Такой, какой я есть

Андрей Владимирович Важенин, 2023

Такой, какой я есть. Жизненные впечатления, встречи, мысли, приключения

For them who think, speak, and read Russian!

Когда и как написана эта книжка

Эта книжка родилась сама собой в отпусках и командировках. Она не является ни самоцелью, ни биографией, просто как бы некие воспоминания, которые всплывали в голове на пляже или в гостинице. Такой получился продукт. Эта книга пишется под влиянием обстоятельств и давлением друзей. Надо сказать, что жизнь профессиональная и личная подарила достаточно много интересных встреч, забавных ситуаций, о которых, наверное, хочется рассказать и поделиться. Книга не претендует на автобиографическое произведение, на документальную книгу, описывающую историю онкологической службы. Это, скорее, безусловно, личные впечатления доктора, который в силу обстоятельств оказался знаком и дружен с некоторым количеством известных и интересных людей, как обремененных учеными званиями, общественным признанием, так и просто врачами или людьми из других профессий, которые оставили след в жизни, запомнились какими-то чертами, о чем хочется поделиться.

Книга не документальна. Автор не претендует на истину всех описанных фактов: что-то искажено памятью, что-то — личным восприятием. Ошибки в датах, фамилиях и именах не являются злым умыслом автора, а являются следствием просто течения жизни. Случайные или не случайные совпадения имен, фамилий или ситуаций могут быть также отнесены к плохой памяти автора и не должны обижать участников тех или иных событий.

Она ни в коей мере не является ни биографичной, ни историографичной. Это, скорее, некие воспоминания, штрихи жизни… Понятно, что они субъективны и построены на восприятии одного человека — конкретно меня, не претендуют на полную объективность. Но поэтому, может быть, интересно посмотреть на некие события, участниками которых были другие люди, моими глазами. В отношении стиля, может быть, частично навеяно «Гариками» Губермана, может быть, Акуниным. Я все-таки не самостоятельный писатель и не писатель вообще. Я постарался сделать ее нескучной, разнообразной и максимально представить те события, моменты и приключения, которые связаны с моей жизнью, сотрудниками, друзьями и окружением.

Естественно, в тексте будут встречаться нестыковки, субъективизм, связанный как с собственным взглядом на жизнь, так и с тем, что мы всегда стараемся выглядеть на людях лучше, чем есть на самом деле. У каждого из нас есть в жизни события, которые мы неверно, неточно интерпретируем, есть вещи, которые мы стараемся забыть или которых мы просто стыдимся. При прочтении просьба все это учитывать и не судить строго автора.

О чем и о ком никогда не скажу

У каждого из нас в потаенных уголках души есть вещи, о которых можем рассуждать только с самим собой. И эта книга отнюдь не исповедь и не документальный исторический протокол.

Понятно, что за кадром остаются многие события и целый ряд людей, о которых я или не хочу, или не могу вспоминать, или испытываю брезгливость к этим людям и событиям. Естественно, есть в жизни события, которые доставляют глубокую внутреннюю боль, о которых я тоже в этой книге не буду упоминать. Я думаю, что читатели меня поймут, особенно близкие мне люди, эта книга не для чужих, и есть то, о ком и о чем я категорически не хочу говорить в этой книге.

Есть и просто больные вещи, о которых вспоминать страшно, не хочется и не надо. Но, с другой стороны, об этом нельзя и забывать.

Здесь ничего не будет о самых близких — это уж слишком интимно, и при всем уважении к Читателю это не для него…

Есть конечно и поступки мои, которых я стыжусь…

Нельзя муссировать свои воспоминания, нельзя муссировать обиды и боль, но ни в коем случае нельзя все это забывать.

Это делает нас такими, какие мы есть. Вот об этом я в этой книге писать и говорить не буду.

Good Luck, Mister Gronsky!

Кто его знает, может быть, именно эту фразу я и возьму в качестве названия этой книги (А вот не случилось!). Эта байка рассказана профессором Алексеем Приваловым. Не буду ручаться за ее документальную точность. Хотя это не имеет никакого принципиального значения, ведь это не строго документальная книжка… В хорошей истории важны ее внутренняя логика, юмор и не всегда историческая достоверность. Так вот, известный факт, когда Нэйл Армстронг спустился из орбитального лунного модуля «Орел» и ступил на поверхность Луны, он сказал историческую фразу: «Это маленький шаг для одного человека, но громадный скачок всего человечества». Это было оговорено заранее, транслировалось по открытым каналам телевидения, но затем последовала фраза «Good Luck, Mister Gronsky!», которая не предусматривалась никакими секретными предписаниями НАСА, ФБР и других учреждений, которые на случай разных ситуаций вплоть для встречи с инопланетянами заготовили для Армстронга целый набор кодированных фраз. Но переполох, вызванный фразой в центре связи, утих, потому что дальше все шло по плану и было не до этого. Экспедиция или её имитация, как мы помним, удачно завершилась. Хотя есть и другие мнения, но это совсем отдельная тема. Но все-таки хотелось бы, чтобы полет на Луну был действительно реальным свершением человечества, а не ложью, фальсификацией политиканов. Так вот, у Армстронга периодически на встречах спрашивали, а что означала эта ваша фраза? Много лет он уклонялся от ответа. Потом как-то подзабылось. Но на одной из встреч спустя много лет все-таки рассказал: «Вы знаете, сейчас уже можно рассказать, наверное. Когда я был мальчиком, наш коттедж располагался рядом с коттеджем мистера и миссис Gronsky, которые часто ругались, ссорились. Мы с мальчишками играли в футбол, мяч улетел на участок мистера и миссис Gronsky, была моя очередь бежать за ним. Подбежав за мячом, я оказался близко от их окон, за которыми, как обычно, мистер и миссис Gronsky ругались. И миссис Gronsky кричала: «Мистер Gronsky, ты хочешь минет? Будет тебе минет, когда соседский пацан прогуляется по Луне». Вот я и воспользовался случаем в этом благом деле».

Важно!

Цитата из министра иностранных дел России Сергея Лаврова.

«Случалось ли вам в своей практике использовать нецензурную лексику в присутствии людей?» — «Многократно» — министр иностранных дел Лавров.

Поддерживаю, солидарен, грешен….

Текст книги следует отнести к категории 18+, ну 16+ как минимум…

Первая публикация в «Вопросах онкологии»

Вторая половина 90-х годов. Я уже начал активно заниматься докторской диссертацией, которая была посвящена радиохирургии. Приезжаю в Онкологический научный центр. Только-только онкоцентр на Каширке стал работать с внутрироссийскими учреждениями. Раньше нам туда был вход закрыт. Это была прерогатива специалистов из Восточной Европы, из Вьетнама, из Монголии, немножко из Западной Европы. А тут в силу изменившейся жизни, внутренней и внешней, нам стал возможен доступ к небожителям. Отделением тогда заведовал профессор Николай Александрович Андросов, очень интересный, я бы даже сказал, блестящий человек, настоящий московский профессор, которому, к сожалению, жизнь не отпустила сильно долгих лет. И нам с ним удалось общаться тоже не так долго, как хотелось бы. Один из основоположников и отцов радиохирургии в России. К сожалению, это направление сейчас находится в известном загоне. Как в любой специальности многое определяют энтузиасты.

Я пришел к Николаю Александровичу, сказал, что я такой-то, занимаюсь этой тематикой (а приехал в Москву по другим делам), хочу познакомиться с отделением, поглядеть, чем занимаются. «Давай, сейчас познакомлю. Миша, зайди ко мне». Заходит парень, похожий на медвежонка, крепенький, невысокий, Миша Нечушкин, с которым впоследствии очень здорово подружились. Старший научный сотрудник, кандидат наук. Ведет меня по отделению, открыто, хорошо показывает, рассказывает. Вообще такое радушие несвойственно для сотрудников Онкологического научного центра. Это немножко особая статья. Они резко отличаются в этом плане от врачей Центра рентгенорадиологии, Института Герцена, Обнинского института, я уже не говорю о Питере. Здесь не было ни доли снобизма, ни закрытости, ни зазнайства. Показывает. «Пойдем. У нас парень недавно защитил докторскую по радиохирургии, познакомлю тебя». Заходим, сидит такой симпатичный разухабистый мужик: «О, заходите». Вот тогда я впервые в жизни увидел трехлитровую бутылку виски на люльке. Это был Вася Пешеход — «Джонни Уокер», красная этикетка. Тут же с ходу было налито по изрядной дозе. Разговор о том, о сем. Потом звучит вопрос: «А ты вообще кто?» — «Я Важенин из Челябинска». Гриша откидывается и говорит: «А ты в «Вопросах онкологии» херню такую написал?» Действительно в журнале «Вопросы онкологии» вышла моя первая статья и была предметом вообще большой гордости. Для того, кто понимает, что такое «Вопросы онкологии», культовый журнал, особенно в те годы, и для молодого доктора напечататься там было и есть очень здорово. Написана была работа по следам кандидатской диссертации «Первично-множественный рак молочных желез». Я спрашиваю: «А что? Статья-то хорошая». Я начал ершиться: «А что не понравилось?» Он отвечает: «Ты внимательно читай и думай, о чем пишешь». Молочная железа всегда привлекала внимание клинициста. «Почему одна, а не обе? А где диагносты? А где начальство? Ты соображай, что ты несешь в массы!» Вот на этой ноте я понял, что нужно внимательно читать написанное, не забывать ни о клиницистах, ни о начальстве, ни о второй молочной железе. И приобрел двух очень замечательных людей, с которыми много лет дружим и шагаем по жизни, — Гришу Матякина и Мишу Нечушкина. Я думаю, что еще не одна история будет связана с этими замечательными героями.

Парижские тюльпаны

Середина 90-х годов: только начинались контакты с зарубежными странами, с западноевропейскими, первые выезды. И первая поездка с делегацией Онкологического научного центра в Париж. Сами представляете, что это такое Париж ранней весной. Вообще первый раз в Париже. Монмартр, Эйфелева башня, Плац Пигаль, бульвары. И в один из вечеров принимающая сторона повела нас в ресторан «Григорий» в районе Монмартра. Ресторан оказался очень интересным. Получилась некоторая заминка, пауза часа где-то в 2,5. В делегации был профессор Гриша Матякин, о котором я ранее упоминал, и была девушка, к которой мы с ним проявляли некий нескрываемый интерес. Тогда еще, кстати, были деньги — франки, не было евро. У барышни возникла острая необходимость поискать именно в этот промежуток времени себе сапоги. Мы с Гришей, естественно, вызвались в попутчики. То есть ни один, ни другой не желали отстать и оставить друга-конкурента наедине. Из соблюдений правил приличия мы стали сопровождать Юлию из магазина в магазин. Потом, наконец, нужные сапоги нашлись. Но у Юли и у нас не оказалось достаточного количества наличных франков. Кредитные карточки тоже еще были не в ходу. Мы, естественно, вдвоем вызвались пойти, найти обменник и разменять доллары на франки.

Но кто знает окрестности Монмартра, представляет все эти улицы, переулки, которые там расположены, мы ушли в путешествие. Достаточно скоро заблудились. Нашли обменник. Обменяли нужное количество франков. Стали искать путь назад. Шансов найти не было. Мы зашли в несколько кафешек, приняли по кальвадосу: один, второй, третий раз. И наконец, нам открылось: мы видим магазин, нашу девушку Юлю, злющую, как мегера, стоящую на улице, с вопросами, что и как. Она спросила: «Ну как? Когда уже надежда вас дождаться пропала у меня и у продавцов, продавец сказал: «Мадам, ваши кавалеры, видимо, ушли и больше не вернутся, ваши сапоги оказались им не по карману». Ее выставили на улицу. Сапоги покупать она передумала и в таком гневном расположении духа на нас дулась, нам ничего не оставалось: мы метнулись в ближайший магазин — как раз цветочный магазин рядом был — купили ворох тюльпанов. Напоминаю, что была ранняя весна. Юля сидела, пила кофе, а мы после кальвадоса еще под парами и с тюльпанами плюхнулись прямо коленями в лужу посреди улицы. Остановились машины. Сначала нам гудели, материли, видимо, мы никак не реагировали, потом французы поняли ситуацию и весь свой гнев переключили на барышню. Мы по-французски понимали плохо, но о чем шла речь, примерно было понятно: «Какого тебе лешего надо? Мужики с цветами на коленях в луже перед тобой. Что ты выделываешься? Давай что-то делай, мужиков пожалей, сука ты такая». В итоге до нее дошло, цветы были приняты, примирение произошло. Но в жизни получилось так, что ничего больше мы от этой барышни не добились, хотя частенько встречаемся и сейчас. Но вот это воспоминание о Париже, мокрых брюках и коленках в луже с весенними тюльпанами — одно из самых ярких ассоциативных впечатлений о Париже. Привкус выпитого кальвадоса тоже сохранился.

Несмешная история: мордобитие

Вот это было 4 марта, не помню какого, по-моему, 2004 года, если я не ошибаюсь. Ранняя весна. Остатки снега. Слякоть. Жили мы тогда на Воровского, 79. Такой 9-этажный дом, постройки 70-х годов, расположенный напротив медицинского института. Очень было забавно, интересно. Это была наша первая большая хорошая квартира, более-менее прилично отремонтированная, в удобном месте: мне близко от работы, у Зои вообще ее служебный кабинет виднелся из кухни, из большой комнаты. Друзья смеялись, что натянуть проволоку, взять метлу и можно летать прямо на работу, экономя на шубе и зимних сапогах.

Дом очень своеобразный. Постройка 70-х годов и соответствующее заселение. Престижное, хорошее место, центр города. Но расслоения тогда еще не произошло. Подъезд имел совершенно ужасный вид, то есть все атрибуты советского подъезда: изгаженный лифт с затушенными бычками, подъезд с различными надписями, шприцами, пивными бутылками. И соответствующий народ: жили очень приличные, достойные люди — преподаватели мединститута, ЮУрГУ. Но жило несколько семей откровенной шпаны. В частности, под нами (у нас была 5-комнатная квартира, но ее переоборудовали в 4-комнатную) некая дама, которая имела пятерых детей, мать-героиня. Но все эти дети периодически садились в тюрьму, выходили оттуда, и в полном составе мы их ни разу не видели. И пара семей подобной же публики. То есть они жили своей жизнью. Глава семейства, старший брат, имел кличку Косой, на которую охотно откликался, по-иному его и не звали. Летом эта компания сидела во дворе за деревянным столом, там было пиво. Потом они занимались мелким бизнесом: притаскивали остовы битых машин, разбивали их во дворе на металлолом с соответствующими звуками, зимой пытались организовывать стоянку в этих же остовах старых машин, протягивали туда обогреватель, пили пиво, приходили к ним подружки, пытались за деньги сторожить машины, оставленные во дворе. Но тогда не было еще популярно хранение машин вне гаражей. Машин было меньше намного. Видимо, бизнес шел не очень. И вот эта публика плюс приблудные наркоманы создавали своеобразный дух во дворе и в доме. Спасибо администрации Советского района и Михаилу Буренкову, который руководил ей. За время нашего не очень долгого проживания в этом доме в подъезде дважды делали ремонт, но без успеха. Как только мыли подъезд, белили, красили стены, с еще большим остервенением начинали тушить окурки, писать слова, гадить, выбрасывать бутылки. Мы поняли, что это пустое занятие — наводить порядок. Но речь не об этом.

В этот день была защита докторской диссертации у Алексея Привалова. Но защита была где-то в районе обеда. Утро. Обычный рабочий день. И я любил пешком ходить на работу. Не так далеко, достаточно интересно. Я помню, как я спустился вниз, открываю дверь, и на входе стоят три парня, даже молодых мужика, внимательно, узнавающе на меня поглядели, пропустили вперед. Как-то было странно, но я, занятый своими мыслями, прошел по двору вдоль дома, и выходя уже на проезжую часть, вижу, как за мной бежит один мужчина с криками «Мужчина, стой!», а два приближаются вдоль улицы Воровского. Я понял, что дело совсем нехорошо: сзади бегущий нагоняет, заносит руку, наносит удар. Я каким-то чудом, не будучи спортсменом, уворачиваюсь, удар приходится по лицу, но вскользь — по губам. В руке был, судя по всему, кастет или свинчатка. Видимо, свинчатка, потому что на коже порезов не было, но губа, щека были разбиты очень здорово. Я успеваю развернуться, пнуть его по яйцам, он загибается, подбегают еще двое. Я успеваю добежать практически до проезжей части, меня догоняют, роняют, я скручиваюсь на четвереньки, продолжаю ползти к проезжей части. Меня пинают, я прикрываю голову. Кричу очень громко нецензурные слова. Открываются несколько форточек в доме, оттуда тоже начинают что-то кричать. Спасибо мужику. Обидно, что не запомнил ни номер машины, ни как его зовут. «Жигули», темно-синяя «четверка» с прицепом. Он остановился рядом со мной и просто включил гудок. Двое пинающих схватили портфель, который висел через плечо, убежали в дома к частной застройке. Третий, которому я, видимо, попал все-таки по яйцам хорошо и он не вмешался в драку, тоже подсобрался и побежал. Я сумел разогнуться, понял, что, в общем, цел: нет переломов, нет сотрясения мозга, по физиономии течет кровь. Мужик, спасибо, подсадил, спросил: «Ты где живешь? Давай подвезу». Я ответил: «Живу вон там». «Помощь нужна?» «Нет». Поднялся домой к ужасу домашних. Была вызвана милиция. Обычные, достаточно бестолковые дознавательные действия: фотороботы, бессмысленная черная шапка, вязаная шапочка, черная куртка, невнятные выражения лица — никаких особых примет.

