Сталинград. Том второй. Здесь птицы не поют

Андрей Воронов-Оренбургский, 2019

"Сталинград. За Волгой земли нет!" – роман-сага о чудовищной, грандиозной по масштабу и человеческим жертвам Сталинградской битве, равной которой не было за всю историю человечества. Автор сумел прочувствовать и описать весь ужас этой беспримерной кровавой бойни и непостижимый героизм советских солдат… Как это возможно? Не укладывается в голове. Но ощущение полное – он сам был в этом аду!.. Он сам был участником СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ… Книга получилась честной и страшной. Это суровый, как сама война, роман, возможно, лучший со времен "ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ " М. Шолохова. Содержит нецензурную брань.

Глава 4

…Порывы ветра с неприятельской стороны хватали Арсения Ивановича за полы армейского полушубка, вышибали из глаз слезу. Он шёл среди молчаливой цепи уцелевших солдат и младших командиров, которых следовало укомплектовать подвезёнными с левого берега боеприпасами, срочно перегруппировать с расчётом свежего подкрепления, успеть грамотно, определить и занять новые — лучшие позиции, перед контрнаступлением немцев.

Он шёл среди бойцов своего обескровленного батальона, которых, как и его самого, возможно, уже скоро ждала смерть, и ему казалось в высоте, над ними, повторяя их путь, тянется, ещё покуда незримая в этот час, туманная млечная полоса, как точный слепок, как их отпечаток на небесах.

— Подтяни-ись! Почему отстаёшь, замыкание?! — комбат услышал застуженный, раздражённый голос замком взвода Савенкова. Услышал и уж в который раз изумился: «Надо ж, что делает с нами война? Случись-ка в мирное время людям попасть в ледяную реку, перейти её в брод, а потом окопаться в слякоте и лежать в ней талой ледышкой, — верная смерть. Но, чёрт возьми, как мобилизует война! Какие она пробуждает в человеке немыслимые силы! Какую свирепую жажду к жизни! До каких пределов возможности…»

— Быстрей! Быстрей шевели ногами пехота!

Тут и там, сзади и спереди, хлюстала под ногами весенняя грязь; глухо позвякивали, сталкиваясь с пряжками амуниции, диски — стволы автоматов, винтовок.

— Посто-роо-ниись! Братцы, дорогу-у!

Мимо, вдоль насыпи, пригибаясь к земле, бежали гончими, два легконогих связиста, с дощатыми бухтами чёрного телефонного провода на плечах. Как тянет паук свою судьбоносную клейкую нить, бойцы прокладывали новый кабель с правого фланга на левый, в центре которых находился его, Арсения Воронова, врытый по «брови» бетонный командный пункт. Это было архиважное дело. Связь с ротами и ставкой комдива Березина во время боя была прервана подчистую. Связисты убиты. Снаряды и мины врага во многих местах посекли — перебили кабель, а в двух местах вырвали шестиметровые клочья провода, не подлежавшего восстановлению.

— Живей! Живей, товарищи бойцы! Нам ещё возвращаться!

…Отчётливо видимые в полевой бинокль и перископ, безглазые руины жилых кварталов восточной части города, исчезли за горбатым холмом. А чуть погодя, скрылось и далёкое огненное зарево в четверть неба, похожее отсюда, с берега реки, на пунцово-рдяной гребень петуха или спелый ломоть арбуза.

Они спешно выбрались из тесного лабиринта траншеи; здесь под прикрытием природного земляного вала можно было не опасаться пуль вражеских снайперов. Под сапогами гремливо и сыро зажмякал оттаявший щебень. Прежде здесь проходила ветка подсобной узкоколейки, посредством которой, на совхозные свинофермы, телятники, коровники, подвозился силос, комбикорма, а так же уголь, дрова для кочегарок.

Теперь — одни пепелища — развалины… не было так же ни рельсов, ни шпал, — одна железнодорожная насыпь изрытая воронками бомб и снарядов, усыпанная гильзами и осколками, не весть откуда взявшегося здесь стекла. Тут и там, по всей прифронтовой полосе были видны подбитые танки, пушки, перевёрнутые повозки, обугленные чёрные остовы автомашин…

…Шли по твёрдому следу железной колеи, тревожно вглядываясь в ползущие — плывущие над землёй, разрушенными постройками, лесом, прогорклые дымы…В сыром воздухе помимо солярки, бензина и пороховой гари, чувствовался запах мороженного железа, обгоревшего трепья и человеческих костей. Где-то ниже по склону, у леса дичало завыла бродячая собака, — протяжный, заунывный вой, похожий на волчий1. Он перекатывался из дола в дол, наливаясь холодной, хищной яростью, и, как тупой буров, сверлил уши. И без того накалённые нервы солдат, натянулись до звону. В голове в эту минуту, какой только не лезло химеры и чертовщины. Кое-кто из молодых, суеверных, внимал эту выть смерти, оледенев душой, ощущая мелкую дрожь своих пальцев, сжимавших ремни оружия. От неё веяло могилой, и душу, право, забирало большей жутью, чем от привычного свиста пуль или надсадного визга шрапнели. Всё так: оголённые нервы были напряжены до предела, но присутствие старших, бывалых товарищей, боевых командиров, стыд за своё малодушие и верность солдатскому долгу, делали своё дело и брали, конечно же, верх.

