Доктор

Андрей Грек, 2008

Писатель Андрей Грек (А.Ю. Убогий) – хирург-уролог в Калужской городской больнице скорой помощи. Член Союза писателей России с 1993 года. Прозаик, эссеист, литературовед. Лауреат всероссийских и областных литературных премий, в том числе премии имени Леонида Леонова (2002 г.), имени Вадима Кожинова (2003г.), имени братьев Киреевских (2006 г.) и др. Награжден Орденом Гиппократа за преданность и верность клятве Гиппократа, долголетний добросовестный труд в системе здравоохранения и высокий профессионализм. Роман «Доктор» недавно вышел в Италии в издательстве «Культура, наука, искусство» и бурно обсуждается среди читателей. Подобного сюжета в отечественной литературе еще не было. В монастыре умирает пожилой истопник. Монах, обнаруживший тело, находит и четыре тетради, в которых, как оказалось, покойный описал свою необыкновенную историю. Некогда успешный хирург Днепров думать не думал, как круто может вдруг измениться его налаженная жизнь – доктор становится инвалидом, обузой для близких, почти что изгоем. Он начинает жизнь железнодорожного нищего, кормящегося подаянием и ночующего, где придётся. Но злодейке-судьбе мало и этого: после скитаний по поездам и вокзалам герой оказывается на свалке. Но, видимо, испытания, выпавшие на долю доктора Днепрова, были не случайны и не напрасны, поскольку, несмотря на болезнь, на невзгоды, на одряхление тела дух его остаётся светел и чист, а милосердие, понимание ценности человеческой жизни и преданность профессии вызывают истинное восхищение. Содержит нецензурную лексику

VII

В то наше первое с ней чаепитие я разглядел Ольгу внимательней. Ни тонкие брови, ни нос с небольшою горбинкой не отвлекали от главного: от огромных светящихся глаз и от губ, то упрямо поджатых, то расплывавшихся в ясной улыбке.

Как радушный хозяин, я угощал ее и развлекал разговором.

— Так вы где, говорите, учились? — спрашивал я, наливая чай в чашки. — В Энске? Выходит, мы с вами окончили одну alma mater.

— Да, только вы чуть пораньше, — улыбалась моя собеседница.

— Всего лет на двадцать: пустяк…

— А вы и вправду, Григорий Александрович, выглядите очень молодо. Взгляд у вас совершенно мальчишеский.

— Что ж, спасибо. Но это всё, Оленька, потому, что в моих глазах отражаетесь вы. А сидела бы здесь какая-нибудь старушка — и я бы с ней рядом казался почти стариком.

— Так просто? Выходит, всё дело в возрасте собеседника? — поднимала она свои тонкие брови.

— Конечно. И вообще мы, хирурги, любим всё упрощать. Так же, кстати, как вы — усложнять.

— То есть мы, терапевты?

— Ну да, терапевты — и женщины.

Секунду задумавшись, Ольга кивала:

— Пожалуй, вы правы. — И вдруг, ни с того, ни с сего, начинала смеяться.

Смеялась она так легко, заразительно — что было нельзя не смеяться с ней вместе. Аж прослезившись от смеха, она посмотрела таким повлажневшим, признательным взглядом, словно я сделал ей что-то очень хорошее.

— Вы меня уморили, — вздохнула она измождённо, счастливо. — Давно я так не смеялась…

Общий смех сразу сделал нас ближе: уже начинало казаться, что я знаю Ольгу давно.

— Расскажите мне, как вы учились, — просила она, отпивая парящийся чай. — Вы где тогда жили? В общаге?

— Конечно. Нас жило в комнате семеро, и поэтому уединиться там с девушкой было великой проблемой. Так, бывало, и просишь приятелей: да сходили б вы, черти, в кино!

— А они?

— А они говорят: «у нас денег нет», или «нам надо учиться — у нас завтра зачёт…»

— И что же тогда?

— Ну, делать нечего: поведёшь сам подружку в кино, или пойдёшь с ней шататься по городу. Я за шесть лет так Энск изучил, что экскурсии мог бы водить.

— Ну, а как же насчёт… — глаза Ольги становились лукавыми.

— Насчёт этих глупостей, вы хотите сказать? Да как-то выкручивались. Вы ж понимаете: если двое собрались заняться любовью, то помешать им почти невозможно. Конечно, зимой было трудно: все по подъездам, по лестницам тёрлись. Придёшь утром в общагу, а всё пальто, и штаны, и ботинки в побелке.

— Представляю, какой у вас был тогда вид! — Ольга опять начинала смеяться. — Нет, я с вами точно умру, — махала она на меня своей тонкой рукой. — Сделайте что-нибудь, доктор, мне плохо!

И я, помню, подумал: «Раз ты смеёшься легко, то, наверное, плачешь тоже легко. У таких, как ты, лёгких женщин смех и слёзы всегда рядом — ты даже, наверное, можешь смеяться и плакать одновременно…»

Она вдруг спохватилась:

— Да что ж я сижу? Мне же надо за дочкой, в садик.

— У вас уже дочь? — удивился я.

— Да, ей три года. А чему вы так удивились?

— Нет, ничему. Просто вы очень молодо выглядите.

— Что ж, спасибо — и за комплемент, и за чай. У вас здесь очень славно.

— Вот и заходите почаще.

— Спасибо, зайду непременно…

Я встал, чтобы ее проводить. Уже возле двери она обернулась и, прощаясь, легко прикоснулась к моей левой руке.

— Еще раз спасибо. До встречи, — сказала она.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Ее зрачки сузились, взгляд потемнел, и лицо напряглось. «Что с вами, Оля?» — хотел я спросить, но она повернулась и зашагала по коридору. Я смотрел, как ее рыжие волосы колыхались над белым халатом.

Сильная боль вдруг пронзила мне левую руку — как раз там, где Ольга коснулась ее. «Что за чёрт?» — с досадой я потряс кистью, словно желая стряхнуть эту боль, но она прицепилась ко мне не на шутку.

Вернувшись к себе в кабинет, я долго стоял у окна. Боль понемногу стихала, зато нарастала тревога. «Что это было?» — думал я то ли о приступе боли, то ли об Ольге и нашей с ней встрече, то ли обо всем этом одновременно.