Слепой. Исполнение приговора

Андрей Воронин, 2013

Одно из подразделений ФСБ расследует деятельность преступной группировки, наладившей двухсторонние контрабандные поставки через коридор, проходящий по территории Припятского радиационного заповедника. По этому коридору из России в Европу поставляется оружие, а из Европы в Россию – синтетические наркотики. Расследование продвигается успешно, но завершению операции мешает неожиданно начавшаяся череда жестоких убийств…

Глава 5

Клуб назывался «Летучая мышь» и пользовался большой популярностью у столичной молодежи, которая могла себе позволить весьма недешевое удовольствие проводить здесь время. Был полдень, до открытия заведения оставалось еще несколько часов, но под полупрозрачным навесом на отделанном полированным гранитом крыльце неподвижно торчали, равнодушно глазея на прохожих, четыре рослых, могучего телосложения гражданина в темных деловых костюмах.

Денек опять выдался серый, пасмурный, дождь лил с самого утра, то ненадолго прекращаясь, то припуская с новой силой, и машины на клубной парковке были рябыми и пупырчатыми от осевших на них мелких капелек влаги. Среди них выделялся своими внушительными даже по московским меркам габаритами черный «кадиллак» владельца сети ресторанов и ночных клубов, к которой относилась и «Летучая мышь», Якова Наумовича Портного. В двух шагах от него мок под дождем белый лимузин, которым, приезжая в Москву, пользовался давний приятель и деловой партнер Якова Наумовича из славного города Донецка, Иван Захарович Бурко. Москву Иван Захарович недолюбливал — не из соображений националистического характера, которые ему, сыну населенного детьми и внуками ссыльных шахтерского края, были глубоко чужды, а просто недолюбливал, и все, считая этот город малопригодным для жизни и чем дальше, тем больше теряющим последние крупицы очарования, которым некогда обладал. Поэтому в столицу Российской Федерации Иван Захарович наведывался нечасто и только тогда, когда его присутствия в этом финансовом Вавилоне настоятельно требовали дела.

Партнеры расположились в кабинете управляющего, отделанном со сдержанной роскошью, которая влетела Якову Наумовичу в кругленькую сумму, и которую простодушный потомок донецких шахтеров ошибочно принимал за признак свойственной всем соплеменникам господина Портного прижимистости. Окна этого расположенного на втором этаже помещения снаружи были закрыты стальными пластинчатыми шторами, а плотно задернутые тяжелые портьеры окончательно превращали день в ночь. Скрытые светильники заливали просторный кабинет мягким, рассеянным светом; за большим панорамным окном, занимавшим почти всю стену справа от входа, дремал погруженный в сумрак пустой ресторанный зал, видимый как бы с высоты птичьего полета. Сейчас, после ухода уборщиков, там царили тишина и идеальный порядок — состояние, в котором это предназначенное для шумных массовых безумств место нечасто видел даже хозяин.

Упомянутый гражданин представлял собой импозантного мужчину лет пятидесяти с небольшим, холеного и весьма примечательной наружности. Он был крупного телосложения, уже заметно погрузневший, смуглый, как индеец, и горбоносый — опять же, как индеец с американской десятицентовой монеты. Сходство с коренным жителем Северной Америки усиливалось прической. Спереди Яков Наумович уже основательно облысел, но на затылке волосы оставались густыми, пышными; они слегка вились и были собраны в перетянутый кожаным шнурком конский хвост, который доставал до лопаток. Эта заметно посеребренная сединой деталь наружности служила Якову Портному визитной карточкой чуть ли не с конца девяностых, когда он отбыл свой последний срок за финансовые махинации и незаконные операции с золотом и валютой, и именно она, эта деталь, со временем дала ему нынешнюю кличку — Хвост.