— Не отстаём! Не отстаём, Воробьёв! Яршин! Подтянись, улита! Пуля по тебе плачет…Живей, ребятёжь, мать вашу! Красноармейцы вы?! Или тётки на сносях! — затрубил горластый и шумоватый старшина Рябов — престарелый, беззубый вояка, весь, как матёрый лис — лисович, побитый седой остью. Его родительский глаз горел — дозорил заботой и беспокойством о молодых солдатах, точно это и впрямь, был его собственный выводок, который он, как родитель, спешил укрыть от враждебных глаз и напастей в надёжной, скрытой от всех норе. — Нажми, наж-ми, сынки! Ну, поторапливайся, служивые, поскореича! Того и гляди, немчура зубы покажет.

…Исподволь накапливались сумерки. Подморозило. От ленивого изгиба реки, пресноватый и влажный, подпирал ветер. Впереди показался КП. «Наконец-то!» — с облегчением выдохнул Арсений Иванович. Обратный путь ему показался вдвое длиннее.

— Подходим, братцы! Ишь подгорелой кашей прёт и табаком! — радостно вызвонил ездовым бубенцом молодой голос рядового Черёмушкина.

И правда, — навстречу их куцим взводам вышли такие же куцие группы защитников левого фланга. Мелькали бушлаты и телогрейки разведроты, но в массе преобладали — солдатско-офицерские.

…воронов привычно, не сбивая ноги, месил растолчённую снежную хлябь, цепко вглядывался в лица обгонявших танкаевскую роту людей. Сбоку от дороги, вырвавшись вперёд, прошли командир 2-го взвода младший лейтенант Шевчук и ладный, как рукоять шашки, замполит Колесников, принявший под своё начало остатки 4-ой роты, погибшего командира Валерия Дерябина. Уже на подходе, комбат приметил, опиравшегося на автомат, капитана Танкаева, в распахнутой шинели и сбитой на затылок фуражке. Приметил и на память сразу пришла «оконцовка» их последнего задушевного разговора. Горячие, как угли, полные настойчивой, несгибаемой воли и убеждения слова кунака — дагестанца:

— Товарищ майор, вы меня в деле не берегите! А то…какой к шайтану толк в нашей дружбе?

— Спасибо, Миша. Спасибо, капитан. — Комбат крепко, с чувством благодарности и боевого офицерского братства пожал его здоровую правую руку. — Видит Бог, другого от тебя услышать и не ожидал. Ты, на меня также надейся. «дружба дороже денег, сильнее смерти», — ведь, так говорил твой отец Танка? Верно?

— Так точно, товарищ майор. Вах! Большое горское спасибо, брат, что всё это помнишь. Сердцем хочу сказать, Арсений Иванович…Клянус, ты настоящий человек! Пуст Небо отблагодарит тебя долгой счастливой жизнью. Вэд, ты…ради меня…под пулями, прибыл на правый фланг? Поддержал…

— А то ради кого? — тонко усмехнулся комбат и с нарочитой строгостью погрозил красным рубчатым пальцем. — Но ты, не зазнавайся, герой. Скажи на милость, разве, один эту высоту брал? Или кто то рядом ещё был?

Широкая, обезоруживающая белозубая улыбка, осветила лицо Магомеда:

— Так точно. Хор-рошие слова сказали, товарищ майор. Оч-чен правильные. «Один в поле не воин. Гора не нуждается в горе, а человеку без человека — не быть», — говорят у нас. Э-э, что бы я сделал одын, без своих ребят? Иайй! Жаль полегло их…немеренно.

— Сам говоришь: могилы героев — не на кладбище! — Комбат резко повернул широколобое, напряжённое лицо, вспыхнул камышовой зеленью глаз.

Магомед выдержал жёсткий взгляд, кашляя, с хрипом отхаркивая мокроту, ответил. — После смерти коня остаётся поле, после смерти героя — имя. Мстит будем, товарищ майор! — Огненный, полный испепеляющей ненависти взгляд, будто пуля, обжёг скулу комбата. Страшно мстит будем. За каждую слезу женщины, ребёнка…Смерт фашистскому зверю!

— В цель! В десятку твои слова, Михаил! Мстить — до последнего патрона, до последнего вздоха! Так, чтоб земля и камни горели — плавились под копытами этих нелюдей! Мы не вправе забыть имена наших погибших фронтовых товарищей. Забыть их боевой путь к бессмертной славе.

Но, ты, не тужи, брат! Не одним фашистам чужие шкуры дубить. На Россию — матушку какой только сволочи — погани не рвалось! Ан каждый был — мордой в землю воткнут, на лопатки брошен. Не тужи, Михаил! Будет возмездие! Будет Победа! Но и другое должны мы помнить с тобой…Весь советский народ должен помнить, — багровая краска облила щёки Арсения. Он перехватил пылкий взор Магомеда, жадно хлебнул талого воздуха и негромко, веско сказал. — Когда фашистов не будет и в помине…Когда мир настанет, светлые, добрые времена придут…Дома строить будем…Свадьбы справлять будем…Жёны наши детей рожать…Потомки помнить обязаны, какой ценой, какими жертвами — далась нам эта великая Победа. В этой страшной, священной войне. Так-то вот, Миша, — дрожа ноздрями, Воронов опустил глаза. — Свято помнить обязаны, на века. Не забывать, но главное не допустить новой!

Оба сурово молчали, сосредоточенно слушая бойкую весеннюю капель. Э-эх, раззудись душа молодецкая! В иные бы годы, да эту веселицу капель — усладу сердца! Но теперь…на душе было черно — непроглядно. «Война» — в этом проклятом слове, разложи его на слоги, отчётливо слышалось и читалось: «вой народа», «народный плач».