Очень было жаль портфель, это была очень красивая вещь, которую мне на день рождения дарил Валерий Михайлович Третьяков, который был тогда начальником Управления ФСБ. И в портфеле не было каких-то существенных денег. Хотя потом, когда занимались распутыванием этой истории, наверное, ожидали, что есть какие-то ценности. Там лежал мой военный билет майора запаса ФСБ, поэтому дело приняло достаточно большую огласку, плюс включились товарищи из милиции. Тогда мы относительно недавно познакомились с Сергеем Михно, который работал в одной из серьезных служб УВД. Перетрясли местных уголовников, моих соседей-шпану, наркоманов, но так и осталось непонятным, что это было — или наркоманский налет в расчете поживиться, или еще что-то другое. Зато очень долго после этой истории местная шпана всегда со мной уважительно здоровалась… Незадолго до этого в диспансере прошел очень некрасивый судебный процесс, когда одного врача, даму, арестовали за взятки с поличным. Диспансер достаточно активно выступил с адекватным обсуждением этого события. Дама была осуждена условно, естественно, покинула диспансер. Возможно, оттуда, возможно, еще откуда-то. Но вот это ощущение крайней незащищенности, когда тебя пинают, а ты просто стоишь на четвереньках, вы знаете, это страшно, это плохо. Я не знаю, что ощущают люди, которые были в концлагерях или еще где-то. Вот это ужасное чувство, не приведи, Господи, кому-то его переживать. Слава Богу, что все обошлось именно так. А ведь ужас состоит в том, что ничего необычного со мной не произошло.

Надо сказать, что защита докторской диссертации у Алексея Привалова прошла удачно. Я там был в достаточно экзотическом виде: с распухшей физиономией, расквашенной губой. Но все было отработано, и я очень рад, что никого не подвел. Вот такая история. Гуляя поутру по Челябинску, надо помнить, что всякие люди есть и не все нас любят.

Метеорит

2013 год. Очень хорошо помню это утро. Это была пятница — пятница 15 февраля, достаточно тревожного, с достаточно интересными событиями, поскольку я напомню, что в это время я был в жесткой опале. Мое место в руководстве диспансера занимал человек, мягко говоря, неподготовленный, неграмотный и посаженный для разрушения онкологической структуры и нашей клиники. Но вместе с тем министр Тесленко был уже арестован, следствие шло полным ходом. И подвижность внутренних процессов в области была такова, что возврат на старые основы, старые принципы был совершенно предрешен. Очень было смешно наблюдать за этим человеком, который пытался вести пятиминутки, изображая что-то из себя. Были уже забыты лозунги, которые выдвигались о ликвидации очередей в поликлинике и о резком подъеме хирургической службы. Были заменены старые качественные деревянные двери на картонные. Был подписан и начал реализовываться проект создания нового пандуса диспансера с въездом для инвалидов, по которому невозможно подняться и абсолютно здоровому, подготовленному человеку.

Еще ряд аналогичных событий. В хозяйственно-инженерной службе диспансера хозяйничали именно люди, пришедшие в эту команду. Грамотные компетентные специалисты были также уволены и изгнаны из диспансера. Я почему об этом говорю достаточно подробно, потому что именно падение метеорита обнажило целый ряд проблем, не связанных с самим метеоритом.

Отдельного внимания заслуживают пятиминутки, где не обсуждались никакие онкологические проблемы, абсолютно формальное заслушивание заведующих и попытка в онкологической среде вести безграмотные дискуссии по поводу четыре или шесть швов нужно было накладывать на разошедшийся апоневроз и так далее. Но разговор не об этом. После вот этой бесплодной утренней дискуссии, вызывающей достаточно большое раздражение в мыслящей грамотной части клиники, я поднялся к себе в кабинет, расположенный в ПЭТ-центре. И около 10 часов кабинет осветился совершенно неземным светом, похожим на свет электросварки, который не оставил ни тени, ничего. Это заставило мгновенно обернуться назад. То, что я увидел, не совсем совпадает с более поздними описаниями ситуации, а именно: на фоне безоблачного неба возникла яркая, затмившая полностью свет солнца вспышка.

Далее примерно на протяжении 20-25 телесных углов по небосводу образовалась черно-красная труба, будто бы зажгли и протащили горящую цистерну с солярой или бензином. Из этой вспышки, которая достаточно быстро, может быть, в течение 15-20 секунд, может быть, чуть больше, развеялась, протянулись две абсолютно параллельные инверсионные полосы, которые скрылись за горизонтом. Сотрудники ПЭТ-центра выскочили из кабинетов, из служебных помещений, рефлекторно кинулись к окну. А у нас на третьем этаже в ПЭТе достаточно большой стеклянный витраж. Но сработало то, чему нас учили, наверное, не зря, на военном деле на кафедре. Я крикнул: «Быстро все отойдите от окна, встаньте под капитальные перекрытия!» Было непонятно происходящее. Раздался первый раскат взрыва. Через некоторое время — второй. Вылетели рамы, вылетели вверху потолочные пенопластовые пластины «Армстронг», поднялась пыль, потом были более слабые второй, третий толчки. Паники большой не было. Но все достаточно быстро — это было рефлекторно — выскочили на улицу. Доцент кафедры онкологии Светлана Бехтерева бежала по коридору и кричала, что «всем нужно разбегаться, спасаться, на ПЭТе взорвался циклотрон».

Надо сказать, что вся наша техника и системы защиты радиологической службы, включая радионуклидное отделение, ПЭТ, ускорительную технику и все прочее, сработали очень четко, очень хорошо: произошло аварийное отключение аппаратуры, не было никаких аварийных ситуаций, никаких утечек радиации. Хочется сказать спасибо как нашим инженерам, так и производителям техники и строителям, которые организовали монтаж и установку всей этой очень сложной системы. Потом были известные репортажи, что метеорит распался, упал в районе Чебаркуля в озере. Но у меня до сих пор остается ряд вещей, на которые человек, может быть, не сильно глубоко, но все-таки понимающий в физике, не находит ответа. А именно в моем представлении, что некое тело, в частности метеорит, попав в атмосферу Земли, должен все-таки разогреваться постепенно и должен быть некий след, который остается в воздухе помимо разогрева этого тела, нарастающий по яркости. Вот эта вспышка сине-голубого пламени говорит об очень высокой температуре, которая была в эпицентре взрыва. Это мало объясняется просто распадом тела от перегрева. Насколько я себе представляю, перегретое тело, распадаясь, наоборот, теряет температуру, а не дает ее колоссальный выброс, тем более в таком очень высоком сине-голубом, почти что ультрафиолетовом спектре. Это не совсем укладывается. И совершенно непонятно, почему после такого термического или какого-то разрушения этого тела дальше след носил характер двух абсолютно параллельных инверсионных следов. У меня, допустим, возникла ассоциация, что это след двух двигателей, которые продолжают инерционный полет после разрушения основного тела и выгорания топлива.

Но как бы то ни было, метеорит упал, обломки нашли, память о нем осталась. Безусловно, остался осадок того, что в течение двух с лишним часов ни Интернет, ни официальные средства информации не могли дать никакой информации о том, что же на самом деле произошло. Безусловно, было достаточно понятно, в чем дело, и объяснимо, почему губернатор отсутствовал до вечера в городе Челябинске, и только вечером были произнесены эти известные слова о том, что газолед, замороженный лед и вся прочая ахинея. Потом были приняты судорожные, но нормальные меры по ликвидации последствий, по вставлению окон и всего прочего.

То, что касается диспансера, заделаны, ликвидированы были только совершенно явные повреждения. Потом много из последствий падения метеорита досталось на мою долю и пришлось почти спустя полгода после падения метеорита доделывать, восстанавливать и приводить в порядок.

Светящаяся бочка

Нельзя пройти мимо такого факта относительно нашего метеорита, что ряд западных астрономов предложили заменить интернациональное, издавна известное слово «метеорит» услышанным ими из наших видеорегистраторов: «Вот ни хуя себе!».

Касаясь вопросов компетентности, радиологической настороженности и понимая, что же за учреждение, с какой насыщенностью техники досталось в руки этим людям, хочется привести такую забавную историю. По мере появления новой команды, которая абсолютно была не подготовлена к работе в высокотехнологическом учреждении, таком как Челябинский онкологический диспансер, в частности, человек, занявший место заместителя по технике, эту должность быстренько переделали в завхоза, что вполне соответствовало истине. Он так и не сумел на протяжении своего почти годового срока работы предоставить какой бы то ни было документ, даже о получении среднего образования. Вот такой человек руководил инженерной службой диспансера, где имеются циклотроны, линейные ускорители и прочие-прочие радиационные опасные объекты. Этот персонаж с хозяйственным обходом появился спустя некоторое время после его прихода в отделение радионуклидной диагностики. Инженеры, специалисты по радиационной безопасности, вполне адекватно оценивая интеллект и профессиональную подготовленность этого персонажа, обратили внимание, что он очень пристально смотрит на металлическую бочку, эмалированную, синюю, красивую, с импортной надписью, которая стоит на задах радионуклидного отделения. На вопрос «чья же эта бочка?» ответ был не найден. И через несколько дней эта бочка исчезла. Исчезла примерно понятно, куда и зачем. Не самая великая ценность. Но ребятам это запало. И когда этот персонаж появился снова в радионуклидном отделении, разговор принял такой оборот: «Надо же, стояла-стояла бочка, хорошая, импортная, вот надо же, кто-то взял и упер, но ведь догадались бы, раз стоит, а мы сами не уперли к себе на участок, наверное, что-то не так, она же по ночам практически светится и звенит так, что дозиметры все зашкаливают». Персонаж, ответственный за техническую работу диспансера, изменился в лице, визит быстренько свернул, через несколько дней бочка опять появилась на территории радионуклидной терапии…

Бен-Гурион

В период расцвета нашего общения с Западом, открытости, это где-то середина 90-х годов, в Челябинске появляется большая делегация израильских специалистов. Ее привезла Эмилия Григорьевна Волкова, в те времена являющаяся проректором по науке УГМАДО (Уральского института усовершенствования врачей), талантливый кардиолог, потрясающая, умная, яркая женщина, способная зажигать, генерировать новые идеи. В тот период на коне были идеи здорового образа жизни, просвещения, просветительства. Именно этому была посвящена большая конференция, которая проходила на озере Тургояк — в месте, которое сейчас называется «Жемчужиной Урала». Тогда это был пансионат Уральского автомобильного завода и носил жаргонное название «китайский пансионат». Первая половина дня прошла на фоне очень интересных, объемных удивительных докладов о правильном образе, вреде алкоголизма, курении, о насилии в семье, которое происходит на фоне безобразий, и прочих-прочих правильных вещах. Выступали наши ученые, израильские ученые, потом после окончания большого перерыва все, как обычно, собрались на банкет в зале, и начался совершенно потрясающий интересный банкет с русским хлебосольством на фоне уральской природы, с достаточно энергичными возлияниями, которые мало соответствовали провозглашенным в докладах тезисам.

И в самый разгар торжества и общения встает некая дама, урожденная израильтянка, которая там родилась. Она сказала: «Я никогда не была в России, но у меня много русских друзей. Мне так у вас нравится, так у вас здорово, вы такие молодцы, вы сказали столько прекрасных тостов, я поняла, что Россия намного лучше и интереснее, чем вообще я могла предполагать ранее. Но вы практически сказали все, что я хотела сказать вам. Но у меня просится тост за Бен-Гуриона, которого я очень люблю и очень уважаю, давайте выпьем за него». Это был, наверное, самый оригинальный, самый необычный тост, за который я когда-либо поднимал рюмку, потому что до этого я, честно говоря, мало что знал о Бен-Гурионе и относился к нему абсолютно абстрактно и индифферентно. После этого пришлось почитать и ознакомиться. Действительно, этот персонаж израильской истории вызывает большое уважение. Но и как бы некий эпилог к этой истории: это самый оригинальный и познавательный тост, который мне когда-либо приходилось поднимать.

Советы юным студенткам младших курсов

Барышня, собираясь в незнакомую компанию, должна на аварийный случай брать с собой не столько презерватив, сколько деньги на такси, чтобы презерватив не понадобился.

Стаканчик из-под сметаны…

Москва в дикие 90-е годы. Каширское шоссе. Гостиница онкоцентра, очень удобная, куда пускать нас стали после 1988 года. Около станции метро традиционная куча ларьков самого экзотического вида. И интересный товар, который наблюдался, может быть, полтора-два года и только в Москве, — это очень низкосортная водка, которая продавалась в пластмассовых баночках, в которых сейчас продают творог и сметану, с фольгой, заклеенной сверху. Тогда среди нас, молодых врачей, которые по разным делам приезжали в онкоцентр, ночевали там, она пользовалась определенной популярностью. Было очень удобно встретить товарища у метро, зайти, съесть беляш и выпить вот эту гадость из пластмассовой баночки. Потом, к счастью, все это исчезло. Но о том напитке, упаковке вспоминают многие из нас, кто учился, работал и работает сейчас в онкологии. Кстати, многие из моих товарищей, «собаночников» по этим пластмассовым стаканчикам, стали докторами наук, профессорами, очень уважаемыми специалистами-онкологами. Это не помешало нам развиваться, повзрослеть и не потерять голову.

Предки

Очень популярное рассуждение, о чем бы я поговорил со своими дедами, со своими предками. Вот у меня часто возникала мысль, действительно, о чем? В эпоху, когда были родовые поместья, много поколений жило в одном месте, общие с предками поля, дом, еще что-то, может быть, и был интерес. Сейчас, честно говоря, при всем моем уважении к предкам и к своей семье, наверное, встретившись с прадедом, тем более с прапрадедом, общих тем едва ли бы у нас нашлось сколько-нибудь много. Но подумайте сами, совершенно другая эпоха, совершенно другая жизнь. И по сути, нас мало что связывает. Одни мои прадеды жили в Каслях, работали на Каслинском заводе, занимали одни из первых мест, были руководителями подразделений. Прапрадед ездил даже в Париж на Экспо, где представлялась продукция завода. В семье имеется романтическая история. Где-то на каслинском кладбище есть могила Терентия Волегова. Дальше я предков, увы, не знаю. Это середина XIX века. Данила Терентьич, будучи очень состоятельным человеком, раздал детям свое имущество (дом, магазин, еще кое-что было), а моему прадеду, который был самым младшим, Ивану Даниловичу, оставил колоду для изготовления моделей, дубовую, большую, чем младшего сына очень обидел. И через некоторое время, когда сгоряча мой прадед решил расколоть это наследство, колоду он расколол, но колода оказалась прапрадедовой копилкой, и там оказалась очень крупная сумма в золоте. Но вскоре грянула революция. Правда, прадед успел построить очень хороший дом, магазин, которые до сих пор стоят в Каслях и известны людям. Пришла революция. У прадеда хватило ума при реквизиции сдать все золото государству, и это семью спасло. Мой дед пошел служить в Красную армию и воевал в Средней Азии в районе Кушки, участвовал в разгроме банд Ага-хана, то есть практически то же самое, что потом происходило с нашими сверстниками в Афганистане.

Младший брат пошел учиться в юридический институт, закончил свою жизнь крупным офицером в системе МВД. С ним я, конечно, общался. А вот с прадедом и прапрадедом не знаю, о чем могли бы мы побеседовать. Наверное, на какие-то отвлеченные темы.