Иван Захарович Бурко был приземистый, широкий в кости, с круглой, бледной от недостатка свежего воздуха и солнечного света физиономией, увенчанной густой, без единого седого волоска шевелюрой с лихим казацким чубом. На нем были светло-серые, с металлическим отливом брюки и кремовая рубашка с коротким рукавом. Рубашка была по старинке заправлена в брюки — во-первых, потому что Иван Захарович так привык и не видел причины менять свои вкусы. А во-вторых, такой наряд практически не оставлял места для фантазии, позволяя всем желающим своими глазами и безо всякого труда убедиться, что такой солидный бизнесмен и авторитетный член донецкой диаспоры, как Иван Бурко, давно избавился от предосудительной манеры являться на важные деловые переговоры, припрятав за пазухой ствол. (За пазухой он действительно ничего не прятал, компактный тупоносый «смит-вессон» лежал в укрепленной под брючиной на правой лодыжке матерчатой кобуре. Это было немного непорядочно, но Иван Захарович почти не сомневался, что, если хорошенько поискать среди многочисленных подушек на диване, где расположился Портной, там тоже найдется что-нибудь не предусмотренное кодексом деловой чести и взаимными договоренностями).

Партнеры потягивали «хенесси экстра олд» и под этот божественный напиток вели неторопливую беседу о пустяках, обмениваясь не имеющими никакого значения новостями и анекдотами из жизни общих знакомых и исподволь подбираясь к теме, ради обсуждения которой Иван Захарович, собственно, и прилетел в Москву.

Как всякий умный человек с деловой хваткой и ярко выраженным стремлением нажить побольше денег — говоря простыми словами, аферист, — Иван Захарович отлично умел использовать в своих корыстных целях чужие слабости и предрассудки. И, как всякий аферист достаточно высокого полета, пользовался слабостями не отдельных людей — беззащитных пенсионеров, ушибленных пыльным мешком интеллигентов, истосковавшихся по мужской ласке одиноких дамочек и прочих лохов, — а целых народов и даже государств.

Исторически сложилось так, что уроженцы Восточной Украины испытывают стойкое предубеждение против жителей Западной, и наоборот. У самых глупых, невоспитанных и экстремистски настроенных представителей этих регионов дело сплошь и рядом доходит до драки (это сейчас; раньше на кулачные бои никто не разменивался — тогда, сразу после Второй Мировой, в основном, стреляли, резали и жгли). Этими исторически сложившимися разногласиями, как обычно, умело пользуются политики, карабкаясь к вершинам власти по головам наслушавшегося националистической или, наоборот, пророссийской демагогической болтовни дурачья.

Иван Захарович Бурко тоже пользовался этой старательно культивируемой политиканами неприязнью — правда, иным, чем они, нетрадиционным способом. Он был донецкий — то есть восточник в квадрате, если не в кубе, — и на людях всегда на чем свет стоит клял последними словами «бендериков» — население западных областей Украины. Таким образом, никто и подумать не мог, что у этого солидного бизнесмена с бандитскими ухватками, неспособного связать по-украински и двух слов, имеются прочные деловые связи и интересы во Львове и приграничных городах Закарпатья. Люди, сплошь и рядом даже не подозревающие, на кого работают, в упрощенном визовом режиме навещали проживающих на территории Евросоюза родственников; когда они возвращались домой, сотрудники пограничной и таможенной служб существенно улучшали свое материальное положение, не замечая припрятанных среди европейских гостинцев пакетиков с метадоном и прочими шедеврами современной фармацевтической химии. Грузовые микроавтобусы и даже фуры беспрепятственно проходили через таможенные терминалы, время от времени провозя в Евросоюз грузы, не обозначенные в сопроводительных документах — как правило, стрелковое оружие российского производства и боеприпасы к нему.

Доставленные из Европы наркотики по отлаженному коридору уходили в Москву, где распродавались через сеть принадлежащих Хвосту ночных клубов. Выручка тут же пускалась в оборот, и приобретенное по теневым схемам оружие отправлялось в обратный путь по тому же коридору — на Брянск, через стык трех республик, через Припятский радиационный заповедник на Украину, а оттуда через Львов, Рахов и Берегово — в Европу. Схема работала уже несколько лет, была отлажена, как швейцарский хронометр, и до сих пор ни разу не давала сбоев.

Теперь сбои начались, и это еще очень мягко сказано. По тяжести последствий эти сбои смахивали на ржавый гвоздь, который кто-то со всего маху вогнал в механизм упомянутого хронометра.