Комбат поделился «Казбеком». Чиркнули нагретыми на груди спичками, закурили. Над грязными, в серых разводах касками залохматился зыбкий табачный дымок. Под конец перекура, майор со вздохом подвёл черту:

— Да, брат…Убить всё Зло, мы покуда не в силах. Но кое — кому, на этой безымянной высоте, руки укоротить — сможем. Потому, товарищ ты мой, дорогой капитан Танкаев, делай, что нужно. Родину защищай. Ну, а всё остальное потом…

— Небом клянус! Родительским очагом клянус…Это чест для меня. Разрешите, к своей роте…

— Будь, капитан.

— Будь, майор.

* * *

— Товарищ генерал, быстрее! «1-й» на линии! Срочно! — подхватывая на лету. Сброшенный полушубок комдива, вторично выпалил, выбежавший навстречу из штаба. Адъютант Касаткин.

…Последний отрезок пути к КП, через двор, запруженный баррикадами телег и повозок, Березин не шёл, а бежал. Внезапный грохот случившейся канонады, за рекой, южнее плацдарма, частые вспышки осветительных ракет и, шарившие небо и берега, лучи прожекторов, враз натянули нервы. В памяти мгновенно выжглась картина вчерашнего экстренного совещания командиров, которое возглавлял, приехавший на чёрной «ЭМКе», ещё живой — невредимый комдив генерал-майор Андреанов.

Отблески хищных, прожорливых лучей вражеских прожекторов, невероятно мощных, — долетавших даже до левобережных позиций 472-го стрелкового полка, под разными углами рассекали фиолетовую тьму, вонзали в лица и груди солдат, отточенные мгновенные иглы. И когда зрачок генерала встречался с отблеском луча и лимонный, гранатовый или белый укол пронзал глазницу, он всякий раз испытывал болезненное ощущение, будто световая игла наносила ожёг сетчатки его глаз, проникала в мозг, вызывала головокружение и галлюцинацию.

…Взбегая по ступеням крыльца, вчерашнее совещание от «а» до «я» — молнией пронеслось перед мысленным взором Березина.

* * *

…В тесном зале собраний, с низким, давящим взор потолком, стоял крепкий, хоть ножом режь. Запах сырой кожи: сапог, ремней, офицерских планшеток и кобур, пропитанных потом гимнастёрок, и вездесущего табака.

Во главу составленных «Т» стволов, твёрдым, во всю ступню, командирским шагом прошёл чуть сутуловатый комдив Андреянов, сопутствуемый дивизионным комиссаром Черницыным. Генерал отодвинул свой стул, уселся, жёстким движением положил на стол защитную фуражку, красневшую рубиновой звездой, пригладил ладонью залысины волос и, застёгивая пальцами правой руки пуговицу на боковом кармане полевого френча, немного перегнулся в сторону Черницына, что-то говорившего ему.

То комдива Андреянова, сидевшего в центре, по обе стороны рассаживались командиры частей.

Березин слышал, как Валерий Степанович Черницын снова вполголоса что-то сказал Андреянову, посмотрев на ручные часы.

Тот коротко прищурился на собравшихся, остановился на полковнике Березине, занимавшего место против него, и откашлявшись в кулак, твёрдо сказал:

— Я думаю, время начать. Итак, товарищи офицеры, прошу внимания! Как вам известно. Вчера на рассвете, полк товарища Березина вышел к реке Воронеж…И, по моему приказу, попытался форсировать её. — Комдив взял паузу, катнул желваки под кожей; затем гордо откинул голову и, скрипя кожей ремней, привалился к спинке стула. В установившейся тишине вновь четко и твёрдо зазвучал его низкий, с осенним тусклым тембром, голос:

— Что ж, мы столкнулись с тщательно подготовленной, большой обороной противника. В итоге: попытка форсировать р. Воронеж с ходу — закончилась неудачей. Спокойно, товарищи! Будем смотреть правде в глаза. Да, да, полковник Березин, именно так. Взята первая линия неприятеля…но и только! Пришлось вернуться на исходную позицию на левом берегу. За исключением трёх неполных стрелковых батальонов, сумевших зацепиться за правый берег. Я правильно информирован?

— Так точно, товарищ генерал — майор. — Комполка Березин, до сего момента мелко барабанивший пальцами по крышке планшета, энергично поднялся, поднял уроненный взгляд и так же твёрдо ответил, — только с одной существенной поправкой, товарищ комдив. Разрешите?

В его сторону быстро пополз щупающий взгляд генерала. Дёрнув углом рта, потянулся к графину и жадно выпил, вовремя налитый — поданный ему Черницыным, гранёный стакан воды. Комдив будто заливал огонь, охвативший его нутро.

— Слушаем вас, Семён Петрович, — желая поддержать полковника, учтиво вклинился дивизионный комиссар.

— С вашего позволения…Цена этой, так называемой вами, товарищ комдив, «зацепки», — смерти двух командиров батальонов — Дерябина и Худякова. Массовая гибель солдат. Из трёх батальонов, штурмовавших плацдарм…остался один! Который, по моему приказу, возглавил командир, 3-го батальона майор Воронов, дав в помощь ему — комроты капитан Танкаев. Других офицеров, кроме четырёх взводных, из бывших двадцати семи…мы — потеряли! Там на высоте, за рекой, — Березин давясь полынным комом в горле, упирая накалённый взгляд в Андреянова, окреп голосом. — Все, как один, ждут от нас…

— Об этом позже, полковник! Садитесь. У нас не агитмитинг! — властно обрубил комдив. Его раздражение, граничившее с гневом, от доклада Березина, было налицо. Он бегло оглядел лица собравшихся командиров, заметил: комиссар Черницын хмурится и темнеет скулами, начштаба Иванчиков глаз не поднимает от стола, замком полка Грачёв нетерпеливо порывается что-то сказать. Выждав паузу, комиссар тихо шепнул: « Продолжайте, Владимир Ефремович!» И генерал Андреянов, словно ждал этого, сурово продолжил:

— Так вот, товарищи офицеры, довожу до вашего сведения. Фронт нашим участком не ограничивается. Мы сдерживаем правого и левого соседа…И, чёрт побери, топчемся на месте уже почти сутки. Сут-ки! А вы мне, понимаешь, тут турусы на колёсах…разводите! Какие решительные действия применяются, чтобы исправить это положение? — комдив снова повернул в сторону Березина разгорячено-багровое лицо, выкрикнул, уже не тая горклой злобы:

— Что вы мне прикажите докладывать командующему Фронтом? Молчите, мать вашу…вояки! Так, кто это зло вокруг заводит? Ответственность за неудачу, хотите сбросить с себя? Не выйдет! Погоны сбросите, так и знайте! Молчать! — он брызнул на всех сразу серыми картечинами глаз, и, не встретив более возражений, уже ровнее продолжил. — Не сегодня, завтра…Наша 100-я стрелковая дивизия получит пополнение боеприпасами. Эшелон, как мне доложили, прибудет на узловую станцию «Анна». Что, кстати, близко и удобно для вашего полка, товарищ Березин…Но затруднительно для остальных частей дивизии, позиции которых на правом берегу Дона, близь Петропавловки. Так вот, кроме боеприпасов, — наливая голос свинцом, продолжал генерал-майор Андреянов. — В помощь нам приданы танки. Один батальон, из числа этих машин, и новый, полностью укомплектованный стрелковый полк, по всему завтра…Крайний срок к вечеру, прибудут в ваше распоряжение, Семён Петрович. Так, что вы не забыты командованием, ха-ха…Не бедный родственник. Будете во все оружие, как говориться.

— Ну, а пока, — вновь вставил дивизионный комиссар, — силами, закрепившихся на правом берегу стрелков и батареи дальнобойных орудий капитана, — натужено вспоминая весёлую украинскую фамилию последнего, осёкся Валерий Степанович.

— Порабудько, товарищ дивизионный комиссар… — живо нашёлся начштаба полка.

— Вот именно Порабудько! Любой ценой удерживать стратегически важный плацдарм и отвлекать от наших основных сил — противника. Комбату Воронову и ротному Танкаеву будут приданы четыре противотанковых орудия ЗИС-3. Эти новые пушки, недавно поступившие на вооружение нашей Красной Армии — чудо! — доложу я вам, — комиссар, севший на своего любимого «конька», сиял, как надраенная медаль. — Имеют высокую начальную скорость снаряда, скорострельность и настильную траекторию. А стало быть…

— Так вот, товарищ Березин, — громогласно перебил Черницына комдив. — Эта батарея старшего лейтенанта Мартынова должна быть немедленно переправлена на ваш злосчастный плацдарм в помощ бойцам. И, что б в этот раз, — без осечек!

За столом оживлённо задвигались головы, будто окружья подсолнухов, расталкиваемые ветродуем; набряк гомон одобряющих голосов.

Подполковник Березин молчал, устало нагнув голову. Его прочувствованно, хлопал сзади по плечу старый приятель, замком дивизии Томенцев, высокий с чапаевскими усами бывалый офицер, с двумя орденами Красного Знамени и парой Отечественной войны на груди.

Офицеры оживились ещё больше, защёлкали замками своих командирских полевых сумок, зашелестели картами, когда генерал Андреянов, решительно поднялся из-за стола и, отдёрнув защитного цвета шторки, остановился возле оперативной карты; на последней была изображена пересечённая лентой реки, дорогами, холмами, оврагами — местность, между восточной частью города Воронежа и Острогожска, прочно и основательно занятого неприятелем.

— Я повторяю, полковник, — указка Андреянова перечеркнула голубую ленту реки. — Вы, как только подойдут резервы, с основными силами форсируете реку. Несколько южнее, захваченного плацдарма. Вклинитесь вглубь вражеской территории на километр, полтора…и ударите в правый фланг немцев, в районе малого населённого пункта Чижовка. — Указка, как шпага, хищно клюнула своим жалом в Чижовку, окольцованную бордовым жирным пунктиром. Намусоленные химические карандаши командиров незамедлительно отметили на своих картах заданную цель и координаты. — Два батальона из резерва, под началом подполковника Филатова, при поддержке танков майора Смирнова, — форсируют водную преграду выше по течению. Отметили? Направление — Сомово. Задача группировки Филатова и Смирнова: врубиться в оборону гитлеровцев возле городского железнодорожного узла и завязать бой. Максимально отвлечь на себя его внимание. Заставить оттянуть часть войск с фронтальных позиций, расположенных против захваченного нами плацдарма на правобережье. Получив сигнал — две красные ракеты, мы всеми орудийными стволами поддерживаем батальоны. Повторяю, всеми орудийными стволами! — раздувая ноздри и сводя брови, рубил, как саблей, указкой комдив. — Затем открываем массированный огонь по немецкой обороне второй линии и в штыки! — переходим в решительное наступление, соединяемся с батальонами. Затем, расширив плацдарм, выходим с юго-восточного направления к г. Воронеж. Что, собственно, и является главной целью наступления и общей задачей Воронежского фронта. Такова тактика наших действий. План утверждён ставкой командующего 40-ой армией генерал-лейтенантом Поповым. Вопросы?

После малозначащих уточнений и краткого обмена мнениями с дивизионным комиссаром по вопросу о моральном духе солдат, генерал Андреянов, наваливаясь грудью на край стола. Повторил:

— Так есть ко мне предложения, товарищи офицеры?

