Дичь и блажь

Андрей Висмут

История безумия на фоне психотерапевтических сессий и непрекращающихся тусовок. Эксперименты с сознанием завели в тупик. Дизайнер, спасаясь от скуки и наркотиков, влюбляется в едва повзрослевшую сестру. Новые и старые смыслы, которые болезненно чувствуют герои, погружаясь вместе в художественный андеграунд, заставляют их взглянуть на мир по-другому.

Служитель панацеи

Повстречались в «Пятерочке» возле мытых бананов.

Ты в цветастых обновочках. Приехала мама?

Помню взгляды в печенье через дверцу духовки,

В ней твое отражение. Тебе с нами неловко.

На полу с подогревом топают ножки,

А мы липнем на нем, как ленивые кошки.

Лучше бы мы посидели над книжками,

Не дымя друг на друга вонючими сижками.

А давай-ка научимся на расстоянии

Тестить реальность обычными шутками!

Мне кажется, это не очень нормально,

Прятать глаза и корзинку с продуктами.

Большой палец проминает кнопку рекордера.

Расшифровка. Я типичный современный бездельник, профессионально имитирую творческую деятельность. Админю несколько своих сообществ, продаю рекламу. Раз в год, бывает, сниму клип малоизвестному бэнду за интерес и небольшие деньги. Самый мощный кое-как набрал сорок тысяч просмотров. Год проработал дизайнером. Потом улетел в отпуск на Бали и остался там на несколько месяцев. Зимуя на побережье, решил навсегда распрощаться с офисом. Поступил нагло, зато немного развеялся. Какое-то время перебивался на SMM. Знакомые тянули меня в дизайнерскую ювелирку, мерчуху и даже в архитектуру. Пробовал, зарабатывал, понимал, что не мое, и снова нырял в безделье.

Я вижу картины, но не могу их нарисовать. Я слышу музыку, но не могу ее исполнить. Внутри себя я всегда гений, а снаружи обывала. Креативность сегодня оценивается количеством подписчиков и финансовым профитом. Я немного разобрался, как работать с этими инструментами, но от этого не стал артистом. Зато нашел обходные пути — другой рынок. Там всегда демпингуют! Покупаю креативность и чувственность в таблах за тысячу, в довесок беру духовность в бумаге или каплях.

Жизнь в Москве делает из молодого несемейного человека циника. Ну, знаете, это когда самовлюбленного парнягу начинает раскидывать от чувства свободы. Рассказывать об усталости, опустошенности, одиночестве — это так же занудно и проигрышно, как играть каверы в барах. Об этом написаны сотни книг. Хочется хотя бы немного отличаться, доктор! Похмельное давление по утрам — единственное, с чем мне приходится мужественно бороться. В остальном я подросток, нет, даже ребенок… Наверное, поэтому я особенно люблю окружать себя людьми, среди которых академическая упоротость не имеет особой ценности. Нас не сильно увлекает отрисовка складок на одежде, как не увлекает и небо своей бесконечностью. Мы научены деконструировать. У нас своя романтика на этот счет. (Молчание)

Я бездельник, о-о мама-мама! Я бездельник у-у-у! (Напевает) Скажите же мне, что я подражаю кому-то! Признаюсь, мне сейчас стыдно. Сам не знаю отчего, но ужасно стыдно.

Похожий на филина доктор подал знак рукой, чтобы я сбавил темп или остановился. На особенно едких высказываниях его брови игриво поднимались. Он дышал спокойствием, по-дружески глядел на меня, сохраняя ученую серьезность. Красный светодиод рекордера, как лазерный прицел, шпионил за моим вниманием.

— А можете ли вы вспомнить ситуации, когда вам бывает стыдно? Конкретные ситуации.

— Э-э-э… Вот так, с ходу, вряд ли.

— Может быть, вам стыдно за отсутствие этого стыда там?

— Где — там?

Стало неуютно. Я покрутился в кресле, отловил в своем дестабилизированном маятнике эфирность, а потом закинул одну ногу на радиатор. Захотелось покурить.

