Спецназовец. Шальная пуля

Андрей Воронин, 2011

В столичном аэропорту Домодедово террорист-смертник, дагестанец, приводит в действие взрывное устройство… Казалось бы, «кавказский след» в данном деле очевиден. Однако это заведомо ложный след и к трагическим событиям причастны совсем другие силы. Юрий Якушев (Спец) пытается выяснить, кто же на самом деле стоит за терактом…

Глава 3

Резкий холодный ветер гнал по серому небу обрывки грязно-фиолетовых туч, морщил воду в лужах, раскачивал голые ветки деревьев и рекламные растяжки. То и дело начинал моросить дождь. Тогда тротуары и автобусные остановки дружно прорастали грибными шляпками зонтов, и ветер радостно набрасывался на них, норовя вывернуть наизнанку, вырвать из рук и укатить куда подальше — желательно, на проезжую часть, под колеса какой-нибудь иномарки, чтобы несчастный владелец зонта не только промок и лишился своего имущества, но и поимел крупные неприятности из-за поцарапанного бампера. Было начало ноября — время года, по своей слякотной мерзости уступающее только второй половине того же месяца. Снег еще не выпал, но чувствовалось, что долго ждать себя он не заставит. Зима была не за горами, и на московских улицах стало по-настоящему неуютно.

Человек, что стоял около подземного перехода и курил, пряча сигарету от ветра в кулаке, терпеть не мог московскую погоду во всех ее проявлениях, будь то жара или тридцатиградусный мороз, проливной дождь или вёдро. И дело тут было не в климате — вернее, не только в нем. Аман Муразов просто не любил Москву, тем более что широкие возможности, которые открывал перед приезжими этот город, его не касались — они были не для него, а значит, их не стоило принимать в расчет. Так младшему помощнику моториста, копающемуся в замасленных потрохах судовой машины роскошного круизного лайнера, нет никакого дела до обеденного меню и программы развлечений пассажиров верхней палубы — он живет в другом, параллельном мире, отделенный от завсегдатаев светских мероприятий невидимой, но непреодолимой преградой.

Ежась от пронизывающего до костей ветра пополам с дождем, кавказец терпеливо ждал. Зонта у него не было, головного убора тоже; в густой шевелюре поблескивали капельки дождевой воды, ветер трепал поставленный торчком воротник куртки, которую у производителей хватило наглости назвать непромокаемой. Мимо, одарив его подозрительными взглядами, продефилировал милицейский патруль. Аман сдержал горькую улыбку: надо же, все-таки не подошли! Хотя этот самый патруль проверил у него документы буквально пять минут назад, у Муразова было предчувствие, что, если он проторчит здесь еще немного, менты не поленятся сделать это еще раз. И что с того, что регистрация у него в полном порядке? Придраться можно к чему угодно, и опять придется платить, чтобы не торчать в «обезьяннике» до следующего утра…

Он посмотрел на часы. Было без минуты два. Сделав последнюю затяжку, Аман бросил окурок в урну, подошел к краю проезжей части и, выждав еще немного, поднял правую руку, голосуя несущимся мимо автомобилям.

Один из них, вазовская «пятерка» иссиня-зеленого цвета, который почему-то называется «муреной», замигал оранжевым огоньком указателя поворота и, покинув свой ряд, затормозил перед Аманом. Муразов открыл переднюю дверь и, пригнувшись, нырнул в пахнущее табачным дымом и ванильным освежителем воздуха тепло грязноватого, прокуренного насквозь салона.

Водитель, тридцатилетний мужчина со спортивной фигурой и острым, как лезвие топора, хищным лицом, передвинул рычаг коробки передач, перебросил тумблер указателя поворота и, привычно косясь в боковое зеркало, дал газ. Пассажир не сказал, куда ехать, и водитель не стал его об этом спрашивать. Вместо этого он, глядя на дорогу, коротко, отрывисто спросил:

— Принес?

Аман Муразов тяжело вздохнул и, раздернув на груди «молнию» куртки, полез за пазуху.