— Слушай, — первым коснулся щекотливой темы Яков Наумович, офис которого располагался на большем удалении от Припяти, чем вотчина Бурко, и который на этом основании считал себя вправе требовать у партнера отчета за творящиеся в радиационном заповеднике странности, — что-то я не понял, куда подевался мой груз.

— Ммм? — смакуя коньяк, вопросительно промычал Иван Захарович. Смысл вопроса был ему понятен, а вот форма, в которой тот был задан, решительно не устраивала, на что он и намекнул своим изумленным мычанием.

— Ох, Ваня, я тебя умоляю, не надо делать голубые глаза! — с досадой воскликнул Портной. — Ты же не выпить сюда приехал, так давай говорить прямо! Деньги за очередную партию товара я перевел еще в начале прошлой недели, подтверждение отправки груза получил три дня назад. И ни товара, ни людей, которые должны были его доставить — ничего…

— А возвратную тару ты отправил? — нейтральным тоном поинтересовался Бурый.

— Как договаривались, два ящика. Точно в срок, и мне сообщили, что твои люди из местных забрали все в лучшем виде…

— Вот и мне сообщили, что твои курьеры получили товар в лучшем виде и без проблем въехали в заповедник. — Бурый говорил нарочито лениво, чередуя слова с глотками из пузатого бокала, а глотки — с затяжками. Курил он «Мальборо» — судя по некоторым признакам, отнюдь не украинского и даже не российского производства. — Въехали и, если я тебя правильно понял, до сих пор не выехали. Проводники с полученными от тебя ящиками как в воду канули, и мои пацаны, которые должны были забрать ящики из тайника, тоже пропали — как ты понимаешь, вместе с грузом, потому что сам, без них, он до меня добраться не мог. Может, они там собрались, сговорились и устроили пикник — сидят на моих ящиках и трое суток подряд жрут твои таблетки? Говорят, от этого зелья все можно забыть — кто ты, что ты, на кого работаешь, и что с тобой будет, когда очухаешься…

— Очень смешно, — язвительно произнес Хвост. — Свежо и оригинально. Я сейчас не шучу, это действительно свежо. Так и представляю, как они там расположились на полянке и оживленно беседуют с зелеными человечками… Но это совсем не тот ответ, которого я от тебя жду.

— Прости, конечно, — еще ленивее, чем прежде, произнес Бурый, — но с каких это пор я должен перед тобой отчитываться и, тем более, отвечать?

— Не передо мной, — слегка умерив темперамент, терпеливо поправил Портной, — а мне. Я задал вопрос — ты мне ответил, ты спросил — ответил я… Не по понятиям — с ними я знаком, и они в данном случае ни при чем, — а по существу поставленного вопроса: что происходит? Это твоя территория. На ней творится черт знает что, а ты прилетел за тридевять земель в Москву и шуточки шутишь… Дело ведь нешуточное, Ваня!

— А я и не шучу, Яша, — принял дружеский тон Бурко. — Это так, смех сквозь слезы… Вот ты говоришь: моя, мол, территория… А она не моя, она, в основном, белорусская. Платить им за коридор мы можем, а вот контролировать то, что там творится — извини-подвинься.

— И что же, никакой информации? — жалобным, чуть ли не плачущим голосом спросил Хвост.

— Кое-какая информация имеется, — вздохнул Бурко. — И я думаю, что ты ею располагаешь. Подозреваю даже, что знаешь ты намного больше, чем я, грешный, только зачем-то темнишь. Проверяешь, что ли, поймать на чем-нибудь хочешь? Зря, Яша, не на чем меня ловить. Но, если тебе угодно, изволь: перебили всех, как собак, а товар то ли с собой унесли, то ли уничтожили. Вот и вся информация, какая у меня есть, большего я тебе сейчас даже под пыткой не скажу.

