Икосаэдр

Андрей Валерьевич Скоробогатов, 2023

Калейдоскоп жанров, сюжетов, персонажей и миров. Все лучшие рассказы и зарисовки за последние 15 лет, объединяющие по одной ссылке более двадцати бумажных публикаций.– «Наш мир», стилистика – технотриллер, фантастика ближайшего будущего, утопия, антиутопия;– «Там», собраны рассказы о сравнительно далёком будущем, альтернативных реальностях, иных мирах, сказочные и мистические работы;– «Сюр», поздние сюрреалистические, постмодернистские и сюррные работы.БОЛЬШИНСТВО РАССКАЗОВ – ВПЕРВЫЕ В СЕТИ (см. пометку "Премьера рассказа")

Ты убьёшь меня осенью

1.

На рынке шумно. Настолько шумно, что Диего с непривычки глохнет. На рынке есть всё, что нужно для существования, и даже чуть больше. И таких рынков, судя по рассказам, в городе больше десяти.

Диего пытается запомнить цифры на ценниках и подслушивает диалоги. За последние годы русский он изучил хорошо, и числительные запоминаются одними из первых, но много слов ему незнакомы. Городская среда разительно отличается от казарм и лагерей, где он жил до последнего времени.

Хлеб по двести. Молоко — по сто пятьдесят за литр. Рыба — от пятисот. Бельё и простейшая бытовая утварь — от полутора тысяч. Консервы одни из самых дешёвых — от сотни за банку. Их раз в неделю выделяет Служба Чрезвычайного Положения, но всегда найдётся тот, у кого их осталось чуть больше, и тот, кто захочет их купить. Диего слышал об этом, но теперь впервые видит, как это происходит на деле.

Пройдя до конца торгового ряда, Диего замечает, что у одной из лавок народа почти нет. Бородатый старик в длинном плаще торгует книгами — яркими, в цветных обложках и со сказочными персонажами. Они продаются большими связками по пять-десять штук, лавка завалена ими. Диего даже становится немного жалко все эти книги — он понимает, что большинство жителей берёт их на растопку или вместо туалетной бумаги. Старик сидит за прилавком и читает, а рядом стоит что-то странное, длинное и до боли знакомое. Диего решает подойти поближе и замирает, как вкопанный.

Меньше всего Диего ожидал увидеть на уличном рынке ЭТО. Внутри происходит битва между желанием скрыть своё происхождение и банальным любопытством. В конце концов, последнее побеждает — тем более, решает американец, ему всё равно придётся разговаривать с горожанами.

— Откуда у вас это? — спрашивает Диего старика, показывая на длинную палку с десятком струн.

Старик поднимает взгляд, немного хмурится, недовольно отвечает:

— Беженец?

— Флорида, США, — говорит Диего. — Я мексиканец по происхождению. Рекрут.

Продавец решает подняться, откладывает книгу и подаёт руку для пожатия:

— Мои соболезнования. Второй раз за новое время встречаю человека, прошедшего этот ад. Как ты выжил?

Двухметровый Диего кажется великаном по сравнению с уральскими аборигенами.

— Мой отец был ненормальным. Со сорванной башней. Он построил воздушный шар ещё в две тысячи десятом, готовясь к концу света. Это и спасло нас. Когда настал Судный День, и Йеллоустоун взорвался, мы надули шар, погрузились и полетели через Атлантику.

— Вы с отцом? И удалось?

— Да. Ещё были мать с сестрой. Сестра была в тот момент в другом городе, скорее всего, она погибла. Мать полетела с нами и умерла вскоре в северной Африке. Мы c отцом пошли на север, через год после конца света дошли до границ Федерации. Меня забрали в рекруты на шесть лет и отпустили только неделю назад.

— Соболезную. И поздравляю. Свобода дорогого стоит. А отец?

— Отца вывели за Периметр и застрелили, вам чужие старики не нужны. Точно так же меня заставляли стрелять в китайцев на востоке, на подходе к границам Аномалии. Все шесть лет.

