Лучшие годы жизни. Под сводами высокой лжи

Андрей Ветер

Мне жить одиноко и страшно. Меня окружает только неопределённость. Даже в церкви я не испытываю никакой уверенности, а ведь я хожу туда, чтобы общаться с Господом, получить от него уверенности в себе самой. Я улыбаюсь, но мне страшно жить. Мне страшно жить, но мне страшно и о смерти думать. Я верю в загробный мир, но боюсь смерти – как такое возможно? Здесь так много беспокойства! Всё вокруг обманчиво. Боль сильнее наслаждения, поэтому я думаю о боли, стремлюсь избежать её, но её так много! [b]Книга содержит нецензурную брань[/b]

ЮРИЙ

В конторе было тихо, большинство сотрудников ушло обедать, но я остался, чтобы разобраться в очередном справочнике и составить в конце концов конъюнктурный отчёт, который с меня требовали уже не первый день. Голова отказывалась соображать, обескровленная беспрестанными блужданиями в джунглях цифр. Поэтому когда на моём столе зазвонил телефон, я с удовольствием отбросил дело, скучнее которого, как мне казалось, не могло быть ничего на свете.

— Алло? Это Юрий Николаевич? — спросил голос в трубке.

— Да, — ответил я, откинувшись на пружинистую спинку кресла, и посмотрел за окно, где серый зимний ветер раскачивал голые кроны молодых деревьев, посаженных осенью во дворе особняка нашей фирмы.

— Меня зовут Борис Леонидович.

— Очень приятно. Чем могу служить?

— Я друг вашего отца, — продолжила трубка. — Я хотел бы встретиться с вами для одного разговора. Я был на похоронах, но вы, возможно, меня не запомнили.

— Если я вас видел, то я вас узнаю, — сказал я. — Вы хотите подъехать ко мне на работу? Я сегодня никуда не отлучаюсь.

— Нет. Лучше где-нибудь на нейтральной территории. Скажем, возле памятника Гоголю.

— Почему именно Гоголю? — удивился я. — Это на Гоголевском бульваре?

— Там будет удобно. На всякий случай я буду держать в правой руке журнал «Поколение-7», чтобы вам легче было узнать меня.

— Прямо шпионские штучки. Ладно. В котором часу?

— В шесть тридцать. Это удобно?

Мне было удобно.

— Только не перепутайте Гоголей, Юрий, — на всякий случай уточнила трубка, — мы встречаемся возле стоящего Николая Васильевича, а не у того, который в скверике задумчиво сидит…

В назначенное место я пришёл минут на пять раньше и сразу приметил невысокого мужчину в тёмной пуховой куртке. В правой руке он держал, как было обещано, «Поколение-7» и постукивал журналом себя по бедру, переступая с ноги на ногу. Снег невесомо кружил в освещённом пространстве вокруг фонарных столбов и ложился белым слоем на гладкую бронзовую причёску Гоголя и на его бронзовый же, позеленевший кое-где плащ-крылатку.

— Борис Леонидович?

— Здравствуйте, Юрий. Очень рад видеть вас. Мягкая сегодня погодка выдалась, снежная, без ветра, — мужчина был с густыми рыжеватыми усами.

— Мы где будем разговаривать, прямо здесь?

— Нет, у меня тут поблизости квартира. Заглянем туда? — Борис Леонидович внимательно оглядел меня, прищурился и доброжелательно улыбнулся из-под усов. — Временем вы располагаете?

Мы медленно зашагали по бульвару между рядами тополей и лип, запорошённые ветви которых в вечернем освещении напоминали причудливую белую паутину.

— Так что же у вас ко мне за разговор? Вы ничего не объяснили по телефону, — начал я.

— Разговор не из простых, — Борис Леонидович сунул журнал в боковой карман куртки. — Дело в том, что мы с Колей были в очень близких отношениях. Вы уж извините, Юра, но я привык вашего отца Колей называть, без отчества, запросто. Думаю, что у меня не было друга ближе, чем ваш отец, Юра.