Если брать предков с другой стороны, другого прапрадеда Семена Васильевича Белоусова, то это был, говоря нынешним языком, промышленник, который достаточно успешно работал в Центрально-Черноземных областях России, занимался строительными подрядами. Жили они в Ельце — это самый центр России. Если верить семейным преданиям, а я склонен этим историям верить, когда началось раскулачивание, к моему прадеду и к моей бабушке Варваре Семеновне Белоусовой тогда, потом Волеговой, прибежал их сосед, комсомольский активист, который сказал: «Варюшка, вас завтра будут раскулачивать. Давайте скорее уезжайте, исчезайте отсюда». Они погрузили все, что было из носильных вещей, взяли какие-то небольшие наличные деньги, уехали на станцию и приехали в Челябинск на строительство тракторного завода, где было достаточно несложно затеряться. Очень интересно, что тем молодым комсомольцем, который предупредил и ухаживал за бабушкой, был Михаил Соломенцев, который впоследствии стал председателем Совета министров РСФСР, кандидатом в члены Политбюро и некоторое время был секретарем Челябинского обкома партии в годы войны. Вот такая история. Семен Васильевич не сумел от перипетий эпохи укрыться в Челябинске. 20 декабря 1937 года он был арестован. Мне довелось видеть в подлиннике его документы, следственный протокол допросов. Допрошен он был впервые в 20:00 31 декабря 1937 года. Скупой язык допроса не передает, конечно, эмоции. Но прадед был, видимо, орешек еще тот.

Кстати, по рассказам бабушки, люди, которые донесли, написали эти бумаги, это были соседи, хорошие знакомые, даже друзья дома, что, к сожалению, неудивительно. Завистники и недоброжелатели. Допрос носил примерно такой характер. «Белоусов, вы агитировали против стахановского движения». — «Нет, не агитировал». «Свидетель такой-то показывает, что вы говорили, один жилы и надорвал…, а всей стране норму выработки повысили». Он ответил: «Ты погляди, что на самом деле произошло». Запись. Подпись. Следующий вопрос: «Вы агитировали против субботников». Он отвечал: «Нет, против субботников не агитировал». «Свидетель такой-то показывает, что вы говорили во время субботников, что «штурмовщиной занимаемся, все то, что в Челябинске при царе построено, стоит, а то, что на прошлом субботнике сговняли, развалилось». Ответ такой же: «Выйди на улицу — посмотри». Осудили в итоге прадеда на 10 лет за подготовку теракта на товарища Сталина. Поскольку он заявлял (тоже показания свидетеля, хорошего семейного знакомого), что «в России было три царя: одного кокнули, второй сам помер, третьего точно должны чпокнуть». Семен Васильевич умер за несколько месяцев до моего рождения. Я, к сожалению, его не помню и не мог помнить. С ним, может быть, какие-то беседы и могли бы быть, хотя, в общем, наверное, вряд ли. Вряд ли они были бы содержательными и мы смогли бы достигнуть полного взаимопонимания.

То, что касается прапрадеда по этой линии, я плохо представляю, что это был за человек и кто это. Увы, так.

По отцовской линии я хорошо, естественно, знал деда. Я знал достаточно смутно в детстве прадеда Кузьму, которого можно, наверное, считать основоположником медицинской линии нашей семьи, поскольку прадед Кузьма был призван в армию в 1914 году и воевал всю мировую войну санитаром на Западном фронте. Слава Богу, выжил, не покалечен был. А вся семья переехала из Центральной полосы России в нынешнюю Курганскую область в район села Кипель. И сейчас имеется место, где были мельница, дом, пруд. Но это переселенцы по линии Столыпинской реформы. Тоже, наверное, мало общего. Мы прожили абсолютно разные жизни в разных условиях. Преемственность поколений — дело, конечно, великое, но в нынешнем мире, очень динамично развитом, и притом, что каждое поколение проживает свою, очень отличную от предыдущего жизнь, у меня мало иллюзий относительно того, что что-то содержательное могло бы быть от моих встреч и бесед с моими прапрадедами. К сожалению, грустно, но вот так.

НВП. 31-я школа

Мне очень повезло, что после 4-го класса я, естественно, по идее родителей пришел в 31-ю физико-математическую школу. Это был 1969 год. А школа открылась только в 1965 году и создавалась по образцу физматшколы Новосибирского академгородка, где готовились будущие абитуриенты и студенты крупных технических и физико-математических вузов. Школа была абсолютно классная: это был отличный подбор учителей, очень интересный подбор учеников. Мы все практически пришли отличниками, и это было холодным ушатом на голову, будучи в общеобразовательной школе (я учился в 11-й школе, которая еще не была лицеем, а была просто добротной городской школой, располагалась в соседнем доме с домом, где я и мои друзья жили), а тут оказываешься среди равных. И еще большим холодным душем была первая контрольная по математике, когда большинство нас получили двойки, тройки — это было трагедией для нас, мальчиков, которые привыкли расценивать четверку как очень большую неудачу.

Я думаю, что разговор о моих одноклассниках еще в этой книге пойдет, там много было интересных ребят. Естественно, юность была прекрасна и полна приключениями и впечатлениями. Но мне сейчас хочется вспомнить 9-й класс, подполковника Цыганка — преподавателя по НВП. После 8-го класса наши классы значительно переформатировали. Значительная часть, примерно до трети ребят из физико-математических специализированных классов, были переведены в два общеобразовательных класса, и на их место пришли ребята из «Г» класса, которые остались на физматподготовке. Среди них пришел Саша Тысячный по кличке Комар, на которую он охотно откликался, потому что действительно был такой миниатюрный, французского, дартаньяновского типа парень, неглупый, где-то способный на провокацию. И вот одно из первых занятий по НВП, по патриотическому воспитанию. Цыганок был, наверное, очень неплохим человеком и хорошим офицером, но, придя в такую среду, про которую, может быть, немножко длинно рассказал, он сохранил те же самые приемы, которые использовал в беседе и с ребятами, которые пришли в армию после 10-го класса, и с несколько другой подготовкой, несколько из других сред интересов: там была намного более простая и малообразованная публика. И вот, говоря о подвигах во время войны, он обратился к Тысячному: «Скажи, Тысячный, ты бы мог, как Александр Матросов, закрыть своей грудью амбразуру?» Сашка, всегда шустрый и острый, очень смутился: «Я не знаю, я, конечно, очень уважаю Матросова и его подвиг, я понимаю настрой и все прочее, но я не уверен, хватило бы у меня духу и смелости, не струсил бы я в последний момент, если бы оказался в такой ситуации». Наш доблестный командир сказал: «Садись, Тысячный, три!» Тысячный спросил: «Извините, а почему три? Я же честно сказал». — «Ты должен был сказать: «Конечно, я абсолютно готов и полностью бы повторил подвиг Александра Матросова, если бы оказался на его месте». Сашка пытался спорить: «Но я же не уверен, смог бы я, хватило бы у меня духа и смелости». — «Нет, советский солдат должен всегда говорить, что он готов выполнить любой приказ и совершить любой подвиг!»

ГДР. Орган

Как, наверное, все челябинские помнят, в 1985 году здание на Алом поле, в котором был расположен планетарий, было передано под орган, который был сделан в ГДР, привезен к нам. И очень быстро вот это здание в центре города приобрело колорит, стало одним из символов города и стало пользоваться очень большой популярностью и любовью у челябинцев. Я сам неоднократно там бывал, это было интересно, в какой-то степени модно: орган — что-то западное, что-то свежее и необычное. Потом загремела перестройка, немного приоткрылись границы. В 1988 году я оказался в ГДР руководителем туристической группы медработников, совсем еще молодым пацаном, так уж получилось, и в плане культурного обмена мы приехали в городок на музыкальную фабрику, где был сделан наш орган. Они помнили и знали об этом. Делали прекрасные немецкие аккордеоны. Располагался этот городок в очень интересном месте. Это была реальная граница, но условная, потому что там не было ничего, кроме такого невысокого полосатого заборчика, где сходились границы ГДР, Чехии и Венгрии. Нас встречали в ресторанчике: был шнапс, было пиво, была водка, было очень интересное общение, песни и все такое. И мы, компания молодых парней, развлекались достаточно похабным образом: мы выходили на границу и пытались с территории ГДР струей мочи достать до территории Чехословакии и Венгрии. Надо сказать, что, судя по цвету снега (а была зима), вот этим развлекались не только мы, а многие. Кстати, научили нас этому немцы.

Но история с органом имела свое продолжение и имеет. Как вы знаете, на определенном этапе нашего развития было принято решение о передаче храма на Алом поле православной церкви, о достаточно рискованном переносе органа в кинотеатр «Родина» с дорогостоящим ремонтом. И вот этот процесс у меня вызвал совершенно противоречивые чувства. Причем я до сих пор не разобрался, что здесь превалирует, но эмоции достаточно сильные. Во-первых, зачем было разорять и уничтожать совершенно сложившийся и необычный ансамбль? Да, орган в православном храме не совсем сочетается с канонами. А вообще, что у нас в жизни, особенно в современной, сочетается с канонами и соответствует правилам и истории, и нацизма, и нравственности? Мне непонятно, зачем были вот эти большие траты и риск повредить инструмент при его переносе. Совершеннейший восторг вызывает работа строителей компании «Альфа-Строй», которой руководит мой друг Олег Иванов. Кинотеатр «Родина» был на грани разрушения, а когда-то был определенным центром культуры в городе, но полностью исчерпал себя как кинотеатр. И то, что из него сделали, конечно, потрясает, — новые стены, расширение объемов, совершенная акустика. Но вместе с тем меня очень покоробило, что в городе, где столько дыр, столько проблем в здравоохранении, в просвещении, когда наш диспансер не может построить уже много-много лет поликлинику, которая каждый день нужна более чем 500 жителям Челябинска, по нуждам намного более насущным, чем тяга к прекрасному, тяга к музыке. Меня совершенно убили специальные акустические кресла по 18 тысяч и наши проблемы, когда мы ищем гроши с бора по сосенкам, чтобы купить реанимационные кровати для пациентов, когда из грошей лепим деньги на то, чтобы поставить кушетки в тесном коридоре поликлиники, построенном в 1947 году. Кстати говоря, наша поликлиника на несколько лет даже старше кинотеатра «Родина» и эксплуатировалась точно намного интенсивнее.

Парадоксы родного города удивляют, угнетают, поражают. Я, честно говоря, не знаю, какое у меня в итоге отношение к новому органному залу, к органу и ко всей истории с переносом на фоне той среды, того окружения, где я работаю, с которыми сталкиваются горожане, мои земляки, каждый день. Грустно и непонятно.

Очень рад, что поликлинику в декабре 2015 года мы начали строить, но это уже другая власть в области.

Профессор Ратников

Зоя была всегда практически непьющей женщиной, девочкой из интеллигентной профессорской семьи. Могла позволить себе бокал сухого вина. Практически никогда — водку, виски, коньяк или другие тяжелые напитки. Из единственных пороков, которыми обладала, иногда любила выкурить сигарету. Наша дочь Даша, когда ей было, наверное, лет 5 или 6, вместе с подружкой в гостях у друзей увидели Зою и жену наших друзей, семейную подругу, с сигаретой в руках. Это было нечто жуткое. Закончилось заключением дочерей: «Мы-то думали, что вы порядочные женщины. А вы-то вот оно что!» Зоя работала доцентом на кафедре фармакологии. Все были достаточно молоды. Кафедрой заведовал тогда Владимир Иванович Ратников, совершенно блестящий ученый, необычный, непростой человек. Вторая была молоденькая доцент Люба Рассохина. Они готовились к какому-то совещанию, какие-то бумаги. Владимир Иванович руководил, командовал. Владимир Иванович мог в сердцах накричать, бросить книгой, диссертацией, еще чем-нибудь. Но они его любили, наверное, за талант, за ум, за то, что с ним было интересно. А мы тогда уже жили в доме на Воровского, напротив института. Не было мобильных телефонов. И вечером, наверное, часов в 8, раздается звонок, и наша мама нетвердым голосом говорит: «Даша, ты меня должна отсюда забрать. Мы писали отчет, выпили немножко спирта, и я дойти сама не могу. Люба — тоже». Даша была студенткой, пошла навстречу, перешла через дорогу. Вальяжный и красивый Владимир Иванович, совершенно веселые Зоя и Люба вышли.

Оказалось, что в те далекие времена на кафедре еще давали спирт, который не всегда расходовался по прямому назначению. Черт их дернул размешать спирт — Владимир Иванович вспомнил старый студенческий рецепт — с малиновым вареньем. Должен сказать, я знаю, что это такое. Это совершенно убийственный напиток, который бьет и по мозгам, и по желудку, и по ногам. Если Владимир Иванович еще как-то ориентировался в пространстве, то девушки, непривычные к таким возлияниям, были маловменяемые и малотранспортабельные. Люба с Владимиром Ивановичем сели на троллейбус и поехали. Но это отдельная история их приключения, совершенно все закончилось хорошо. А Зоя требовала пойти с Дашей в книжный магазин и непременно купить ей красную ручку, потому что срочно нужно проверять какие-то важные контрольные. Зоя была доставлена домой, уложена спать, напоена водой, как положено, крепким чаем. И на следующее утро я слышал очень такие интересные для себя слова: «Теперь-то я понимаю, как оно бывает. Выпивка на работе из ниоткуда, ничто не предвещало ничего грозного, вот и как же это тяжело потом». Но я отыгрался. Врачебная жизнь, жизнь заведующего отделением, главного врача иногда сопровождается производственными биохимическими производственными травмами, часто против желания и в абсолютно незапланированные временные промежутки. Вот эта история с красной ручкой, со спиртом и с малиновым вареньем на долгие-долгие годы стала хорошей семейной легендой. А рецепт напитка до сих пор известен кафедре фармакологии. Владимир Иванович, к сожалению, достаточно давно уже ушел в мир иной. Люба является большим начальником в медицинском университете. Но когда заговариваешь с ней, а не попить ли нам спиртику с малиновым вареньем, в дрожь ее кидает тут же.

Египет. Американцы

Середина 90-х годов — время иллюзий и надежд, бурных перемен. Все это было очень интересно. Именно тогда профессор Николай Иванович Тарасов, ректор созданного им Уральского государственного института дополнительного образования (УГИДО)… О его судьбе и перипетиях несколько позже, они тоже достаточно интересны и поучительны. Николай Иванович в расцвете творческих сил организует контакты челябинских урологов с американскими урологами. Боб Тернер. Поездки в Южную Каролину. Волею судеб как-то так получилось, что в то время Южная Каролина была штатом-побратимом Челябинской области. Ни до, ни после я ничего подобного о наших родственных связях с этой замечательной территорией, увы, не знал. Так уже вышло. В довольно быстром темпе мы собирали эту поездку: были сложности и с визами, были сложности и с оплатами.

И вот что интересно: я всегда своих молодых коллег ориентирую на то, что нельзя в медицине работать за деньги, работать на деньги. Они, конечно, нужны. Нужно, прежде всего, работать на авторитет, на телефонную книжку. Был, слава Богу и сейчас здравствует процветающий бизнесмен Виктор Тартаковский. На каком-то этапе, когда он не был еще ни звездой челябинского бизнеса, ни очень богатым человеком… Виктор был тогда в большом фаворе. Получилось так, что на каком-то этапе довелось и удалось в какой-то степени помочь в лечении близкого ему человеку. Он сказал: «Пожалуйста, обращайся с любой просьбой, я не забуду никогда». Звоню ему: «Виктор, вот так и так, планируется городская поездка. Администрация. Но нужно доплатить порядка 3 тысяч долларов». А тогда это были деньги абсолютно фантастические. Он спросил: «Когда надо?» Я ответил: «Срочно». А разговор в 10:00 утра. Он сказал: «До часу дня я не успею». — «Подожди, речь вообще идет о двух неделях». «Ну, это вообще не разговор». И тогда мы двинулись в Южную Каролину достаточно большой компанией. Был я, были сосудистые хирурги, был мой старинный друг Петя Карнаух. Нам много чего показали. Были очень интересные контакты. Петр Карнаух тоже был в составе делегации. Берег Атлантического океана. Время прогулки. После ужина был романтический вечер, мы были слегка подшофе. Мы подумали и договорились, а почему бы не организовать и не открыть в онкодиспансере, стройка которого еще только продолжалась, онкоурологическое отделение. Это казалось абсолютной авантюрой, но, тем не менее, есть что есть и отделение работает.

Надо сказать, что в Соединенных Штатах понятие «медицинский университет» и у нас — это абсолютно разные вещи. В Южной Каролине, которая является не самым бедным штатом в США, ректором медицинского университета, который включает в себя учебную часть, нечто типа областной больницы, руководит четвертый человек правительства Рейгана. И считает, что это совершенно потрясающее завершение реализации его карьеры.