В глазах старика отражается понимание и сочувствие.

— Теперь ты в безопасности. Здесь не убивают. Но я бы не рекомендовал тебе рассказывать о том, что ты бывший беженец. Хоть вас и осталась пара сотен тысяч, отношение к вам разное. Скажи, что ты наполовину армянин. Или узбек. Я встречал узбеков, чем-то похожих на тебя.

— Это сложно скрыть. У меня плохой акцент и пробелы в образовании, — говорит Диего и напоминает свой вопрос: — Так откуда это у вас?

Старик оборачивается и поднимает с пола инструмент. Выглядит он как широкая заострённая доска с десятью струнами разной толщины, внизу видны магнитные датчики и какие-то разъёмы.

— Моего соседа-рокера забрали полгода назад в рекруты. У него дома было вот это — какой-то гибрид гитары, басухи… А ты видел такие, там, у себя?

— Это стик… Чэпмен стик, палка, я не знаю, как правильно по-русски.

— Фигня какая-то, — старик вертит в руках доску. — Американские гусли. Я даже не представляю, как играть.

— Я играл в альтернативной группе в колледже. Мой знакомый играл на стике, я пытался несколько раз научиться. Их делали на одной фабрике в Калифорнии… Вручную, небольшими партиями.

— Получается, это последний оставшийся в мире стик? — в глазах старика загорается нездоровый блеск.

— Возможно, в России осталось ещё несколько штук. За сколько продаёшь его?

— Семьдесят тысяч!

Диего поворачивается и молча идёт на центральный проспект.

— Эй! — старик кричит ему вслед. — Я пошутил, за десятку отдам. Или за пять! Кому он теперь нужен!

Это не важно, потому что Диего задели за живое. Он не любит, когда его принимают за идиота и пытаются воспользоваться. Да и денег таких у него нет.

На улице прохладно — несмотря на начавшееся потепление, в середине мая в этих широтах до сих пор редко бывает выше нуля. Тем не менее, Екатеринбург, или Четвёртый, как называют теперь мегаполис, кажется Диего чем-то похожим на американские или канадские города. Такая же плотная застройка, такие же небоскрёбы, правда, с выбитыми стёклами и покинутые. Такое же обилие кричащих рекламных стендов, бутиков, кафешек и торговых центров, правда, всё это пыльное, с отбитыми вывесками и в большинстве своём используется не по назначению. Наверное, думает Диего, точно так же выглядел бы центр Майами, если где-то в России взорвался супервулкан, и мир на несколько года погрузился в вулканическую зиму. К тому же, Майами тоже был четвёртым городом по численности в его родной стране. Всё это вызывает смешанные чувства — от острой, жгучей ностальгии, до непривычного ощущения комфорта и безопасности.

На центральной площади помост, вокруг которого толпится несколько десятков горожан. Диего уже видел такие помосты, когда направлялся сюда, но всё равно останавливается. Это место для выяснения отношений, народное и добровольное судилище.

— На суд вызывается Илья Мельников и Сергей Номоконов, — объявляет глашатай. На его плече повязка добровольного городского дружинника. — Имущественный спор на право обладания недвижимостью и титул домового головы. Победитель получает право на бессрочное владение и управление многоквартирным домом по улице Декабристов, номер тридцать один.

На ринг выходят двое. Слева встаёт среднего роста парень лет тридцати, в очках, с короткой светлой бородой, а справа — огромный, лет пятидесяти волосатый мужик с длинными волосами, в кожаной безрукавке. Бывший байкер, думает Диего — как он слышал, раньше в этом городе было много байкеров. Диего решает болеть за молодого — как его зовут, он не знает. Соперники долго топчутся на месте, примеряя силу удара. Наконец «байкер» делает первый удар, целясь «молодому» в живот. Тот делает блок, прикрываясь рукой — удар оказывается почти не ощутимым. Затем отходит в сторону и отвечает пощёчиной. Диего не удивляет, почему удары столь слабые и несущественные — он знает правила этой игры.