— Приятные слова, — я улыбнулся, ибо любое тёплое воспоминание о моём отце было мне как бальзам на сердце. — Такое не часто услышишь. Да и не звонит, собственно, никто из его сослуживцев. Словно и не было человека.

— А мне приятно вспоминать Колю и произносить такие слова от души, а не из дипломатических соображений.

— Спасибо. Вы с отцом давно были знакомы?

— Много лет. Мы познакомились на выставке в Париже, когда ещё была жива ваша мать.

— Это очень давно. Для меня это почти античные времена.

— Да, очень давно… В последнее время Коля не раз заговаривал о том, чтобы я оказал вам поддержку, в случае необходимости…

— Что он имел в виду? Не понимаю.

— У него пошаливало сердце, — пояснил Борис Леонидович и как бы расставил сразу всё по своим местам: мой отец чувствовал приближение смерти и относился к этому спокойно.

— Но он никогда не жаловался на здоровье, — тихо сказал я.

— Он вообще не жаловался, — уточнил Борис Леонидович. — Меня восхищали многие его качества, но его умение вести себя так, будто у него вообще не было проблем, заставляло меня просто преклоняться перед ним.

— Вам повезло, — горько ухмыльнулся я.

— В каком смысле?

— Я вот очень плохо знал папу. Он был настолько сильно занят, что у нас едва выдавалась минутка-другая, чтобы переброситься парою слов. А вот так, чтобы основательно поговорить, такого не получалось…

Мне сразу вспомнился последний день отца, когда он попросил у меня почитать что-нибудь из моих литературных опусов. Вспомнилось, как он извинился за то, что раньше не находил на это времени.

— Да, мне повезло получить такого друга, — согласился Борис Леонидович.

Мы шагали неторопливо, и он рассказывал о чём-то таком, что никогда не могло прийти мне в голову об отце. Передо мной постепенно вылепливался новый облик давно знакомого человека.

— Вот здесь давайте свернём, нам туда, — Борис Леонидович указал рукой направо.

Мы вошли в подъезд старинного дома и поднялись по широкой лестнице на второй этаж.

— Прошу, — Борис Леонидович отпер дверь и пропустил меня вперёд. — Коля рассказывал мне, что вы пишете, это так?

— Да, балуюсь, — я снял заснеженное пальто.

— Полагаете, что это баловство?

— Я же не публикуюсь, стало быть, для всех — это баловство. Никто меня серьёзно не воспринимает. Только Таня.

— Жена?

— Невеста. Ей нравится и даже очень, но она не объективна ко мне.

— И всё-таки, Юра, неопубликованные произведения и баловство — не одно и то же. Принесите мне посмотреть. Может, смогу помочь.

— Спасибо. Вы связаны с издательской деятельностью?

— С разными видами деятельности, — уклончиво ответил Борис Леонидович. Он стянул с головы шерстяную шапку и обнажил сверкающую лысину. — Вы принесите мне в следующий раз что-нибудь. Если это достойно внимания, то я попробую что-нибудь сделать. Но ничего не могу сейчас гарантировать.

— Понимаю.

— О чём же пишете? Любовные романы? Детективы? Может, о разведчиках?

— Нет, о разведке я ничего не знаю. Это такая тема…

— Какая?

— Сложная. Я поверхностно с этой темой знаком, по фильмам только.

— Ну, а самому-то как представляется разведка? Достойна она того, чтобы о ней что-то рассказать? Или этот предмет не заслуживает внимания? Как вам кажется, Юра?

— Полагаю, что там легко утонуть. Всё, что мне известно — это даже не поверхность айсберга, так, сказки с персонажами типа Джеймса Бонда. Думаю, что такие книжки я легко слепил бы, а вот что касается действительности… Нет, я бы не взялся.

— О вы же о чём-то пишете, Юра?

— О жизни…

— Просторный ответ. Но вы пока не так много прожили и не так много повидали, чтобы рассказывать об этом. Или вы полагаете, что у вас достаточно богатый опыт?

