13/13

Андрей Григорьевич Силенгинский, 2022

Автору очень нравится число 13, вот он и решил отобрать для нового сборника именно такое количество новелл. Когда же выяснилось, что эти тринадцать новелл были опубликованы в тринадцати разных журналах, это во-первых, сошло за добрый знак, а во-вторых, решило вопрос с названием сборника.

Раз болван, два болван…

Бывает же так. Сидишь себе в кабинете, никого не трогаешь, до конца рабочего дня (пятницы, между прочим) сорок минут, за окном солнышко светит и птички поют… Ну ладно, приврал насчет птичек, не поют они, не сезон. Нет мне никакого дела до их пения, суть от этого не меняется — обстановка идиллическая, настроение благодушное, гармония с самим собой и окружающим миром полная. И вдруг — бац!

«Бац» пришел в виде телефонного звонка. Звонок городского телефона вполне мог означать что-нибудь безобидное вроде ошибки номером или внезапного интереса кого-либо из старых приятелей. Но надрывался телефон внутренний. Я пронзил его испепеляющим взглядом, однако мерзкий агрегат даже не покраснел. Наоборот, тренькнул в очередной раз с каким-то особым ехидством. Пришлось трубку поднять.

— Капитан Погорелов слушает, — тоскливо отрапортовал я.

Мысленно я скрестил пальцы даже на ногах. Бывают же чудеса, правда? Скажем, Семену лень было добираться до меня из соседнего кабинета, и он воспользовался телефоном, чтобы позвать меня завтра на рыбалку…

— Валентин? Зайдите к Сергею Александровичу, — и так тоже бывает: дивно звучащий женский голос рушит все иллюзии.

Сорок минут до конца рабочего дня, говорите? Все, забыли.

В приемной Катя Михайловна потешно изобразила сочувствие — опустила уголки надутых губок и сделала бровки домиком.

— Проходите сразу, Валентин, шеф ждет.

— Эх, Катя Михайловна, за что ты меня так, а? — улыбкой Пьеро я укорил секс-символ нашего отделения.

Она не удержалась, хихикнула.

— Не виноватая я, он сам позвал!

Он сам был в кабинете один и вид имел усталый до изможденности. Только меня этим не купишь, любит шеф такой вид и прекрасно умеет его нарисовать хоть во сне, хоть с шампуром в одной руке и стаканом вина в другой. У меня опыта поменьше, но я изо всех своих скромных сил постарался отзеркалить. Мол, пахали на мне всю неделю до кровавых мозолей, но сейчас уже глаза с тоской смотрят туда, где можно обрести хоть каплю отдохновения. Чтобы, значит, в понедельник с новыми силами… Нет, я не ребенок, я знаю, что бесполезно. Но правила игры нарушать негоже.

— Присаживайся, Валентин Савельевич, — сказал полковник.

Плохая примета. Когда шеф проговаривает твое отчество не зажевывая окончания, это как минимум к хлопотам. И если бы к пустым — не с нашим счастьем. Хуже только обращение на «вы», тут уже пахнет неприятностями вплоть до неполного служебного…

Я примостился на краешек кресла и не удержался от длинного тягостного вздоха. По всем правилам театрального искусства, с маской трагизма на лице, с вздыманием и обрушиванием плеч.

— Не вздыхай, Валентин Савельевич, — поморщился шеф. — Да, не кофе я тебя пить позвал. И все понимаю, пятница, планы… Преступники, понимаешь, совсем не уважают право работника полиции на отдых!

Куда деваться, улыбнулся я этой искрометной шутке, слышанной мною от шефа в различных вариациях раз двадцать. Дослужусь до полковника, буду личный состав на лояльность аналогичным способом проверять. Зашел, скажем, в курилку, рассказал бородатый и несмешной анекдот. И смотришь, какая сволочь позволила себе не заржать…

Мечты, мечты. Не бывать мне полковником. Через полтора года стукнет сорокет, и наградят меня майорскими звездочками в комплекте с пенсионным удостоверением. Такая у нас, «болванов», судьба. Впрочем, не могу сказать, что она меня так уж не устраивает. Мне б еще нормированный рабочий день… Но невозможно иметь все. Любишь кататься — люби и катайся.

— Дело появилось. Срочное, — сообщил шеф.

Информативность сообщения — уверенный твердый ноль. Дела у нас имеют обыкновение именно появляться, и если бы не очередное, не было повода меня вызывать. Версия «попить кофе» была отметена в предыдущем блоке. А несрочные дела доходят до меня рабочим порядком, не через шефа лично. Но я киваю с сосредоточенным видом и получаю вознаграждение в виде каких-никаких подробностей:

— Ювелирный на Чехова выставили ночью. Грамотно выставили, все сливки сняли, а мелочевку не тронули. Ущерба на полсотни миллионов, и все в одну сумку впихнуть можно.