Байкер хватает молодого за плечо и делает подсечку, роняя на пол. Соперник осторожно поднимается, наклоняется к уху байкера и тихо говорит ему что-то, после чего отходит в сторону и встаёт, скрестив руки на груди. Ему отвечают ударом в лицо — теперь удар настоящий, но молодой не пытается прикрыться. Отлетает к деревянным перилам и хватается за челюсть. Байкер делает круг по рингу, то хватаясь за голову руками, то нервно сжимая кулаки — видно, что он потрясён чем-то до глубины души и полон сомнений.

— Наверняка что-то про жену сказал, — слышит Диего разговор стоящих рядом пожилых женщин. — Что изменяла, или что ребёнок не от Сергея. Может, и от самого Ильи ребёнок — они же соседи.

Молодой тем временем садится в угол ринга и даже не пытается сопротивляться, наблюдая за соперником. Напряжение нарастает, все зрители замолкают и ждут развязки. Диего тоже ждёт — несмотря на драматичность ситуации, скоро должно совершиться настоящее чудо, которое не перестаёт удивлять. Наконец байкер поворачивается к площади и говорит собравшимся:

— Прощайте. Я убью этого мерзавца, — после чего подходит к молодому, хватает его левой рукой за шиворот и начинает бить в лицо.

После третьего удара байкер исчезает. Это происходит не так, как обычно это изображали в голливудских фильмах: потенциальный убийца не становится полупрозрачным, не окутывается белым сиянием или вспыхивает ярким светом. Ради спасения жизни жертвы его просто «вырезают» по контуру, как в графическом редакторе, заполняя свободное пространство эквивалентным количеством воздуха.

Здесь не убивают, потому что здесь невозможно убить.

2.

Когда Аномалия впервые дала о себе знать — это случилось почти сразу после Йеллоустоунского извержения — некоторые думали, что люди, покусившиеся на убийство, умирают и отправляются в ад. Всё оказалось немного прозаичнее: Аномалия всего лишь телепортировала людей в другое место — чаще всего только неудачливого убийцу, но иногда и обоих, в разные стороны. Подобное же происходило и при попытке нанести тяжкие увечья. Обычно преступники оказывались в десятках, а то и сотнях километров от места происшествия, после чего либо погибали сами от холода и голода, либо, выжив, ударялись в бега. Некоторые оказывались на противоположном конце планеты.

Когда первые убийцы пришли с повинной в СЧП, власти сначала не верили, а потом пытались скрыть факт необъяснимого. Официально о существовании Аномалии было объявлено только на третий год, когда стали широко известны другие её свойства — парадоксальное снижение детской смертности, избавление от неизлечимых заболеваний и открывшиеся у нескольких тысяч людей телепатические способности. Бомбы и другие орудия убийства не срабатывали, боевые самолёты глохли на взлёте. Примерно тогда же определились её границы и был организован Периметр для обороны и отсева беженцев.

Большая Евразийская Аномалия раскинулась от Киева и Калининграда на западе до Красноярска на востоке, но позже по миру обнаружился десяток более мелких территорий с похожими свойствами — Тибет и Перу, Восточная Австралия и Эфиопия, Палестина и Приморье. Когда Диего узнал об этом, ещё будучи у Периметра, у него затеплилась надежда, что какой-то незначительный кусок США тоже попал в зону Аномалии, и он со временем, пусть в старости, но сможет вернуться на родное пепелище. Но вести с Нового Света были настолько скудными, что рассчитывать на что-либо в обозримом будущем не приходилось.

Он надеется и теперь, глядя на то, как совершается перенос.

Юноша поднимается с помоста, вытирая кровь с лица, и, пошатываясь, спускается на площадь.

— Перенос совершён? Факт покушения на убийства установлен? — обращается глашатай к публике.

— Да! — нестройным хором отвечает толпа.