Через какое-то время настало время визита наших американских коллег в Челябинск. Боб Тернер и доктор Бисада, американец египетского происхождения, который в Египте, по-моему, никогда и не был. Замечательные специалисты. Прилетели в аэропорт Кольцово. Это были первые полеты зарубежных рейсов, когда Кольцово обошло уже Челябинск по международным рейсам. Был период, абсолютно благоприятный для лидерства Челябинска на Урале, когда мы уже построили взлетно-посадочную полосу, а свердловчане на год, полтора, может быть, два от нас отставали. Пока у нас шли дележки сфер влияний, губернатор Свердловска Россель с его командой очень быстро достроили полосу, перехватили инициативу. И тот поток рейсов, которые шли через Челябинск… Если кто пользуется компьютерной программой Flightradar24, очень популярной у нас, видят, что международная трасса идет именно над Челябинском. Для Свердловска крюк в 200 км — не самый большой, но, тем не менее, это крюк. Вот они перехватили, и самолеты начали садиться там.

Мы поехали встречать самолет Lufthansa. Встретили. И по дороге назад была традиционная остановка на перекресте с Каслинским поворотом. Там и сейчас стоят торговые ларьки, палатки и смотрится все достаточно экзотически. В те годы это было нечто совершенно потрясающее. Это был городок из картонных, фанерных, каких-то совершенно непонятных сооружений. Горели мангалы, костры. Место, скажем, где должен быть туалет, находящийся за этими торговыми палатками, имело совершенно жуткий вид. К весне горы замерших нечистот с соответствующим запахом и видом. Но мы устали.

Самое главное, что Тернер — человек, мягко говоря, пожилой, еще достаточно нездоровый. Он был летчиком во время корейской войны. И наши умудрились его сбить. При этом он был ранен осколком кабины его самолета в позвоночник. И травма эта сказывается по сей день. И ехать сидя не по самой комфортной трассе не на самом комфортном автомобиле было ему тяжело. Мы остановились, чтобы попить кофе. Бисада, ходя по этому ночному апокалипсическому совершенно участку, приговаривал: «This is Egypt (Это Египет)». С тех пор вот это место в определенных кругах онкоурологов и онкологов до сих пор имеет место называться Египтом.

Потом была очень интересная конференция, очень полезное общение. Озеро Тургояк. Посещение строящегося онкодиспансера. И Тернер был готов привлечь возможности Американской ассоциации урологов к оснащению нашего онкоурологического отделения. Надо сказать, что по американским стандартам (богатая страна, что говорить, не скупа на медицину) большинство медицинской техники после 2-3 лет эксплуатации, 25-30% ресурса выработанного, идет на продажу или списание. Они были готовы все это дело выслать нам. Безусловно, это было бы колоссальное подспорье, рывок вперед. Но все дело испортили наши российские понты. Один из отцов города Челябинска пригласил Тернера и Бисаду к себе домой, из самых лучших побуждений пошел показывать свой винный подвал, где действительно была потрясающая коллекция вин. Тернер и Бисада, как люди понимающие, оценили стоимость этого клада и сказали: «Вы знаете, ребята, в городе, где руководители этой территории имеют такие винные подвалы, коллекции вин, нам с нашими подачками б/ушного оборудования делать, в общем, нечего». Увы, далее мы развивались параллельно, сохранив уважение друг к другу. Но, тем не менее, онкоурологическое отделение состоялось и, славу Богу, функционирует.

Команда «Трактор»

Команда «Трактор», как известно, один из символов Челябинска. Это действительно так на протяжении многих лет. Мое же отношение к этому виду спорта и к тому, что его окружает, оно делится на два достаточно неравнозначных периода. Получилось так, что в нашем дворе, где я жил, это перекресток проспекта Ленина и улицы III Интернационала, в советское время жило довольно много ведущих хоккеистов «Трактора». Это были понятные ребята, которые здесь выросли, которые играли. «Трактор» ходил в крепких середняках. Но все хоккеисты были наши, челябинские. Вот это понимание в спорте, что вот это наши, которые играют с их игроками, оно полностью соблюдалось. Это интересно. Это была наша команда. Они, естественно, чаще, чем все остальные жители двора, покупали машины, по тем временам самые лучшие: 24-я «Волга», 3-ки, 6-ки «Жигули». Но это тоже было понятно. Это не были абсолютно безумные дикие гонорары, которые эти пацаны получают сейчас. Это был «Трактор», за который мы болели. Я очень хорошо помню бронзовую медаль, которую «Трактор» завоевал при тренере Кострюкове. Вот это было интересно.

Потом, честно говоря, было не до хоккея. Сейчас разговоры о «Тракторе» и тот ажиотаж, который поднимается в вулкане истерии, особенно среди молодежи, у меня вызывают резко негативное отношение, скорее презрительнее, это своеобразная мозговая отрава. Никакого «Трактора», на мой взгляд, сегодня нет. Есть команда наемников, которые за большие и слишком большие деньги будут играть за кого угодно: сегодня — за «Трактор», завтра — против «Трактора». И если вспомнить канадского негра Фаунтина, который был капитаном «Трактора», то это вообще цирк, дикость. И очень дурная, совершенно дикая эмблема. Почему-то она никого не раздражает. Почему эмблемой челябинской команды является какой-то белый медведь, который ломает клюшки? Ну при чем тут белый медведь? Если, допустим, можно еще как-то понять верблюда, который нарисован на нашем гербе, хотя это тоже весьма спорный персонаж. Уж белого медведя никогда близко нигде не было. И какого лешего он должен вызывать восторг, непонятно абсолютно.

С рядом чиновников у меня в разные эпохи возникали разговоры, что когда я вижу, что месячный бюджет «Трактора», который часто равняется годовому бюджету онкологического диспансера, и те гонорары, которые получают хоккеисты, мне непонятно, за что. Это даже нельзя назвать заработками, это гонорары, это дикие, непонятные деньги, ведь хоккей — это все-таки игра, без которой легко можно жить, которая никакого влияния не оказывает на жизнедеятельность нашего большого миллионного города. Деньги, которые получают эти ребята (они практически все приезжие), вывозятся на пределы области и не тратятся здесь, и ни в коей мере не работают на экономику. Чем они лучше, чем они больше приносят пользы, чем хороший врач, нормальный учитель или грамотный инженер? Мне это абсолютно непонятно. Мне кажется, то, что происходит вокруг профессионального хоккея и футбола, это очень разрушительно и вредно для молодежи. Школьники, студенты видят, что деньги платятся не за знания, не за ту пользу, которую ты приносишь обществу, а за совершенно непонятные действия, часто бессмысленные и не имеющие никакого отношения к реальной жизни. Возмущение, негодование, если хотите — классовая неприязнь.

Не люблю я «Трактор», не люблю хоккеистов, не люблю футболистов-профессионалов, уважаю тех, кто занят настоящим делом: врачей, учителей, военных. Вот так.

И еще хочется отметить, что сумма Государственной премии России, которых выдается всего пять в год за действительно выдающиеся достижения в науке, технике, искусстве, составляет 25 млн. рублей, а недавно футбольному тренеру сборной страны по футболу выплатили 1 млрд. рублей — то есть Госпремии за 8 лет!!! Мне кажется, что это просто безумно и безнравственно!!!

Кроссовки Раска

С Рейнгольдом Эдуардовичем Раском я познакомился еще в студенческие годы. Некоторое время он вел в нашей группе цикл «онкология», а потом много лет вместе работали. Биография Рейнгольда Эдуардовича, который себя называл всегда потомком викинга (но в этом что-то, наверное, есть), достаточно интересна и многогранна. Офицер одного из первых спецназов в Советском Союзе. В силу обстоятельств был демобилизован, в достаточно взрослом возрасте поступил в медицинский институт, стал онкологом, торакальным хирургом. И с ним связано несколько интересных историй. В той команде, которая была тогда в диспансере (это Цейликман, Раск, Анищенко, Кожевников), Рейнгольд был, наверное, самым академичным и самым мощным. Я поражался его способности цитировать журналы, книги.

Нужно отнести, конечно, к оригинальнейшим чертам Рейнгольда его физическую подготовку, страсть к тяжелому железу. Всегда в кабинете были гантели, штанга до глубокой-глубокой старости. Напомню, что в 80-е годы белые кроссовки «Адидас» были символом аристократизма, благополучия, вообще ужаснейшим дефицитом.

Я думаю, что в музее диспансера обязательно что-то из этой атрибутики будет, так же, как и кроссовки «Адидас», которые вызывали восторг у всей мужской половины диспансера.

Наука

Мой первый контакт со студенческой вузовской наукой произошел сразу на первом курсе, когда, поступив в институт, я сразу записался в кружок онкологии. Кафедра располагалась тогда в бараке во дворе здания на улице Коммуны. Там сейчас локализуется банк «Балтика» или «Балтийский» — что-то такое. Это было ужасное сооружение, одноэтажное, провонявшее формалином, в цементных ваннах в железных клетках плавали измочаленные трупы. Но это отдельная история.

Мои родители учились в одной группе с профессором Турыгином Виктором Васильевичем. Жили они в нашем дворе. Напомню, что времена были 1975 года, достаточно дефицитные. И в гастроном на улице Российской привезли свежих карпов. Бабушка заняла очередь, поручила мне стоять. И буквально в нескольких метрах от меня стоял Виктор Васильевич. Мне было очень лестно стоять рядом с профессором, тем более он меня узнал. Мы о чем-то говорили высокополезном. Карпы были куплены, принесены домой, успешно съедены. А где-то весной на заседание кружка принесли сборник работ сотрудников кафедры. И я с большим удивлением прочитал статью об особенностях кровоснабжения продолговатого мозга карповых рыб Виктора Васильевича Турыгина. И понял, что если просто человек рыбу съедает, то ученый из ухи или жареного карпа извлекает еще и научную продукцию.

И в том же сборнике была еще одна статья, которая поразила мою фантазию. Статья называлась «Особенности кровоснабжения и иннервации полового члена кота». Началась она с сакраментальной в то время фразы «изучение данного вопроса имеет большое научное и практическое значение».

Коли уж мы упомянули старое здание института, надо сказать что в этом легендарном корпусе на 4-м этаже в мужском туалете на военной кафедре находилась еще одна реликвия — на подоконнике ножом многократно вырезанная, закрашенная и снова восстановленная сияла мудрая эпитафия — «Война — хуйня, главное — маневры!»… Не исключаю, что она появилась в 1944 году вместе с Киевским мединститутом.

Михаил Иванович Воронин

С этим человеком нас жизнь связала надолго: практически всю сознательную врачебную жизнь работаем вместе. Но разговор не об этом. Познакомились мы с ним на третьем курсе. Тогда молодой ассистент Миша Воронин только пришел на кафедру. И мы были первой группой, которую он вел. А в нашей группе достаточно сильные и интересные учились три будущих профессора: я, Саша Зурочка и Алексей Фокин. Мы отнеслись к молодому ассистенту с шуточками, прибауточками. Миша, как водится молодому преподавателю, проявил максимальную строгость. И к нашему большому удивлению, всех нас троих и еще несколько человек с треском и звоном обананил. Отработки мы потом сдали. Жизнь пошла своим чередом, началось профессиональное общение. А когда я пришел на кафедру заведовать, я Михаила неоднократно упрекал за очень лояльное отношение к студентам, за либерализм. Он сказал: «Ты понимаешь, меня жизнь научила: надо помнить, что твой нынешний студент завтра может оказаться твоим начальником».

Центральные бани

Последним циклом в институте на 6-м курсе был цикл экстренной хирургии. Прошло уже распределение: мы знали, где будем учиться и чем заниматься, было понятно, в частности, мне и Алексею Фокину, что экстренная хирургия не совсем то, что нам пригодится в качестве первой необходимости в повседневной работе. Но мы, молодые балбесы, в этом, конечно, были не правы. Экстренная хирургия, вообще экстренная медицина нужна всем, потому что с этой ситуацией можешь столкнуться не только на работе, но и в быту, на отдыхе, где угодно. Но это пришло потом. А тогда апрель и май, весна, позади институт, впереди — госэкзамены. Причем совершенно очевидно было, что мы их сдадим и сдадим неплохо. Вопрос был в том, будет красный диплом или нет. Но и в этом мы тоже мало сомневались. И захотелось дать себе отдых и отквитаться за все 6 лет соблюдения дисциплины, посещения занятий и поведения хороших мальчиков-студентов. Наше утро начиналось с того, что мы приходили в отделение, здоровались с докторами, с нашим куратором Николаем Федоровичем Долговым. После этого мы спускались вниз в раздевалку. Естественно, мы в ординаторской оставляли портфели, какие-то книжки, тетради, внизу снимали халаты, переходили напротив в красным дом. Сейчас там банк, а раньше была очень старая баня. Бани тогда были в диковинку. До часа дня мы парились, плескались в воде, из открытого окна наблюдали жизнь городской больницы. В час дня выходили, надевали внизу халаты. Поднимались в отделение экстренной хирургии, брали портфели, вежливо говорили всем до свидания и шли через дорогу в пельменную кушать пельмени. Вот таким образом мы прозанимались, фактически два месяца примерно длился цикл. Наверное, в бане я тогда напарился на многие-многие годы вперед.

Софья Львовна Дарьялова

Валерий Валерьевич Чиссов любил говорить, что в короне Онкологического института имени Герцена очень много драгоценностей, но самый крупный бриллиант — это профессор Софья Львовна Дарьялова. Блестящая женщина, уникальный, потрясающий ученый и очень интересный человек. Чтобы понять колорит этой женщины, нужно сказать, что она была женой, впоследствии, к сожалению, вдовой Аркадия Вайнера. Яркая представительница московской еврейской интеллигенции, которая всегда подчеркивала свою самобытность. Софья Львовна была у меня оппонентом по докторской диссертации, что позволило еще больше сблизиться в человеческом и профессиональном отношении, чем я очень горжусь.

Интересный штрих, когда я защитил докторскую диссертацию, был устроен небольшой сабантуй в Институте радиологии. Я очень гордый тогда выставил приличный коньяк, виски, вино. Мне коллеги сказали: «Ты что? Софа пьет только водку. Бегом ноги в руки и ищи что-нибудь приличное». Пришлось быстро соорганизоваться.

Тогда же мне был повязан красный пионерский галстук самого молодого доктора наук — онколога. Был такой обычай.

Канары

В процесс познания мира в свое время попали на Канарские острова. Совершенно потрясающее место: Гран-Канария, Ланселот, Тенерифе — вулканы, океан. И сам факт попасть на Канары особенно в те годы был в высшей степени престижным и достойным. Там проходила Всемирная конференция по медицинской физике, которая проходит каждые четыре года. Потом в рамках этой конференции удалось побывать в Сиднее, еще в некоторых странах. Но, тем не менее, Канары. Жили мы на острове Тенерифе, вулканический остров. Гостиница была расположена на скалистом берегу. Вулканический берег, отвесный, очень большой высоты. В гостиницу мы входили как бы сверху, там был бассейн, рецепция и все этажи шли счетом наоборот: с 17-го или 18-го до уровня океана. Вот в такой экзотике проходил конгресс.

Очень меня поразил один лектор европейско-формальной приверженности к традициям. Конференция носила очень серьезный статус, были и достаточно жесткие требования к дресс-коду, то есть обязательно белая рубашка, галстук, но больше ничего не оговаривалось. И все мы были очень удивлены, развлечены и порадованы находчивостью одного из лекторов. На лекцию мы немножко опоздали, смотрим, стоит холеный, лощеный европеец, лысенький, в белоснежной рубашке, в красной бабочке, читает лекцию. Тему лекции не запомнил, а дресс-код остался в памяти. После окончания выходит из-за трибуны, а под белоснежной рубашкой и бабочкой шорты-бермуды и шлепанцы. Это было потрясающе.

Вообще природа Канар удивительна. Я помню поездку на вулкан. Автобус сначала входит в слой облаков, пробивает их и выходит наверх, практически в лунный пейзаж, где никогда не бывает ни воды, ни дождей и есть черта, где буквально ощутимо заканчиваются облака и начинается уже то, что выше, — фумаролы, вулканические бомбы, просто луна. И в этой экзотике связана с Канарами еще одна достаточно забавная история, которую нельзя обойти стороной.

В те годы было у меня хобби воровать пивные кружки. Причем интерес представляла не сама кружка, а процедура ее похищения из ресторана. Может быть, не самое красивое развлечение, но увлекательное и интересное. В этой сфере я достиг кое-каких успехов. Так вот, на Канарах как-то внепланово вечером мы были все одеты в шорты, без сумок. Намечался какой-то банкет, фуршет. Быстренько наша делегация собирается, приезжает. Под открытым небом на берегу моря хороший испанский стол: вино, пиво, напитки. И мы тут же (нас было четверо) знакомимся с пятью очень интересными испанками, завязывается какой-то разговор на плохом английском. В общем, все хорошо. Но пятая испанка вскоре куда-то исчезает. Мы не сразу ухватились, не очень пожалели. Нехорошо, конечно, получилось с ней. Но ладно. Спустя какое-то время эта испанка возвращается, приводит с собой четырех мужиков и говорит: «Кабальеро, позвольте вас познакомить с мужьями ваших дам». Беседа и общение приняли совершенно иной характер.