Прощай, свободный вечер! А может, и суббота… Смиряюсь по большому счету, но без последней робкой попытки обойтись не могу:

— Почему я, Сергей Александрович? Вон Сеня уже почти две недели балду пинает.

Вы меня сволочью не считайте, пожалуйста. Взвалить работу на плечи ближнему своему — святое право и даже обязанность каждого работника полиции. Семен мне друг, но выходной дороже. Он бы на моем месте поступил точно так же. Да и поступал уже, и еще не раз поступит… На кого-то абстрактного спихнуть все равно не получится — нас всего четверо «болванов» и две «болванки» в отделении. И все друзья.

— Твой психотип ближе, — кривится шеф. — Да и вообще…

Вот это «да и вообще» явно главенствует. Психотип может идти лесом, на меня в мае такого кадра накладывали, что более полную противоположность сложно представить. Неделю потом в себя приходил. Все потому, что мне среди всех «болванов» в нашем отделении не посчастливилось быть самым опытным. И процент давать самый высокий. Я в последнее время все чаще ловлю себя на мысли, может, я не самый умный, а как раз наоборот? Самые умные работают вполнакала и, посмеиваясь, в меня пальцем тычут…

— Кто выставил-то? — снова вздыхаю, на этот раз обреченно.

Шеф берет со стола картонный скоросшиватель, развязывает тесемочки, достает верхний лист бумаги и аккуратно подвигает ко мне. Твою ж мать, когда этот атавизм отомрет уже, а? Двадцать лет назад я наивно полагал, что сразу после того, как уйдет на пенсию все начальство, воспитанное на бумажках. Черта с два! Нынешние генералы на горшках с планшетами сидели, но папки с тесемочками непобедимы.

Я беру лист и первым делом изучаю фото. Представительный мужчина сорока — сорока пяти лет. Лицо умное, волевое. Взгляд пронзительный. Не нравится мне это, такой точно не по пьяни набедокурил, такой все тщательно рассчитает и просчитает…

Бородинский Дмитрий Николаевич. Имя мне ничего не говорит, да и не должно, разумеется. Рецидивистов нынче практически не осталось. Начинаю читать досье… Глаза сначала лезут на лоб, потом сами, без всякого моего участия ввинчиваются в лицо шефа.

— Да, — он кивает и пожимает плечами с каким-то виноватым видом. — Майор полиции в отставке. Твой бывший… э-э… коллега из Воронежа.

Майора полиции я б еще стерпел более-менее спокойно. Всякое бывает, полицейских не из числа ангелов господних набирают, все мы человеки. И получше, и похуже есть. Но другого «болвана» на себя напяливать раньше не приходилось. Не по себе мне как-то от этой мысли.

Полковник несколько суетливо дергает плечами.

— Не знаю, что его натолкнуло… Репутацию имел хорошую, характеристика с места службы — хоть в президенты. Вышел на пенсию три года назад, никуда больше устраиваться не стал, да и зачем — пенсия у вас сам знаешь… В деньгах не нуждался, по крайней мере, явно. Никаких кредитов, склонности к азартным играм не имел.

Болтовня это все. Пустая. Что в досье написано, я и сам прочитать смогу. А что не написано, я через час-другой лучше шефа знать буду. Да и лучше кого бы то ни было, включая жену и ближайших родственников Бородинского.

Вальяжно разваливаюсь в кресле, разве что ноги на стол не кладу. Приспускаю веки, глядя на мир сквозь решетку ресниц.

— Вводи в дело, Саныч, — бросаю небрежно.

Теперь, когда становится очевидным, что отвертеться от работы не удастся, я бурею мгновенно. Потому что имею право и потому что пошло все к черту. Я теперь не капитан Погорелов, я оператор матричного наложения в процессе подготовки. Попробуй тронь, у меня нервная организация знаешь какая? Тонкая. Шаг влево, шаг вправо — разбалансировка, кривой настрой, и все, работа насмарку. На девяносто процентов это туфта, но оставшихся десяти хватает, чтобы нашу наглость терпели. Катя Михайловна по большому секрету рассказала, что Нинка вообще любит шефа за чаем гонять. Хотя, может, и врет, сложно такое представить про нашу скромницу, краснеющую от самого невинного комплимента.

Шеф с готовностью кивает и запускает вирт-карту города. Слава Богу, здесь прогресс дозволен, не пальцем по бумажке елозим и не фотки застывшие разглядываем. Чип привычно свербит в затылке, откликаясь на сигнал. Секунда, и мы с шефом вдвоем на пустынной залитой солнцем улице.

— Сделай ночь, Саныч, — это я просто капризничаю. Но имею право, магазин-то ночью брали, хочу, значит, проникнуться атмосферой.