— Да, негусто, — после паузы, во время которой явно что-то обдумал и решил, печально протянул Хвост. Он почесал согнутым указательным пальцем горбинку крупного носа, вздохнул, понюхал свой бокал и аккуратно, словно боясь разбить, отставил в сторону, на краешек стола. — К сожалению, ты глубоко заблуждаешься по поводу моей осведомленности: я знаю столько же, сколько и ты, и ни на йоту больше. Поэтому у меня к тебе еще один вопрос — простой, но очень важный: это, часом, не твои ребята шалят?

— Ты говори, да не заговаривайся… — набычившись, грозно привстал из кресла Бурый.

–…Жидовская морда, — услужливо подсказал Яков Наумович, и собеседник, осознав явную неуместность своего непарламентского поведения, расслабленно опустился на место. — Успокойся, Ваня, это не разборка, а дружеский разговор двух старых знакомых и деловых партнеров, которым кто-то начал активно ставить палки в колеса. Наша задача не перекричать друг друга, обвиняя во всех смертных грехах, а выяснить, кто затеял с нами эту игру, и вырвать ему игралку с корнем, чтоб впредь неповадно было баловаться. Я ведь не говорю, что это ты на старости лет сошел с ума и решил перечеркнуть нашу дружбу и похоронить хороший бизнес ради пары килограммов метадона! И надеюсь, тебе даже в голову не пришло — по крайней мере, всерьез, — что я сделал то же самое из-за двух ящиков с железками.

— Это верно. — Бурый тяжело вздохнул, залпом допил коньяк, и Яков Наумович, привстав, на правах хозяина снабдил его новой порцией импортного зелья. — Ты прав, это не нужно ни мне, ни тебе.

— Так, может?..

— Да нет, — отрицательно помотав крупной головой, решительно возразил Иван Захарович, — ерунда это. У меня в тех краях работают серьезные бригадиры. Людишки у них, конечно, так себе — сброд, что называется, с бору по сосенке. Но дело поставлено как надо быть, и, если бы кто-то из местных только подумал выкинуть что-то подобное, ему бы сразу башку отвинтили — раньше, чем успел бы эту чушь до конца додумать. Полагаю, и на твоей стороне дело налажено не хуже.

— Ну да, — иронически закивал головой Хвост, — все просто отлично, вот только люди и товар куда-то пропадают. И люди непростые, и товар, вроде, не тот, который можно на колхозном рынке толкнуть. И потом, появление в тех краях группы каких-нибудь гастролеров ни твои, ни мои ребята не пропустили бы. Это все не случайные неприятности, Иван. Кто-то объявил нам войну, и работает этот кто-то достаточно профессионально. И знаешь, что мне больше всего не нравится? Уровень его осведомленности. Он, этот кто-то, знает все: маршруты, графики движения курьеров, расположение тайников, точки рандеву… Потому-то мне и тревожно. Как бы мы с тобой ни доверяли друг другу и своим людям, такая информированность может означать только одно: где-то происходит утечка, и слил нас не рядовой бык, а кто-то из ближайших помощников. Я уже начал проверять своих людей…

— Я тоже, — перебил его Бурко. — Только проку от этого пока что не видать. А что говорит этот твой штемп?

— Кто, прости?

— Твой человек с Лубянки, — перевел Бурый.

— Тише, тише! — замахал на него руками Портной. — У стен тоже есть уши, даже у этих. — Он обвел вокруг себя рукой, в которой держал бокал с коньяком. — Как говорится, не поминай черта…

— И все же?..

— Да ничего он не говорит, — с досадой отмахнулся Хвост. — То ли действительно ни черта не знает, то ли знает, но почему-то не считает нужным рассказывать.

— Не знает, — хмыкнув, с явным сомнением протянул Иван Захарович. — Это вряд ли, Яша. Я, к примеру, знаю, что по ходу захвата твоих ящиков убили двоих пограничников, капитана и прапорщика. Катер с трупами прибило к опорам моста в районе населенного пункта. Это видели многие, это попало в сводки, и эта информация просто не могла пройти мимо человека, который работает на Лубянке и получает деньги и там, и здесь именно за то, чтобы контролировать ситуацию в заповеднике. Темнит твой штемп, Яша. И я даже могу предположить, зачем он это делает. Как работает наш коридор, он знает от «А» до «Я», потому что сам помогал его наладить. Ему известна вся схема — чуть ли не от сборочного конвейера оружейного завода до подпольной химической лаборатории в Амстердаме. Каждого нашего таможенника, каждого пограничника, каждого егеря в заповеднике он знает, как облупленного, на каждого у него имеется досье, где подробно изложена вся подноготная. А теперь подумай сам: зачем ему, такому грамотному, мы с тобой?