Вечер как-то сам собой начал сворачиваться. Но я вспомнил, когда мы выходили из автобуса, ребята надо мной посмеивались, что тут-то в шортах и в майке ты кружку спереть не сможешь: ни портфеля, ничего. И мне пришла в голову мысль следующего рода: выходя из ресторана, я взял свою барышню под руку, рядом идет ее муж, который оказался кем-то из руководителей конгресса, крупным испанским медицинским физиком, пользовался таким уважением, почетом. На выходе из ресторана официанты наливали желающим напитки. И вот тут я идею реализовал. Мы подошли, я взял пивную кружку, ее наполнили пивом, и совершенно внаглую, разговаривая со своей новой знакомой и ее мужем, под удивленные взгляды официантов выходим за пределы ресторана, даму отдаю законному супругу, а сам гордо захожу в автобус, выпиваю свое пиво, говоря: «Вот так, ребята, надо работать».

Фантастика

Многие в юные молодые годы увлекались и увлекаются фантастикой. А для нашего поколения вообще это было очень свойственно. Дело в том, что это был период расцвета полета в космос. Я не помню, как взлетал Гагарин, но в памяти остался полет Титова. Мне было уже года три с лишним, я помню эти радиопередачи, телевизионные комментарии. Естественно, это все будоражило фантазию и оставило след в памяти, в душе приверженность, желание работать в каких-то больших масштабных проектах. Это свойственно многим из моего поколения. Социологи говорят, что нынешнее поколение, которое вошло в активную жизнь уже после совершенно диких и подлых времен перестройки и 90-х годов, тоже имеет тягу и желание не только к стяжательству, наживе и деньгам, но и желание участвовать в чем-то масштабном, интересном, действительно продвигающим прогресс. Вот достаточно много фантастических произведений описывало жизнь в XXI веке, строились различные прогнозы. Что удивительно, реальная жизнь повернулась совершенно иначе. Если крупнейшие фантасты Станислав Лем, Артур Кларк, Андре Нортон связывали изменения жизни с полетами на другие планеты, с освоением Солнечной системы — с чем-то вот таким масштабно-серьезном, то в действительности посмотрите, космонавтика в значительной степени сошла на нет, романтики там осталось мало. То, что сегодня функционирует, носит сугубо прикладной характер: или военно-космическая разведка, или средства связи, прогнозы погоды. А реальную жизнь изменили мобильные телефоны и персональные компьютеры. Действительно изменили очень здорово. Сейчас сложно, почти невозможно себе представить, как можно ехать в командировку, как можно вообще проводить день, не имея в кармане мобильного телефона или не имея на столе персонального компьютера с выходом в Интернет.

XXI век уже идет вовсю, уже 2015 год, уже можно говорить, что в определенной степени его тренд определен. И очень жаль, что того космоса, того полета фантазии, творчества, которое было в обществе в 60-70-е годы, увы, рядом с нами нет. Это заменили утилитарные смартфоны и настольные компы.

Увы, мы не полетели на Луну, неизвестно, когда полетим на Марс, и полетим ли вообще… А остались на Земле с земными мелкими проблемами и страстями.

Бразилия. Острова Зеленого Мыса

Полет в Бразилию представлялся чем-то сродни полету на Марс, по крайней мере, в детстве и юности это было непредставимо. Тем не менее, такая поездка состоялась. Вылетели мы небольшой компанией 7-8 человек радиологов, медицинских физиков из Московского онкоцентра и из Челябинска. Вез нас старый добрый Ил-62, который до Рио-де-Жанейро долететь без посадки не мог. Посадка такая была на Кипре. Там еще какой-то народ сошел, какой-то народ подсел. И дальше предстояла долгая дорога: ночью лететь над Средиземным морем, пересечь Атлантику и где-то к утру мы планировали достигнуть Рио-де-Жанейро. В хвосте самолета образовалась небольшая компания, совершенно разнородная: помимо нас, нескольких онкологов, там сидел полковник из генштаба Бразилии, который по каким-то служебным делам летал в Россию; на Кипре к нам подсел парень, бразильский футболист, который играл за какой-то клуб в Италии; и две московские девчонки, которые, не скрывали, что они валютные проститутки и едут отдыхать в Бразилию. Они сказали: «Мальчики, мы абсолютно безопасны, мы едем отдыхать, поэтому относитесь к нам просто как к товарищам». И вот такой компанией мы летели. Тогда еще можно было употреблять некоторые горячительные напитки в самолете. Несмотря на то, что с языком было, мягко говоря, нехорошо, я даже сейчас затрудняюсь сказать, как мы объяснялись. Но беседа текла весело. Потом мы задремали.

Затем, вроде бы задним числом что-то в районе Канар, как-то самолет повел себя не так. Но в итоге мы просыпаемся, самолет идет на посадку, смотрим, это явно не Бразилия, а остров. Как, что, чего получилось?! Когда мы приземлились и нас вывели в маленький аэропортик, где стоит один наш самолет, с закопченной гондолой правого двигателя, экипаж объяснил, что вышла неприятность — техническая неполадка. Грубо говоря, один из двигателей просто загорелся, его потушили. Находились мы в Кабо-Верде, на островах Зеленого Мыса. Вот уж куда я никогда не думал попасть, как это сюда. Маленький островок длиной 7-9 км, шириной 5-6 км с кучей совершенно замечательных пляжей, с единственной гостиницей. Надо сказать, что туристы туда прилетают один раз в год, когда какие-то рыбы косяком проходят в этих краях и там потрясающая рыбалка. Все остальные 11 месяцев в году гостиница стоит пустая. Нас туда заселили.

Первое, что я помню, это сидящий в углу под потолком таракан размером с хорошую мышь или даже крыску, который приподнялся и злобно на меня зашипел. Но это местные кабо-вердийские тараканы. Но надо сказать, что, слава Богу, завезти их в Россию практически невозможно. При температуре ниже плюс 20 градусов они не выживают — вот такие нежные твари. Поскольку нужно ждать, как выяснилось, примерно сутки, пока в Москве соберут новый борт, загрузят на него необходимые запасные части для ремонта двигателя нашего самолета, соберут ремонтную бригаду и он прибудет сюда, сутки нужно чем-то заниматься. Мы всей нашей компанией наняли машинешку типа что-то современной «Газели», грузовик, и почти сутки мы ездили по этому островку. Ночной пляж черного вулканического песка, белый коралловый песок, скалы, лагуны изумрудно-зеленой воды, совершенно дармовые фрукты, грошовые рыба и морепродукты в забегаловках тут же рядом с пляжами. Местные жители оценили наше появление как определенную манну небесную. На Кабо-Верде есть даже своя валюта и свои деньги. Монеты где-то у меня остались. Во Вторую мировую войну это был аэродром подскока для английских самолетов. И говорят, нацисты, которые на подводных рейдерах плавали в Латинскую Америку и, может быть, в Антарктиду, тоже останавливались там периодически для пополнения запасов воды, продуктов и для отдыха.

Ночные, дневные прогулки по островку скрашивало еще то… Естественно, вся одежда осталась в самолете. Кто в чем осенью в Москве залез в самолет, то есть было некомфортно. Пример показали наши подружки-близнецы, которые быстренько скинули практически все, включая лифчики, которыми размахивали по ветру во время движения, они нам сразу сказали: «Не стесняйтесь. У нас дефектов нет. Можете тоже раздеваться».

Стара-Тура

Первый зарубежный выезд был в Словакию. Маленький городок, совершенно провинциальный Стара-Тура. Все было в диковинку, все было необычно. Маленькая гостиничка, которая нам казалась тогда суперсовременным отелем. Естественно, в первый день мы тут же пошли осваивать окрестности и местные обычаи. Рядом мы обнаружили совершенно местную, совершенно провинциальную пивную. С пивом тогда в России и в Челябинске было, мягко говоря, плохо, то есть его просто не было. А тут настоящее чешское пиво по весьма смешным ценам без очереди. Мы, естественно, посетили. Я не помню название пива, какое было, но местные мужики пили его очень интересно. Помимо пива они заказывали еще боровичку, что мы тут же скопировали. В пивную кружку ставилась очень длинная тонкая рюмка, в которую наливался этот напиток. По сути, самогонка с примесью можжевельника и елки с явно выраженным елочным запахом и привкусом. Но пилось очень хорошо. За соседним столом сидела группа ребят из онкоцентра и Молдавии. Так получилось, что поменяли денег они недостаточное количество, поэтому рассчитаться не хватило. Был совершенно нормальный жест, когда я сколько-то им дал крон. Все счастливо разрешилось. Но вот такая помощь в пивной заложила хорошие товарищеские отношения, которые до сих пор живы. И когда я бываю в онкоцентре, захожу в отдел медицинской физики, в радиологический отдел, встречаю своих друзей, они говорят: «Тебе все открыто. Ты тогда нам помог рассчитаться в пивной за пиво с боровичкой». Поэтому, друзья мои, не надо никогда жмотничать, это все аукнется и отольется добром.

История с боровичкой потом аукнулась спустя много лет. Периодически в каких-то рассказах, беседах я своему другу Илье Волчегорскому рассказывал, что есть такой напиток, очень интересный. Илья не лишен иногда желания попить хорошего пивка, что вызывает еще больше уважения к этому человеку. И вот волею судеб мы оказались уже в 2010-м или 2011 году в Вене в составе делегации Челябинской области по ядерной медицине. И принимающая сторона нас ведет в пивной ресторан. Встречал, кстати, чех. Я у него спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, вот в этом ресторане боровичка есть?» Оказалось, что, конечно, есть. И тогда Илья Анатольевич сказал: «А я все эти годы думал, что с боровичкой ты хорошо и интересно выдумал. Но никогда это не высказывал. Думал, ну выдумал — интересно, как хорошо выдумал и название какое красивое». Но тут был совершенно посрамлен тем, что боровичка действительно существует, и тем, как она хорошо пьется с чешским пивом.

Академик Павлов

Мое становление и формирование как радиолога во многом обязано учебе в Москве на кафедре академика Александра Сергеевича Павлова. Надо сказать, что вот эта полноценная учеба 4 месяца в Москве — это была классическая настоящая учеба. Я напомню, что и Москва была в то время не похожа на современную Москву. Это был совершенно светлый просторный город без тени и намека на пробки. Абсолютно безопасный, где можно гулять и в час, и в два, и в три ночи. Доступный по деньгам фактически в любые культурные и питейные заведения. Мы, начинающие врачи, могли себе это позволить. Компания была действительно из всего Советского Союза. Запомнились ребята и барышни из Омска, из Новосибирска, из Харькова, из Брянска. Естественно, мы, уральцы. Надо сказать, что сейчас мы периодически встречаемся на конференциях, на съездах и вспоминаем с очень большой теплотой кафедру и как добротно нас учили.

На кафедре сохранялись патриархальные отношения. В учебной комнате стоял самовар, всегда были сушки, всегда был некий чайный перерыв. Но разговор не об этом. Руководил кафедрой очень интересный человек — крупный масштабный ученый академик Александр Сергеевич Павлов. Не знаю почему, он сразу взял меня под свое крыло, и по сей день сохраняется патерналитет. Александр Сергеевич немало способствовал нашему культурному развитию. Но при финансовой доступности культурных и питейных заведений была оборотная сторона этого процесса — дефицит бюджетов и проблема, чтобы достать билеты в хороший театр, на хороший концерт. Александр Сергеевич предоставил в наше распоряжение пачку своих бланков. А бланк академика Академии медицинских наук тогда ценился очень высоко. И письмо, написанное на этом бланке, открывало очень многие двери. У нас ни разу не было сбоев по этому поводу. Мы позволяли себе печатать письма такого содержания, допустим, директору Театра сатиры или директору цирка на Цветном бульваре Юрию Никулину: «Прошу способствовать организации посещения вашего театра на такой-то спектакль группы ведущих онкологов-радиологов Советского Союза». И вы знаете, в общем, обеспечивали. И мы посетили очень много театров. У нас висело расписание: за 4 месяца мы ни разу не повторились. У нас обычно было 4 дня культурных и 3 дня неких развлекательных в парке, кафе, еще что-то. И Москву я узнал тогда.

Вернемся к Александру Сергеевичу, к этой крайне интересной личности. Когда мы учились, это уже был пожилой человек, которому было под 70 лет. Потом, когда отношения с ним сложились более доверительные, товарищеские, он мне неоднократно рассказывал о своей жизни, это были беседы в Академии медицинских наук, в основном выборные сессии, когда шел процесс подсчета голосов. Все эти вещи длятся иногда до 10-12 часов вечера. Отсутствие, уход, мягко говоря, не приветствуется. Надо чем-то заниматься. Александр Сергеевич, сохраняя покровительство, рассказывал о себе. Он окончил медицинский институт в 1942 году, попал на фронт, после короткого обучения стал врачом танкового полка. Воевал под Сталинградом, потом на Курской дуге был тяжело ранен, потом демобилизован. Кстати, в боях он участвовал не в тылу, а врач танкового полка ехал в танке с экипажами. Танк был подбит, где он и получил тяжелое ранение, которое несколько изменило его судьбу. По возвращении он поступил в Институт рентгенорадиологии. И вскоре, в 1946 году, был приглашен в качестве научного сотрудника — потом он стал заместителем начальника по науке в спецлаборатории в Мавзолее имени Ленина 9-го Управления НКГБ СССР, где работал до 1960 года. При нем из эвакуации привезли тело Ленина с определенными проблемами, которые возникли из-за неаккуратного хранения, неправильного ухода во время эвакуации, участвовал в их устранении. Он участвовал во вскрытии и бальзамировании Иосифа Виссарионовича Сталина. При нем же Сталин был извлечен из Мавзолея.

Вскоре после этого он был направлен в качестве представителя Советского Союза в Европейский отдел ВОЗ, где проработал несколько лет. И там, как он говорил, долгими швейцарскими вечерами изучал литературу, пользовался библиотекой и фактически оттуда он привез ту радиологию, которая легла в основу той специальности, где мы работаем. В частности, он внедрил системное облучение больных с лимфогранулематозом, изменив разительнейшим образом результаты лечения этого заболевания. Затем он был некоторое время директором Института Герцена. В последние годы, когда мы учились, он был директором Российского научного центра рентгенорадиологии, тогда Московского НИИ рентгенорадиологии. И вот такая славная жизнь. До сих пор Александр Сергеевич в строю, несмотря на свои 94 года. Публикует статьи. Два года назад, когда мы отмечали по линии Ассоциации его 93-летие, он меня сильно журил, что я пропустил одну важную интересную публикацию в «Российском онкологическом журнале». И я был вынужден признать, что Александр Сергеевич прав и действительно журить меня было за что.

7 ноября 1975 года

Первый курс. Поступление в институт. Жуткий серьезный стресс. Несмотря на окончание 31-й школы, где средний балл 4,75, понятно, что вступительные экзамены оставались и остаются очень большим рубежом, очень сильным стрессом. Тем более что тогда не было ЕГЭ, было, по-моему, 12 экзаменов в школе. Потом с интервалом в месяц четыре вступительных экзамена в институт, каждый балл которого был буквально на вес золота. Но, к нашему счастью, после всех этих стрессов, всех нервотрепок нас, как всех первокурсников, отправили, естественно, в колхоз. Это была «Чайка» за селом Миасское, не Бог весть где, особенно сейчас, но тогда казалось, что выехали на край света в пионерский лагерь, мало приспособленный для жизни осенью и в некой прохладе, тем более для городских ребят. Куча новых знакомств, куча новых встреч, группа, в которой предстоит учиться будущие 6 лет. Естественно, первые знакомства, первые влюбленности.

107-я, 108-я группы были одной колхозной бригадой. Я был комиссаром бригады, так уж получилось. И буквально в первые дни познакомились с некой девушкой, и завязалось что-то. Потом спустя некоторое время барышня заболела, и я остался один. Этот месяц в колхозе оказался очень длинным. Приехав назад на занятия, как бы заново состоялось знакомство. Уже все мытые, все чистые, все пригожие и хорошие. Ольга оказалась рядом — за одним столом на целом ряде занятий. Это было все не случайно. Все развивалось, как положено на первом курсе среди студентов, — первые поцелуи на посвящении в студенты. Рядом был все время мой близкий товарищ, которому, как я понял, барышня тоже достаточно нравилась.