— Нет. Я даже думаю, что опыт никогда не бывает достаточно велик. И всё-таки рассуждать имеет право каждый человек, а тем более фантазировать. Я придумываю сюжеты, я создаю мой собственный мир, который не привязан ни к какому месту и ни к какому времени…

— Разве это возможно? А ваши размышления? Они ведь опираются на что-то.

— Разумеется, но… Дело в том… — я замялся, внезапно потеряв присущую мне уверенность в себе. Возможно, этот Борис Леонидович был прав: без пройденного пути нельзя ни о чём рассказывать. Но если мой путь ещё очень короток, разве я не имею права рассказывать о нём, а тем более мечтать и помещать вымышленных людей в вымышленные обстоятельства?

— Простите, Юра, я не хотел смутить вас, — Борис Леонидович поставил на стол чашки с чаем; он как-то незаметно успел вскипятить воду. — Мне кажется, я понимаю, в чём кроется причина вашей графомании.

— Графомании? — в моём голосе прозвучала обида. — Почему вы так говорите? Вы же ничего ещё не читали.

— Я не в плохом смысле, здесь нет никакого оскорбления. Я говорю о страсти к сочинительству. Это своего рода болезнь. Я сам всегда страдал графоманией, мечтал и даже пробовал писать романы, но… Увы! Не имею достаточно времени отдаться этому увлечению в должной мере… А причина кроется в том, как мне представляется, что вы не удовлетворяетесь вашим образом жизни.

— Да уж, какая там жизнь. Сидишь в конторе, бумагу мараешь… Хочется дела, движения какого-то. Да, Борис Леонидович, вы, пожалуй, правы насчёт причины. Ведь я когда сочиняю, я просто ухожу куда-то, растворяюсь там. — Я даже зажмурился от нахлынувших на меня чувств, — Это такое дело… там надо себя… развязать, что ли, расковаться, дать себе возможность помыслить по-настоящему, широко…

— Я понимаю, о чём речь. Для человека сильного и умного очень важно иметь возможность проявить себя. Если вам не нравится ваше место, его надо поменять.

— Я не могу представить, куда приложить себя, — мой голос прозвучал, должно быть, виновато.

— Вы ещё молоды, только начинаете жить…

— Уже двадцать три, скоро двадцать четыре стукнет.

— Это не возраст, это ещё мальчишеская пора, — убеждённо сказал Борис Леонидович и подвинул чашку. — Сахар нужен?

— Нет.

— Угощайтесь печеньем. Правда, это покупное. Я предпочитаю домашнее.

— Кто ж его нынче готовит, домашнее-то?

— Моя жена готовит. Как-нибудь, если мы с вами продолжим наше знакомство, я приглашу вас к нам домой, Юра, и вы непременно попробуете её печенье.

— А это разве не ваша квартира? — удивился Юрий.

— Нет. Это служебное помещение.

— Служебное? Странно. Здесь всё выглядит вполне по-домашнему.

— Случается, что здесь иногда приходится кому-то жить. Работа такая.

— Что же это за работа такая? — Моя улыбка явно была окрашена хитринкой. — Откройте секрет, Борис Леонидович.

Тот насыпал в свою чашку ложку сахара и сказал:

— Я работаю в разведке.

— В разведке?

Думаю, что моя физиономия в тот момент была достойна того, чтобы её сфотографировали. По-моему, мои глаза смотрели так, будто я только что прозрел и впервые увидел не только моего собеседника, но и весь окружающий мир.

— Да, я работаю в Службе внешней разведки, — кивнул Борис Леонидович. — Принимая во внимание просьбу вашего отца…

— Какую просьбу?

— Поддержать вас, помочь вам… Я хочу предложить вам пойти к нам на службу.

В комнате повисла тишина, было слышно, как из крана изредка падали капли. Через некоторое время я легонько кашлянул, прочищая горло.

— Разве мой отец тоже… ну, у вас…?

— Нет, Коля не работал у нас, но помогал мне неоднократно, — Борис Леонидович достал из кармана пиджака пачку сигарет, неторопливо поместил сигарету между зубами, прикурил и посмотрел на меня. — Когда Коля однажды узнал, что я обращаюсь к нему с просьбой не от себя лично, а от моей службы, он ничуть не удивился, даже обрадовался, что можно сотрудничать с нашей организацией.