Яков Наумович замер, не донеся до рта бокал, а потом, осторожно поставив его на край стола, где уже красовался сложный узор из перекрывающих друг друга влажных колец — следов от донышка, — беззвучно похлопал в ладоши.

— Ну, Иван Захарович, — изумленно протянул он, — ну, голова! Недаром говорят: когда хохол родился, еврей заплакал!

— Не понимаю, чему ты так обрадовался, — проворчал ничуть не польщенный комплиментом Бурый.

— Определенности, Ваня. Определенности! Я только сейчас понял, как сильно мне ее не хватало все эти дни.

— Да ты погоди, — сказал Бурко, — не торопись с выводами. Может, он тут и не при делах!

— Может, и не при делах, — легко согласился Хвост. Забавный одесский акцент бесследно улетучился из его речи, выражение печального добродушия исчезло со смуглого лица, будто стертая мокрой тряпкой надпись мелом с классной доски. Теперь тон его стал жестким, а взгляд — острым, как парочка сапожных шил. — Все может быть. Только в нашей ситуации куда ни кинь, все клин. Если он в курсе событий и темнит, значит, ведет свою игру — то есть подлежит немедленной ликвидации. А если не знает того, что обязан знать по долгу службы, — значит, его самого водят за нос, держат под колпаком и ждут, когда он выведет ищеек на нас с тобой. Что надлежит делать в этом случае, ты знаешь сам — тоже не первый год замужем, верно? Ну, и какая, в таком случае, разница, при делах он или не при делах?

— Действительно, никакой, — подумав секунду, согласился Бурый. Жесткие складки вокруг его изогнутого уголками книзу рта разгладились, широкое бледное лицо приобрело умиротворенное, сонное выражение. — А ты говоришь: голова, голова… Своя-то, гляди, не хуже! За это и уважаю. Что ж, ты сам все сказал. Твой штемп — тебе и карты в руки. Если хочешь, могу помочь людьми.

— Этого-то добра у меня навалом, — отмахнулся Хвост. — Справлюсь, не беспокойся. А ты не сочти за труд, займись заповедником, отлови этих упырей, которые там завелись, и вбей в братскую могилу осиновый кол — поострее да потолще. А когда разберемся с этими делами, возобновим трафик.

— Без прикрытия? — удивленно приподнял бровь Бурый.

— Мы пять лет без прикрытия работали и горя не знали, — напомнил Хвост, — пока этот урод не объявился и за глотку нас не взял. Знал бы ты, Иван, как он мне надоел! Короче, избавлюсь я от него с превеликим удовольствием, а если после этого возникнут проблемы, будем, как обычно, решать вопросы по мере поступления.

— Это, конечно, не рецепт вечной молодости, но ничего лучшего, пожалуй, не придумаешь, — сказал Бурый. Он залпом осушил бокал, с негромким отчетливым стуком поставил его на стол и решительно встал, давя в хрустальной пепельнице окурок. — На том и порешим, Наумыч. Не стану тебя задерживать. Приятно было повидаться.

— Взаимно, — тоже поднявшись и пожимая протянутую через стол руку партнера, откликнулся Хвост. — Ты прямо в аэропорт или еще погостишь?

— Некогда гостевать, Яков, — ответил Бурый, — дома дел невпроворот. Да и не люблю я эту вашу Москву. При Советах не любил, а уж теперь и вовсе глядеть на нее не могу. Не Москва, а какой-то Грозный пополам с Бишкеком!

— Исторический процесс, — вздохнул Портной, провожая его до дверей, — тут уж ничего не поделаешь. По ночам детишек строгать надо, а не водку жрать, иначе оглянуться не успеешь, как московские газеты на арабском начнут выходить…

Конец ознакомительного фрагмента.