— Разрешите? — Березин первым нарушил молчание.

— Надеюсь, вопрос по существу, важен для всех? — комдив пытливо посмотрел на поднявшегося командира полка.

— Особенно для тех, кто окопался и держит обоону за рекой.

— Ну, и? — едва умолк Березин, возвысил голос Черницын. — Что же вы молчите, Семён Петрович, мм?

— Товарищ генерал-майор, — Березин тщательно подбирал слова. — Приказ ясен, но…из четырёх противотанковых орудий, о которых шла речь…Два орудия разбиты при переправе…

— Два-а?! — комдив дрогнул потемневшими скулами. — Как два? Да вы, что…с ума сошли?

— Я докладывал вам…Немец осветил нас прожекторами. Это чудо, что майор Воронов и капитан Танкаев, вообще, сумели там удержаться…

— Хватит «Чудес»! Сыт! — взорвался комдив. Ему надоело раз за разом натыкаться на простую, окопную броню березинских ответов. — Свои беды превращайте в победы, полковник. Что с двумя другими орудиями?

— Целы, товарищ…

— Они переправлены?

— Так точно. Перед вашим приездом. Ждали темноты.

— Чёрт знает что! — Андреянов сцепил руки в замок.

— Потому я прошу…дополнительных огневых средств. — настойчиво повторил Березин. Бойцам не выдержать танковой атаки врага.

— Почему, начштаба дивизии не счёл нужным меня поставить о сём в известность?! — командным голосом грянул комдив, рубя ребром ладони по столу, как палашом.

Большинство офицеров одеревенели лицами, накрепко сомкнув рты. Столь велика была наступившая растерянность, что несколько секунд все молчали, как завороженные, не без тревоги, глядя на побледневшее лицо начштаба Иванчикова.

— Не успел, товарищ генерал, — гремя стулом, поднялся Иванчиков. — Только с передовой. Сам ничего не знал.

Комиссар Черницын придержал комдива за рукав, глядя в его лицо, примиряющее сказал:

— Остепенись, Владимир Ефремович, не картошку копаем…Полагаю, мы эту проблему решим.

— По-ла-га-ешь? — Андреянов, близко придвинувшись к Черницыну, горячо шепнул: — Или уверен?

— Уверен. Да! Придётся взять взвод в артполку. Вы же сами информировали нас…Эшелон не сегодня, завтра прибудет на станцию «Анна». Да, Владимир Ефремович, придётся. Иначе, сорвём задуманное. Люди там…Не очистки.

— Ну, что ж, гуманист, убедил. Но помни, Валерий Степанович, побед без потерь не бывает.

Комдив делово поднялся.

— Итак, подведём итог. Все оповещены насчёт боеприпасов. Надеюсь, как только придёт эшелон, командиры частей лично займутся комплектацией. Решат вопросы с подводами, лошадьми. На этом всё. Мне ещё надо побывать на заставах. Время не ждёт. Товар-рищи офицеры, прошу вас немедленно заняться своими обязанностями. Все свободны.

* * *

1-ая рота собралась целиком, вернее то, что осталось от неё, после атаки вражеского плацдарма. От былой сотни — четыре десятка стрелков, из которых больше дюжины смотрели на мир и на него, ротного командира, из-под красно-бурых бинтов и повязок.

Старшина и сержанты — все бывалые дядьки, заменившие убитых взводных, перед тем, как встать в строй, с марша наскоро подбегали к Магомеду Танкаеву, совали чёрствые краюхи ладоней, тревожно вглядывались при свете керосинового фонаря в его чуть смуглое, кавказское чекана, твёрдое лицо, называли: то «товарищем капитаном», то «ротным», то «Мишей», но положительно во всех голосах одним тоном звучал искренний товарищеский, едва ли ни семейный, тёплый привет.

— Как вы, товарищ капитан? — старшина Рябов, тот самый беззубый ветеран, чей волос, как у матёрого лисовина, был покрыт рыжей проседью, всматривался в медное лицо командира, с тонкой переносицей, чёрными крылатыми бровями.

— Терпимо, как видиш. Живой отец. А где старшина Трофимов? — Магомед чиркнул взглядом по притихшей шеренге.

— Иван то? С третьего взводу?.. Так его, с рядовым Косых…кажись, последним видел сержант Петренко. Прикажите, кликнуть сержанта? — Рябов, приоткрыв чутка рот, жадно внимал ему, ожидал распоряжения. — Отставить. Потом. На дне терпения — оседает золото, — разбавляя напряжение минуты, пошутил Танкаев, приобнимая старшину — ветерана и похлопывая его по плечу, на котором, как костыль с рыжим прикладом, леденел ППШ. — Становис в строй, Ермолаич.

— Есть в строй.

Точно так, держались в двух шеренгах и остальные стрелки. Капитан на секунду задержал взгляд на своих бойцах. Перед ним, как рябиновые бусы на нитке, тянулись молодые, не по годам суровые, повзрослевшие лица: похудевшие, утомлённые, с тёмными подглазьями, но с блестящими, живыми глазами, накалено и преданно озиравшими своего любимого командира. Цепкие пальцы, перепачканные окопной кровью и грязью, ружейным маслом и пороховой гарью, крепко сжимали оружие.

