1+1=1. Роман

Андрей Васильевич Барабанщиков

Роман представляет собой попытку привнести элемент детектива, саспенса и фантастики в конвенциональный «женский роман». В центре романа – существование и соединение двух независимых линий жизни одной женщины. Каждая из этих линий приводит к собственному финалу. Автор предлагает читателям выбрать один из них.

3

Я любил свою жену. Беззастенчиво, до онемения пальцев на отдельно взятой руке, до утра понедельника, когда раздавался её бодрый голос с предложением оставить тёплую постель, поднять свою задницу и развести детей по школам и детским садам, а заодно и её саму. Когда я задумывался о том, почему я любил Жанну, в голове начинала крутиться какая-то сущая нелепица. Здесь и набившие оскомину «потому что люблю», и «без тебя не мил мне весь белый свет» и прочая декадентская чушь эпохи доисторического идеализма. Я любил свою Жанну, не догадываясь, за что. Впрочем, если бы и догадался, никогда в это не поверил. Меньше думаешь, больше чтишь предмет своего поклонения. А Жанна была именно одушевлённым предметом полного поклонения. Я иногда ловил себя на мысли, что просто раболепствовал перед ней, позволяя супруге переходить подчас красную черту равноправия полов в семье. Ей позволялось все, а мне — все остальное. Небогатый выбор, прямо скажем, но именно этот дисбаланс в наших отношениях, как ни странно, был неким залогом их стабильности. Жанна была до бесконечности хороша, притягивая нескромные и скрытые взгляды широких социальных слоёв народонаселения от тинейджеров до любителей играть в домино в парковых зонах. Иногда в эти смотрины вклинивались и типичные представители иных прослоек нашего классового общества. Её до неприличия прямые и длинные ноги на невысоких каблуках старательно оставляли следы на поверхности планеты, глаза цвета неправильного изумруда заставляли умирать от зависти светодиодные гирлянды под Новый год, волосы из нитей оттенка спелого каштана соревновались с пышностью свадебного платья, а тонкие запястья при изгибе рук вгоняли в краску даже видавших виды любителей ходить налево. Жанна была чертовски хороша. И не это было главным. В сонм её достоинств также входил на паритетных началах её острый ум. Не то, чтобы она использовала его все семь дней в неделю — в выходные и государственные праздники ум супруги периодически ставился в режим ожидания, но в рабочие дни мозги моей супруги были на высоте.

А ещё запах. Боже, её запах. Именно так и должно пахнуть в раю. Если бы это было причиной прописаться там после окончания своей основной жизни, то я бы с лёгкостью и смирением атеиста принял на себя грех уверовать в любую религию, став её адептом только для того, чтобы вдыхать аромат любимой женщины высоко за облаками.

Я любил Жанну. И по понедельникам, и в январе, и в первый день знакомства, и через пятнадцать лет после оного; в машине, в лесу за сбором грибов, у трапа самолёта, на палубе океанского лайнера, за выбором седьмого платья в модном магазине, во время экспресс-ругани из-за банальных пустяков, утром, ночью, на расстоянии, по телефону. Это чувство давало мне шанс чувствовать себя нормально настолько, насколько могут себя чувствовать люди, считающие себя нормальными, находясь в экстремальных условиях. Это чувство любви придавало сил, заставляло двигаться, хотя иногда это значило пятиться назад; в конце концов, мои чувства по отношению к жене Жанне (я периодически так её называл) доставляли мне вполне осязаемые физические удовольствия.

Я очень боялся её потерять. Очень. Может, я боялся потерять все то, о чем сказал выше, может, это был обычный эгоизм, а, возможно, само осознание потенциальной угрозы потери любимого человека просто принижало меня как мужчину. Таких женщин терять было никак нельзя. С её потерей заканчивалась бы моя собственная жизнь, но в этом не было совершенно никакой патетики, поскольку я отдавал себе отчёт в том, что Жанна была высшей точкой моих достижений в части достижения успеха у женского общества. А, значит, пришлось бы, в случае её ухода, довольствоваться уровнем другой, более низкой лиги. И это в мои планы не входило — самолюбие вкупе с тщеславием и прибившимся к ним завышенной оценкой себя любимого подобного позора могло бы не выдержать.

Я просмотрел на Жанну.

— Любишь ли ты меня, как я тебя? — мысль пронеслась и исчезла, пристыдив меня за такое свободомыслие. Лицо Жанны осталось на ноте до.

Ресторанная пятница заканчивалась. Салат съеден, остатки бальзамика превратились в просто точки на блюде, вино всасывалось в кровь и разносилось вихрем в капилляры, передавая своё тепло вялым мышцам, красная долма стояла колом.

Я попросил счёт, и официант не без гордости за себя и за шефа-дальтоника проявил чудеса скорости, появившись у стола с заветной для него бумажкой за пару минут. И именно этих двух минут мне хватило на мой самый, пожалуй, смелый вопрос за этот невнятный вечер. Все-таки, мне хотелось закончить его на мажорной ноте и показать себе, что мои проницательность и красноречие ещё чего-то стоят, хотя бы в пределах предъявленного счета.

— Скажи, пожалуйста, мне всегда было интересно, а чтобы ты сделала, если бы мы тогда, двадцать лет назад не повстречались?

Признаться, в тот момент мне показалось, что глаза Жанны на мгновение зажглись, словно она ожидала этого вопроса все эти двадцать лет. Пять или шесть секунд, перед тем, как она ответила, её лицо пережило явственную трансформацию от состояния безмятежности до глубокой заинтересованности и ответственности за свои слова. Было такое ощущение, что вопрос её задел, он понравился ей, показался действительно важным.

Я немного опешил. Я ждал обычного, ничего не значащего набора слов, но быстро понял, что готов услышать то, чего меньше всего ожидал.

— Ну, думаю, что, наверно, уехала бы из страны. Из моей институтской группы так поступили почти все. Да ты и сам это знаешь. Кто-то вернулся, кто-то остался там. Нет, я бы уехала.

Действительно, на нашем инязе двадцать лет назад так делали многие. Далеко не все, но не могу сказать, что подобный вариант событий был редкостью. В страны изучаемого языка уезжали сразу после получения диплома. Я слышал множество историй. Та устраивалась гувернанткой в состоятельную семью, эта поступала в колледж, бывали и те, кто неведомым мне способом начинали работать в благотворительных организациях. Меня это не удивляло — в 90-х это было нормально.

Остаток вечера мы провели в говорящем молчании. Рабочая усталость, помноженная на алкоголь двухлетней выдержки, сделала своё дело — к 11-ти вечера мы, уложив детей, отдали себя на откуп здоровому сну без сновидений, по крайней мере, цветных.

Выходные, как водится, пролетели рейсом Аэрофлота из Москвы в Самару, без взлетов и, по счастью, без падений. Телевизор, обеды, улица, телевизор, лёгкий алкоголь, ссоры детей, телевизор, поздние обеды, ссоры детей, тяжелый алкоголь, телевизор, телевизор, кровать, телевизор. Мещанский выигрыш выпал на два дня, притупляя чувство реальности и отупляя серое вещество. Тонкая нить, свитая из субботы и воскресенья, готова была рваться. Впереди светил маяк властителя следующих семи дней нашей жизни — его величество понедельника, полный страхов, тревог и вульгарной депрессии.