— Суд постановляет: определить законным владельцем недвижимости по адресу…

Диего поворачивается и идёт с площади, остальное уже не интересно.

На перекрёстке стоит девушка — в серой поношенной куртке, с длинными русыми волосами. Она не двигается и смотрит в упор, провожает Диего взглядом. Он видел её ещё на рынке — возможно, она следила за ним. У девушки странные глаза — голубые, но немного восточные по разрезу. В них неуверенность смешалась с интересом молодой хищницы. Диего уже привык к вниманию со стороны местных — и из-за роста, и из-за армейской формы, и из-за непривычных, индейских черт лица. Впервые он решает этим воспользоваться и направляется прямо к девушке.

— Не подскажешь, где можно заночевать?

Она теряется, на её лице виден испуг и сомнение. В армии ему не хватало именно этих чувств — видеть, как девушка сомневается и смущается под его взором.

— Идём, — наконец, она берёт его за руку, как маленькая, и молча ведёт мимо серых зданий к бывшему торговому центру.

Диего не спрашивает, куда она его ведёт, и всю дорогу следует молча, полностью отдавшись в её распоряжение. У входа он показывает дружинникам свидетельство беженца, она — паспорт. Диего успевает прочитать, что её зовут Мария. Торговый центр, наверное, крупнейший в Четвёртом, похож на город внутри города. Здесь намного теплее. Здесь есть центральная котельная и множество печек-буржуек, дым от которых уходит куда-то в вентиляцию. В просторном холле люди сидят без верхней одежды — старики с шахматами и картами, молодые семьи с детьми у импровизированной игровой зоны. Диего с Марией обходят мимо огороженной площадки посередине зала, от которой идёт пар — к ней идёт большая очередь из горожан с полотенцами.

В бывших бутиках теперь квартиры. Люди ходят между ними по коридорам в тапочках, как у себя дома. Некоторые здороваются с Марией, подозрительно глядя на её спутника, но она никого не замечает и ведёт Диего дальше, по навсегда замершему эскалатору, на второй этаж. Над её квартирой вывеска «Модная бижутерия», стеклянные витрины занавешены изнутри чёрными шторами. Мария включает свет — одинокую тусклую лампочку, сбрасывает куртку и наконец-то прерывает молчание:

— Бросай сумки сюда. Хочешь есть?

— Да, хочу.

— Меня Машей зовут.

— Диего.

Внутри оказывается достаточно просторно и почти уютно. Зал перегорожен пополам шкафами и занавесками, с одной стороны — спальня и гостиная, с другой — кухня и склад.

— Бери консервы и разогрей чайник.

Мария остаётся в спальне, а Диего идёт на кухню, где находит электрочайник и канистру с водой.

— Ты мексиканец? — спрашивает она через перегородку парой минут спустя. Голос прерывистый, взволнованный.

— Да, из пригорода Майами. Флорида.

— Флорида — это же самый юг? Там, где был космодром?

— Да. Был.

— Тоскуешь по родине?

— За семь лет привык, — он наклоняется к ящикам в углу, и начинают течь слюнки — запасов непривычно много. — Подскажи, какие консервы постарше, какие можно открыть?

Диего слышит шаги Марии и оборачивается. Она стоит у входа на кухню, заслоняя свет лампы так, что видно только её силуэт. Оба замирают в ожидании, в наступившей тишине Диего слышит дыхание и долго смотрит на нежные очертания фигуры — широкие бёдра, узкую талию и острые контуры сосков. Мария расчёсывает длинные русые волосы костяной расчёской, и лишь спустя пару секунд он понимает, что на ней нет одежды.

В армии ему говорили, что девушки на гражданке любят беженцев с Нового Света, но он и не догадывался, насколько. У Диего были женщины во время службы, однако армейские «сёстры милосердия» не сравнятся со свободными, пустившими в свой дом.

Голод физический вступает в неравный бой с голодом сексуальным.

— Ты… сильно голоден? — тихо спрашивает она, доводя внутреннюю битву до логического финала.