— Рота, ровняйсь! Смирно-о! Равнение на середину! — замком третьего взвода сержант Андрей Петренко, прочавкал строевым шагом, замер в трёх шагах, отдал честь ротному командиру. — Товарищ капитан! 1-ая рота, 3-го батальона, 472 стрелкового полка, в составе 47-ми человек построена…

Капитан Танкаев, с трудом скрывая тошнотворную слабость, молча и гордо, наблюдал за своими храбрецами. Видел в сиреневом дымном сумеречье, как при его появлении засверкали решимостью глаза, выживших бойцов, как расправились никлые плечи, а кулаки крепче стиснули ремни автоматов — винтовок. Испытал при этом терпкое чувство гордости за своих солдат и, согревающее тепло, получив его из преданных старых и молодых глаз.

Он стоял на возвышенности, перед застывшим строем, давая уняться загнанному сердцу, ощущая непомерную чугунную тяжесть в ногах. Осматривал с захваченной высоты далёкий вечерний город, над коим дул сыристый огромный ветер, выхватывая из чёрных каньонов города: то артиллерийские гулы, то туманное угрюмое зарево. Воронеж горел с двух сторон, точно гривастые пожарища пробивались друг к другу через нагромождение каменных груд и развалин, и они принимались гореть, медленно-неохотно, накаляя сизо-стальной противень небосклона рубиново-красным цветом.

…В глубине расположения, укрытая обгорелыми брёвнами перекрытий обломками бетонных плит, пыхтела батальонная кухня; оранжевый трепещущий отблеск огня слабо озарял колдобины и ямины в виде воронок, скученные группы солдат с походными котелками, в маятном ожидании долгожданной, горячей еды. Дымный аромат походной кухни вместе с дроглыми отсветами очага достигал позиций, дразнил пустые желудки, щимил души солдат, напоминая о доме.

— Рота, вольно! — после краткого доклада Петренко, распорядился Танкаев. — Сержант, накормить бойцов. Обсушитца, провэрит оружие — боеприпасы, перекурит. На всо про всо — полчаса. Личному составу быт на чеку — готовым к бою.

— Так точно! — Петренко проворно крутнулся на каблуках, чётко скомандовал:

— Р-рота на леву-у! За мной шагом арш!

* * *

— Ну, а ты, что не со всеми, язви чертяку! Соляркой прикажешь тебя заправлять иль бензином? Кха, скажи на милость, Клим Тимофеевич, железный он у нас, что ли? — комбат, подошедший с осанистым политруком Колесниковым, строго посмотрел в чёрные, с голубыми белками, удалённые в разрезе глаза Магомеда.

— Да что-то не в коня корм, товарищ майор, — хищно усмехнулся капитан и, накипая серьёзностью спросил. — Что генерал Березин, товарищ майор? Будет резэрв — поддэржка? Связ ест?

— Налаживают покуда. Остальное…моё дело. Как говорится: «В поле много тропинок, только правда одна». Значитца так, капитан. Сейчас — к общему котлу. Бросишь себе кой-что на желудок. А потом, к Петру Григоричу — в лазарет, что под яром, на нашей стороне разбит…Сутки твои, а там поглядим…

— Э-э, зачэм такое? — вспыхнул порохом Магомед. — Мы ж договари…

— Отставить! Тут не базар! Соблюдайте субординацию, капитан Танкаев. Вы, об этом доложите, когда вас спросят. Ты мне здоровый, в соку…Во-о, какой нужен! Видел, как хромой уткой, доковылял до штаба. Бледная тень, а не прежний орёл! Это приказ и кончено! У меня и так, вас командиров, меньше, чем пальцев на руке осталось. Выполнять!

— Есть, выполнять. — Магомед взвинчено бросил ладонь к козырьку, повернулся кругом, и через силу тщетно стараясь не припадать на левую ногу, заковылял на стук — молотьбу ложек и оживлённые возгласы повеселевших солдат.

… Люди в Ураде, отлично знавшие старого Танка, могли хоть на Коране поклясться: Магомед шёл, раздувая ноздри, дрожа в таком же возмущении, точь в точь, как и его отец, когда бывал в гневе. Оно и понятно. Птицы из одного гнезда. Одна горская, аварская текла в их жилах кровь. И до чудного были они схожи в этот момент.

— Однако, каков молодец! — с восхищением протянул Колесников. — Порох с огнём.

— Да уж, закалённый в огне булат, Клим Тимофеевич. На смерть стоит.

— Так к награде…К награде Танкаева! — настежь распахивая жаркую шинель, гремел восклицаниями Колесников. — Что ж ты, Арсений, кота за хвост тянешь?

— Не кипятись, политрук. Не, ты, один подмечаешь героев. Танкаев наградами не обижен. Всё по заслугам. За взятие высоты со своей ротой, за проявленное мужество-героизм, он уже представлен мною к ордену «Красной Звезды». А бойцы его, все, как один, — к медали «За отвагу»! На этом плацдарме, каждый достоин награды. Все мы тут…смертники — штрафники, политрук. Да-а,..затащила нас судьба фронтовая…на чёртов пригорочек.

Но Колесников, пропустив мимо ушей последние слова комбата, воодушевлённо продолжил:

— Если не убьют, ей-ей, далеко пойдёт наш капитан.

— Этот не пойдёт, полетит, — крылья у него за спиной. Это — я тебе говорю, Клим. Эх, ему бы знаний побольше! Военную Академию штурмом взять…Доблестный командующий мог бы отлиться из этого горца. Много раз уже жизнь испытывала его на прочность, и не всегда можно было выстоять, скажу я тебе. Но он выстоял, всем смертям назло! Уж ты поверь, — в голосе комбата послышалась звонкая медь горделивого превосходства. = Есть в нём прекрасный сплав боевых и человеческих качеств. Редкий сплав. Скажи на милость, сколько знаю его…Танкаев жил и живёт лишь одним: выбить врага, да жизнь свою прожить с толком, не зря! Ну, хорош похвальбою искрить.