— Вздыхать будешь дома, у себя в горах, — сказал ему водитель. — А московский воздух надо расходовать экономно, его из-за вас и так почти не осталось.

Он переключил скорость. Коробка передач ответила на это действие протестующим скрежетом шестеренок.

— Чертово корыто, — высказался по этому поводу водитель. — И когда у нас научатся нормальные машины делать?

Капитан ФСБ Куницын ездил на службу на трехлетней «тойоте», после которой взятая в ведомственном гараже по оперативной необходимости «пятерка» по ощущению и впрямь напоминала комбинацию ржавого корыта, кухонной табуретки и моторчика от старого рижского мопеда. Она неохотно, через силу разгонялась, еще неохотнее тормозила и скверно слушалась руля Что она умела по-настоящему хорошо, так это ржаветь и глохнуть на каждом светофоре, и, управляя ею, Куницын мысленно проклинал своего шефа, полковника Томилина, который развел такую секретность, словно они готовились накрыть не горстку кавказцев, а шпионскую сеть ЦРУ или штаб-квартиру Аль-Каиды.

Покопавшись в недрах своей покрытой влажными пятнами куртки, Муразов извлек из-за пазухи несколько сложенных вдвое листов писчей бумаги и протянул их капитану.

— Покажи, — потребовал тот.

Издав очередной вздох, кавказец развернул листы и начал по одному демонстрировать их Куницыну, который искоса на них поглядывал. Листов было всего пять, и на каждом красовалась неумело нарисованная от руки схема каких-то помещений — судя по некоторым признакам, жилых. Чертежи были подписаны: «1-й этажь», «2-й этажь», «3-й этажь»; еще здесь были «подвал» и «гаражь».

— Грамотей, — сказал Куницын. — А чердак где?

— Нет чердака, — собирая листы в стопку и складывая по старым сгибам, угрюмо ответил Муразов. — Там эта… как сказать…

— Мансарда, что ли? А она тогда где?

Вместо ответа кавказец снова развернул и продемонстрировал ему лист с надписью: «3-й этажь».

— Так бы и написал: мансарда, — недовольно проворчал Куницын и повторил: — Грамотей. Фотографии где?

Муразов запустил руку в правый карман и выудил оттуда маленький бумажный пакетик, свернутый из обрывка газеты. Развернув его, он показал капитану карту памяти из цифрового фотоаппарата.

— Все сфотографировал? — спросил Куницын, пряча карту памяти в нагрудный карман. Клочок газетной бумаги он оставил Муразову, и тот рассеянно сунул его обратно в карман. — Разобраться-то можно?

— Они идут по порядку, — тусклым голосом ответил кавказец. — По часовой стрелке, начиная от главной лестницы. Разберешься, уважаемый.

— А где наркотики хранятся?

— Какие наркотики? — вскинулся Муразов.

Куницын коротко, резко хохотнул.

— Спокойно, это шутка. Хотя я нипочем не поверю, что в доме так уж совсем и нет никакой дури. Вам же спиртное пить нельзя, как же вы тогда расслабляетесь?

— Чай пьем, — угрюмо и, как показалось, с ноткой сожаления произнес кавказец.

— Чай… Чаем душу не обманешь! Неужто хотя бы травкой не балуетесь?

— Хозяин запрещает, — сказал Муразов. — Говорит, потерпите до дома, а здесь наркотики — верный срок…

— Да, хозяин твой — волчара матерый, осторожный. Ну, ничего! Сколь веревочке ни виться…

— Отпусти меня, — не то потребовал, не то попросил Муразов. — Я все сделал, как ты сказал. Отпусти!

— Ну, ты загнул — втроем не разогнешь! Отпусти… Это только начало, нам с тобой еще работать и работать!

— Какое работать?! — возмущенно воскликнул кавказец. — Что говоришь, э?! Что ты хочешь — чтобы меня зарезали, как барана?