— Да.

Диего поднимается со стула и притягивает её к себе. Она роняет расчёску и помогает ему раздеться, не боясь испачкаться от пыльной армейской формы, затем садится на краешек обеденного стола, обнимает за шею и осторожно целует. Он не успевает раздеться до конца и ласкает её грудь, чувствуя пульс, жадно целует шею и уши, затем любит резко и торопливо, одновременно наслаждаясь и коря себя за грубость. Чайник на тумбочке вскипает и свистит, заставляя Диего двигаться ещё быстрее. Мария не сопротивляется, гладит его по волосам и начинает царапать спину лишь тогда, когда слышится первый стон.

Всё заканчивается несколько раньше, чем хотелось бы, как бывает почти всегда, когда не утолён физический голод. Диего останавливается, прислушиваясь к её высокому голосу в пульсирующих висках.

— Ты убьёшь меня осенью, — шепчет Мария минуту спустя, когда он приводит себя в порядок.

— Что? — Диего не верит своим ушам.

— Ты убьёшь меня осенью, — повторяет она.

3.

Мария работает в ревеневых оранжереях. Ревень круглогодично выращивают в полумраке подвалов и закрытых теплиц, изредка поливая и согревая печками. От этого стебли получаются длинными и нежными.

Мария оставляет Диего у себя, знакомит с управляющей коммуны, и он получает законное право проживать вместе с ней, в «Модной Бижутерии». За первую неделю, что Диего живёт в ТЦ, он изучает город и мало видит девушку — они встречаются лишь по ночам, жадно наслаждаясь друг другом. Мария молчалива и редко делится своим прошлым, он замечает странности в её характере. Диего удаётся лишь узнать, что родители её тоже умерли в первые годы Зимы, и у неё есть брат-рекрут, связь с которым она потеряла.

К концу недели Диего устраивается в локомотивном депо на сортировочной. По десять часов, шесть дней в неделю он толкает тележки, крутит гайки и таскает дефектоскопы, подвешенные на кране. Уставший как чёрт, он приходит домой, и сил едва хватает на ужин и секс.

С каждым днём становится всё теплее. Четвёртый — самый северный из бывших миллионников, не считая опустевшего Второго, но и сюда приходит запоздалое лето. Наверное, раньше оно было таким же где-нибудь в Мурманске, Архангельске или Анкоридже, думает Диего. Распускаются листья на выживших деревьях, вдоль пыльных городских улиц цветут одуванчики — Диего ещё в армии полюбил эти простые цветы.

В следующее воскресенье они с Марией выбираются погулять в дендропарк — несмотря на то, что он находится буквально через дорогу от их жилища, за полмесяца проживания в Четвёртом Диего ни разу там не был.

— Раньше здесь было вдвое больше деревьев. Кедры, пихты, южная экзотика, — рассказывает Мария. — В детстве я любила гулять здесь с мамой и братом. Половину деревьев срубили на дрова в первые годы.

— Зато вам удалось выжить. Теперь есть где выращивать овощи.

— Разве это хорошо? Это была частичка старого мира, которого больше нет.

— Не стоит тосковать об этом. Я потерял всё, но научился жить по-новому, обрёл тебя и новый дом.

Мария качает головой:

— Раньше было весело. Раньше было много клубов, кинотеатров, концертов, много музыки и магазинов. Ты знаешь, ты правильно сказал, что Четвёртый из всех российских городов самый американский — ведь у нас приходилось больше всего торговых центров на единицу населения.

— Что в этом американского? — усмехается Диего. — Если Америка ассоциируется у тебя с… потребл… потребительством… как это сказать?

— С обществом потребления?

— Да, с обществом потребления, то я рад, что такой Америки больше нет. Что худшее позади, и что старая цивилизация умерла. Ты знаешь, нам говорили в детстве про «ось зла», про злых коммунистов верхом на ездовых медведях. Но я ещё тогда чувствовал, что всё не так. Что настоящая империя зла — это Америка. Что я и все вокруг живут неправильно. И Бог, или природа, или кто-то ещё обязательно накажут нас за наши грехи.