Полковник — здесь он килограмм на пять стройнее, чем в действительности, — молча соглашается и чуть заметно морщит лоб. И — ночь. Даже у Бога, наверное, не получалось так ловко отделить тьму от света. Вечно меня в плохом настроении на богохульство тянет. А хорошему настроению взяться неоткуда.

Стою, никуда не спешу, осматриваюсь в свете фонарей. И шеф не торопит, знает мою манеру работать. Она ему может нравиться, а может не нравиться, только палки считать наш полковник хорошо умеет. Я почти уверен, что главное мое преимущество над коллегами — тщательная подготовка. Тот же Семен пальцем у виска крутит, когда я рассказываю, что и час, и полтора могу с делом знакомиться. Ты, говорит, не следак и не опер, что ты там вынюхиваешь? Отпечатки ищешь? И ржет. Пускай ржет, я не обижаюсь. Хорошо смеется тот, кто больше премии получает.

Стоим мы прямо напротив магазина «Алмаз». Никакой фантазии у владельца, мог бы назвать к примеру… к примеру… А, черт, у меня тоже с фантазией беда. Значит, снимаю претензию, пусть будет «Алмаз». Вывеска, кстати, шикарная, голографическая, словно из бриллиантов в оправе сложенная. И витрины богато выглядят. Тут я хмыкаю, еще бы, если цацек на полста лямов унесли и что-то еще на развод осталось.

Чехова — вообще «магазинная» улица, по соседству витрины сплошь, от гастронома до — забавная хохма — магазина бижутерии. Но «Алмаз» выделяется, это да. Разве что «Силуэт» может слегка посоперничать, девки условно-одетые глаз радует. Хорошие манекены сейчас делать начали, достоверные. И чего раньше эти пугала пластмассовые ставили? Не могу поверить, будто ничего другого не умели.

— Камеры высветить? — осторожно спрашивает шеф. Всем своим видом показывая, что это ни в коем случае не просьба поспешить, нет-нет.

Выгнать его из вирта, что ли? Вопросы возникнут, все равно смогу задать, а глаза хоть мозолить не будет. Нет, пусть торчит рядом. Это моя маленькая локальная мстя.

— Конечно, — пожимаю плечами.

Вся улица разукрашивается маркерами зеленых огоньков. Да уж, мышь не проскочит. А вот бывший дяденька-полицейский взял и проскочил… Как же его по горячему не взяли, интересно. То есть, на самом деле интересно, и ответ я скоро узнаю, потому что на дурачка-то дяденька никак не похож. До такой степени не похож, что не нравится мне это дело.

Словно услышав мои мысли, шеф сказал:

— Смотри, — после чего добрых два квартала, включая «Алмаз», погрузились во тьму, а огоньки камер на них окрасились красным. — За четыре минуты до кражи произошла авария на подстанции, электроэнергия отключилась. Все ТСО¹ зависли, разумеется. Автономное энергоснабжение заработало через двенадцать минут, это нормальный показатель, более или менее точно просчитываемый. В этот промежуток «Алмаз» и вскрыли. Грубо вскрыли, механически.

Полковник снова включает освещение, только камеры оставляет помеченными красным. Указывает на дверь в «Алмазе». Действительно, грубо, хотя и не без изящества. Вырезали замок автогеном или чем-то подобным. Здравствуй, двадцатый век!

— Что за авария? — интересуюсь.

Не мое это дело совершенно, и больше никто из «болванов» таким вопросом бы, наверное, не задался. И я не уверен, что ответ мне что-то даст. Но так я работаю.

Шеф разводит руками.

— Технари наши закопались в эту подстанцию по самые яйца и маму на кон ставят, что авария самопроизвольная. Рубахи на себе рвут, никакой диверсии, говорят.

Я хмыкаю, шеф с готовностью отвечает кривой усмешкой.

— Ага! Замкнуло что-то ни с того, ни с сего, а тут как раз наш Бородинский мимо проходил. С автогеном и большой сумкой. Чего бы не воспользоваться… Я нашим, конечно, уши на задницы натянул, только больше для проформы. Даже мне понятно: выходит, спец посерьезней над подстанцией поработал. Выше головы не прыгнешь. Они хоть частично реабилитировались.

Я вопросительно поднимаю бровь.

— Чип-детектор с «Алмаза» оживили-таки. Четыре часа колупались, но инфу вытянули. Так на Бородинского по чипу и вышли.

Победных ноток в голосе полковника не слышно, и я его понимаю. Раз уж с Бородинским такой спец работал, подобный успех наших компьютерных гениев он наверняка предвидел. И то, что мы его личность рано или поздно вычислим, понимал. Но это его не смущало.