— Зарежут, если попадешься, — хладнокровно произнес капитан. — А ты не попадайся. И перестань орать, как баба. Будь мужчиной, джигит! Не забывай, что от твоего поведения многое зависит — там, на Кавказе. Если начнешь чудить, твоей семье не поздоровится.

— Зачем семью взяли? В чем они виноваты?

— Да ни в чем, — сказал Куницын. — Ни в чем, кроме того, что приходятся тебе родственниками. Это ты во всем виноват, Аман, это из-за тебя они сейчас страдают. И помочь им никто не может, кроме тебя.

— Что вы за люди? Что я вам сделал? — продолжал сокрушаться Муразов.

— А то ты не знаешь, — усмехнулся капитан. — Думать надо было раньше, и убиваться тоже. А ты не убивался — ты убивал. Сначала от души погулял с Басаевым, а теперь спрашиваешь, что ты такого сделал.

— Я свое уже отсидел, — напомнил Муразов.

— Будешь зубы показывать, отсидишь еще и чужое, — пообещал Куницын. — Думаешь, это сложно организовать? Да раз плюнуть!

— Да, это за вами не задержится. Я свое отсидел, — с нажимом повторил кавказец. — Почему не хотите оставить меня в покое? Я устал, мне уже ничего не нужно, кроме покоя!

— Вот и сидел бы дома, — хладнокровно парировал нисколько не впечатленный всеми этими мелодраматическими восклицаниями капитан. — Пас бы баранов, чесал поясницу… Так нет же, тебя зачем-то понесло сюда, в Москву!

— Хозяин приказал, — сообщил кавказец то, что капитан знал и без него. — Я перед ним в неоплатном долгу, нельзя было отказаться.

— Вот видишь, — сказал Куницын. — Значит, судьба такая. А на судьбу обижаться — дело пустое. Не горюй, Аман, скоро все кончится.

— Да, — вздохнул Муразов, — кончится. Его посадят, меня зарежут…

— Совсем не обязательно, — солгал Куницын. — Может быть, мы убедимся, что он чист, и просто снимем с него наблюдение. Никто ни о чем не узнает, и мы расстанемся друзьями…

— Лучше расстаться сейчас, — предпринял очередную попытку сорваться с крючка Муразов. — Он чист, клянусь аллахом! Как вы можете его в чем-то подозревать? Все его неприятности на родине из-за того, что он с самого начала призывает народ к миру!

— Кого и к чему он призывает, мы знаем, — согласился капитан. — А вдруг он говорит одно, а делает другое? Вот и помоги нам убедиться, что это не так. Поможешь?

— Хороший вопрос. — Кавказец криво усмехнулся и с силой провел ладонью по лицу. — А что будет, если я скажу «нет»?

— Сам знаешь, что будет, — ответил Куницын. — Лучше не проверяй.

— Что надо сделать? — помолчав, спросил кавказец.

— Это другой разговор, — сказал капитан. На светофоре зажегся зеленый; Куницын отпустил сцепление, машина дернулась и заглохла. — А, пропади ты пропадом! Ну, давай, заводись!

Сзади послышались раздраженные гудки клаксонов. Двигатель завелся со второй попытки, Куницын торопливо воткнул передачу.

— Сцепление не бросай, — посоветовал Муразов.

— Ты меня еще поучи!

Капитан утопил педаль газа, двигатель сердито заревел, и машина успела проскочить перекресток до того, как на светофоре опять зажегся красный свет.

— Уф, — притворно перевел дух Куницын. — Ну и драндулет! Не понимаю, как люди на таких всю жизнь ездят. Вот уж, действительно, машина для настоящих мужчин!

Он включил указатель поворота и перестроился в правый ряд, а потом, вынув из кармана, протянул Муразову круглую пластмассовую коробочку размером с пятикопеечную монету. Кавказец поддел ногтем крышку и увидел покоящуюся на поролоновой подкладке невесомую блестку потайного микрофона.

— Опять? — удивился он. — Мало, что ли, я их по всему дому рассовал?

