мальчика к своим постельным забавам (вдову, склонную к рискованным экспериментам, вряд ли пришлось бы долго уговаривать), но затем вспомнил о своем нравственном преображении. Никаких противоестественных связей, только естественные. Гм.

Раздвоение, а то и растроение собственных влечений заставило Ролло как следует поразмыслить о природе Греха с большой буквы. Чем дольше он размышлял, тем сильнее убеждался: дробление — это и есть грех. Лишь в цельности обретаем подлинную свободу, чистоту и мир. Не то чтобы Ролло предавался жалкой рефлексии — сам факт фиксации сознания на определенных вещах был симптомом совести, а это уже явно лишнее приобретение.

Когда вдова поинтересовалась, откуда взялся мальчик, Ролло был вынужден с болью в сердце обмануть женщину. Не мог же он, в самом деле, сказать ей, где нашел мальчика! Он опасался, что подобное откровение непоправимо испортило бы их безмятежные отношения. Пришлось сочинить басню о безымянном сироте, которого Ролло во время своих странствий подобрал у запертых ворот монастыря госпитальеров (ох уж эти монахи!). Ролло украсил повествование такими правдоподобными и живописными штришками, что на секунду и сам явственно представил себе это: темная неприветливая громада монастыря, проливной дождь, собачий холод, вселенская тоска и, в довершение картины, — комок безнадежности у немых ворот, который лишь случайно попадает в свет фар проезжающего мимо автомобиля. Ролло останавливается и вылезает из теплого уютного салона под мерзкий дождь. Ледяные капли стучат по черному плащу, собираются в струйки, стекая с полей шляпы. А в машине у Ролло есть плед, еда и горячий кофе в термосе…

Кто хотя бы раз не примерял на себя нимб Спасителя? Во всяком случае, Ролло был чрезвычайно убедителен. Вдова пустила слезу умиления и не пожалела для «бедного сиротки» лишнего пирожка.

Что же до имени, то Ролло назвал мальчика Каналем. Сделал он это не без задней мысли — если бы понадобилось выдать его за девочку, Каналь легко трансформировался в Каналью. Для уличного балагана такой персонаж был неоценимой находкой. Оставалось только завязать ему платок на шее, чтобы прикрыть шрам от струны, и предупредить мальчишку, чтобы держал пасть на замке. Впрочем, Каналь и так не отличался разговорчивостью. Тот зловещий и почти нечленораздельный шорох, который иногда исходил из его искалеченной глотки, Ролло понимал без труда. Константа первое время пугалась, а потом привыкла.

Они зажили внешне как полноценная семейка. В гараже у вдовы стоял старый пикап галантерейщика. С любой техникой Ролло был на «ты», и руки у него росли откуда надо. Он быстренько приспособил пикап для своих нужд и размалевал его кузов, не поскупившись на богатства палитры: сказочные животные на фоне психоделического буйства красок.

Ролло также починил патефон вдовы, чем окончательно покорил ее сердце — на корпусе патефона имелась бронзовая табличка с выгравированной надписью: «Любимой Константе в день свадьбы от Данте». Ролло не стал уточнять, кем был этот Данте. Во всяком случае, галантерейщика звали иначе.

В лавке старьевщика Ролло за бесценок приобрел целую пачку пластинок времен своей третьей — условно, конечно, — молодости. Музыка должна была стать неотъемлемой частью его шоу.

По удачному стечению обстоятельств (хотя Ролло считал, что удача сопутствует достойным), вещи и обувь галантерейщика оказались ему впору, так что не пришлось тратиться на барахлишко. Как ни странно, галантерейщик, мир его праху, обладал отменным вкусом, удовлетворившим даже привередливого Ролло. И уж конечно, у Ролло не было предрассудков относительно ношения одежды покойника. Того, кто неоднократно примерял чужую плоть, чужие костюмы не стесняли ни в малейшей степени.

Ролло особенно нравились изделия из кожи. Сочетание кожи и матовых поверхностей металла — это была фирменная черта его стиля. Наличие стиля означало способность инстинктивно улавливать гармонию и многое извиняло в грубоватых или примитивных натурах. Впрочем, он не относил себя ни к тем, ни к другим. Даже в менее жестокие времена он не задавался вопросом, с кого содрана кожа. Однажды кожу сдирали с него самого. Причем живьем. Может, поэтому теперь он был готов на все, лишь бы не чувствовать себя до такой степени голым.