В России ему надолго не укрыться. Разве что в глухих деревнях, но люди не для того ювелирные ломают, чтобы до конца своих дней аромат сена с навозом вдыхать. А в любом самом провинциальном городке он на каком-нибудь детекторе засветится. Даже заходить куда-то необязательно, мимо магазина или конторы какой пройдет слишком близко… Беда в том, что тридцать восемь стран мира к Конвенции не присоединились, причем по крайней мере десяток из них — вполне цивилизованные. Там найдется частная клиника, которая и чип вырежет, и овощем человека не оставит — и пишите письма. Здравствуй, сладкая жизнь под новым именем.

Если Бородинский уже в одной из этих стран, все наши потуги по большому счету бессмысленны. Ну, оставим маленький процент на счастливый случай. Наш плюс — не так просто сейчас страну покинуть, не засветившись. Наш минус — все-таки нет ничего невозможного. Всех кротовьих нор не перекроишь.

Значит, надеемся, что уйти за границу Бородинский еще не успел, и стараемся взять его до перехода. Задача, ставшая в последнее время типичной.

И снова нехорошее ощущение внутри. Кому, как ни бывшему полицейскому все это понимать… Все он предвидел. И идентификацию своей личности, и привлечение «болвана». Выходит, считает свои шансы выйти победителем как минимум не ниже наших.

— Охрана почему не приехала? — спрашиваю.

Шеф сплевывает. Вернее, делает вид — функции слюновыделения в вирте все-таки не прописаны.

— А не было сигнала на пульт!

От дурацкого вопроса «как не было?!» я удерживаюсь. Что тут непонятного — одной самопроизвольной аварией больше, одной меньше…

Захожу внутрь магазина, исследую все помещения, рассматриваю прилавки. Несколько раз прошу шефа сменить картинки «было» и «стало». Готовился Бородинский, понятное дело, заранее и тщательно. Никакого особого погрома после себя не оставил, взял только то, что хотел, и остальное не трогал.

Полковник изо всех сил скрывает признаки нетерпения. Наверняка ведь думает, что я его специально злю, время затягиваю. Пусть думает. Я ни одной детали пропустить не хочу. Наконец вздыхаю и машу шефу рукой — закругляемся, мол. Он тоже вздыхает — с облегчением. Вываливаемся в кабинет.

— Скинь мне данные с камер за последние дни, когда и сколько раз Бородинский в «Алмаз» заходил, — прошу я.

Данные падают на чип практически мгновенно, шеф явно подготовился.

— На соседних камерах, которые не отключались, Бородинский засветился? — спрашиваю без особой надежды.

Шеф мотает головой.

— Не нашли пока. Ищем.

Оно и понятно. Камеры наблюдения — не чип-детекторы, от них знающий человек может укрыться. Если неизвестно ни точное место, ни точное время. Бородинский мог уходить с места преступления пешком, а мог на машине — не на своей, разумеется. И направлений для ухода несколько. Работа кропотливая, и рано или поздно должна-таки успехом закончиться. Только вот у нас весь вопрос и заключается между «рано» и «поздно».

Дольше тянуть нет смысла, я, в конце концов, тоже сегодня хочу домой попасть.

— Пошел грузиться, — я встаю с кресла.

Шеф тоже поднимается, жмет мне зачем-то руку и бормочет малоосмысленные пожелания. Ага, успехов в труде и большого счастья в личной жизни. Слушать все до конца мне лениво, на автопилоте иду в операторскую. Даже на Катю Михайловну в приемной не смотрю.

У Федоровича грустные глаза несправедливо побитой собаки, как будто это не он на меня, а я на него сейчас буду маску надевать.

— Чего тоскуешь, Инквизитор? — бодро спрашиваю я.

— А куда деваться? Если уважаемый лично мной человек Инквизитором обзывается, — меланхолично отвечает Федорович, глядя не на меня, а на экран.

— Так ты же начал еще до того, как я обозвался, — резонно замечаю.

Федорович жмет сутулыми плечами и оправляет без того безупречную прическу.

— Мне присущ дар предвидения. При этом акцентирую твое внимание, я никогда никого из вашего брата болванами не именовал.

Я тоже плечами повел.

— Ну и зря. Болван — это звучит гордо.

— Раньше гордо звучало человек…

— Так это когда было! Сейчас я бы не стал обобщать.

Трепемся мы так, пока Федорович аппаратуру настраивает. Да не то, чтобы настраивает, все у него заранее подготовлено, просто такой ритуал, поелозить мышкой по экрану, верньеры пошевелить. Мне время дает расслабиться за шутками-прибаутками.

Только насчет «болванов» я почти и не шучу. Во всем мире таких как мы на жаргоне называют «бланками». У нас вроде бы тоже поначалу попробовали, и даже приживаться словечко стало, но потом какой-то остряк «болванами» окрестил. За глаза. Но мы услышали и с каким-то извращенным удовольствием подхватили. Суть-то та же — заготовка, болванка… Но по мне «бланк» даже обидней звучит. Чем-то казенным, неодушевленным так несет, что нос зажать хочется. А болван… Мне так думается, лет через десять это слово уже в официальных документах писать станут, а негативное значение оно при этом утратит.