— Мне нравится, что вы не расспрашиваете про мое детство, папу и маму. Психоанализом я интересовался. Поверхностно, но все же. Эти знания как куча мокрого песка. Противно, когда этот песок попадает в рот и скрипит на зубах. Пока наши разговоры кажутся слишком понятными и оттого иногда скучными.

Ответа не последовало. Улыбка доктора вызвала во мне ощущение, что меня назвали дураком без шанса оправдаться. Захотелось забрать слова обратно. «Блин! Ну если все понятно и скучно, то что я тут забыл? Тебя сюда никто не приводил за руку!» — отвечал я сам себе.

Я продолжил:

— Работал со мной один крутейший дизайнер. Живи ты своим увлечением! Выставляй неистовые счета клиентам и радуйся, что у тебя руки не из задницы растут! Но не все так просто. Любит он выносить мозг своим ближним. Делает это очень деликатно, воспитанно… По-дизайнерски. Нет в языке слова, которое описало бы эту особенную форму снобизма. Думаю, он выхватывает это у русскоязычных блогеров, которые уже готовятся к пенсии и постоянно ноют, как я сейчас. Да и пусть! Надоест — отпишешься. Но ведь в работе и в жизни все сложнее. Во-первых, от него не отпишешься. Во-вторых, если другому можно сказать: «Ну, не умничай! Ну, хорош уже выпендриваться!», то этому невозможно, так как он не умничает, не выпендривается, напротив, проявляет дружелюбие. Фу! Это можно только прочувствовать и проглотить.

— Почему вы говорите о нем?

— Потому, доктор, что я открыто заявляю: все, что есть у меня, — это выпендреж! Он подчас гадкий, дикий, токсичный! Иногда забавный, смешной, очень искренний. Он доставляет мне удовольствие и в то же время делает меня одиноким!

Я подскочил, навис над рекордером и поднял тембр голоса.

— Беседы наши с вами получаются странными! Может, пришло время честно обозначить тему нашего разговора, чтобы он не распускался, как свитер дряхлого хипстера?

Доктор заулыбался, сделал вид, что зааплодировал, но беззвучно, не хлопая ладонями.

— Браво! Мне очень нравятся спектакли, которые вы специально для меня тут устраиваете. Я даже в каком-то смысле заказываю их у вас за ваши же деньги. Вы романтик и напрасно это скрываете. Вы отлично играете! Складно говорите! А иначе зачем я прошу записывать это на диктофон?

— Иногда я репетирую, прежде чем высказаться.

— Отлично! Но давайте договоримся, что вы не будете переигрывать в жизни. Будьте целостным актером! Вам не хочется играть офисную крысу, семьянина, карьериста? Так не играйте! Никто ж не заставляет! Хотите выпендриваться — выпендривайтесь! Разве кто-то запрещает?

Тяжесть отлегла. Я сидел и думал: «Действительно, что я прицепился к этому дизайнеру? Пусть каждый щеголяет, чем хочет. Почему это меня так сильно трогает? Наверное, я завидую. Да! Я чему-то завидую!» Захотелось в этом немедленно исповедаться.

— А еще я бывшей своей завидую, доктор. Это так невероятно, что могу себе и вам признаться прямо сейчас. Да-а-а! Так смешно!.. Несколько лет назад она занималась тем, что популяризировала секонды и винтаж. Говорила, что это огонь, в них, типа, не зазорно одеваться, а погоня за брендами — это прошлое. Сегодня она уже топ-менеджер в одной медиагруппе, с мужиком каким-то разъезжает на порше. Недавно захожу в ее инстик, а там такая надменность — называет обсосами всех, кто одевается уровнем ниже Tommy Hilfiger. Нет, конечно, не называет, но вот тоже как-то дает понять, что вы все вокруг — насекомые! Хрен бы с ней, но теперь таких гусениц и мастеров переобувания я вижу за версту. Ползают среди нас и думают, как бы свить себе кокон из дорогого шелка. Никто мне не симпатичен, доктор! Тошнит от всех и себя в первую очередь. Вот он, мой стыд!