— Так-таки обрадовался…

— Вам сейчас это кажется странным, Юра, но поверьте, что подавляющее число людей с готовностью принимает предложение работать на разведку своей страны. Это льстит почти всем. Из сотни человек, кому предлагают работать в этой системе, лишь единицы отказываются.

— Льстит?

Впрочем, он был прав. Конечно, многим это льстит. Не может не льстить. Таинственность, ответственность, героика, своя особая романтика.

Я залпом выпил свой чай. Примерно с минуту я барабанил пальцами по столу, затем поднял глаза и спросил:

— И вы предлагаете мне пойти к вам? Но я ничего не умею.

— Сначала будете учиться, если, конечно, вашу кандидатуру утвердят. Всё это не так уж просто. Три года в академии, а после того — оперативная работа, ежедневная, кропотливая, напряжённая, но крайне интересная, — Борис Леонидович заманчиво улыбнулся.

— Вы любите вашу работу? — спросил я.

— С ужасом жду того времени, когда придётся уйти на пенсию. Не представляю себя вне Службы.

Я снова замолчал. В голове у меня то начинало шуметь, то наступала глухая тишина. Я испытывал страх и гордость одновременно: пугала полная неосведомлённость в данном вопросе, настораживала неожиданность предложения, но самолюбие нашёптывало, что меня приглашали в эту могучую и таинственную систему не просто по знакомству — если предлагали, значит, я был достаточно хорош для этого. Ох уж это самолюбие, ох уж эта гордыня! Сколько людей сгинуло со света из-за неё.

— Борис Леонидович, а при чём тут моё писательское увлечение?

— Если вы делаете это хорошо, то я буду предлагать вас на конкретное направление.

— Какое направление?

— Будете работать журналистом, писать статьи для журнала, может быть, книги… Журналистика — отличное прикрытие для разведчика, прекрасный повод для вхождения в самые разные сферы…

— Любопытно, — я не смог скрыть самодовольной улыбки, сразу нарисовав перед собой увлекательную картину, — очень заманчиво.

— Не знаю, что из всего этого получится, Юра, — Борис Леонидович выразительно шевельнул усами, — может быть, работа у вас не пойдёт… Не спешите отвечать. Дело в том, что разведка любит людей способных, но вовсе не талантливых. Разведка нуждается в профессиональных исполнителях, а не в гениальных писателях и художниках, которые обычно слишком импульсивны…

— Но я вовсе не говорил, что я гениален!

Похоже, я поспешил с этим возгласом. Увидев выражение моего лица, Борис Леонидович громко и искренне засмеялся. Его лысина сверкала под лампой, рыжие усы топорщились.

— Не спешите, Юра. У нас с вами состоялся пока лишь предварительный разговор, мы просто знакомились, никаких обязательств… Возможно, вам всё-таки предстоит стать гениальным писателем, а не разведчиком. Разве мы знаем, какие хитрые уловки уготовила нам судьба? Я прошу вас не говорить никому ничего о нашей беседе. Даже вашей невесте. Это единственная на сегодняшний день твёрдая договорённость между нами. Хорошо? Подумайте несколько дней, взвесьте. Позвоните мне, когда будете готовы продолжить разговор…

— Борис Леонидович, у меня к вам просьба.

— Слушаю.

— Если можно, обращайтесь ко мне на «ты». Мне так проще.

***

Следующая встреча прошла на той же квартире. Разговор был менее радушным, более жёстким.

— Обаяние, Юра, это колоссальная сила. Силища… Большинство людей без этого качества сделать не могут ни шагу. Что касается разведчиков, то могу смело сказать, что им без этого качества грош цена, — рассуждал Борис Леонидович. — Будущего вашего агента надобно околдовать, заставить его полюбить вас, довериться.

— Но ведь некоторые агенты, как я понимаю, работают только за деньги?