Какой только чуши про нас не рассказывают. Все страшилки пересказывать неохота, но если даже не самого глупого и малообразованного обывателя спросить про «болванов», он начнет что-то про пересадку сознания лепить. Или памяти.

Первое — совсем ерунда, второе — лишь слабая тень правды. Чужое сознание пересадить невозможно, да и кто бы на такое согласился? Тут уже нужно полным болваном без всяких кавычек быть. Мне моя личность дорога, я к ней как-то привык, знаете ли. Так что нам не пересаживают, а накладывают. И не само сознание, а его слепок, психо-эмоциональную матрицу. Что-нибудь про «мыслить, как преступник» слышали? Вот это про нас, причем в настолько прямом смысле, что прямее только прямая кишка. Следователь, само собой, во все времена пытался поставить себя на место преступника, только далеко не всегда это у него получалось. Потому что в одной и той же ситуации один человек побежит налево, второй — направо, а третий спрячется. Для разрешения данной проблемы следователи нас, «болванов» и используют. На короткое время мы становимся копией преступника — с теми же мышлением, темпераментом, реакциями.

Воспоминания чужие нам в черепушки не впихивают. Не резиновые они, черепушки. Да и технологий таких пока нет. Слава Богу, наверное. Так что, когда Федорович закончит изображать настроечную деятельность и наложит на меня Бородинского, я не буду помнить, чем тот занимался за день, за месяц и за год до последнего снятия матрицы. Но отголоски всех воспоминаний восприму. В виде эмоций и чувств, симпатий и неприязней. Всяких побочных эффектов при этом до черта, но нас интересует главное: я постараюсь понять, как Бородинский провернул дело с ограблением и что может предпринять впоследствии. Именно, куда побежит, где спрячется, и как будет переходить границу.

Стопроцентной гарантии успеха, разумеется, нет и быть не может. Но раз нас, «болванов», все еще держат, а временами даже холят и лелеют, смысл в нашей работе есть.

— Кто дело ведет? — спрашиваю.

По-хорошему, этот вопрос стоило шефу задавать, Федорович ответа может и не знать. Но я как-то расстроился сегодня.

— Тимощук, — информирует Инквизитор. Все он знает, зараза. Впрочем, тут же следуют пояснения. — Заходил уже, любопытствовал…

Тимощук, это хорошо. Нравится мне с ним работать. Везунок он. Не самый опытный, не самый грамотный, может, не самый умный. Но везучий. Причем, перманентно везучий, а значит, у везения есть серьезное обоснование. Либо сделка с дьяволом, либо чуйка природная. Работает то и другое примерно одинаково.

— Давай уже, Инквизитор, жги напалмом.

— Готов то есть? — ради проформы спрашивает Федорович.

— Всегда готов. Аки пионер!

Федорович усмехается.

— Не по возрасту тебе про пионеров знать.

— А я начитанный!

Инквизитор щелкает мышкой и словно открывает потайной клапан, напускающий в мою голову густой туман.

Первая стадия наложения — самая неприятная. Для меня лично, за остальных не скажу, не любопытствовал. Это дурной тон такими интимными вещами интересоваться. Прежде чем на меня кого-то наложить, нужно меня из меня выгнать. Натурально в безликую заготовку превратить. Еще раз посоветую глупым историям про лоботомию не верить; в роботов нас тоже никто не превращает. Все ты понимаешь, все помнишь и все чувствуешь. Настроение, например, у меня как было плохим, так и осталось. И капля меда в этой бочке дегтя — удовлетворение от предстоящей работы с Тимощуком — тоже никуда не делась. Только как-то все безразлично стало. Неважно, несущественно.

Я на себя словно со стороны смотрел. Это, наверное, самая правильная ассоциация. Вот сидит капитан Погорелов, недовольный, раздраженный, желающий поскорее попасть домой, но осознающий, что хрен что из этого получится. Непонимающий, на что бывший «болван» Бородинский рассчитывает, но понимающий, что на что-то все же рассчитывает явно. И от этого еще более раздраженный…

И я вроде бы отчетливо понимаю, что этот самый Погорелов — я и есть. Только вот исключительно умом понимаю, а не душой, сердцем или еще какой печенкой. Все проблемы Погорелова для меня — чужие и посторонние. Как и радости, впрочем.

Хорошо, что длится эта стадия недолго. Дурное дело нехитрое, ломать — не строить, и все такое прочее. Маска Бородинского начинает наползать на меня по всем фронтам. Осторожно, неспешно, прощупывая путь перед каждым шагом. И тоскливое ощущение пустоты исчезает.