Доктор взял долгую паузу и куда-то провалился.

— Я задам сложный вопрос, и на него вы должны будете ответить самостоятельно. Чего-о-о вы-ы-ы по-настоящему хотите?

Доктор делал длинные гипнотические паузы между словами. Вопрос звучал из поразительной глубины. На меня направили бездонное дуло. Разрывная пуля уже летела из вечности в голову, а я молчал. Ответа не находилось. Как же рассказать доктору, что во мне есть какая-то энергия, шибающая людей током? Мне бы подвести ее к правильному прибору или заземлиться. Эти короткие замыкания и обугленные контакты чертовски надоели!

— Мы с вами, друг мой, похожи в том, что хотим глядеть дальше, чем Фрейд. Поверьте, я и сам не в восторге от некоторых способов занимать доминирующие позиции в социуме. Да, наши разговоры будут странными, и нужно быть готовым к этому. Вы же не на кушетке. Мы общаемся на разные темы, как два старых приятеля, сидим, философствуем.

— Ну, может, мне помогут ваши советы.

— Вы многое верно подмечаете, но ждете от меня не советов, а готовых формул. Вы хотите, чтобы я диагноз вам поставил. С ним, думаете, будет легче. Вы ищете универсальное средство, которое сможет удовлетворить все сложные, я бы даже сказал, духовные потребности.

— И что в этом плохого? — возмутился я.

— То, что вы ищете это средство во внешнем мире.

— Вот это поворот! Становится интереснее! Вы явно в своей области заходите дальше своих коллег. Может, вы еще и в Бога верите? — с присущей мне колкостью спросил я.

— Верю.

— Удивительно! И, как кандидат наук, вы способны так спокойно об этом говорить?

— Ну да, — совсем не по-докторски сказал он. — А вы верите? Простите, как это говорят, за офтоп.

— Я? Не знаю. Вот только что поймал себя на мысли, что прилагал колоссальные усилия, чтобы не верить. Раньше обожал спорить на эту тему. В старших классах с упоением читал атеистическую литературу, а потом, когда показалось, что в голове все расставлено по полочкам, нашел себя обеспокоенным. Прямо сейчас понимаю кое-что…

— Что ваше неверие стало новой верой?

— Точно! Ну прочитал ты Докинза — и успокойся! Потом появляется постоянная тяга к доказательствам отсутствия Бога. Мало кто в этом признается, но мне-то терять нечего! Вот не веришь ты в зеленых человечков? Хорошо! Но если ты каждый день перед сном осматриваешь углы квартиры и говоришь себе, что их нет, то, может, тебе уже пора подумать, что у тебя общего с теми, кто в них верит? О какой-то терапии совместной подумать уже вместо того, чтобы других вразумлять. Что-то мне в последнее время от таких вразумлений все паршивее делается, как и от этих дискуссий. Хочется оставить этот вопрос. Могу же я быть неоднозначным в этом?

— Конечно, можете! — сказал доктор. — Это даже здорово, что вы в сомнениях.

— И с вами я бы не хотел больше обсуждать это, если можно.

— Как пожелаете. Вы сами коснулись этой темы…

— Почему я не могу требовать что-то понятное от самого себя?

— Понятное или примитивное?

— Понятное. В чем проблема поиска моих ответов во внешнем мире?

— Вы ведь уже пытались их найти.

— Разве?

— У дилеров или… Не знаю… В закладках.

Меня как-то ошарашила такая прямолинейность. Я подвис.

— Вы много что просекаете! Но раз я здесь… Как бы это сказать…

Я остановил запись.

— Прямо! Теперь нас никто не подслушивает, — сказал доктор, глядя на мои руки.

— Насколько мне известно, принято лечиться медикаментозно.

— Принято?

— Ну да!