— Как бы ни сглазить, — с живостью подхватил Колесников.

— Вот, вот! Хорош. — Воронов одёрнул складки офицерского полушубка, поправил портупею, поясной ремень, уверенно и твёрдо улыбнулся. — В штаб пора, Клим Тимофеевич. Пойдём-начнём, командиры нас ждут. Синельников! — крикнул он на ход ноги.

— Я-а!

— Что связь, паразиты?

— Готова, товарищ комбат! — победно выкрикнул Шурка Синельников. — Только — только наладили.

— Добро! Связь с комдивом Березиным мне. Быстро!

* * *

Пыхая папиросками, воровато ужатыми в горсть, они пошли вдоль высокого бруствера к блиндажу: комбат — широкий, как дверь, и политрук — прямой, как оглобля, снова застёгнутый на все пуговицы и крючки, ей-ей, чем-то похожий на зачехлённый, в ножнах палаш.

…Были уже у входа, как вдруг, чей-то звенящий тревогой голос, выкрикнул:

— товарищ комбат, гляньте!

Воронов замер, повернул широколобое, обветренное лицо на голос; из-за его плеча выглянул на окрик Колесников.

— Опять, ты-ы! В чём дело, Черёмушкин? — комбат спустил собак, раздражённо впился в хорошо знакомое лицо рядового. — Что на сей-раз? Что уставился, как родимец на попа?

— Да нет, же! На небо гляньте, товарищ комбат! — Черёмушкин заполошно вскинул руку.

Офицеры, вместе с оказавшимися поблизости стрелками, подняли взоры и…каждый, против воли, каков бы он ни был храбрец, ощутил, как его пробрала ледяная, сыпкая дрожь. Как натянулись поджилки и замозжало между зубов…А дыхание стало чаще.

По тёмной бугристой жести предночного неба, покуда бесшумно, точно стервятники, распластавшие крылья, хищно выпустив вперёд когтистые лапы-шасси, воздух резали бомбардировщики, четыре звена — по три машины в каждом.

Гнетущее состояние, сродни удушью в петле, усилилось, когда на бортах фюзеляжей, крыльях и вздыбленных хвостах, — зловеще замаячили жирные, бело-чёрные кресты и паучья свастика. И ту же секунду, чугунное небо, в оба конца, накалил тяжёлый гул моторов. А следом, со стороны солдатских котлов, где курилась сладким дымком полевая кухня, запоздало раздался истошный, хрипатый крик старшины Рябова:

— Во-озду-ух! Лягай! Ляга-ай, ребятё-ожь!!

Все ухнулись наземь, кто куда; забились — ужались, Зубами — дёснами целуя землю. Непрерывный, рокочущий гуд моторов Люфтваффе, всё гибельней нарастал, сводил с ума и вдруг, устрашающе взревел из-под крыльев «иерихонскими трубами», будто в коней хотел раздавить, закатать в мёрзлую твердь защитников высоты, наглядно показать кто в небе и на земле отныне новый хозяин и Властелин.

— Пулемёт дава-ай! — в бешенстве орал сержант Петренко.

— Братцы, жги их гадов из автоматов!

Чёрт в костёр! Кто-то, тщательно целясь из трёхлинейки, стрелял из окопа. Кто-то неистово строчил на удачу из «дегтярёва», в бессильном отчаянье, опустошая плоский дисковый магазин на 47 патронов….

…От полевой кухни — рассыпался горох касок…Бойцы бежали к траншеям, зачем-то пригибаясь, будто под пулями снайперов. Под яром слышались лошадиное ржание — визг, команды и ругань.

…под общий психоз, бесцельно и глупо расстреляв диск ППШ, Арсений Иванович, сплюнул с досады и жутко выматерился, с ненавистью глядя на победно мерцавших чёрными крестами, рокочущих, стальных птиц. Из окопов продолжали стрелять пачками, грохали залпами, сеяли беспорядочной частухой выстрелов — напрасный труд.

— Твою в душу мать! — рычал в горячке комбат. — Э-эх обещала сука-кума…не пускать козла в огород! Обещала родная партия…бить своим оружием врага на его территории! Но, где на-аши…Хвалёные сталинские соколы?! Когда? Когда же мы-то, наконец, будем бить, эту фашистскую сволочь в гриву и в хвост! Язви вас всех, кремлёвских мечтателей…кипучих горлопанов! — кричал сердцем, не разжимая, в кровь искусанных, почерневших губ Воронов.

Между тем, боевые машины лётчиков Люфтваффе не снижались, не заходили на цель, словно ни в грош не ставили тех, кто подобно жалким муравьям, ползал и хоронился в окопах, под ними. Действительно, странное дело! Те, кто был за штурвалами, не меняли взятого курса, не нажимали кнопки пуска, гашёток стрельбы. Словно стая стервятников, выискивавшая добычу, они неудержимо летели к намеченной цели. Там, впереди за рекой Воронеж, тяжело гремели набитые пехотой составы. Там, за позициями 472-го стрелкового полка комдива Березина, лязгали — скрежетали железом тысячетонные эшелоны с боеприпасами, бронетехникой, — узловой станции «Анна». И туда, на восток, к железнодорожному узлу, в ревущих вихрях винтов и стремнинах воздуха, уносились машины, звено за звеном, под крыльями и в чреве которых, таилась беспощадная смерть.