Приближалось 7 ноября, которое мы встречали обеими группами на квартире одной из нашей девушек в центре города.

Потом много было событий. Сейчас мы очень дружны с этой девушкой — уже взрослая сложившаяся замечательная, красивая женщина со своей жизнью, со своей семьей.

И, конечно, жаль, что тогда все пошло не так, как могло бы пойти. Но это одна из жизненных развилок, которые у нас встречаются, которые определяют жизненный путь так или так. Но жизненный путь пошел так, как он пошел.

Москва. 1985 год

Во время учебы мы жили в знаменитом общежитии на улице Поликарпова, в котором учились врачи, по-моему, где-то если не с 30-х, то с 50-х годов. Рядом с улицей Беговой на задах больницы имени Боткина в таком авиационном районе, где расположены, как мы позже выяснили, тогда это были какие-то большие здания, территории без вывесок, без обозначений, «ОКБ Сухого» — завод, выпускающий знаменитые истребителя Сухого, «ОКБ МиГ». Улица Поликарпова говорит сама за себя. Циклы были тогда длинные, народ молодой, приключения были разные. И вот у одних из наших соседей комнаты были трехместные. Была такая договоренность: ребята-анестезиологи где-то раздобыли или получилось как-то по-другому такую большую металлическую кнопку размером с ладонь, которой пользуются строители для закрепления толя. И если к кому-то кто-то приходил, появлялась барышня, дабы избежать ненужных встреч и стуков, хозяин, принимающая сторона, крепил эту кнопку на дверь. И все было хорошо до поры до времени, пока один из них не пришел, что-то не заладилось, он расстроенный ушел, проводил барышню и забыл снять кнопку с двери. И как все смеялись, когда спустя примерно неделю они встретились на кухне в конце коридора (кухня была общая) все трое и стали выяснять, а кто же всю эту неделю был в номере. И сам виновник, возвратившись, проводив барышню, увидел, что кнопка стоит на двери, решил, что там, видимо кто-то из соседей, тоже пошел искать пристанище у друзей на этаже. Так они проболтались примерно целую неделю.

Владивосток

Познание мира тянуло на разнообразные приключения. И в начале 2000-х годов мы с тремя коллегами решили, воспользовавшись ситуацией, поучаствовать в весьма интересной конференции, которая проводилась ни много ни мало во Владивостоке. И родилась мысль съездить туда на поезде. Понятно, что расстояние, понятно, что время. Я пошел к начальнику Управления здравоохранения. Тогда это был замечательный врач, великолепный человек Алексей Викторович Козлов, врач до мозга костей, грамотный администратор, руководитель. Я сказал Алексею Викторовичу: «Есть возможность поехать во Владивосток. Дай мне две недели». — «А что две недели?» Я ответил: «Четыре дня конференция и поездом проехать туда. Просто интересно. Вроде как дел никаких срочных нет». — «Вот не соврал — молодец! Поезжайте».

Мы купили билеты. Было куплено купе в прицепном вагоне поезда «Харьков–Владивосток». Как космонавты, загрузились продуктами на весь путь, а это было ни много ни мало 6 суток 18 часов. И отправились в экспедицию. Только так можно почувствовать в такой поездке масштабы нашей страны, нашей Родины, только так можно понять, что Байкал — это действительно только середина государства. На удивление дорога оказалась очень богатой, цивилизованной: на каждом полустанке продавалось много различной хорошей сибирской деревенской еды (пельмени, капуста, брусника, вяленое мясо). Где-то, когда мы уже прилично проехали на восток, на одном из небольших полустанков, а полустанок там — весьма относительное понятие, поезд часа в три, вдруг станция — это, по сути, такой центр цивилизации. Смотрю, стоит мужик кондовый в сапогах с бородой, держит в руках литровую банку воды, а там какие-то странные непонятные болотного цвета опалесцирующие жгуты. Я выхожу и спрашиваю: «Почем?» — «Два рубля штука». Уже контакт завязался. Я говорю: «Хорошо. А по два рубля штука это что?» — «Что за человек?! Сира!» Я говорю: «Понятно. А сира для чего?» — «Как для чего?! Жуй да плюй». Я говорю: «Понятно. Уже хорошо. А серу из чего делают?» — «Ха, из чего делают. Берешь листвинку, топором хвою, кору наебываешь, наебываешь, в бак сваливаешь, варишь, то, что всплывает, застывает — вот тебе и сера». То есть это отвар из смолы и хвои, видимо, изначально использовался как противоцинготное средство, а опосредованно как аналог жевательной резинки. Пломбы, по крайней мере, у некоторых из нас он повыдирал очень здорово.

А дальше сера послужила таким пропуском в местную жизнь. На любой станции стоило было начать разговор «бабы, сера-то есть?» — всё, ты свой! Они тут же расскажут, у кого сира, у кого пельмени свежие, у кого несвежие, что лучше купить, скидочку сделают. И все было совершенно замечательно. И дальше мы ехали, как короли, каждая станция была наша. А поезд, шедший из Харькова (я напоминаю, уже не было Советского Союза), остальные вагоны в поезде были плацкартные и ходить по ним было просто жутко. Это «Титаник», третий класс. Как казалось, от миазмов воздух можно, как холодец, резать ножом. А почему нам пришлось ходить? Мы, естественно, с собой взяли некий запас спиртного, который на третий день стал заканчиваться. И под утро, часа в 4-5, мы проезжали знаменитую станцию Слюдянка на берегу Байкала, где торговали браконьерским омулем, пойманным буквально вечером, браконьерской икрой омулевой оранжевого цвета, совершенно потрясающего вкуса. Мы купили и у всех лица были с досадой, что придется вот так на сухую. И тогда я из-под матраса вытащил спрятанную бутылку «Парламента» — восторг был полный. Представляете, пять утра, берег Байкала, омулевая икра, копченый омуль, прохладная водочка. Но это была последняя. Дальше пришлось ходить в вагон-ресторан, и там мы познакомились со ставшим потом знаменитым сортом водки Nemiroff, которая только-только появилась на Украине. Она была в некрасивых бутылках с некрасивой этикеткой, но, тем не менее, это уже был Nemiroff.

И, наконец, после вот этих всех путешествий, покачиваясь под стук колес, на седьмые сутки мы вышли на вокзале во Владивостоке. Нас встретили коллеги из местного онкодиспансера, очень хорошо встретили. Поскольку до начала конференции оставался еще день, нас пригласили прокатиться на море. В первый день была совершенно интересная компания во главе с начмедом диспансера, доктора, которые имели лицензии капитанов. На яхте под парусами мы прошли по бухте Золотой Рог, вышли в океан. Совершенно незабываемые впечатления.

А на следующий день нас гостеприимные хозяева повезли на остров Русский в некую бухту. Это был конец августа, уже было прохладно. Абсолютно пустынное место, как казалось нам. Мы нагишом попрыгали в воду, доплыли до берега, вернулись. Естественно, в это время была приготовлена некая еда. Вдруг я вышел на палубу, смотрю, от необитаемого берега отделяется маленькая алюминиевая лодочка, в ней сидит человек, который подплывает, вылезает на палубу с характерной изломанностью походки и множественными, очень живописными татуировками на теле, он сказал: «Привет, ребята. Вы здесь как, рыбачить приехали или отдыхать?» Я ответил: «Вообще отдыхать». «То есть рыбачить не будете?» — «Ну будем». «Тогда хорошо. Мы тут, богодухи, занимаемся рыбалкой и всем прочим. А если отдыхать будете, водка есть?» Я ответил: «Конечно, есть». — «А устрицы нужны?» Я сказал: «Интересно было бы, конечно». «Хорошо. За бутылку два мешка устриц». Свистит, кричит — с берега отплывает вторая лодочка. Разговор у нас завязывается, кто, что, откуда. Я сказал: «Из Челябинска». — «О, Челябинск знаю. Там вот такая правильная зона. Беспредела никакого нет. Братан, рад. Все для тебя». Второй человечек подвозит два мешка устриц, вываливает их на палубу. И вместе с устрицами выпадают несколько трепангов, которые на восточном рынке для японцев, для китайцев идут просто на вес золота. Привезший пытается забрать назад. Пахан, который сидел в челябинской зоне, сказал: «Оставь. Пацан из Челябинска. Ты лопухнулся. Забирать западло. Пусть трепангов поедят — узнают Дальний Восток. А Челябинску привет».

Сиэтл

В 1992-1993 годах начались первые работы по созданию нейтронного центра. Здесь нельзя не вспомнить Эдуарда Магду, который был первым, кто упомянул вообще о возможностях использования нейтронного генератора, находящегося в Снежинске, в медицинских целях. Постепенно разговоры из абстрактной плоскости перешли в совершенно конкретную. Затем были обсуждения с руководством института, с Владимиром Зиновьевичем Нечаем — трагическая фигура, который после определенного рода беседы в Москве приехал домой и застрелился в своем кабинете, когда было высказано высочайшее мнение о том, что закрытые города нам не нужны. Но, тем не менее, постепенно идея создания нейтронного центра оживала, приобретала конкретные контуры. Курирующим вице-губернатором был тогда Владислав Ячменев. Проект оценил Вадим Павлович Соловьев. И что удивительно, тогда без наличия электронной почты, мобильной связи, исключительно через факсовую связь мы вышли на Центр нейтронной терапии в Сиэтле Университета штата Вашингтон.

Кстати, к своему стыду, именно тогда узнал, что штат Вашингтон и город Вашингтон расположены абсолютно в разных частях Соединенных Штатов, более того, даже на разных побережьях. Отделом экологической безопасности тогда заведовал Володя Матвеев, а замом у него была Светлана Машкова, которая сейчас работает министром области именно по этому разделу. После таких переговоров в факсовом режиме мы получаем приглашение посетить Центр нейтронной терапии в Сиэтле и в Хьюстоне. Получаем визу, паспорта. В совершенно дремучие годы получаем финансирование из области. Достаточно смешная была ситуация, когда нужно было получать деньги, а тот, кто помнит, как они выглядели, это были буквально мешки и авоськи купюр. Мы вместе с Эдуардом, имея в кармане газовый пистолет, получили в банке эти деньги, потом поехали в другой банк, обменяли на дорожные чеки. Повторяю, что тогда понятия о кредитных карточках еще не было и нужно было с собой иметь или наличные, или как совершенно продвинутую вещь дорожные чеки American Express. Поскольку сроки действия визы и поездки были достаточно сжатые, закуп билетов проходил в очень стрессовом режиме. И на заключительном этапе оказалось, что билетов эконом-класса у нас нет, оставались билеты только первого класса. На что Вадим Павлович сказал: «Леший с вами, значит, берите первый класс и летите так».

И вот отправление. Тогда любая поездка, тем более, представьте себе, поездка в Соединенные Штаты была большим событием. Ил-96, первый класс. На взлете выносят черную икру, холодную водочку, горячий блин, и в таком оптимистическом настроении мы двинулись в путь. Но не тут-то было. Снегопад московский задержал вылет. Потом мы довольного долгое время потеряли на обработку самолета антиобледенительной смесью и после прилета в Нью-Йорк встретились с небывалыми морозами. Грузовые люки у самолета замерзли. Мы потеряли еще достаточно много времени. Потом была сцена практически как в «Брате-2». На выходе через карантин (были очень либеральные времена) досмотры носили формальный характер, и большой шматок сала, который лежал у Эдуарда Магды в портфеле, совершенно спокойно перекочевал на территорию Соединенных Штатов. Но там нас ждало большое разочарование: поскольку мы прилетели поздно и с большим опозданием, ближайший трансконтинентальный рейс на Сиэтл уже ушел, а следующий — только утром.

Очень хорошо, что еще в Москве нам рассказали про такую штуку как Stand-by-ваучер, который за 500 долларов обеспечил в течение месяца пролет в любой конец Соединенных Штатов без ограничения количества полетов на авиакомпании Delta при наличии свободных мест. И с этим Stand-by-ваучером, шматком сала в дипломате мы оказались в JFK. Смелости ехать в город и искать гостиницу у нас не хватило. Ночевать пришлось прямо здесь. Должен сказать, что сейчас и наши аэропорты взяли моду, когда на креслах между сиденьями имеются ручки-подлокотники и лечь целиком никак невозможно. Вот благо, что была компания археологов с Украины, которые тоже куда-то на Запад летели. У них к салу оказалась горилочка. Мы очень хорошо провели этот вечер.

Надо сказать, что в экстремальных ситуациях мы вспоминаем то, чего и помнить не должны. Вспомнился Артур Хейли, его «Отель», «Аэропорт». «Отель», система «call out», когда звонишь по известному телефону, оператор спрашивает согласие у твоего визави оплатить разговор, а тебя соединяют. Нужда такая была не столько из-за бедности, столько из-за того, что у нас все деньги были в 100-долларовых купюрах. А магазины и все прочее просто в аэропорту не работали. Мы дозвонились до университета, мы дозвонились каким-то образом еще куда-то. Потом с нами связались представители русской диаспоры, которых мы никогда сроду и не знали. Утром, когда мы взяли билеты на Солт-Лейк-Сити, оттуда транзитом на Сиэтл, мы уже знали, что мы не брошены, что нас там ждут. И как-то стало повеселее.

После бессонной ночи с салом и горилкой мы погрузились в самолет, к обеду были на берегах Великого соленого озера. Пересели на сиэтловский рейс. Но приключения на этом не кончились. В Сиэтле имеется большая военно-воздушная база. Были какие-то учения, и аэропорт был закрыт. И нас посадили в каком-то маленьком городке на границе с Канадой, может быть, даже и в самой Канаде. И там, не выходя из самолета, мы просидели еще три часа, перезнакомились со всеми пассажирами — самолет был небольшой. Нас угощали из запасов стюардесс водкой. Мы учили их пить этот чудесный напиток. Нам подарили кучу сувениров. Но, тем не менее, после двух бессонных ночей и перелетов мы в Сиэтле оказались глубочайшей ночью. Никто нас в аэропорту не встречал. Большой досадой было то, что при получении багажа выяснилось, что моя сумка достаточно серьезно порвана. Но опять помог Хейли: мы вспомнили книгу «Аэропорт». Я обратился к администратору, показал порванную сумку, мне предложили 20 долларов или новую сумку. Я, конечно, выбрал новую сумку, поскольку жить еще предстояло долго. Старую порванную сумку я достаточно успешно зашил в отеле. И той, и другой долгие годы пользовался с большим успехом.

После достаточно длительного интересного путешествия на такси по Сиэтлу были и есть подозрения, что таксист нас все-таки, как свойственно людям этой профессии, покатал изрядно. Мы приехали в кампус, где нас встретила американская улыбающаяся целлофановая барышня и таким птичьим языком начала объяснять, что нас ждут, для нас приготовлены номера, и мы хоть сейчас можем заселиться. А тогда мы были еще не очень привычны к житью в одноместных номерах. Я как старший спрашиваю: «Если ли у вас большие номера?» Она говорит: «Конечно, есть». Показывает фотографию громадного американского двухместного номера с колоссальными кроватями. Я спрашиваю: «А могут ли три джентльмена жить в таком номере?» Она ответила: «Конечно, могут. Но при этом двум из вас придется спать в одной постели», при этом очень похабно заулыбалась. Мы тогда были люди абсолютно непросвещенные, к тому же после двух суток пути. Я сказал: «Знаете, нас это нисколько не смущает. Мы бы хотели как можно скорее заселиться». Желание клиента — закон. Мы поселились. Вскоре появились ребята из русской диаспоры: парень питерский, актер, и американка. Они нас очень внимательно расспросили, не хотим ли мы есть, знаем ли, куда идти на работу. Мы сказали, что есть мы не хотим, куда на работу идти не знаем. Они сказали: «Да, вам нужно спать, отдыхать. Утром мы за вами придем, отвезем, все покажем». Надо сказать, что они слово сдержали — появились утром в назначенное время. Мы уже пришли в себя. Отвезли нас в университет, привели к доктору Гриффину, и началась уже плановая жизнь. Потом они исчезли в никуда, больше мы их не видели и не слышали, то есть помощь была совершенно искренняя.

На следующий день появилась русская девушка из Ташкента, которая вышла замуж за американского специалиста через американское посольство. Тогда это было модно. Она была где-то на 6-7-м месяце беременности. И в таком виде она нас посвящала в американскую жизнь. Когда мы прощались, спросили: «Как тебя отблагодарить, что сделать?» Она смутилась: «Ребята, у вас, наверное, ведь по-старому: обувь или еще что-то завернуто в газеты?» Мы ответили: «Ну да». «Если можно, вот этих газеток. Тут нет русской прессы, нет русского телевидения. А очень хочется почитать». За такой, с позволения сказать, гонорар тогда работали русские американцы.