…Я болею за «Спартак». Это почему-то влезает в меня едва ли не самым первым. За «Спартак», как это ни нелепо для полицейского. А куда деваться, если «спартачами» были и отец, и дед, если я в четыре года впервые на трибуне надел красно-белый шарф. По этому поводу постоянно возникают пикировки с коллегами, обычно шуточные, но иногда, под воздействием винных паров…

…Обожаю грузинский коньяк. В молодости предпочитал армянский, но несколько лет назад изменил ему в силу обстоятельств — и обрел новую любовь. А водку не признаю вообще, в случае чего предпочту остаться трезвым. В последний раз пил ее на похоронах отца. Стакан за стаканом и так и не сумел опьянеть…

…Не переношу банкетов, фуршетов и прочих алкогольно-массовых мероприятий. Если уж пить — то в тесной компании людей, с которыми есть о чем поговорить. В идеале — тех, с кем есть о чем помолчать…

…Странные они — мужики, предпочитающие блондинок. Или брюнеток, рыжих, шатенок. Никогда не мог их понять. Что за разница, какой цвет волос? Вот длина — другое дело, длинные женские волосы — мой маленький фетиш…

…Машина должна быть мощной и быстрой. Это важнее, чем внешний вид и комфорт салона. Потому что машина — тот же дикий зверь, и чем он сильней, тем сладостнее пьянящее чувство превосходства, когда его укрощаешь. Мужчина — это охотник и воин, что тысячи лет назад, что сегодня…

Процесс наложения ускоряется. Становится невозможным отделить одну волну от другой, они нахлестываются, накатываются все вместе, со всех сторон, быстрее, быстрее…

Легкий щелчок в голове. Хотя я и без него понимаю, что наложение закончилось. Надо потом перепрограммировать этот звук на чипе, пусть будет как сигнал микроволновки. Дзынь! Я хмыкаю и встаю с кресла, с хрустом потягиваясь.

— Как дела, Дмитрий Николаевич? — вопрошает Инквизитор.

Прежде чем ответить, я с улыбкой всматриваюсь в его лицо. Скуластое славянское лицо с большими иудейскими глазами. Забавно это выглядит.

— Дурак ты, Инквизитор, и шутки у тебя инквизиторские, — говорю беззлобно. — А дела у Дмитрия Николаевича сейчас ничего себе так. Лучше чем вчера на целую сумку золота и бриллиантов.

— Это надо бы исправить, — улыбается глазами Инквизитор.

— Займемся незамедлительно, — уверяю я. — Не покладая живота своего. Ой, то есть, это рук не покладая, а живота не щадя. В общем, разберемся, что там класть, а что щадить.

— Самочувствие?

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке! — рапортую, выпятив грудь колесом. — Нет, в самом деле, очень легко маска легла. Как тут и былó. Совершенно случайно Саныч угадал — психотип близкий. И чего это я до сих пор сам не догадался ювелирный ломануть?

Инквизитор задает еще пару-тройку вопросов. Положено. Должен он убедиться, что я действительно в порядке, а не бравирую. Что, значит, в обморок не грохнусь в самый неподходящий момент. Интересно, кстати, а какой момент для обморока можно считать подходящим?

К Тимощуку захожу без стука.

— Здорово, Павло!

— Почему бы и не здорово, — соглашается он. — Ты уже?

— А так не видно? — интересуюсь. — Не замечаешь волчьего оскала и коварного прищура глаз, свойственных преступному элементу?

— Да кто ж разберет, может, ты водки хряпнул, вот тебя и перекосило.

— Какое примитивное мышление, с кем приходится работать! Давай, гражданин начальник, допрашивай! — падаю в кресло.

Работа следователя с «болваном» действительно напоминает допрос. Я ведь сейчас ментально Бородинский, родная мать не отличит. Есть у меня по сравнению с ним маленький изъян — не знаю я ответов на вопросы. Но и преимущество имеется — в желании сотрудничать со следствием.

На заре эры матричного наложения пытались следователя с «болваном» совместить. Получалось откровенно плохо. Причина банальная: хороший следователь — это тоже вполне определенный менталитет. Накладывая на себя матрицу преступника, следователь зачастую утрачивал большую часть своих навыков и способностей. С тех пор котлеты отдельно, мухи отдельно. Зато следствие целиком отдали в руки полиции.

Поговаривают, что скоро нам в помощь еще психологов выделят. Для триумвирата со следователем и «болваном». Тогда допрашивать нашего брата вдвоем будут: один знает, какие вопросы задавать, второй — как. Брехня, по-моему. Идея, может, и здравая, только деньгами сорить никто не будет. Скорее, следаков начнут на курсы какие-нибудь направлять. Без отрыва от производства.

