ПАЗЗЛ (Работа над ошибками)

Андрей Буторин

Жизнь теряет смысл, когда погибает любимая. И, кажется, ничто в целом мире не в силах его вернуть. А что если мир вдруг стал не единственным?.. Что, если рядом с вологодским селом шевелят алыми ветками-щупальцами невиданные растения, простирается бездонное море, сереет мрачными стенами чужой город, а самое главное – вокруг живут и сражаются… люди и нелюди?.. А может, черти и ангелы? Потерявшему жену Алексею Белозерову есть теперь, чем отвлечься от горя. Ведь нежданная опасность грозит не только жителям Никольского, но и обитателям нескольких инопланетных миров. И сложить загадочный паззл, спасти всех от неведомой гибели предстоит именно Алексею. А почему бы и нет? Ведь все самое страшное у него уже позади…

Фантастический роман в двух книгах

Обновленная авторская версия

КНИГА 1. ВЫКРОЙКА

Где же ты — взаперти или в долгом пути?

На каких ты сейчас перепутиях и перекрестках?

Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах —

И не можешь обратно дорогу найти?

В.С. Высоцкий

ПРОЛОГ

Голос Ларисы звал издалека. Он доносился до слуха пустым и приглушенным, словно шел из-под толстого слоя ваты, или… из-под снега. Да, конечно же, он шел из-под снега — из-под ослепительного снежно-ватного одеяла, накрывшего подножие горы. Но голос был близок, до него оставалось всего лишь несколько метров, быть может, два или три.

Алексей стоял по колени в снегу, но как только он пытался сделать хотя бы один шаг в сторону, откуда звал голос жены, то сразу же проваливался по пояс. Несмотря на это, он бросался всем телом вперед, но снежная трясина затягивала его теперь уже по горло. С каждым следующим шагом-броском он все глубже и глубже зарывался, тонул в бездонной пучине снега.

Он не слышал уже Ларисиного зова, не видел ничего, кроме обступившей его ледяной, колючей тьмы. В последней отчаянной попытке он стал судорожно обшаривать рыхлую, податливую снежную массу. Но руки не могли нащупать ничего, кроме обжигающего мертвого холода.

Несмотря на то что кровь его, казалось, начала замерзать прямо в жилах, Алексей почувствовал, что одежда его пропиталась влагой. Или это был тающий снег, или же пот, выжатый холодом изо всех пор его тела и не успевший еще застыть. Да, наверное, это был пот. Он стал заливать и без того ничего не видящие глаза, и Алексей попытался стереть его ладонью. Но руки уже не слушались его, он не смог согнуть ни одного скованного стужей сустава. И он понял еще, что это не пот, а слезы заливают его незрячие глаза.

Алексей закричал, но снег тут же забил ему рот, и вместо крика из горла вырвался только задавленный жгучим холодом стон.

Алексей вздрогнул, проснувшись от этого звука. Он лежал, запутавшись в насквозь мокрой от пота простыне, а из глаз его действительно продолжали течь слезы. Не в силах вдохнуть полной грудью, словно горло и впрямь было забито снегом, парень по-детски жалобно всхлипнул и сел на диване, опустив на пол ноги. Тело его била крупная дрожь, словно оно все еще переживало чувство ледяного давления снежных тисков.

Этот сон преследовал Алексея почти каждую ночь с тех пор, как не вернулась со своего последнего восхождения Лариса. Подъем на тривиальный для мастера ее класса четырехтысячник не предвещал особенных трудностей, и тем не менее горы в очередной раз показали человеку его место. Неожиданный в начале октября сход снежной лавины оборвал жизнь Ларисы и лишил смысла дальнейшую жизнь Алексея. Погребенное под многометровым снежным саваном, тело супруги так и не смогли отыскать.

Его жгла и мучила только одна мысль: почему он сам не помчался туда, в предгорья Алтая, чтобы собственными руками разгребать этот проклятый снег, разгребать до тех пор, пока не найдет свою возлюбленную, ее мертвое тело. Но в том-то и дело, теперь Алексей мог себе в этом признаться, он боялся найти Ларису мертвой. Понимал, что она не могла уцелеть, но пока не видел жену умершей, она оставалась для него живой хотя бы в воспоминаниях. Но все равно он проклинал себя за это малодушие, и с тех самых пор сон о снежной трясине стал преследовать его по ночам.