— Много, — согласился Куницын. — А толку-то? На кой ляд, скажи, пожалуйста, мне слушать, как твои коллеги в сортире на первом этаже газы выпускают? А один при этом еще и поет…

— Это Иса, — с невольной усмешкой сказал Муразов. — Он всегда поет.

— Угу. И аккомпанирует на трубе, которую ему аллах сзади приделал, — подхватил Куницын. — Короче, этот микрофон установишь у хозяина в кабинете.

Кавказец с сомнением покачал головой.

— Он всегда запирает кабинет, когда выходит.

— Правильно, — сказал капитан. — Именно поэтому его кабинет — единственная комната во всем доме, которая не прослушивается. И ты должен понимать, что это самая главная комната на всех трех этажах, которая нас больше всего интересует. Туда необходимо поставить микрофон, и ты это сделаешь. Как — придумаешь сам, на то и голова. Детали меня не интересуют, главное, чтобы сигнал из кабинета пошел не позднее завтрашнего утра.

— Это сложно, — по-прежнему держа на весу коробочку с микрофоном, сообщил Муразов.

— А я разве обещал, что будет просто? Жизнь вообще сложная штука, Аман. И для тебя она станет еще сложнее, если ты не перестанешь торговаться. В твоем положении не торгуются, а выполняют приказы. — Он включил указатель поворота и под его размеренные щелчки аккуратно причалил к бровке тротуара. — Все, ступай. Желаю удачи. Я тебя найду, когда понадобишься.

Кавказец спрятал коробочку в карман, поднял воротник куртки и, заранее ежась и втягивая голову в плечи, полез из машины. Попрощаться он то ли забыл, то ли не счел нужным, зато дверью хлопнул так, что машину ощутимо качнуло.

Куницын усмехнулся, сунул в зубы сигарету, прикурил и аккуратно, чтобы снова не заглушить капризный движок, тронул машину с места.

— Вот урод, — пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида на удаляющуюся фигуру кавказца.

— Чтоб ты сдох, шакал, — провожая отъехавшую «пятерку» полным ненависти взглядом, вполголоса напутствовал капитана Куницына Аман Муразов.

Рекламный щит на фасаде расположенного через дорогу здания огромными кричащими буквами зазывал всех желающих приобретать коттеджи, квартиры и какие-то «таунхаусы» в ближнем Подмосковье. Аман Муразов закурил, выкурил сигарету в четыре жадных, глубоких, на все легкие, затяжки, огляделся и, не найдя поблизости урны, бросил окурок в лежащую у бордюра мокрую продолговатую кучку уличного смёта. Затем поймал такси — на этот раз вполне обыкновенное, без сюрпризов, — и, сказав водителю адрес, поехал в тот самый подмосковный поселок, название которого значилось на рекламном щите.

— Правоверным запрещается пить вино, — улыбаясь в усы, сообщил Магомед Расулов, — но пророк ничего не говорил о коньяке.

— А шутка-то бородатая, — заметил Юрий Якушев, входя в гостиную с уставленным снедью и бутылками подносом. — И борода у нее длиннее, чем у пророка.

— Это не шутка, — заявил Расулов, — это — лазейка.

— Бородатая лазейка, — задумчиво сказал Юрий. — Знаешь, на что это похоже?

— Фу, — подумав, сказал Расулов.

— Это тебе, правоверному, «фу», — заявил Юрий, пристраивая поднос на край стола. — Жен-то, небось, целый табун. А мне, холостому, и бородатая сошла бы.

— Н-да. — Расулов внимательно осмотрел лежащую посреди стола разобранную защелку, о которой Юрий, грешным делом, напрочь позабыл. — Это что?

— Мусор, — сказал Якушев.

В подтверждение своих слов он завернул защелку в газету, на которой она лежала, скомкал, отнес на кухню и выбросил в мусорное ведро. Когда он вернулся, Расулов, развернувшись на стуле, внимательно изучал пустое гнездо из-под пресловутой защелки, в незапамятные времена выдолбленное каким-то древлянином в торце дверного полотна при помощи молотка, тупой стамески и, как сказано в старом анекдоте, чьей-то матери.