Тимощук закатал рукава по локоть. Юмор у него такой.

Я шел по улице Чехова и с любопытством осматривался по сторонам. По настоящей улице шел, не в вирте. Давно, кстати, карту не обновляли. Память у меня не скажу фотографическая, но хорошая. Вот этого билборда в вирте нет, и на «Гастрономе» вывеску поменяли. Но по большому счету все на месте. Включая интересующее меня заведение. И я не «Алмаз» имею в виду…

Между прочим, я не просто шел, я еще занимался самокопанием. Положил себя мысленно на кушеточку, и с вялой доброжелательностью осыпал вопросами.

Когда же это во мне переключатель сработал? Когда к Тимощуку заходил, никаких мыслей странных не замечал. Шел, как и положено, исполнять свой служебный долг. Совместными усилиями разоблачать преступника, паразита, понимаешь, на теле общества. И когда меня допрашивать начали — искренне старался помочь. Думал, напрягал свои извилины и чужие эмоции. Честно отвечал.

А потом вдруг стал врать. Ну, как врать — истины-то в первозданном виде передо мной никто не открыл. Но факт остается фактом, начиная с какого-то момента, я принялся утаивать ответы, которые считал правильными. Подсказывал варианты тоже вполне разумные и вероятные, но в которые сам не верил. Вместо картины преступления, нарисовавшейся в моем сознании, предъявил Тимощуку совсем другое полотно.

Самое смешное, до меня не сразу дошло, зачем я это делаю. Делал — и все, понимал, что так надо. И только покинув кабинет следователя, собрал мысли в кучу и более-менее рассовал их по полочкам.

Тот самый магазин бижутерии. Скромненький, неприметный, через одно здание от «Алмаза». Закрыто, естественно, время к полуночи. Но я весело и беззаботно начинаю тарабанить в дверь. Время от времени отчетливо повторяя: «Откройте, полиция!». Если я прав, то мне откроют.

И мне открывают, не проходит и трех минут. Ай-ай-ай, что ж ты так, гражданин хороший? Ты бы уж или не открывал совсем, или не тянул время. Эта вот задержка, она нехорошо тебя выставляет…

— Гасанов Руслан Камилевич? — жизнерадостно говорю прямо в смуглое встревоженное лицо немолодого мужчины.

— Да, я… но мы закрыты, — не находит ничего более умного владелец магазинчика.

— Догадываюсь. Но вы для меня откройте на минутку, пожалуйста, — я протягиваю через порог (плохая примета, но это для него, не для меня) свое удостоверение. Тот же самый атавизм, что и папки с тесемочками, но одновременно я кидаю заверенный скан удостоверения Гасанову на чип.

Руслан Камилевич продолжает топтаться в дверях.

— А в чем дело? — глупый до нелепости, но практически неизбежный в возникшей ситуации вопрос.

Но я открыт для общения и щедр на ответы.

— Мне бы с Дмитрием Николаевичем поговорить.

— Э-э… С каким?

Эх, Руслан Камилевич! В электронике вы, возможно, и гений, по крайней мере, бауманку с красным дипломом закончили, а вот в сложных жизненных коллизиях неповоротливы до безобразия.

— С Бородинским. Будете отрицать знакомство? — с надеждой даже спрашиваю.

Потому что я понятия не имею, где, как и когда пересеклись Бородинский с Гасановым. Выяснять это долго и нудно, но относительно несложно. Чисто техническая проблема. И если я прав (а все пока говорит именно за это), то отрицанием легко устанавливаемого факта Гасанов себе только повредит.

Он это тоже понимает, поэтому тянет с ответом не слишком долго.

— Не буду, но…

— Давайте пройдем внутрь, Руслан Камилевич, — мягко говорю я.

И мы проходим. В пустой торговый зал — слишком громкое название для комнатушки четыре на четыре, половину площади которой занимают дешевые безвкусные прилавки.

— Зовите Бородинского, я хочу поговорить именно с ним.

Гасанов всплескивает руками, впервые в его движениях проглядывает что-то восточное.

— Но его здесь нет! Вы ведь можете считать показания чип-детектора!

— Вашего чип-детектора? Вы меня умиляете, Руслан Камилевич! Человек, который способен удаленно устроить «самопроизвольную» аварию на подстанции и блокировать сигнал вызова охраны, с собственным чип-детектором сможет сделать что угодно. Давайте мы просто осмотрим ваши подсобные помещения, а? Пройдемся ножками, посмотрим глазками, по старинке. Даже в том маловероятном случае, что Дмитрия Николаевича действительно здесь нет, содержание вашего склада наверняка будет прелюбопытным… Где же еще прятать драгоценности, как не среди бижутерии.

На лбу Гасанова проступают капельки пота.