— За деньги, разумеется! Но и деньги человек берёт не от кого попало. Случается, что агенты отказываются от дальнейшей работы, когда их передают другому сотруднику. Они верят тому, кто завербовал их, а не нашей организации в целом. Они доверяют свою душу какому-то конкретному демону, они знают его голос, его лицо, ход его мыслей…

— Демон? Странно вы это сказали, — хмыкнул я, — даже мурашки по коже пошли.

— Одно и то же можно назвать разными словами. У нас откровенный разговор, Юра. Я выкладываю всё, как оно есть, а ты уж делай выводы. Я не агитирую тебя, не вербую, я лишь рассказываю тебе о том, кем тебе предстоит быть, если ты примешь моё предложение… Становясь разведчиком, ты превращаешься в коварного соблазнителя. Делая кого-то агентом, ты делаешь из него предателя родины. Ты заставляешь его служить чужой стране, за деньги или за идею — разве это важно? Так или иначе, но ты делаешь из него предателя. Иногда человек даже не подозревает, что он служит источником информации для тебя. Но если он отдаёт себе отчёт в совершаемых поступках, осознанно помогает тебе, то он — предатель. Ты покупаешь его предательство, платишь за него деньги. В каком-то смысле предательство — своего рода бизнес. Но иногда приходится шантажировать, однако это уже крайний случай.

— Крайний?

— Нет ничего хуже затравленного человека, Юра. Ты не можешь доверять ему, так как он всегда думает о том, как бы слезть с твоего крючка. Загнанный в угол человек способен совершить совершенно непредсказуемые поступки, иногда эти поступки бывают очень опасны для нашего дела… Нет, ты уж поверь мне на слово, что нет ничего хуже шантажа.

— Вам приходилось заниматься этим? — я пристально посмотрел в лицо разведчику.

— Да, — ответил тот спокойно, — приходилось заниматься всем. К моему сожалению, на моей совести есть и человеческие жизни.

— Вы кого-то убили?

— Нет, не я. Но как я узнал, много людей погибло однажды в результате очень хитрой комбинации, одним из звеньев которой был я… Полагаю, были и другие случаи, о которых я ничего не знаю.

— Разве вам не всегда известно, как задумана операция, в которой вы участвуете?

— Каждый из нас знает только то, что поручено ему, — сказал Борис Леонидович и замолчал, задумавшись. — Представь, что нам нужно организовать встречу с неким мистером Иксом. Допустим, ты знаком с кем-то из его семьи. Ты, сидя у них в доме или где-то ещё за чаем, узнаёшь между делом, например, у его дочери, что он намеревается уехать на отдых тогда-то или тогда-то. Это и есть нужная информация. Всё! От тебя в этом деле больше не требуется ничего. Разрабатывать его поездку будут другие. И ты никогда не узнаешь, для чего нужна была встреча с этим Иксом. Скорее всего такая встреча будет выглядеть случайной. «Ах, это вы, мой друг! Отдыхаете? А как там такой-то и сякой-то? Кстати, не окажете любезность? У меня никак руки не доходят, передайте ему от меня записочку, сейчас я черкану вам…» И вот через этого мистера Икса записочка попадает к мистеру Игреку. И ничего больше от Икса не требуется. Просто передать письмецо. В руки. Чтобы наверняка, чтобы гарантировано, чтобы не почтой и без регистрационных номеров. И кто-то будет кем-то принят где-то в результате этого письма. Или не принят. Или расстрелян… Вот тебе и цепочка, Юра. И всё это ради какой-то большой игры, которую ведёт государство. И ты, будучи разведчиком, служишь своей стране, какое бы задание ты ни выполнял и как бы нелепо оно тебе ни казалось. Ты — воин своей страны. Каждая страна — это своего рода чудовище для других стран. И каждое такое чудовище борется за своё место под солнцем, пожирая остальных, вступая в непродолжительные связи с другими чудовищами или же открыто воюя против них. Ты являешься орудием этого чудовища, Юра. Даже не орудием, а одной из клеток, молекулой, атомом чудовища.

— Звучит непривлекательно, — я усмехнулся.