— Так ты пить-то будешь? — спросил Юрий, чтобы отвлечь гостя от его неуместного занятия.

— Нет, — саркастически ответил уважаемый Магомед, — я буду смотреть, как пьешь ты!

— А что скажет пророк?

— Пророк уже все сказал. Пить вино — грех для правоверного. В любой религии существует довольно длинный список грехов, и надо быть действительно святым человеком, чтобы время от времени не заезжать в этот список. Не будем говорить об убийстве и даже такой приятной мелочи, как прелюбодеяние. Но что ты скажешь по поводу чревоугодия? — Он выразительно кивнул на поднос. — Этим, клянусь бородой пророка, во все времена грешил каждый, кто мог себе это позволить!

— Ясно, — сказал Юрий, переставляя содержимое подноса на стол. — Значит, действуем по принципу: «Мой грех — мой и ответ»?

— Я бы сказал иначе, — поправил его Расулов. — Семь бед — один ответ.

— Ну, это как водится, — согласился Якушев, сунул поднос на подоконник и уселся. — Так что у тебя стряслось, уважаемый? Только не говори, что явился сюда в поисках собутыльника. Может, твои земляки тебе в этом деле и не компания, но вряд ли стоило тащиться в такую даль, чтобы найти знакомого русского.

— Ну, не так уж и далеко, — не совсем понятно возразил Расулов и опять принялся почти демонстративно озираться по сторонам.

— Что-то потерял, уважаемый? — светским тоном осведомился Якушев, откупоривая бутылку.

Расулов смотрел в правый верхний угол комнаты — туда, где порыжелые от старости обои отстали от стены, вздувшись некрасивым пузырем. С таким же успехом он мог смотреть в любую другую сторону, поскольку описанная картина в жилище Юрия наблюдалась повсеместно. Якушеву на это было наплевать, мелкие проявления неотвратимо надвигающейся разрухи давно примелькались и перестали резать глаз. Он был неприхотлив в быту и равнодушен к предметам роскоши; кровать у него была удобная, батареи грели, краны не протекали, штукатурка с потолка не падала, а облезлые половицы не скрипели и всегда были вымыты до блеска. Словом, квартира Юрия Якушева целиком и полностью соответствовала требованиям, предъявляемым солдатом к спальному помещению, будь то казарма, блиндаж, палатка или подвал разбомбленного здания. Его здесь все целиком и полностью устраивало — кроме, разве что, господина Расулова, который в своем темно-сером заграничном костюме смотрелся на фоне спартанского жилища Юрия Якушева, как новенький «ламборджини», поставленный в один ряд с ржавыми «запорожцами» и «москвичами».

— Живешь, как воин, — поставил диагноз дагестанец. — Вернее, как русский солдат.

— А я и есть русский солдат, — напомнил Юрий, аккуратно разливая коньяк. — Кстати, я что-то не пойму, в чем разница между воином и русским солдатом. Мне всегда казалось, что это одно и то же.

— Не совсем, — возразил Расулов. — То есть русский солдат — это, конечно, воин. И, как правило, очень хороший. Но хороший воин в мирное время живет, как шейх, в роскоши и довольстве. А русский солдат и в старости укрывается шинелью, которую ему выдали в первый день службы.

— М-да, — неопределенно промолвил Якушев. Крыть было нечем. — Знаешь, давай-ка мы не будем затрагивать национальный вопрос. Понаехали тут и учат…

— Извини, дорогой, — покладисто согласился Расулов. — Как поживаешь, не спрашиваю. Ты из тех, кого об этом спрашивать бесполезно. Если жив — значит, все хорошо, и спрашивать не о чем. А если умер — некого. Как твой командир — пишет?

— Быков? — переспросил Юрий.

