Доктор

Андрей Грек, 2008

Писатель Андрей Грек (А.Ю. Убогий) – хирург-уролог в Калужской городской больнице скорой помощи. Член Союза писателей России с 1993 года. Прозаик, эссеист, литературовед. Лауреат всероссийских и областных литературных премий, в том числе премии имени Леонида Леонова (2002 г.), имени Вадима Кожинова (2003г.), имени братьев Киреевских (2006 г.) и др. Награжден Орденом Гиппократа за преданность и верность клятве Гиппократа, долголетний добросовестный труд в системе здравоохранения и высокий профессионализм. Роман «Доктор» недавно вышел в Италии в издательстве «Культура, наука, искусство» и бурно обсуждается среди читателей. Подобного сюжета в отечественной литературе еще не было. В монастыре умирает пожилой истопник. Монах, обнаруживший тело, находит и четыре тетради, в которых, как оказалось, покойный описал свою необыкновенную историю. Некогда успешный хирург Днепров думать не думал, как круто может вдруг измениться его налаженная жизнь – доктор становится инвалидом, обузой для близких, почти что изгоем. Он начинает жизнь железнодорожного нищего, кормящегося подаянием и ночующего, где придётся. Но злодейке-судьбе мало и этого: после скитаний по поездам и вокзалам герой оказывается на свалке. Но, видимо, испытания, выпавшие на долю доктора Днепрова, были не случайны и не напрасны, поскольку, несмотря на болезнь, на невзгоды, на одряхление тела дух его остаётся светел и чист, а милосердие, понимание ценности человеческой жизни и преданность профессии вызывают истинное восхищение. Содержит нецензурную лексику

XII

Москва встретила суматохой Казанского вокзала, нескончаемыми людскими потоками, назойливыми носильщиками в синей униформе и огромными гулкими залами ожидания, то есть тем, чем обычно столица встречает провинциала.

У выхода, там, где высится статуя женщины, похожая на минарет, меня должны были встретить друзья: Сашка Жуков и Иван Подобед. Двое моих однокурсников лет уж двадцать назад перебрались в Москву и сделали неплохие карьеры. Жуков стал даже заместителем министра. А Иван Подобед заведовал кафедрой иммунологии: его темой был ВИЧ — Иван считался одним из крупнейших специалистов по этой проблеме.

— Здравствуй, Гриша! — услышал я звонкий голос Ивана.

Товарищ мой выделялся в толпе: моложавый, высокий, в отличном костюме, он был скорее похож на артиста, чем на большого учёного.

— Да-а, Ваня, ты до сих пор так же мало похож на профессора, как я на студента. Отлично выглядишь!

Тот засмеялся:

— Стараемся, Гриша, быть в форме! Да и ты молодец: — только вот, кажется, похудел. Но это даже неплохо: потом расскажешь мне, что у тебя за диета.

«Видел бы ты эту диету…» — мысленно ухмыльнулся я.

Тут как раз подошёл Сашка Жуков. Он шагал грузно, вразвалку — как ледокол, раздвигая толпу.

— Здорово-здорово! — загудел его бас.

Обнимаясь с ним, я едва смог свести за его спиной руки.

— Ну ты, Сашка, кабан. И откуда в тебе что взялось? Раньше, бывало, соплей перешибёшь…

Посмеялись. Было грустно и радостно видеть старых друзей. Удивительно, но уже через пару минут я видел их словно бы прежними, двадцатилетними — проступавшими сквозь их теперешний облик. И Сашка Жуков казался мне вовсе не тучным гигантом с багровым лицом, а худым пареньком, с которым мы вместе лазили по водосточной трубе в общежитие педучилища, с которым как-то переночевали в медвытрезвителе, и с которым я и сейчас бы пошёл, как говорится, в любую разведку. Только странным казалось, что этот парнишка вставлен зачем-то в тяжёлое, с одышкой шагавшее, тело и надел маску оплывшего, на ходу трясущегося, лица.

— Ну что, орлы? — гудел, как из бочки, Жуков. — Где будем выпивать и закусывать?

Иван предложил:

— Как вам японская кухня? Знаю отличное место.

— Мне всё равно, — махнул рукой Жуков. — Лишь бы не слишком шумно, а то ведь толком и не поговоришь.

На министерской машине — у Жукова был персональный водитель — поехали в Дом на набережной, в ресторан «Рис и рыба». Иван с Сашкой на заднем сиденье оживлённо спорили о государственных дотациях на науку, а я, сидя рядом с водителем и слушая их перепалку вполуха, с любопытством приезжего рассматривал город. «Сколько ж я здесь не бывал? Лет десять… Да, принарядилась Москва-матушка, ничего не скажешь. Ее теперь и матушкой-то не назовёшь: больно уж молода да нарядна…»

Смеркалось по-зимнему рано, и я чувствовал, как погружаюсь в почти незнакомую мне жизнь вечерней столицы. Казалось, что одна Москва, озабоченно-серая, будничная и дневная, быстро тонет в густеющих сумерках — уже были включены фары, — а место ее занимает другая, таинственная и манящая. Эта другая Москва проступала из тьмы, громоздила сиянье реклам, переливы витрин, бесконечные реки огней магистрали — навстречу нам текли огни белые, а впереди нас рубиново-красные — и я с облегчением чувствовал, как моя тоска растворяется в море безбрежной, сиявшей огнями, столицы. Рекламы переливались, мерцали — а надо всей этой огненной роскошью нависали багровые низкие тучи, отражавшие свет московских огней.

Возле Дома на набережной едва нашли место, где можно припарковаться. Иван повёл нас уверенно: мимо охраны, через шумный зал казино, в гардероб, где с нас были ловко сняты пальто, а потом к лифту, который поднял в зал японского ресторана.