Они обходят грядки, на которые уже высадили саженцы. Пожилая женщина здоровается с ними, улыбается.

— Думаешь, добро победило? Но разве нынешний мир — Аномалия, Периметр, три миллиарда умерших по всем свету — это добро? — в голосе Марии слышны слёзы. — Разве это справедливо? Разве справедливы средневековые порядки? Стрелять в стариков — это добро? Здесь, в центре страны, нет убийц, да… Но почему мы в городах должны жить лучше других, когда миллионы людей умирают от голода?

Она поднимает воротник и прижимается к нему, словно прося защиты. Диего гладит её по спине.

— В мире много несправедливого, но разве вы не мечтали об этом раньше? Жить лучше других?

— Мечтали. Хотя жили лучше, чем сейчас. О чём мечтать сейчас, когда я потеряла всё? — Мария сдерживает слёзы, успокаивается и спрашивает: — У тебя есть мечта?

— Да, есть. Я хочу заработать семьдесят тысяч.

Мария усмехается от странной цифры.

— Но зачем? Что ты купишь на такие деньги?

— Деревянный кусок своего прошлого. У тебя тоже наверняка есть какая-то мечта?

— Да. Я хочу, чтобы ты убил меня этой осенью.

Она произносит это таким спокойным тоном, что у Диего мурашки бегут по коже.

— Что за глупости ты говоришь?! Я думал, ты сказала это тогда, в первый раз, в… агонии, что это был бред.

— Нет, не бред.

— Ты же понимаешь, что при попытке убить кого-либо…

— Нет, это ты не понимаешь. Ты всё поймёшь осенью.

4.

На дворе середина сентября, уже выпал первый снег.

Диего стоит на площади, на ринге, на котором обычно происходят поединки. Он осуществил свою мечту — на плечах висит стик, подключённый к дряхлой и хриплой, но громкой аудиосистеме. Левая рука бегает по тонким звенящим струнам, играя пронзительное соло в технике касания. Играть одновременно правой рукой басовую партию, как того требует инструмент, пока выходит не очень хорошо — но это дело техники, со временем он научится.

Музыка мёртвой Флориды разносится над холодным Четвёртым, эхом отлетая от уснувших небоскрёбов. Это его второй концерт, он играет бесплатно, и народу уже вдвое, а то и втрое больше — многие позвали после первого концерта своих друзей. В отсутствие интернета люди не разучились любить искусство и нуждаться в музыке.

Мария стоит в первых рядах. Она на четвёртом месяце беременности, теперь это стало сложно скрывать. Диего, как может, заботится о ней, и перед концертом долго пытается её отговорить, чтобы не мёрзла на обманчивом осеннем ветру. Мария не слушает — она рада за своего беженца, на её щеках слёзы восхищения и радости.

После концерта они идут домой. Вдоль главного проспекта светят одинокие фонари, на небе полная луна, тусклый свет которой пробивается через пелену свинцовых облаков.

— Я рада, что ты осуществил мечту, — говорит она. — Ты заслужил это.

— До конца счастливым я стану, когда родится мой сын, — Диего гладит Марию по животу. — Это моя новая мечта.

Мимо проезжает колонна армейских грузовиков. Мария останавливается и замирает. В её глазах виден страх.

— Что с тобой? — спрашивает он. — Чего ты испугалась?

— Сегодня день возвращения рекрутов с Периметра. Я всегда боюсь этого.

Диего обнимает её за плечи.

— Тебе нечего бояться. Я же с тобой.

— Я боюсь за тебя.

Дальше они идут молча. У входа в коммуну виднеется скопление людей, слышны крики. Мария останавливается, Диего пытается тащить её под руку дальше ко входу — он устал и ему хочется есть, волнение девушки начинает его раздражать.

— Что с тобой?