Переспрашивать было незачем: из всех, под чьим началом он когда-либо служил, Расулов был знаком только с Романом Даниловичем Быковым — одним из тех, кто ценой своей и чужой крови спас ему жизнь. Собственно, сделал это именно Быков, остальные, в том числе и Юрий, были на подхвате.

— Пишет, — с усмешкой ответил Якушев. — Примерно раз в полгода.

— И как он?

Юрий пожал плечами.

— Служит. Женился, снова получил подполковника…

— Не самые свежие новости, — заметил гость. — Даже я их знаю.

— Он десантник, а не писатель, — напомнил Юрий. — И тоже относится к категории людей, которые счастливы, если живы. Проснулся утром, пощупал себя — ага, живой! Значит, все нормально. И вообще, один умный человек сказал, что счастье — это отсутствие новостей. А о чем писать, если новостей нет? Надеюсь, ты спросил о нем не потому, что он тебе снова понадобился?

Расулов отрицательно покачал головой.

— Просто он мне понравился. Хороший человек и настоящий солдат. Давай за него выпьем.

— Принимается и поддерживается, — кивнул Якушев.

Они чокнулись и выпили за Быкова.

— Хорошо, — сказал Юрий, ставя на стол пустую рюмку, и бросил в рот виноградину. — Надеюсь, Данилычу жена позволяет опрокинуть рюмку-другую на сон грядущий. Ночной колпак, как говорят англичане.

— Его жена — это тот рыжий демон в юбке, который дерется, как ниндзя? — уточнил Расулов.

— Ну, в юбке я Дашку сроду не видел, — в интересах истины заявил Якушев. — А что до цвета волос, так она, поди, уже и сама не помнит, каким он был изначально. Но что демон, то демон.

— Два сапога пара, — сказал кавказец с удовлетворенным кивком.

— За Дарью, — предложил Юрий, наполняя рюмки.

— С превеликим удовольствием. Да простит меня всемогущий аллах!

Они выпили за Дарью. Расулов взял лежащий на краю стола спецназовский нож с острым, как бритва, вороненым лезвием и стал ловко резать на дольки яблоко, держа его в ладони.

— А ты не думаешь обзавестись женой? — положив одну дольку в рот и аппетитно хрустя, поинтересовался он. — Не обижайся, но хорошая хозяйка тебе явно не помешала бы.

— За хорошей хозяйкой надо снаряжать целую экспедицию в глубинку, — сказал Юрий. — Да и то… У них это сейчас не модно — домашнее хозяйство, дети…

— А ты возьми мусульманку, — предложил Расулов.

— А смысл? Правоверная со мной жить не сможет — грех. А та, которой шариат по барабану, ничем, кроме записи в паспорте, не отличается от коренной москвички. Только шерсти на ногах больше.

Расулов фыркнул и, взяв инициативу в свои руки, налил по третьей. Его внимание привлекли лежащие на подоконнике неровной стопкой книги. Поставив бутылку, он протянул руку, взял верхнюю книгу и удивленно приподнял густые, чуть тронутые сединой брови: это был учебник по истории.

— Занимательное чтиво, — сказал он.

— Решил освежить знания, — слегка смущаясь, объяснил Якушев. — Думаю вернуться в университет. Надоело быть недоучкой. Я же только и умею, что метко стрелять.

— И тебя это не устраивает, — полувопросительно подсказал Расулов.

— Хватит, настрелялся вволю.

— И кем ты планируешь стать — школьным учителем?

— Да нет уж, уволь. На войне спокойнее, — сказал Юрий. — Надо менять специальность. Экономика, менеджмент…

— Попробуй, — без особенного энтузиазма произнес кавказец. — Тем более что между историей и экономикой очень много общего. Только ты ведь воровать не умеешь, какой из тебя экономист! Впрочем, в одном ты прав: диплом о высшем образовании еще никому не мешал. Как говорится, без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек. Конечно, начинать в твоем возрасте новую карьеру рискованно, но, в конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает. Можно обратиться к Шапошникову, да и я сумею чем-то помочь…

— К Шапошникову? — Юрий с сомнением поиграл бровями. — Не знаю, не знаю… Кстати, как он поживает, наш господин олигарх? Чем кончилась эта его затея с махачкалинским инвест-проектом?

