Доктор

Андрей Грек, 2008

Писатель Андрей Грек (А.Ю. Убогий) – хирург-уролог в Калужской городской больнице скорой помощи. Член Союза писателей России с 1993 года. Прозаик, эссеист, литературовед. Лауреат всероссийских и областных литературных премий, в том числе премии имени Леонида Леонова (2002 г.), имени Вадима Кожинова (2003г.), имени братьев Киреевских (2006 г.) и др. Награжден Орденом Гиппократа за преданность и верность клятве Гиппократа, долголетний добросовестный труд в системе здравоохранения и высокий профессионализм. Роман «Доктор» недавно вышел в Италии в издательстве «Культура, наука, искусство» и бурно обсуждается среди читателей. Подобного сюжета в отечественной литературе еще не было. В монастыре умирает пожилой истопник. Монах, обнаруживший тело, находит и четыре тетради, в которых, как оказалось, покойный описал свою необыкновенную историю. Некогда успешный хирург Днепров думать не думал, как круто может вдруг измениться его налаженная жизнь – доктор становится инвалидом, обузой для близких, почти что изгоем. Он начинает жизнь железнодорожного нищего, кормящегося подаянием и ночующего, где придётся. Но злодейке-судьбе мало и этого: после скитаний по поездам и вокзалам герой оказывается на свалке. Но, видимо, испытания, выпавшие на долю доктора Днепрова, были не случайны и не напрасны, поскольку, несмотря на болезнь, на невзгоды, на одряхление тела дух его остаётся светел и чист, а милосердие, понимание ценности человеческой жизни и преданность профессии вызывают истинное восхищение. Содержит нецензурную лексику

VI

Так я и жил, проводя дни на работе, а ночи — в своей комнатёнке, в окружении книг, медицинских журналов и фотографий покойной жены, улыбавшейся со стены так застенчиво и виновато, словно она уже в юности знала о будущей ранней кончине.

И я думать не думал, что в жизни моей, незаметно катящейся к старости, случатся серьёзные перемены. Самое большее, на что я рассчитывал — это покупка отдельной квартиры, в которой я жил бы уже совершенно спокойно, не дёргая нервы себе и домашним.

Но человек предполагает, а судьба располагает, как любила говаривать моя мудрая бабка. Рухнуло всё неожиданно — среди полного, как говорится, благополучия.

Началось всё со взгляда. Я шёл коридором своего отделения и увидел, что на сестринском посту сидит молодая незнакомая женщина в белом халате. Она, склонив голову набок — так, что крыло ярко-рыжих волос закрывало лицо — что-то быстро писала. На мои шаги она вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд ее был глубоким и тёплым: он будто светился. Я даже замедлил шаги, не сводя глаз с лица незнакомки, и тут же почувствовал боль в левой руке.

Я так хорошо это помню, потому что вот точно такую же боль, прохватившую руку от кисти к плечу, я испытал спустя несколько месяцев, на операции, в тот момент, когда проколол себе палец. Сейчас даже кажется, что всё это было единым событием: словно взгляд незнакомки, укол и болезнь — всё случилось одновременно.

Пробормотав что-то вроде приветствия — красавица мне улыбнулась в ответ — я прошёл в ординаторскую и сразу же, от порога, спросил:

— Кто это там, в коридоре?

— Какой вы, шеф, наблюдательный! — засмеялся Володя Агапов. — Это Оленька Фокина, наш новый терапевт.

— А что она делает здесь, в хирургии?

— Как что? Больных консультирует. Что-то вы, шеф, стали очень уж строгим: кто, зачем, почему? У нас же всё-таки не монастырь, и красивые женщины нам не помеха…

— Она, кстати, замужем, — зевнув, перебил его болтовню Стас Семирудный, измученный трудным дежурством. — Так что не слишком-то разгоняйтесь, коллеги.

— Замужем? Это же замечательно! — оживился Володя, известный ходок. — Проще всего соблазнить молодую замужнюю женщину. Изо всех мужчин она разочарована пока только в собственном муже, а все остальные ей кажутся лучше, чем он. Это даёт нам, соблазнителям, шанс почти стопроцентный. Шеф, вы согласны со мной?

— Хватит трепаться, — прервал я его. — Ты лучше скажи: Хидятуллину перевязал?

— Обижаете, шеф! Работа — это святое. Сначала работа, а девочки, как говорится, потом. Да, перевязал: стало получше. А Оленька, хоть вы почему-то и сердитесь — всё-таки прелесть…

Прошло несколько дней. Всякий раз, проходя мимо сестринского поста, я испытывал непонятное мне самому беспокойство. Так бывает в начале болезни, в продроме: когда ты, например, простудился, но единственным признаком недомогания пока что является необъяснимое беспокойство, да еще непривычная чуткость, ранимость и взгляда, и слуха. Цвета, звуки, запахи тогда кажутся слишком назойливыми — так, что хочется скрыться от них в тишину и в потёмки.

Так вот и я, в эти несколько дней, испытывал чувство неясной тревоги, томившей мне душу. «Да что же случилось? — пытался я вспомнить причину того беспокойства. — Больные как будто в порядке, годовой отчёт я вчера сдал, внучка здорова… Что еще может меня волновать?» И чем непонятнее оставалась причина тревоги, тем сильнее она меня беспокоила. Я даже и спать стал не так крепко, как раньше: кошмары терзали мой сон, и я поднимался с постели разбитый, как будто всю ночь оперировал.

А потом, в полумраке больничного коридора, я опять натолкнулся на сероглазый светящийся взгляд, на улыбку, и всё стало ясно: да, меня беспокоит вот именно это лицо, этот взгляд…

— Добрый день! — прозвенело меж стен коридора.

— Добрый день, — пробурчал я угрюмо. — Вы к нам снова на консультацию?

— Нет, — она вскинула брови. — Я просто шла мимо. Но вы, кажется, сердитесь, когда видите здесь посторонних?

— Какая же вы посторонняя? — Я заставил себя улыбнуться. — Напротив, я очень вам рад.

— Правда? — Лицо ее вновь осветилось улыбкой. — Ну, слава богу! А я-то уж думала: вот сейчас тебя, Олька, погонят отсюда метлой…

Мы засмеялись: она звонко и молодо, а я словно кашляя, словно чем-то давясь.

— Может, чаю хотите? — сам для себя неожиданно, предложил я ей вдруг.

— Конечно, хочу, — легко согласилась она. — А лимон у вас есть? Я лимоны ужасно люблю…