* * *

Нет, это были не «мессеры», как наугад, по незнанию, ляпнул политрук Колесников. Это были знаменитые «юнкерсы» — пикирующие бомбардировщики — Ju 87 Stuka, — удача в воздухе для которых с начала войны, покуда ещё не отвернулась ни разу. Судьба Junkers Ju 87 Stuka, равно, как и судьба других самых легендарных немецких самолётов Второй мировой войны: Messerchmitt BF 109, Fokke-Wulf FW 200 Condor, Henkel He 162 Salamandra, Hs 126, — отражает, как в зеркале, судьбу Люфтваффе. Все началось триумфальным господством в небе всех стран на первом этапе мировой войны; продолжалось тяжёлой борьбой с набиравшими силу противниками и закончилось потерей боеспособности, воспроизводства, разгромом и катастрофой.

Но пока, на советско-германском фронте, для воздушных сил Вермахта был «золотой век». Для успеха немецкого командования, также, как и в воздушной операции, против Великобритании, под кодовым названием «Адлерангриф» (Adlerangriff) — требовалось завоевать господство в воздухе. И на этом этапе Третий Рейх во главе с фюрером, — мог быть спокойным. Оно, господство, — полное и, как ошибочно казалось, нацистской Германии, окончательное, — было достигнуто. Штурмовики, истребители Люфтваффе в ту «Эпоху величия», в пух, и прах били американцев и англичан в воздухе. Беспощадно и методично атаковали корабли альянса, за что британский премьер — министр Черчиль с тяжёлым сердцем вынужден был назвать немецких ассов — «Несчастьем Атлантики», а янки «Исчадием Ада».

Операция «Барбаросса», разработанная гитлеровским командованием для нападения на Советский Союз, началась 22 июня 1941 года. Восемь групп пикирующих бомбардировщиков Ju 87, в каждой из которых насчитывалось 334 самолёта, были готовы поддержать вторжение.

Об атакующей мощи этих боевых машин свидетельствует, в частности, рапорт командования 2-го воздушного флота, представленный им 2 октября 1941 года. Тогда пикирующие бомбардировщики совершили 58 боевых налётов на цели, передвигавшиеся по железной дороге, 202 вылета для поддержки танкового наступления под Брянском и 162 вылета для поддержки наземных соединений, наступавших на Вязьму.

Как известно, железная машина Вермахта нанесла сокрушительный удар. В ходе немецкого наступления были смяты — разбомблены расположенные вдоль границы аэродромы, соединения Красной Армии; советские ВВС понесли огромные потери, после чего танковые дивизии Вермахта вышли на оперативный простор. Только за первые несколько недель военной кампании Красная Армия потеряла миллионы солдат убитыми и пленными, но продолжала упорно сражаться и в результате, особенно после битвы за Москву, сорвала грандиозные планы Адольфа Гитлера и его приспешников. Во всём мире считавшийся непобедимый Вермахт был остановлен на подступах к Москве, а затем отброшен назад в ходе контрнаступления наших войск, которое поставило немецкую армию в тяжкое положение.

* * *

— Вот паскуды! Гляди, Арсений Иванович, как у себя дома шуруют фрицы! — в сердцах крикнул политрук, не отрывая ладони от левого, забитого грязью, глаза. — На нас — ноль внимания. Презирают суки крестовые…Ровно мы для них вши, тли подлистные.

— А мы…для них и есть, Клим Тимофеевич… — через отдышку сплюнул комбат, — жуки навозные, что-то вроде мокриц. Вот, как эта слякоть, под нашими сапогами. Доктрина у них, изуверов, такая. Славяне, евреи, цыгане — для них не люди! Одни должны быть уничтожены, другие — рабами стать. Словом, дерьмо.

— А то не жирно? — вкось улыбнулся политрук, с вспыхнувшей ненавистью глядя во след маленьким блестящим точкам, исчезающих бомбардировщиков.

— Вот и я говорю, — майор Воронов нервно и зло хохотнул, и в этом жестком, как обрубок колючей проволоки, смешке в нём на мгновение проснулся хищный зверь. — Ну, погодите, дайте срок…Наш штык ещё отведает вволю вашего «арийского» мяса и крови…Ещё увидим: кто герой, а кто говно.

Но вот, едва умолк голос комбата, как немая чугунная тьма за рекой вспыхнула раскалённым гранатом. Небо задрожало в багрово-оранжевых всполохах. Высвеченный обугленный окаём туч, закачался на волнистых дымах, озаряя шафрановым мертвенным светом далёкий пепельный горизонт, в котором мерцали слабые красные трассеры, белые и золотые пунктиры, откликнувшихся, на ночной налёт вражеской авиации, наших зениток. Чуть погодя, до слуха ошеломлённых защитников высоты долетела звуковая волна взорванных авиабомб и заградительных залпов артиллерии.

Однако, не успели они перевести дух, как отчаянье вновь нанесло удар по их перекрученным нервам, затянув на горле петлю до отказа. Комбат вдруг почувствовал, как зноем наливается его рот, а кровь шибанувшая в виски. Стремительно откатилась к сердцу.

…Ниже по течению, в семи-восьми верстах, за Шиловским лесом тяжко ахнуло орудие. Далеко-близко растаял охнувший гул и, перекатываясь, пополз по чёрной воде. А следом, наливаясь слепой яростью грянул на разные голоса бой.

Политрук метнул накалённый взгляд на комбата. Его крупное лицо было собранным, твёрдым, как крепко сжатый, готовый к драке, кулак. Оба знали от начальника полковой разведки Ледвига: там, в излучине реки, между Чижовкой и Шилово — закрепилась бригада майора Дрёмова. Бригада эта двумя днями ранее, под шквальным огнём тоже форсировала реку и в ожесточённом бою захватила небольшой плацдарм, закрепилась на достигнутом рубеже и теперь, так же, как и они, остервенело ждали помощи.

— Ба-таль-оо-он! К бою!