— Стой, там опасно… — говорит шёпотом она, глядя на толпу людей.

Он приглядывается. В центре стоит мужчина в армейской форме, которого держат под руки два дружинника. Рядом с десяток людей, они о чём-то яростно спорят друг с другом и со служителями порядка. Мужчина в армейской форме замечает подошедших и кричит:

— Маша! Это я! Вон он, хватайте его!!!

Группа людей отделяется от толпы и направляется в сторону Диего.

— Беги! — говорит Мария. — Мне ничего не будет, беги!

Происходящее напоминает какой-то бред, но Диего уверен, что должен остаться рядом, и что с ним ничего не будет. Его хватают под руки, забирают стик с аппаратурой и ведут к парню в армейской форме. На лице у незнакомца гнев, руки и налысо бритая голова покрыты татуировками.

— Пендос проклятый! — плюётся он. — Выродок, ты что сделал с моей сестрой!

— Сестрой?! — Диего начинает понимать.

— Все меня слышат? — обращается дембель к толпе. — От вас скрывают правду. Все беженцы из Америки опасны. Это уроды, сбежавшие из ада. Осенью свойства Аномалии на них не действуют!

— Ты хочешь сказать…

— Да! Я слышал о подобных случаях в прошлом году. Вы впустили в дом убийцу, настоящий убийцу, он может убить любого из вас! Их надо выгнать из страны, или бросить в безлюдной местности, чтобы они сами подохли где-нибудь…

— Ты лжёшь! — кричат ему.

Диего оборачивается на Марию, она смотрит на него остекленевшим взглядом.

— Я не знаю. Я… слышала об этом. Возможно, это правда. Я хотела это проверить на себе.

— Сейчас есть только один способ это проверить! — кричит брат. — Я вызываю эту тварь на поединок. Если один из нас исчезнет, значит, я был не прав. Если погибну я, или погибнет он, то люди узнают правду.

Дружинники волокут их обоих обратно на площадь. Мария следует рядом, к толпе присоединяются новые зеваки. Кто-то говорит, что музыканта надо оставить живым, но большинство сменило милость на гнев. Толпе интересны разные развлечения. Когда поединщики поднимаются на помост, брат Марии говорит дружиннику-глашатаю, дежурящему неподалёку:

— Дайте нам ножи. Я хочу, чтобы всё было наверняка.

— Я не хочу тебя убивать, — говорит Диего. — У нас ничего не выйдет.

— Выйдет, — злобно усмехается брат в ответ. — Поверь мне.

Глашатай, этот мрачный хранитель Правосудия, протягивает им два длинных и острых ножа. Диего сначала держит его в руках, потом бросает на пол.

— Скажи мне хотя бы своё имя, чтобы я забрал его в ад.

— Меня зовут Денис. Твоё имя мне безразлично, — брат снимает с себя армейский ремень и скидывает куртку. — Подними нож и дай сюда руки.

Диего не сопротивляется — он знает, что когда проявляешь агрессию, Аномалия чувствует это. Денис крепко связывает ремнём свою правую руку с запястьем Диего так, что ножи направлены друг другу в грудь.

— Это нечестно! — кричит Мария, пытаясь пробиться на помост, но её не пускают, грубо отталкивая от лестницы. — Это будет самоубийством!

— Всё честно, сестрёнка, — отвечает брат, улыбнувшись, потом поворачивается к Диего. — Мы должны стереть остатки этого дерьма с лица Земли. Иначе оно, как опухоль, снова разрастётся по Планете.

— Я не хочу тебя убивать. Я никого не хочу убивать, — повторяет Диего. — Тот, кто был опасен для мира, давно погребён под пеплом Йеллоустоуна. А простых американцев осталась пара сотен тысяч во всём мире.

Денис не слушает его, и начинает идти навстречу ножу, в его глазах горит огонь гнева и безумия. Диего понимает, что перед ним параноик, он вынужден отступать, чтобы не острие ножей не воткнулось в грудь одному из них.