Говорят, что время лечит. Может, для кого-то это изречение подходит. Но Алексей даже по прошествии восьми с половиной месяцев не чувствовал никакого облегчения. Боль, сжавшая ледяным обручем его сердце в далеком октябре, не проходила. Может, она стала чуть менее острой, зато стягивала этот обруч все туже и туже. Не помогли ни водка, которой он три месяца кряду глушил любые проблески сознания, ни психологи, к которым он под натиском друзей обратился позже. Не помогало ничего, даже столь любимая ранее работа в газете. Впрочем, оттуда Алексея уволили через пару месяцев после трагедии, поскольку на работе он практически не появлялся, а если и приходил, то в таком виде, что лучше бы не делал этого вовсе. Главный редактор долго терпел поведение Алексея, ведь работником он был хорошим, но и самому бесконечному терпению когда-нибудь наступает конец. Правда, уволили его не по статье, а «по собственному», — все же главный был далеко не скотиной. И даже, лично занеся бывшему сотруднику домой трудовую книжку, начальник сказал, глядя в красные, с опухшими веками глаза Алексея: «Ты решил идти вслед за ней? Это твое дело. Но ведь и туда надо уходить человеком. Зачем ты ей нужен такой? А если передумаешь себя гробить — возвращайся. Приму назад и ничего не вспомню». Из дикого трехмесячного запоя Алексей тогда все-таки вышел, хоть и продолжал выпивать весьма часто, но не скатываясь уже в пропасть безумия. Однако на работу не вернулся. Он потерял к ней всякий интерес. Как, впрочем, и ко всему, в том числе к самой жизни. И тогда он решил, что дальше так продолжаться не может.

Алексей был поздним и единственным ребенком в семье. Маме было уже почти сорок, когда он появился на свет. А вскоре после того как ему исполнилось двадцать шесть, мамы не стало. Отец, крепкий еще семидесятилетний мужчина, после смерти жены сгорел, будто свечка, за каких-то полгода. А еще через полтора года пропала в горах Лариса. Ничто больше не держало Алексея на этом свете. Друзья — сплошь отцы счастливых семейств — не могли заполнить собой пустоту в его сердце и осветить черную темень в душе. Более того, Алексей осознал, что общаться с друзьями, окруженными семейным теплом и женской любовью, стало невыносимым. И тем не менее он не хотел, чтобы на их долю выпало извлечение его скрюченного предсмертными судорогами тела из петли, или опознание прибитого к берегу озера распухшего и почерневшего трупа. Все это было противно, гадко, недостойно. Уйти надо было так, чтобы причинить окружающим как можно меньше боли.

И Алексей придумал план ухода. Для этого нужно было поехать к тетке в деревню. Тетя Вера была маминой младшей сестрой. Во-первых, он хотел повидать ее напоследок. А во-вторых…

Три года назад, сразу после свадьбы, они ездили с Ларисой к тете Вере в Никольское. Ларисе, заядлой альпинистке, вологодские равнины показались скучноватыми. Но, узнав от местных, что километрах в двадцати от Никольского есть небольшой скалистый кряж, Лариса загорелась его обследовать. Пять километров они проплыли по реке на лодке, а еще пятнадцать пришлось брести по лесу, по едва приметным тропинкам. Если бы не тонкий «нюх путешественника» Ларисы, Алексей бы точно заблудился в этих лесных дебрях. Но кряж они все же нашли. Лариса разочарованно вздохнула, но тем не менее полезла в гору, а за ней — куда деваться? — и Алексей. Однако разочарование Ларисы пропало, как только они забрались наверх. Гора поразила обоих своей необычной формой. По сути, это было почти замкнутое кольцо, подобие лунного «цирка». Место разрыва на противоположной стороне завалило огромными булыжниками так, что не осталось места ни малейшему проходу. Остальные же стены этого каменного «котла» представляли собой почти отвесные скалы. А метрах в пятидесяти справа от них и в десяти от верхнего края, на скальной стене виднелся полутораметровый в диаметре темный проем.

Ларисе, конечно же, очень захотелось влезть в эту пещеру. Алексею затея жены показалась безумием, но та лишь расхохоталась, когда он сообщил ей об этом. По ее словам, это было детсадовским упражнением для альпиниста. И действительно, быстро закрепив конец страховочного фала на вершине горы, Лариса ухнула через край пропасти так стремительно и ловко, что Алексей невольно ею залюбовался, хотя его сердце тоже ухнуло. В пятки. Через несколько минут Лариса взобралась наверх восторженно-изумленная. «Ты тоже должен посмотреть на это!» — категорично сказала она и принялась стягивать с себя альпинистское снаряжение.

Алексей не сразу понял, что она затеяла. Между тем, Лариса стала надевать свою «сбрую» на него. «Я никуда не полезу!» — вякнул он, и жена глянула столь насмешливо-иронично, что он тут же сник, смутившись, и только тихо сопел, пока Лариса затягивала на нем ремни. «Пошел! Я буду страховать», — сказала она, когда все было закончено, и Алексей, стараясь не смотреть вниз, заскользил по веревке, неумело отталкиваясь от скалы. Когда он встал дрожащими от напряжения и страха ногами на карниз перед входом в пещеру, Лариса крикнула сверху: «Не отцепляй веревку, там недалеко!» Алексей, пригибаясь, шагнул вглубь пещеры. Фонарика у него не имелось, однако и без него наружного освещения хватало, чтобы увидеть пещеру целиком. Та была совсем небольшой, метров пяти в длину, и заканчивалась ведущим вниз, прямо вглубь горы колодцем. Стены этой круглой дыры были столь гладкими, что казались отшлифованными руками человека. Алексей опустился на четвереньки и так, на карачках, приблизился к черному отверстию. Оно имело около метра в диаметре и вертикально уходило вниз. Алексей, набравшись смелости — все же он был прикреплен к страховочному фалу, — заглянул туда. И ничего не увидел, кроме чернильной тьмы. Только дохнуло в лицо могильным холодом и стало очень-очень жутко.