Затем началась очень интересная плодотворная работа: мы много чему научились, много чего увидели в Америке. Это ускорило нашу работу по созданию нейтронного центра. Я думаю, что минимум на 2-3 года и в клиническом, и в техническом плане. По окончании первой недели Том Гриффин проводит в пятницу совещание по нашей стажировке: какие проблемы, что интересно, что хотите увидеть еще. Все очень конструктивно, совершенно классный человек, который тоже занимался с нами с большой душой. Мы ездили и по Сиэтлу, и были на самом высоком небоскребе в Сиэтле, что было тогда для нас в большую диковинку. В ответной речи я сказал: «Да, очень интересно. Но меня поражает то, с какой симпатией относятся к России. Мы выходим к завтраку — многие встают и практически все нам аплодируют». Том ухмыльнулся и сказал: «Россия здесь ни при чем. Мне уже рассказывали. Вы живете в одном номере, вас принимают за группу пидорасов, и все в восторге от открытости ваших отношений». Вот таким образом я впервые в жизни был предводителем группы русских гомосексуалистов.

Если говорить о наших местных делах, то вот эта поездка в Америку, конечно, это было событие (начало 1994 года) после всех пертурбаций, которые мы пережили. Помимо явного позитива, который мы привезли с собой, достаточно большие проблемы возникли и в домашней среде. У некоторых людей, которые были весьма близки и в воспитании, и в формирование которых было вложено много усилий, люди весьма молодые, то есть просто очень молодые, взыграла зависть, неадекватная оценка себя в том плане, что поехали и не взяли. Но взять всех было невозможно, это естественно, из диспансера по такой программе. И к потере нужно было отнести то, что несколько человек, которые считались друзьями и близкими людьми, были потеряны и потеряны навсегда. Америка требует жертв.

Из современного. Немцов

Нельзя пройти мимо событий, которые происходят сегодня. 2015 год. Совершенно неожиданная информация об убийстве Немцова в Москве всколыхнула многих. Меня тоже, честно говоря, зацепило и зацепило своей неадекватностью. Получилось так, что к 40-му дню этого события случайно смотрел по телевизору передачу, посвященную «Уралвагонзаводу». Рассказывалось о генеральном конструкторе этого уважаемого предприятия — о человеке, который разработал танк «Т-90», самый покупаемый танк в мире. Завод, который дает работу рукам и мозгам тысяч людей, тысяч уральцев, наших земляков. Завод был на грани закрытия именно тогда, когда Гайдар, Немцов и иже с ними, дабы понравиться американцам или выполнить их заказ, говорили о том, что мы должны не только уничтожить и разрезать на металлолом, но и уничтожить танковое производство, танковое КБ. Именно из-за решений этих же людей покончил жизнь самоубийством директор Федерального ядерного центра профессор Владимир Зиновьевич Нечай.

И вот я слышу в один день, с одной стороны, историю великого человека, который довел проект до окончания, который спас отечественную танковую промышленность индийским контрактом и умер в день, когда наши танки начали выходить в Индию. Умер, а в качестве награды получил орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Конечно, заслуги перед Отечеством не имеют грани, и данная награда вызывает всяческое уважение. Но для такого человека III степень, III сорт — это очень как-то коробит. После этого он не вспоминался…

А здесь по поводу авантюриста, жулика, карточного шулера в молодости, человека, который во многом способствовал разорению нашей страны, поднимается такой неадекватный шум. Конечно, гибель молодого мужика заслуживает всяческого сожаления, но как о политике ничего хорошего сказать нельзя. И удивительно, что в Москве поднимается такой гвалт по поводу представителей пены, которая смела все то, что было хорошего в перестройке. А хорошее там было. Люди, которые украли у нас страну, люди, которые украли у нас веру в идеалы и возможность позитивного развития нашего общества. Земля пухом погибшим. Но неадекватная память по поводу весьма сомнительных исторических персонажей коробит и оскорбляет память о других, куда более достойных людях — наших современниках и наших соотечественниках.

Немцов и иже с ними украли у нас надолго веру в правду и честность власти.

Внучка

Все мы, рано или поздно, становимся дедами и бабушками. И воспоминания от общения с внуками, конечно, самые светлые. То, чего мы недодали детям, будучи занятыми работой, карьерой, вообще страстями, всяческой суетой, вкладываешь или пытаешься вложить во внуков. И очень интересно их видение нас. Кате было, наверное, три с небольшим. Однажды приходит она с дочерью на работу ко мне в кабинет. Входит, останавливается и говорит: «Ой, дед, а что ты здесь делаешь?» Я отвечаю: «Катя, я здесь работаю». «Пол, что ли, моешь?» То есть, видимо, в ее представлении, а наверное, во многом так и есть, это и есть настоящее дело, настоящая работа.

Ирландия

Однажды судьба занесла в эту замечательную зеленую страну и подарила кучу интересных впечатлений. Совершенно неожиданным для меня явилось то, что ирландцы с большим предубеждением относятся не только к англичанам, но и ко всем остальным иностранцам. Страна очень пьющая. Легенда гласит о том, что когда по непонятным причинам в средние века викинги двинулись на запад, они в Ирландии, в Северной Ирландии, частично в Шотландии сбросили гребцов, слуг, рабов — тех, кто называется люмпенами. И уже своей компанией двинулись дальше до Исландии и Гренландии. Про Исландию будет отдельный разговор. В Гренландии, к сожалению, не был. Но в Исландии живут настоящие викинги. В Ирландии своеобразные, достаточно ленивые и пьющие люди. Единственное место, где я видел утром в рабочий день сразу после открытия универсама выходят несколько мужичков (3-4-5 человек) и из горла распивают бутылку виски. В ирландских пабах закуска, и то в виде орешков и чипсов, появилась в нулевые годы как большая уступка иностранцам. Потому что, по представлению ирландцев, любая закуска губит градус, и нормальный человек может в лучшем случае виски запивать Guinness. Настоящей полноценной еды в ирландском пабе вы не найдете.

О характере людей говорит тот факт, когда в конце XIX века разразилась известная эпидемия вредителей картошки, картофельный урожай практически погиб, от голода вымерло много тысяч ирландцев. Так называемый термин «зеленые рты», когда они пытались есть ботву. И вымирали целые села, которые жили картошкой. Вот вместе с тем рядом были поселки рыбаков, которые занимались рыбной ловлей в море, но переквалифицироваться не хватило ни желания, ни стремления. Даже голод к этому не подвигнул. Даже сейчас в стране, где неимоверное количество озер, болот, рек, речушек и неимоверное количество пресноводной рыбы (карпов, карасей), вообще пресноводную рыбу ловят только поляки и другие мигранты из континентальной Европы. Ирландцы до этого не опускаются.

Другое ирландское увлечение — это устрицы. Наверное, по-другому на острове, окруженном со всех сторон достаточно холодным плодородным морем, и быть не может. Устриц едят везде разных сортов. Мы как раз попали в период сбора устриц. Вот тут я почувствовал вкус этого продукта. Надо сказать, что Дублин очень резко отличается от западного побережья, которое считается захолустьем, глухоманью. И в одном небольшом городке, где мы и познакомились с устрицами, есть ресторан — двухэтажное каменное строение, средневековое абсолютно по всем параметрам. Оно принадлежит палачу, который отрубил голову Карлу I, сподвижнику во время английской революции. Город переходил из рук в руки, в том числе здесь был Кромвель, молодцы которого в храмах кормили лошадей из купели для крещения, устраивали поилку для коней. Этот человек, который отрубил голову монарху, ему было обещано, что за эту работу будет построен ресторан, таверна. Он в Англии так и не смог найти место и город, где бы разрешили ему жить, и фактически дошел до края света в самую западную часть Ирландии, где и построил свой паб, который до сих пор передается из поколения в поколение и называется «Паб у палача».

А по зеленым лужайкам Ирландии пасутся овцы, бегают колли. Кто постарше, помнят, наверное, чудесный фильм про колли Лесси. И лень ирландцев выражается в том, что собаки великолепно дрессированы. Причем дрессируют не хозяева, а дрессируют родители собак, щенков из поколения в поколение. Хозяин, если захочет поесть шашлычка, он примерно, как джойстиком, командует собаке: допустим, один свисток вперед, два свистка — направо, три свистка — налево, четыре свистка — назад, длинный свисток — стоп. И так вот подгоняя свору сторожей к выбранной овце, подгоняет ее прямо к дому, где режут, устраивают барбекю. Чудесная страна с людьми, которые начинают готовиться к выходному с четверга вечером. И нет ничего зазорного опоздать на работу в понедельник, потому что был выходной, или опоздать на работу в пятницу, потому что с вечера изрядно готовился к выходным.

ПМЗО

Тема моей кандидатской диссертации была достаточно интересной — «Первично-множественные злокачественные опухоли». Спасибо Екатерине Ивановне Бехтеревой, что подсказала эту идею. Работа с материалом на эту тему дала мне очень много в плане образования общеонкологического и общемедицинского. Но хочу поговорить не об этом. Начал я заниматься этим в ординатуре. Была маленькая дочь. Но у меня уже появился автомобиль «Запорожец» красного цвета. Я чувствовал себя полноценным серьезным мужиком. И вот не забуду, когда летом приходилось работать, а в медицине дедовщины никто не отменял. Всегда самые молодые врачи дежурят в Новый год 31 декабря и 1 января и всегда им достаются отпуска в период холодной водки, то есть зимой и весной. А летом они работают, в то время как старшие товарищи могут сходить в отпуск. Наверное, это правильно. По крайней мере, не нами заведено, не нам отменять. И вот редкие моменты творчества, которые случались в жизни, я помню, что гнилым уральским летом в августе я приехал на Еловое на базу медицинского университета, которая в течение многих лет была таким несколько элитно-богемным местом отдыха. Там удалось познакомиться с представителями профессуры еще той эпохи. Никогда не забуду Юрия Ивановича Малышева, который приезжал на роскошной шоколадного цвета вазовской «семерке», они только появились и назывались «советский Мерседес». «Мерседесов» мы тогда практически не видели, поэтому сравнение вполне сходило. Он всегда вытаскивал из багажника ящик мороженого — пломбир в вафельных стаканчиках — и раздавал институтскому молодняку. Красивый запоминающийся жест, а дети были просто в восторге.

Я помню дождливый вечер, когда за один день под дождем почти как в Болдинскую осень написал в один присест большую часть литературного обзора, который потом неоднократно в разных видах трансформировался в статьи, в заметки и в различные публикации, за что спасибо уральскому дождливому лету и лагерю «Медик».

ГРЦ

Город Миасс. 100 тысяч с небольшим населения. Недалеко от Челябинска. Является родиной отечественного морского ракетостроения. В далекие 40-е годы здесь был построен первый на Урале завод по производству ракет. Сначала это была немецкая Фау-2, потом модернизированные и более современные машины, в частности то, что сейчас называется «Скад» и успешно используется во многих странах мира, к счастью, в неядерном снаряжении. И в начале 50-х годов сюда был командирован из КБ Королева молодой инженер Виктор Петрович Макеев, который организовал здесь одну из передовых, может быть, самую передовую школу морского ракетостроения в мире. Именно его ракеты противостояли американским «Поларисам», именно три, фактически четыре поколения ракет стояли на боевом дежурстве, обеспечивали сдерживание в Советском Союзе, России американцев. Очень интересно, что по инициативе Виктора Петровича в Миассе была проложена троллейбусная линия, что абсолютно не соответствовало нормативам градостроительства в те, да и в современные годы, и намного опередило время. Очень нравился Виктору Петровичу троллейбус в Москве и в Челябинске.

Вспомнилась байка, говорящая что после сообщения ТАСС об апрельском Пленуме ЦК КПСС все новости несли только ухудшение ситуации…

Понятно, что перестройка со всеми ее гнусностями и безумием не могла не коснуться ракетного центра, прошлась она здесь в полный рост, тем более что в феврале 1986 года в день своего рождения умер Владимир Петрович Макеев. Это самым жестоким образом сказалось на развитии данного направления у нас в стране. Так и те блестящие заготовки, которые были сделаны, прошли очень болезненные этапы доведения, но так и не пошли в серию. Но самое главное, что удалось сохранить коллектив, сохранить тех мужиков, которые сейчас, будучи седыми и не слишком молодыми, имеют горящие глаза, которые с увлечением говорят о том, что же они умеют делать. В начале 90-х годов, когда ГРЦ был практически на нуле, не было ни заказов, ни работы, несколько молодых инженеров решили уехать из страны по приглашению Северной Кореи. Поскольку, что называется, они были «ботаниками», они решили полететь из Москвы на самолете прямо в Северную Корею, где и были остановлены соответствующими органами, хотя в те времена ничего не стоило проехать внутри страны до Астрахани, до Баку, на автобусе перебраться в Иран и дальше двигаться, куда хочется. Мне и моим сотрудникам довелось неоднократно побывать и в музее Макеева, и в неком помещении, где хранятся образцы техники, производимой в ГРЦ. Все это производит потрясающее впечатление, немножко, правда, отдает памятью о былом величии, хотелось, чтобы сия чаша не коснулась ракетного центра, там и дальше бы производили ту замечательную технику, которую эти люди умеют делать. А дело, похоже, идет к тому. Слава Богу, руководство страны взялось за ум, наконец, дошло, что прав был Александр III, который говорил, что «у России есть только два союзника: ее армия и флот».

Есть у подводников такая песня, от которой мурашки бегут по коже:

«И ядерным взрывом снесет города последний удар субмарины».

Любимые книжные герои

У каждого из нас есть любимые книги, любимые герои. А читать я, надо сказать, очень любил с детства. И здесь не только заслуга приличной библиотеки дома и особенно у моего друга Алексея Кобылко, который жил на этаж выше меня, с которым дружили фактически как себя помню и до сих пор. Но напротив дома через дорогу был Челябинский молочный завод, и, как это было положено в приличные советские времена, при заводе была библиотека. Это был старый деревянный домик, видимо, в свое время как-то доставшийся заводу, обстановка была абсолютно патриархальная: сидела очень милая женщина-библиотекарша и мне как соседу и читающему мальчику позволялось рыться по книжным полкам без всяких карточек и без всяких абонементов. Хотя это было не по правилам, но страшно интересно. Надо сказать, что подборка книг была, на мой взгляд, и тогда, и сейчас просто отличная: очень много научной фантастики, классической и приключенческой литературы, исторической. Там были Жюль Верн, Конан Дойл. Там я впервые прочитал произведения Яна «Чингисхан», «Батый», «К последнему морю». Там я начал читать классику. Если говорить о героях, то у меня, безусловно, резкий контраст вызывали герои русской литературы, советской и классической зарубежной. Безусловно, к одному из самых позитивных персонажей я бы отнес Сайруса Смита из «Таинственного острова». Это такой гимн торжеству знаний, не просто знаний, а знаний прикладных, знаний конкретных, которые в нашей цивилизации сделали человека. Вспомните, как на пустом острове фактически из ничего… Но как из ничего? Все было, но нужно было уметь это извлечь и использовать. Как он изобретает из часов увеличительное стекло, добывает селитру, строит кирпичную печь! Потрясающе! Вообще, если подумать, по сути были современниками Толстой, Достоевский, Салтыков-Щедрин и тот же Жюль Верн. Но сравните взгляд на жизнь Жюля Верна, его герои светлые, прогрессивные, конструктивные деловые люди. Чернуха Достоевского, оторванность от жизни, абстрактная возвышенность Толстого. Пожалуй, Салтыков-Щедрин ближе к реальности, но реальность эта достаточно мрачная, тяжелая и малоперспективная. Поэтому на вопрос о любимом книжном герое я бы ответил, что это, конечно, Сайрус Смит из «Таинственного острова» Жюля Верна. Светлый, грамотный, сильный человек. Очень бы хотелось, чтобы побольше наших соотечественников и земляков читали эту книгу и обратили внимание на этот персонаж. Хотелось, чтобы он был не только книжным, но был и нашим современником.

11-я школа. Детство

Прекрасно помню, как я пошел в школу в первые дни. Школа №11 тогда не была никаким лицеем, была просто нормальной добротной советской городской школой, где учились обычные нормальные дети из обычных семей. Но было отличие — до начала 60-х годов в этом здании располагался Челябинский политехнический институт и его новые базовые кафедры, готовящие ракето — и танкостроителей! В оставшихся после ЧПИ учебных мастерских, расположенных в бараках, было много очень интересной и непонятной техники, на которую можно было тайком поглядеть через дырочки и щели в стенах!