— У вас ведь нет ордера…

— Детский лепет! — морщусь я. — Если будет необходимо, я раздобуду его за десять минут. Меня этот вариант не устраивает, только поверьте на слово, вас он не устроит гораздо сильнее.

Говоря это, я не отрываю взгляда от двери за прилавками. И, словно повинуясь этому взгляду, дверь открывается. Широко и уверенно. К дверному косяку приваливается Дмитрий Николаевич собственной персоной. Стоит и улыбается. Так, словно искренне рад меня видеть.

— Валентин Савельевич?

Ага, значит, Гасанов ему копию моего удостоверения сразу кинул.

— Именно так. Приятно познакомиться… коллега.

— Взаимно! — мы крепко жмем друг другу руки.

— Как делиться будем? — беру я сразу быка за рога, потому что тянуть некогда. — Поровну или по справедливости?

Бородинский коротко кивает и улыбается понимающе.

— Полагаю, коллега, вам будет причитаться около шести или даже семи миллионов.

Я моментально скучнею, хотя чего-то такого примерно и ожидал. А что вы хотите, мы ж сейчас мыслим одинаково.

— Несерьезно, Дмитрий Николаевич, крайне несерьезно. А ведь времени у нас совсем немного. Капитан Тимощук — мужик цепкий и хваткий. День, другой — и мысль о том, что цацки можно временно «затерять» среди бижутерии, придет ему в голову. Сначала только мысль, может даже не вполне серьезная. Наглость все-таки это — прятать награбленное совсем рядом с местом преступления, да еще и практически на виду. Но когда он узнает, что некто гражданин Гасанов купил этот магазинчик всего три месяца назад… Когда посмотрит досье гражданина Гасанова… Складывать два и два в полиции умеют. Впрочем, кому я рассказываю, сам все понимаешь, — я перехожу на «ты».

Бородинский снова улыбается и качает головой.

— Разумеется, понимаю. Но и ты меня пойми…

— Как тебя понять, когда ты мне из пятидесяти миллионов шесть предлагаешь? — изумляюсь я.

— Не будь ребенком, Валентин! Пятьдесят… кстати, сорок восемь с копейками… — это розничная цена. Скинуть мы сможем за двадцать, в лучшем случае двадцать пять. Отними накладные расходы — а их есть, куда деваться, — и дели оставшуюся сумму на три.

— На три?

— Конечно! — твердо говорит Дмитрий, и я понимаю, что он не уступит. — Или ты думаешь, что Русланчик помогает из любви к искусству?

Приятно решать вопросы с человеком, с которым мыслишь одинаково. И я не стал упираться дальше, и он не начал «торги» с одного-двух миллионов. Один сразу предлагает разумную ставку, второй практически сразу понимает ее разумность. Мы ударили по рукам.

— Слушай, — спросил я больше из пустого интереса. — А как ты мог предвидеть, что я решусь… пойти против течения?

Дмитрий развел руками.

— Предвидеть со стопроцентной гарантией я не мог, конечно. Риск был, но куда в таком деле без риска. Только я как рассуждал: когда на тебя ляжет моя маска, ход твоих мыслей мне нетрудно будет предугадать. Себя-то я знаю! — он подмигнул. — А в том, что она ляжет хорошо, у меня сомнений не было.

Улыбка сползла с его лица, глаза стали жесткими.

— Почему? — задал я естественный вопрос.

— Потому что мы болваны, Валя. Бланки. Мы практически одинаковые. А если бы уходили на пенсию лет на десять позже, стали бы одинаковыми полностью — как с конвейерной линии.

Я рассмеялся. Как можно громче и веселей. Потому что ясно видел — Дмитрий не шутит.

— Ну ты хватил!

Я подумал о себе, вспомнил Семена, Костю, Максимыча… Нет, конечно, что-то общее было, но это ведь естественно. Мы делаем одну работу, много времени проводим вместе… Наверное, и набирают в наш отдел людей по каким-то общим признакам…

— Возьми свою и мою энцефалограммы, отнеси их к специалисту. Он сделает предположение, что мы близнецы. Принеси ему данные еще десятка «болванов» нашего примерно возраста — он удивится что близнецов может быть так много. Или тому, что разрешили клонировать людей, — в голосе Дмитрия была неподдельная боль. — Нам все-таки проводят лоботомию, только в усеченном варианте и растянутую на долгие годы. Под грузом сотен масок наши личности стираются, бледнеют и усредняются. Я потратил немало времени на исследование этого вопроса. Поэтому и решил, что имею право на некоторую компенсацию. Ты мне веришь?

Черт возьми, верю ли я ему?! Как я могу не верить, если… Я схватился за голову. Но ведь это маска! Это все маска, на мне слепок его личности, потому и кажется, что он говорит моими словами…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

ТСО — технические средства охраны. В данном случае — камеры наблюдения, охранная сигнализация, чип-детекторы.