— И половина из них — на наших границах! Расскажи всем, скажи, чем ты занимался у Периметра? Я был там, я видел, что вы делаете. Американцев специально оставляют там, как злых стервятников, оставляют, чтобы убивать невинных… Возможно, вся эта Аномалия — ваших рук дело, какая-нибудь разработка Теслы!

Он продолжает говорить что-то ещё. Диего много чего хочет сказать в ответ — что всё это ложь, что Периметр находится за границами Аномалии, и там может убивать любой. Что он охранял чужую страну и сам хочет забыть эти годы, как страшный сон. Что он почти забыл английский язык и обрусел, что он действительно любит Марию. Что создать Аномалию мог кто угодно — природа, ноосфера, Бог или Дьявол, злобные инопланетяне, в конце концов… Он понимает, что не успеет всё это сказать, и что Денис всё равно не будет всё это слушать.

Возникает безумная мысль, и, поддавшись ей, Диего тянет смертельную связку ножей на себя.

Сознание гаснет.

5.

Спустя секунду опустевшая рука ударяет в грудь. Диего по инерции пошатывается, но удерживает равновесие.

Сначала приходит мысль, что это — ад. Он стоит на красно-чёрной земле, холмами уходящей в бесконечность, пыльный ветер дует в лицо, и в глаза быстро набивается песок. Когда он протирает слезящиеся глаза, становятся заметны детали — кое-где из трещин пробивается трава и тонкие побеги деревьев, за спиной слышится шум волн. Диего оборачивается и видит в сотне метров от себя, за чередой обрывов и обвалов, море и гребни темнеющих волн. Это море он даже сейчас не спутает ни с одним другим.

Он ищет солнце за пеленой туч, прикидывает разницу во времени и понимает, что сейчас обед, а Майами — или то, что от него осталось — находится где-то на юге. Затем он несколько часов поднимается на самый верх по конусам затвердевшего пепла и обнаруживает небольшую пальмовую рощу и вспаханное поле у ручья в километре к западу, внизу.

Диего продолжает упрямо шагать на юг, понимая, что ему уже нечего терять. В голове крутятся разные мысли — горечь от потери дома и любимой, страх перед неизвестностью, злоба на самого себя. Наружу лезут воспоминания, которые все семь лет тщательно прятались и втаптывались глубоко в подсознание — воспоминания о погибших родных, о жизни и мире, которые навсегда потеряны. Он понимает, что в новом мире не осталось ни абсолютного добра, ни абсолютного зла — что эти пафосные категории стары и не отражают суровой и простой реальности, в которой приходится выживать.

Когда верхушки небоскрёбов Майами-сити показываются на горизонте, все сомнения развеиваются, и Диего начинает смотреть на вещи более трезво. Он понимает, что в городе, если там кто-то выжил, наверняка нечего есть и полная анархия, что туда не добраться засветло, а голод всё ещё напоминает о себе. Диего поворачивает на запад и осторожно идёт в сторону фермы.

Ферма огорожена шатким деревянным забором, к которому изнутри примостился длинный сарай. Он слышит лай собаки и останавливается.

На северо-востоке, откуда он пришёл, Диего замечает крохотную фигурку, бегущую вниз с гряды конических холмов. Он отмахивается от неё, как от голодной галлюцинации, трёт глаза и собирается продолжить идти в сторону фермы. Спустя мгновение он понимает, что собака, привязанная на верёвке снаружи, лает не на него, а на фигуру на севере.

Следующие пара минут, когда он бежит навстречу Марии, растягиваются в часы.

Они падают на колени, обнимаясь и целуя сухие губы друг друга.

— Зачем… Как ты это сделала?

— Ножи… Когда вы оба исчезли, ножи упали. Пока все шумели, пытаясь понять, кто был прав, я пролезла к помосту и подобрала один. Потому что… зачем иначе…

Он обхватывает её ещё крепче и начинает баюкать, как ребёнка.

— Никогда. Никогда так больше не делай.