Школа располагалась прямо рядом с моим домом. Я, родители и деды тогда жили в доме №130 по улице III Интернационала, в центре города. Но фактически это был крайний район рядом с громадным болотом и рекой, разделяющими центр и ЧТЗ. Ныне на месте болота — великолепный комплекс БОВИД. Мне очень нравилось такое мудреное название, но я долго не мог понять, что оно означает, что такое III Интернационал, почему не II, не IV, где I и II мне было тоже непонятно, но льстило. Так же, как и то, что мой день рождения 18 марта приходится на день Парижской коммуны, и в перекидном отрывном календаре, который висел на стенке, наверное, у многих людей были необычные для советских времен картинки с мужиками в кепи, с девушкой на баррикаде. Это все придавало жизни в то время некий шарм. Так вот, я очень помню волнение при приходе в школу. Тем более что в садик я не ходил, воспитывала меня бабушка. Я считаю, что это достаточно большое достижение — домашнее воспитание. Хотя сейчас как-то практичнее считается, что ребенок должен быть в коллективе с детства. Ничего я не потерял от отсутствия детского коллектива. Благо, у меня были и есть друзья, которые остались на всю жизнь, которых также воспитывали бабушки и мамы-домохозяйки. Нас было таких в нашем доме немало. Так вот, школа вызывала некий трепет. Классным руководителем была Зинаида Васильевна Калинина. По-русски простая женщина. На мой сегодняшний взгляд, талантливый педагог, которая в простых словах доводила до нас основные простые базовые истины. Надо сказать, что детская психика — интересная вещь. И многие вещи действительно, как писал Фрейд, записываются в память надолго и оставляют в судьбе некий достаточно серьезный след. Поэтому, дорогие родители, дорогие дедушки и бабушки, дорогие учителя, серьезно относитесь к тому, как вы обращаетесь с детьми, что вы им говорите, все это может записаться на всю жизнь.

Я очень хорошо помню период, когда нам начали выставлять оценки. Сентябрь, наверное, октябрь мы учились без отметок, мы просто писали, выполняли задания, писали крючочки в специальных тетрадях. И вот наступил этап, когда начали ставить оценки. В первые дни, которые казались очень долгими, было страшно волнительно, оценки ставились достаточно простые: тройки, четверки, не было двоек и пятерок. Я помню, как меня зацепило, когда первая пятерка была поставлена не мне. Это был Женька Куркин, с которым дружили в школе, потом остались приятельские отношения. Но я до сих пор помню, как это меня зацепило и возникло желание, почему не я, почему кто-то, почему кто-то получает пятерку, а я — нет. Оно осталось на долгие годы. И, наверное, были и есть неким мотивом и жизненным стимулом вот эти вещи: если кто-то, почему не я, если не я, то почему кто-то. Потом я нечто подобное прочитал почти в этих же самых фразах, а может быть, фраза, взятая оттуда, по-моему, у Айзека Азимова или у Брэдбери. Но это неважно. Главное, что, видимо, эти ощущения свойственны не только мне, я не одинок и подобное происходило со многими маленькими мальчиками и девочками.

Еще одно ощущение из младших классов. Это октябрь — начало ноября. Очень холодно. Снега еще нет. На улице темно. И за окном на дереве висит тряпка, видимо, выброшенная с верхнего этажа. Сейчас такого нет и близко. Тряпка из обычной мешковины. Когда приходилось протирать такими тряпками доску, они очень противно пахли чем-то прокисшим, сырым. От них на руке оставались следы мела, и такая мерзость висела перед окном, на которую каждую минуту волей-неволей опирался взгляд. Но тряпка хотя и осталась в памяти, та советская школа с классическими тяжелыми партами — одно из самых светлых и сильных впечатлений детства…

И еще о Фрейде

Где-то на заре появления первых видеофильмов, видеосалонов смотрел фильм. Не помню ни названия, ни, естественно, режиссера. Суть такова, что некий психотерапевт, психолог в Соединенных Штатах имеет практику и к нему приходят разные люди. Мужчина, у которого все хорошо, все успешно, бизнес и все ладится, но никак не ладятся отношения с женщинами. И среди клиентов есть дама средних лет, красивая и обаятельная, очень успешной профессии, без всякого успеха в личной жизни. И вот психолог начинает разбираться в их судьбах, копать в глубину и находит решение. Однажды он их приглашает в поездку в маленький городок, где они провели детство. Заводит во двор, где стоит старый заброшенный дом, в котором давно никто не живет. Они поднимаются вместе на чердак. Женщина засовывает руку за стропила, извлекает оттуда старое ржавое с остатками краски детское ведерко, мужчина видит это ведерко, и многое в его жизни переворачивается. Оказывается, когда-то в детстве они жили в этом городке, жили в этих домах, и маленькая девочка в песочнице отобрала у маленького мальчика ведерко, но, не зная, что с ним делать и испытав душевную травму оттого, что сделала больно совершенно незнакомому и не виноватому ни в чем мальчику, который горько плакал при этом, она не смогла играть этим ведерком, она спрятала его под крышу, потом, естественно, забыла. И вот такое разрешение психологической драмы мне кажется очень интересным.

Возвращаясь к проблеме детских впечатлений, хочу рассказать одну историю. Однажды уже в классе третьем нас пригласили в бассейн «Электрометаллург». Это было достаточной диковиной, интересной тогда. Бассейн только появился. Весь класс выстроили. И некий тренер, которого не интересовали мы ни как дети, ни как люди, ему нужно было пушечное мясо для соревнований, заставил нас по четверкам заходить в воду и плыть наперегонки. Естественно, без подготовки, без указания на то, зачем это делается. В первой четверке я пришел вторым. Двое последних тут же были отсеяны. На втором заплыве я проиграл. Не оглянувшись ни на меня, ни на других ребят, этот пловец-спортсмен выстроил нас и сказал: «Вы, вы и вы остаетесь. А вы и вы больше мне не нужны. Не появляйтесь на моих глазах и вообще проваливайте из бассейна». Не то что это изменило судьбу, но достаточно больно зацепило самолюбие, достаточно больно зацепило меня как личность. И с тех пор осталась некое предвзятое, абсолютно негативное мнение о профессиональном спорте и о профессиональных спортсменах. Ну не люблю я их. Не понимаю, не уважаю и не люблю.

Флавиан

Среди многообразия современной литературы, многообразия современных авторов есть очень интересный персонаж — священник Флавиан, который выпустил целый ряд интереснейших книг, в принципе как бы религиозных, но и нерелигиозных. Мне он очень нравится как писатель, как человек совершенной оригинальностью взглядов на жизнь и на сюжеты. Пишется из его личной практики — практики провинциального священника, который по жизни сталкивается с различными людьми, с различными ситуациями. Очень похоже на жизнь врача….

Есть интереснейшая серия о паломничестве, о посещении Афона. Получилось так, что эту книгу я прочитал сразу после приезда с Афона, где тоже был, к сожалению, только в однодневном паломничестве. Это, безусловно, святое место, куда Богородица ступила после Вознесения Христа, и Христос отдал это место ей для вечной жизни. Раньше я полагал, ставил примерно на одну доску Ватикан и Афон. Это совершенно разные вещи. Ватикан — это экспансия, это экспансия католицизма в мире, достаточно жесткая структура. Афон — наоборот, это цитадель сохранения православия в первозданном виде, в чистоте. Безусловно, там есть разные монастыри. Сначала мы приехали в крупные монастыри, где нас заводили в церковные лавки, иконы различные, поделки. Положительных эмоций это, естественно, не вызывало. И в монастыре третьем, это был монастырь, наверное, самый основной, Всецарицы. Я зашел, это была лавка, и кольнула мысль, Господи, ну вот опять заводят, раскручивают на покупки, коммерция. Наклонился к мощам. А в рубашке были очки, которые я всегда там носил. И вдруг очки у меня выпадают на пол и из них выскакивает стекло. Выскакивает столь аккуратно, не расколовшись, я его легко вставил на место. Расценил это и потом, проанализировав и проговорив с людьми, которые понимают в богословии, это тогда был легкий щелчок со стороны Богоматери: что, щенок, усомнился, подумай, где ты находишься и куда ты пришел «…».

Восторг вызывали монастыри, где монахи действительно живут монашеским трудом, употребляют то, что заработали, то, что руками своими сделали, поймали в море. Но есть и анекдотические вещи. Так, человек, который нас сопровождал, это грек, кстати, советский, кандидат медицинских наук, терапевт, в прошлом ассистент кафедры пропедевтики Ставропольского мединститута, который в 90-е годы вместе с семьей вынужден был переехать в Грецию. Объяснил это очень просто: «Когда началась перестройка и постперестроечный бардак, вся муть поднялась со дна, и мы оказались для кавказцев — православные, а для казаков мы стали черножопыми. И пришлось уехать в Грецию». Он впервые за 2 тысячи лет существования Афона организовал там нечто вроде участковой медицинской службы, медицинский пункт. До этого никакой медицинской помощи монахам не было. Как профессионалу мне было очень интересно с ним поговорить, а кто же монахи, откуда они приходят, чем вообще болеют, какой спектр заболеваемости и смертности. Очень удивительные факты узнал. С одной стороны, многие нынешние афонские монахи — это молодые ребята без жизненных перспектив из бедных славянских стран. Небольшая часть — это люди, которые пережили жизненные трагедии, потеряли семьи, близких в войнах, в катастрофах, в террористических актах. И небольшая часть, но довольно активно увеличивающаяся — это бывшие серьезно верующие католики и протестанты, которые перешли в православие из-за той бесовщины, которая процветает в западной церкви. С одной стороны, отрадно, с другой стороны, конечно, страшно от происходящего. Действительно идет разрушение европейской цивилизации и на смену ей идут Содом и Гоморра.

То, что касается смертности и заболеваний, я спросил: «А чем болеют?» «Как ни парадоксально, это очень тяжелые пневмонии, герпес Зостер и опухоли прямой кишки». Я говорю: «Так это же ВИЧ». Он ответил: «Конечно, ВИЧ. Потому что значительная часть из молодых людей, которые приезжают сюда из славянских стран, это наркоманы, наркоманы конченые, отчаявшиеся, которые не видят для себя никаких перспектив и здесь пытаются укрыться и спасти свое тело и душу». А климат Афона в чем-то близок крымскому, позволяет легче переносить ломку. И вот этот уход в монашескую жизнь, когда в течение суток молитвы, отсутствие адекватного промежутка для сна, достаточно быстро человека вводят в своеобразную сомнамбулу. Это создает условия для избавления и от наркотических недугов. Хотя не будем отрицать, здесь и влияние чисто религиозных, духовных вещей, которые имеются в этом святом месте. Нельзя быть кончеными материалистами.

Вместе с тем время накладывает свой отпечаток и на Афон. Там поведали нам достаточно смешную, но и обидную вместе с тем историю. Один из популярных русских монахов, скитник, то есть живет в скиту, не монастырский монах и совсем не полный аскет, человек приехал сюда в начале 90-х годов вроде бы как за шубой жене, пришел на Афон и остался. На самом деле, наверное, история была более примитивная. Судя по дальнейшему развитию событий, просто приехал прятаться от каких-то коммерческих или бандитских разборок. Так вот, оставшись на Афоне, принял новое имя, порвал со своим питерским прошлым, обосновался. Надо сказать, что монахам не возбраняется на Афоне пить вино, благо, что вина много и оно дешевле и доступнее, чем вода. В какой-то степени этому способствует и тот ритм жизни, о котором мы говорили. Так вот, скитник Герасим, а вроде бы так его звали, за все эти 20 лет практически ни одного дня не просыхал, но никому не отказывал в благословении, соблюдал все необходимые обряды. К нему потянулись друзья из Питера, из Москвы. Сейчас его скит представляет собой коттедж метров на 400-450, часовня, гектара четыре участок с виноградником. И там пребывают люди, которые хотят приобщиться к святым тайнам и повысить свою святость. Дело в том, что передвигаться по Афону очень сложно, это крайне пересеченная местность, горы, дороги плохие или их полное отсутствие, грунтовые. На машине заднего привода двигаться вообще невозможно, пешком — весьма проблематично. Можно видеть рядом на расстоянии полукилометра-километра другой монастырь. На самом деле эти два участка может разделять глубокое длинное ущелье и крюк нужно делать километров 20. Поэтому адекватным средством передвижения являются машины 4WD, полноприводные, лучше, конечно, джипы. И вот где-то в середине 90-х годов друзья, посетившие Афон, решили купить Герасиму автомобиль. Тогда он единственный раз выезжал в город Салоники, в мир, за границу Афона. Надо сказать, что в Афоне существует и граница, и таможня, которую, правда, в основном сделали, чтобы не вывозили исторические раритеты, с одной стороны, и, с другой стороны, чтобы не проникла никакая особь женского пола, дабы не вводить монахов в соблазн. На Афоне ничего нет женского пола крупнее курицы. Они, единственное, зачем нужны: для несения яиц, для писания икон. Иногда забредают кошки, но с этим бороться невозможно. Ничего крупнее не было и нет со дня основания афонского государства. Так вот, когда в салоне купили автомобиль, Герасим сел за руль, не имея прав ни в России, ни в Греции, естественно, отметив это событие, вынес стеклянную стену автосалона и еще две новые машины на улице. Друзья, дабы сгладить негатив, тут же оплатили расходы, купили новую машину уже без его участия, погрузили на паром и увезли в Афон. С тех пор он не выезжает в мир, но машины периодически приходится менять. Последняя история была в апреле, когда из одного монастыря в другой ехала братия после какого-то праздника и видят, в полнолуние в ночи раздается церковное пение, кто-то поет гимны. Они сначала решили, что это некое знамение, остановились, смотрят, под обрывом лежит разбитый вдрабадан, несколько раз перевернувшийся джип, а рядом лежит Герасим, в дымину пьяный, но абсолютно целый и распевает церковные псалмы. Но, вместе с тем, этот персонаж нисколько не снижает духовные ценности и глубины Афона, я думаю, что об этом еще расскажу, скорее, оттеняет то святое, то ценное, что есть на Афоне, от современной мирской жизни, которая, увы, присутствует снаружи, и даже Афон не всегда может ей противостоять

ПЭТ-технологии и философия жизни

Занятия ПЭТ-диагностикой в последние годы составили значительное содержание моей профессиональной деятельности. И углубившись в эту тему, естественно, пришлось столкнуться с рядом интереснейших фактов. К сожалению, опять же у нас не достаточно широко распространилась радионуклидная диагностика поражения головного мозга и центральной нервной системы при паркинсонизме и болезни Альцгеймера. Классическим примером является президент Рональд Рейган, который при одном из плановых обследований в Лос-Анджелесе в госпитале морских пехотинцев… А именно туда приписываются для медицинского обслуживания экс-президенты Соединенных Штатов. Очень уважаемое, хорошо оснащенное медицинское учреждение. Ему было сделан ПЭТ головного мозга и диагностирована развивающаяся болезнь Альцгеймера. Это позволило Рейгану осознать свое будущее, распорядиться имуществом, интеллектуальными результатами своей жизни по своему усмотрению и в здравом уме попрощаться с нацией и близкими и спокойно уйти в состояние овоща. Это мне напомнило другую историю из совершенно другой эпохи. Это была середина 80-х годов. В медицинском институте было три легендарных профессора: Юрий Иванович Малышев, известный хирург, много сделавший для развития медицины, хирургии, кардиохирургии в частности. Может быть, к этой фигуре мы еще и вернемся. Это блестящий теоретик, заведующий кафедрой патофизиологии Геннадий Константинович Попов и Владимир Николаевич Пирогов, профессор-фтизиатр, прошедший практически всю войну комсоргом лыжного диверсионного батальона. Что это такое, наверное, рассказывать, детализировать не надо. Примерно в то же время Пирогову исполнилось 70 лет. 60 лет исполнилось Попову и 50 лет Юрию Ивановичу Малышеву. Юбилярам в газете медицинского института был задан традиционный вопрос: «Назовите, пожалуйста, ваши самые счастливые годы жизни». Владимир Николаевич Пирогов, естественно, сказал, что это День Победы, что абсолютно понятно, ясно и естественно. Геннадий Константинович Попов назвал день защиты докторской диссертации, что тоже понятно и ясно. И Юрий Иванович Малышев сказал, что самыми счастливыми, безусловно, были первые 4-5 лет его жизни, и он надеется снова впасть в это состояние, если удастся дожить. С последним я согласен наибольшим образом, но, к сожалению, Юрию Ивановичу дожить до этого счастливого состояния не удалось. Умер он достаточно молодым в здравом рассудке и светлой памяти. Увы.

Конец ознакомительного фрагмента.