Расулов вздохнул и пожал плечами.

— Ну, а как ты думаешь, чем она могла кончиться? Перерезали ленточку, пустили пыль в глаза тузам из еврокомиссии, провели несколько пресс-конференций… В общем, производство, если тебя интересует именно оно, до сих пор не работает. И вряд ли когда-нибудь заработает. Зачем? Все и так получили то, чего хотели: Москва — положительный рапорт европейских комиссаров, Шапошников — благосклонность Кремля…

— А ты, судя по кислому виду, потерял больше, чем приобрел, — предположил Юрий.

— Выигрывать приятно, но и проигрывать надо уметь. Проигрыш тоже обогащает — ну, хотя бы жизненным опытом, который дороже денег.

— Все, что не убивает, делает нас сильнее, — с понимающим видом поддакнул Якушев. При этом он с горечью вспомнил, скольких жизней стоило осуществление затеи, о которой они сейчас говорили. Считалось, что своими действиями они предотвратили или хотя бы отсрочили новую войну на Северном Кавказе; так это или нет, Юрий до сих пор не знал. Зато другое знал наверняка: Жуку, Баклану и всем, кого они перебили, разыскивая похищенного Магомеда Расулова, это уже безразлично. Именно поэтому дружба, столь настойчиво предлагаемая дагестанцем, представлялась ему чем-то вроде горького лекарства или прописанной доктором клизмы: при всей ее очевидной полезности без нее хотелось обойтись.

Резкий порыв холодного ветра с силой толкнулся в оконное стекло, по столу ощутимо потянуло сквознячком. Расулов покосился на старую щелястую раму, которую хозяин до сих пор не удосужился поменять или хотя бы заклеить на зиму бумагой, и спросил:

— Прости, дорогой, это не мое дело, но все-таки: почему ты не сделаешь ремонт? Денег нет?

Якушев равнодушно пожал плечами.

— Не знаю. Какие-то деньги есть, а хватит их или нет — без понятия. Не приценивался. Просто неохота связываться. То, что я могу сделать своими силами — обои переклеить, полы покрасить, — общей картины не изменит. А нанимать кого-то — не знаю, не знаю… Это же придется с утра до вечера стоять у них над душой, а я этого терпеть не могу.

— У меня на примете есть хорошая бригада, — заявил Расулов. — Очень порядочные люди, мои земляки…

— Да ну?! — развеселился Якушев. — Твои земляки унизились до физической работы?!

— По-моему, ты пытаешься меня обидеть, — ровным голосом заметил Расулов. — И это после того, как сам предложил оставить в покое национальный вопрос.

— Ты прав, — признал Юрий. — Извини. Этот чертов вопрос все время выпирает из любого разговора, как шило из мешка.

— Смутные времена, — согласился дагестанец. — Так что насчет ремонта?

— Да не знаю я! — Юрий сердито махнул рукой. — Чего ты пристал ко мне с этим ремонтом, как банный лист? Представить страшно, что тут начнется! В квартире жить станет невозможно, придется съезжать, а куда я съеду — в гостиницу?

— Погостишь у меня, — предложил Расулов.

— Где — в Махачкале?

— Почему в Махачкале? Здесь, в Москве. Вернее, под Москвой.

— В канализации, что ли?

— Опять не угадал. В метро.

Юрий рассмеялся, про себя снова отдав должное умению гостя подстраиваться под обстоятельства. У себя в горах он был уважаемый человек, старейшина, свято блюдущий законы шариата и свое непомерно раздутое, как у всех горцев, достоинство. А здесь, сидя за обшарпанным столом и греховно хлеща коньяк из водочной рюмки, оставаясь при этом правоверным мусульманином, кавказцем, старейшиной и так далее, он был человек как человек — ветеран Афгана, бывший десантник и, невзирая на разницу в возрасте и общественном положении, свой парень. Было невозможно определить, какова в таком его поведении доля притворства, и притворство ли это вообще. Даже если Расулов притворялся, делал он это вполне удачно, и Юрий решил не забивать себе голову чепухой.