— Кем? Ненавистным вам обществом с его системами? Психиатрами? Другие врачи вам быстро выпишут нейролептики или антидепрессанты. Вы будете послушно приползать к ним и выпрашивать что-то новенькое. Фармацевтические компании в восторге от таких клиентов, как и вся психиатрия, вся наркология. Или вам нужно продать дорогой интенсив от какого-нибудь гуру?

— Вы меня копируете сейчас!

— Может быть…

Меня задели его слова. То, что не нужно бежать записываться к другим специалистам и жрать таблосы, сначала обрадовало. И без этого в последнее время тяжело в печени. Однако тут же почувствовалась рокировка на стороне внутреннего противника, потому что я надеялся на жесткую рецептурную методику. Ожидал, что страх от параллельного приема препаратов поможет сдерживать зависимости. Свобода выбора стала утонченной. Вдруг я понял, что могу принимать решение самостоятельно. Чувство пофигизма отступило, но легче от этого не стало. Стало хуже.

Давно заприметил в прихожей пьедестал из белого мрамора. Сама скульптура высотой около метра была закрыта белой тканью. Фигура напоминала толстую сгорбившуюся женщину. От изваяния веяло тайной и могильным мраком.

Я как бы невзначай полюбопытствовал о скульптуре и хотел со свойственной мне наглостью самостоятельно залезть под мантию, но доктор резко запретил прикасаться к ней. Запрет мне показался странным. С первых наших сеансов я многое позволял себе. Иногда садился за его стол, без разрешения брал жвачку, вставал посреди сеанса и наливал чай. Пацанам эта психологическая игра со взрослыми и уважаемыми людьми доставляет удовольствие. Я всегда чувствую границу, где можно вести себя «на ты», не напрягая собеседника, но тогда я будто заступил за нее. Доктора это не обидело, не задело, не оскорбило. Он просто попросил меня не трогать скульптуру. Попросил по-человечески и с неприятной мне строгостью.

— Я продолжу, с вашего позволения, изливать душу. Хочется выговориться, пока я взвинчен. Нажимайте, пусть записывает!

Расшифровка. Мрачная сторона моей реальности — палево! В метро я езжу редко. Солнечные очки защищают от рептилоидного вторжения в зрительное пространство, а заодно скрывают красноту глаз. Помню, год назад я ехал в такси и мне показалось, что водитель умышленно везет меня не туда. Я был чист — на кармане ничего. Кому я сдался? Смотрел на тусклый город, Третье транспортное кольцо и не понимал, где я. На лице таксиста злоба, а вокруг недружелюбные пейзажи. Довольно грубо я потребовал остановиться, брезгливо сунул деньги и выпрыгнул из машины. Вот я иду по узенькому тротуару в куртке нараспашку, дышу морозными выхлопными газами и матерюсь. Проезжающие мимо машины так и норовят обрызгать грязной кашей.

— Вы отмечаете, что вам неприятно смотреть людям в глаза. А симпатичным девушкам?

— Это другая ситуация, — оживился я. — Закодирую в свой взгляд то, что обязательно сработает!

— Гипнотизируете?

— Что-то вроде того.

— Похоже, под прицелом изученный типаж?

— Кажется, я обладаю даже каким-то особенным даром, — продолжал я, не понимая, к чему клонит доктор.

— Легко смотреть в глаза красотке и показывать свою власть. Удивительно, что вы со своей наблюдательностью не замечали этого. Будет ли работать ваш дар через тридцать лет?

В воображаемом микшере я покрутил колесико и мгновенно состарил себя на десять лет, потом крутанул еще на десять, потом еще. Дальше идти не хотелось. Стало грустно. «Как-то резко меняются наши темы! — думал я. — Где между ними связь?»