— Многие вещи кажутся отталкивающими, когда смотришь на них изнутри. Возьми любую женщину, пусть даже самую красивую. Она выглядит божественно красивой. Но сунься в её кишки — сколько там залежей, с которыми не справляется её организм, сколько там продуктов брожения, микробов, кровяных шариков и антител в крови, сколько всякого разного… Но тебя интересует женщина не как мешок с этим дерьмом, а женщина как объект красоты и наслаждений. Не так ли?

— Так.

— Всюду есть своя скрытая сторона. Если мы не видим её, это вовсе не означает, что её не существует вообще. Так что тебе следует согласиться с этим или отказаться от работы сразу. Готовым нужно быть с самого начала. Быть готовым ко всему. Ты есть часть огромного механизма, исполнитель воли этого механизма, и ты не имеешь права задумываться над правильностью порученного тебе дела. Разведчик — человек в каком-то смысле страшный, подлый.

— Подлый?

— Он пользуется людьми, которые не готовы к тому, что их будут незаметно вербовать и перетягивать из лагеря одного чудовища в лагерь другого. Фактически он пользуется их беззащитностью, их слабостью.

— А где же романтика? — я подался вперёд всем телом, желая удержать ускользавший от меня привлекательный образ секретной службы.

— А где она в других профессиях? Романтика, Юра, это полуправда, обман, тщательно подобранная краска для конкретного плаката. Романтизировать можно и бандитскую жизнь. Был такой Робин Гуд — порядочная сволочь, обыкновенный разбойник, а сколько вокруг него наверчено лирики… Романтика — крючок, на который удобно ловить. Разведчик должен быть прагматиком… Что же касается людей, которых приходится использовать, сманивая тем или иным способом на свою сторону, то здесь можно сказать только одно — всех нас кто-то использует. Кто думает, что можно прожить в сторонке от социальных омутов, сильно заблуждается. Зачастую такие люди до конца дней живут в уверенности, что они никому и ничему не служили, но в действительности не раз были орудиями в чужих руках. Мало ли приходится выполнять поручений, ничего не значащих на взгляд рядового обывателя, которые в действительности очень важны в шпионской игре. Я уж не говорю о политиках, которыми спецслужбы крутят на все лады, направляя их работу в нужное русло… Всё это — часть твоей будущей работы.

— Сейчас мне начинает казаться, что я наивен, как младенец, — признался я и стиснул кулаки, с досадой почувствовав, что они были совершенно холодны из-за моей нервозности.

— Я же говорил, что двадцать два года — эпоха мальчишества. Редко кто в таком возрасте бывает по-настоящему циничен, редко кто умеет мыслить достаточно широко. Людям вообще свойственно пользоваться устоявшимися понятиями, складывать из них, как по шаблону, умозаключения, которые являют собой такие же шаблонные кирпичи. Что касается разведчика, то он обязан мыслить тонко. Разведчик всегда ведёт игру, сложную игру, хитрую игру, а потому — подлую. Хитрость — правая рука подлости. А если тебе нужны положительные стороны дела, то тут тебе есть где проявить и отвагу, и долготерпение, и твёрдость характера. Работа очень кропотливая и напряжённая. Всё время приходится ходить по лезвию бритвы. Впрочем, в большинстве случаев со стороны это всё выглядит невзрачно и буднично.

— По лезвию бритвы…

— По стенам приходится карабкаться редко, чаще — просто втираться в доверие и через это добывать информацию. Но это и есть лезвие бритвы. Ты всегда работаешь на территории чужого государства, это требует постоянного напряжения нервов. Некоторые не выдерживают… Знаешь, разведчиков иногда сравнивают с актёрами, мол, они постоянно играют какие-то роли, никогда не бывают собой. Может, в этом и есть доля правды, но актёр время от времени уходит со сцены, где он может отдышаться, обдумать сыгранную роль, выслушать замечания режиссёра, сыграть роль ещё раз, исправив ошибки. У разведчика такой возможности нет, его ошибка чревата провалом целой агентурной сети, ставит под удар не одну жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.