— Ну, как вам здесь? — потирая ладони, спросил Подобед.

— Красиво, — ответил я искренне.

Через стеклянную стену были видны освещённые башни Кремля и вознесённая в небо свеча-колокольня Ивана Великого, а те, кто сидели за столиками, будто парили на фоне ночной темноты, среди разноцветных московских огней.

— Не люблю я эти иллюминации, — пробурчал Жуков, садясь спиной к Кремлю. — Значит, так: мне попроще чего. Ну, там водки, огурчиков… И чтоб никаких червяков и лягушек!

— Лапоть ты, Сашка! — засмеялся Иван. — И как тебя только в твое министерство пускают?

— А попробуй его не пусти, — похлопал я Жукова по богатырской спине.

Нам хорошо было видно, как за невысокой, до пояса, перегородкой работала дюжина поваров-азиатов.

— Японцы? — спросил я Ивана.

— Нет, буряты. Здесь много студентов, среди них есть и наши. Вон тот, например, Ян Бадмаев: — толковый парнишка. Английский знает лучше меня. А здесь подрабатывает, чтобы учиться.

Повара торопливо лепили комочки из риса, накрывали их ломтиками рыбы, кальмара или осьминога и выставляли тарелки на транспортёр, чёрная лента которого медленно двигалась через весь зал.

— Это кайтен, — пояснил нам Иван. — Ручей, по-японски. Если вошёл в ресторан — можешь брать с него всё, что понравится.

— Сколько угодно? — спросил недоверчиво Жуков.

— Сколько угодно, — засмеялся Иван.

Бутылку «Столичной» распили стремительно — как бывало в студенчестве где-нибудь в подворотне. Японские суши оказались отличной закуской. Даже Жуков, который экзотики не любил, и тот увлечённо жевал эти рисовые комочки.

— Конечно, сальца да картошечки навернуть было б лучше, — бурчал он с набитым ртом, — но, на худой конец, сойдёт и эта японская тарабарщина. Ну, что: заказываем вторую?

— Конечно. Когда еще так посидим?

Захмелев, говорили в тот вечер сумбурно и много, мешая воспоминания с тем, что каждого волновало сегодня. Иван сначала рассказывал об Японии, где он проработал полгода и где как раз пристрастился к тамошней кухне, а потом перешёл на свою любимую тему.

— Вот вы говорите: вынь, да положь вам лекарство от СПИДа! — звенел его голос. — А того не хотите понять, что этого вируса просто так не возьмёшь. Это вам, братцы, не какая-нибудь гонорея, от которой сделал укол — и гуляй себе дальше, как новенький!

— Почему «не возьмёшь»? — басил Жуков. — Возбудителя определили? Вот и ищите, чем его, гада, давить.

— Э-э, братцы, не всё так просто! — горячился Иван. — Вот вы мне скажите: что такое, по-вашему, СПИД?

— Как что? Приобретенный иммунодефицит.

— Правильно! — потирал Подобед ладони. — А что такое иммунитет?

— Иммунитет? Ну, это… Система защиты. Против всяких там чужеродных вторжений.

— И опять, Гриша, в точку! Нет, ну до чего ж у меня друзья умные! — захмелевший Иван восхищённо вскидывал руки. — Иммунитет, стало быть, есть стремленье остаться собой — вы согласны?

— Угу, — бурчал Жуков, в очередной раз дотягиваясь до бутылки «Столичной».

— А если человек оставаться собой не желает? Что тогда с ним прикажете делать: антибиотиками лечить?

— Да, — вздыхал я. — Антибиотики здесь не помогут…

— Вот-вот, я к тому и веду! — Глаза у Ивана болезненно и горячечно блестели. — СПИД это выбор, который больной совершает на клеточном уровне: быть собой — не хочу, и пошли вы все в задницу!

Подобед возбуждённо размахивал деревянными палочками так, что даже невозмутимые повара-буряты с любопытством поглядывали на нас.

— Погоди-погоди, — придержал я Ивана. — А вот если, к примеру, человек сильно влюблён, если он сам, как говорится, не свой — это ведь тоже, в каком-то смысле, иммунодефицит?

— Конечно! — горячо соглашался Иван.

— Эк, куда вас шарахнуло, — хмыкнул Жуков, который почти не хмелел. — Так вы скоро и от любови начнёте лекарство искать…

— И начнём, что ты думаешь?! — почти кричал Подобед. — На кой хрен сдалась эта любовь, когда от нее люди сходят с ума?

«Да-а, — думал я, глядя на расходившегося Ивана. — Видно тебе от баб тоже досталось, раз ты так на любовь нападаешь…»

Оказалось, что я угадал. Когда Иван отлучился, Жуков, нагнувшись ко мне, прогудел:

— А Ваньку-то нашего, знаешь, жена бросила…

— Да ну?!

— Вот те и ну… Взяла, да уехала с дочкой в Америку — нашла там какого-то сраного миллионера.

— Вон оно что, — вздохнул я. — То-то смотрю Иван вроде как не в себе…

Засиделись мы за полночь. Выходили из ресторана уже на нетвёрдых ногах и, когда шофёр Жукова вёз нас к Ивану — я должен был у него ночевать — мне всё казалось, что красотки на придорожных рекламных щитах вот-вот оживут: так улыбались, подмигивали их лукавые лица. Одна из них показалась похожей на Ольгу — такая же точно капризная линия губ и крыло ярко-рыжих волос — и я всё, помню, ждал, всё таращился в ночь: не мелькнёт ли еще, среди ярких реклам, ее удивительная улыбка?