— Я купил дом в Подмосковье, — говорил тем временем Расулов, снова наполняя рюмки. — Не Барвиха, конечно, но место вполне приличное, и соседи хорошие, уважаемые люди…

— Ого, — сказал Юрий. — Что, дома совсем туго стало?

— Не то чтобы совсем, — уклончиво возразил Расулов, — но какое-то время для моего здоровья будет полезнее пожить здесь. Поэтому милости прошу, дорогой, мой дом — твой дом. Места хватит, ты не будешь чувствовать себя стесненно. А пока ты будешь гостить у меня, мои земляки отремонтируют твою квартиру. Клянусь, это будет настоящий дворец, куда не стыдно привести женщину, будь она хоть королевских кровей! А главное, все произойдет без твоего участия. Ты просто отдашь бригадиру ключи, а потом тебе позвонят и предложат принять работу.

— Вот это звучит по-настоящему заманчиво, — признался Юрий. — Спасибо, уважаемый, я подумаю.

— Что тут думать, э? Соглашайся!

— Ты хотел о чем-то поговорить, — напомнил Якушев. Он не любил, чтобы на него давили, пусть даже из самых добрых побуждений.

— А мы уже говорим, — сообщил дагестанец.

— Правда? Ремонт в моей халупе — это то, ради чего ты приехал и накачиваешь меня коньяком? Ты что, в тимуровцы записался?

— То, что твоя квартира нуждается в ремонте, для меня приятная неожиданность, — заявил Расулов. — Она дает мне возможность отплатить добром за добро, не оскорбляя хорошего человека попыткой всучить ему деньги.

— То есть, тебе зачем-то нужно, чтобы я пожил в твоем доме, — перевел это излишне витиеватое высказывание на простой человеческий язык Юрий.

— Я всегда считал тебя умным человеком, — утвердительно кивнул Расулов. — Для меня будет большой честью принять тебя как дорогого гостя.

— Темнишь, уважаемый, — упрекнул его Юрий. — Ты что, опасаешься покушения?

— Покушения? Не знаю. Не думаю. Это, конечно, не исключено, но на случай покушения у меня имеется охрана.

— Да, я заметил. Тогда в чем дело? Выкладывай, не стесняйся. Умный я или нет — вопрос открытый, но втемную играть не стану.

— Тебе и не придется, — заверил его Расулов, — потому что послушных исполнителей у меня хватает и без тебя. В этом качестве ты мне не нужен, дорогой. Твой зоркий глаз и острый ум — вот что мне от тебя нужно.

— Ты прирожденный политик и дипломат, уважаемый Магомед, — сделал собеседнику сомнительный комплимент утомленный его иносказаниями Якушев. — Твое искусство говорить красиво и много, ничего при этом не говоря, превыше всяческих похвал. Но, может быть, ты все-таки расскажешь, что у тебя произошло?

— Не произошло, — поправил Расулов, подвигая к нему полную рюмку. — Происходит прямо сейчас. И я не понимаю, что. Именно об этом я тебя и прошу: помочь мне разобраться, что происходит в моем доме и почему. Однажды ты вычислил предателя среди своих друзей. Теперь надо найти его среди моих. Ты поможешь?

— Я предупреждал, что не стану действовать втемную, — напомнил Юрий, держа на весу рюмку. — Давай выпьем. Потом ты подробно, простыми словами, опишешь мне ситуацию, и я решу, стоит ли с тобой связываться.

— Ты вправе диктовать условия, — согласился Расулов. — Кроме того, это условие кажется мне справедливым. Выпьем за тех, кого больше нет с нами, дорогой!

Они выпили, не чокаясь, и, выдержав скорбную паузу, Магомед Расулов заговорил о деле.