Установленное время консультации давно подошло к концу. Пора прощаться и сваливать, пока из меня тут все не вытряхнули. Я оказался в зале бизнес-центра среди чересчур опрятных и деловых людей. Непонятно, как доктор может соседствовать с ними. Залип на больших треугольных рыб. Одна вальяжно махала плавниками и уставилась прямо на меня сквозь изумрудные стенки аквариума. В кабинете я стоял на пороге сенсационных открытий, а здесь какая-то массовая безыдейность топила меня и превращала в такую же рыбину. Выходит, знаний недостаточно. Что-то их должно удерживать там, внутри, за что-то они должны уцепиться.

На диване сидела темноволосая девушка с макбуком, а рядом пацаненок помладше в выглаженной рубашке. Поза подчиненного выражала такое потворство, что хотелось удержать его от падения на колени. Походило на очень плохую репетицию школьной сценки. Ко мне подошел охранник и бросил на меня грубый взор. Вероятно, он принял меня за курьера. Считывались незаданные вопросы: «Не заблудился? Че тут делаешь?» Ко мне часто в подобных местах обращаются такие ребята из-за моего внешнего вида. Кому-то не нравятся татуировки, кого-то до сих пор смущают кольца в ушах. Покажи ему пропуск или клиентское приглашение, он соизволит проявить вежливость. «У меня все хорошо! — очень громко и церемонно произнес я, отчего охранника пошатнуло. — Я от психотерапевта… Он у вас тут принимает». Парочка на диванчике умолкла и вылупила глаза. Я повернулся к ним и с издевательской вежливостью спросил: «Заинтересова-а-ались? Душевные кипиайчики подтянуть не желаете?» Они резко оторвали взгляд от меня, будто ничего не произошло, и продолжили переговоры на полтона ниже. Зачем же я веду себя так сразу после приема? Современный городской сумасшедший! Иди уже на улицу, кури.

Курю. В руках держу постер с разворота музыкального журнала — презент от доктора. «Вслушайся!» — взывала надпись, набранная моноспейсным шрифтом. Мне нравился посыл, хоть и не было понятно, в каком ключе с ним работать. Для удобства я согнул постер вчетверо, а потом пожалел, что испортил глянец.

Музыка всегда была частью моей жизни. Стоит залезть в наушники и выйти на улицу, как становишься главным героем неснятого клипа. Окружающая среда превращается в один большой эквалайзер. Люди меняют позы, шагают в ритм. Все пульсирует вокруг, плывет в разноцветной дымке вместе с витринами и рекламными вывесками. Можно стоять на мосту и смотреть на сомнамбулический поток машин. Светящиеся красные пятна выныривают из-под ног, уносятся вдаль и там сплавляются в одну непрерывную линию. Тебе не нужна машина, чтобы проехаться, потому что в своей фантазии всегда можно запрыгнуть в теплый салон любого автомобиля и умчаться от всего. Понимаете? От всего! Вокруг все становится твоим. Можно быть причастным к целым эпохам, находиться в центре любых событий! И грусть… Настоящая грусть, фарширующая смыслом, а не вакуумной пустотой, как сейчас.

Я слегка застал те времена, когда слово «контент» не содержало в себе нынешнюю унитарность. Тот, кто всерьез интересовался музыкой, вынужден был шариться по прилавкам с таким же остервенением, с каким ученый откапывает материал в редких библиотеках. Вспоминаются куча информационных носителей и заставленные коллекциями полки у приятелей постарше. Сегодня в несколько прикосновений подушечки пальца прямо из воздуха высасывают любую композицию. Музыка не ушла из моей жизни, она перестала переть. Кто-то забыл закрыть музыкальную шкатулку, и все аудиоволшебство выветрилось. Я больше не мог чувствовать спецэффекты, даже будучи сильно вдолбленным. Я больше не творец.

Интересно забраться в головы той офисной парочке и прослушать пару треков через их ментальные аудиоплееры. Понимание того, что там тоже не все в порядке, меня нисколько не утешало, не вдохновляло, не мотивировало… Ну разве что объюзаться и сходить в клуб сегодня! Выбор стоял между айдиэмными французами и каким-то свеженьким локальным электропопом. Времени подумать было достаточно…