Алексей попятился назад и, как был на карачках, выполз из пещеры задом. Он чуть не сорвался с карниза, но Лариса подстраховала его. Забравшись наверх, пыхтя и отдуваясь от непривычной нагрузки, Алексей недовольно пробурчал: «Ну и стоило меня туда гнать из-за какой-то дырки?» «А правда она жуткая?» — блеснула глазами Лариса. «Да уж», — пробормотал в ответ Алексей.

Рассказав о своем походе тете Вере, молодожены прослушали в ответ сердитую отповедь. Оказывается, про эту пещеру исстари ходили нехорошие слухи. Никто из ныне живущих в селе туда не забирался, но старики рассказывали, что пещера проклята, а в том колодце живет сам дьявол. Лариса на это лишь хмыкнула, а у Алексея по коже пробежали мурашки, стоило вспомнить, как из черной глубины на него и впрямь повеяло холодом могилы и смерти.

И вот теперь он задумал сделать этот колодец своей могилой. Он все решил спланировать так, чтобы казалось, будто он утонул при купании. Оставить вещи на берегу реки, где все обычно и купаются, а самому плыть вниз по течению. Тут не помешает какое-нибудь бревнышко — пять километров, хоть и по течению, преодолеть не так просто, как бы и в самом деле не утонуть.

Дальше начнется самое трудное — переход через лес. Придется взять с собой второй комплект одежды, что-нибудь старенькое, чтобы пропажи не хватились. Ну а потом — ерунда, восхождение на гору, — склон с этой стороны почти пологий; затем — спуск к пещере. Нужно сделать так, чтобы веревка не осталась висеть на вершине, но это несложно. И останется прыгнуть в колодец, чтобы покончить разом со всем.

Если план удастся, то, во-первых, все уверятся, что его нет в живых, а во-вторых, тетя Вера и остальные родственники будут избавлены от проблем с похоронами, чем Алексей очень не хотел бы их нагружать.

И тогда, если загробный мир все-таки существует, он встретится наконец со своей любимой Ларисой! Но даже если «того света» и нету, все равно не жить лучше, чем жить так.

Он в темноте надел джинсы и тихо, стараясь не шуметь, вышел на крыльцо. С бездонного ночного неба бесчисленными огоньками поминальных свечей мерцали звезды. На душе стало отрешенно-спокойно. Алексей достал сигарету, чиркнул зажигалкой, на миг прогнав темноту, сел на крыльцо и стал смотреть вверх, затягиваясь горьким дымом.

ЧАСТЬ 1

ЧЕРТИ И АНГЕЛЫ

Глава 1

Июль во все стороны брызгал яркими красками. Не жалел он и сочных запахов лета: пахло полевым разнотравьем, разогретой на солнце хвоей, близкой рекой и коровами. Сами коровы, разомлев от жары и от сытной, сочной травы, разлеглись по всей большой поляне, не забывая при этом жевать и отгонять хвостами мух и слепней.

Вера Васильевна давала последние наставления внукам, Лизке с Пашкой, и их другу Кольке:

— Коровы сейчас улеглись, так что и вы не шибко упреете. Поглядывайте только, чтобы какая в кусты не убрела. А как встанут, идите за ними, смотрите, чтоб ни одна не отстала. Они к реке любят ходить, пусть идут, тут неглубоко.

— Да мы знаем же, бабушка, не первый раз! — не выдержал десятилетний Пашка.

— Идите, теть Вера, чего там, не маленькие! — солидно прогудел двенадцатилетний Колька.

— Ну и ладно, тогда я пойду, — сказала Вера Васильевна. — Управлюсь с делами — прибегу. Вы поесть не забудьте! Вон, в сумке, огурцы, яйца, шаньги… Молоко пейте.

— Иди, иди, бабушка, — пропищала восьмилетняя Лизка. — Не переживай, я их накормлю.

— Ну и ладно, тогда я пойду, — повторила Вера Васильевна и зашагала в сторону видневшейся на пригорке полуразрушенной церкви.

— Ну, че будем делать? — спросил Колька, развалившись на мягкой душистой траве. — Может, в карты сыгранем?

— Давайте! В «Пьяницу»! — обрадовалась Лизка.

— Ну, вот еще, — поморщился Колька. — Давайте в «Тысячу» научу.

— Давай! — обрадовался Пашка.

— Тьфу ты, бумаги нет и ручки, — вспомнил Колька.

— А зачем? — не поняла Лизка.

— Ну, там очки записывать надо, игра серьезная, — ответил Колька. — Ладно, в «Тысячу» я вас потом научу. Давайте тогда в «Дурака».

— Я не хочу в «Дурака», — надулась Лизка. — Вы меня все время обыгрываете.

В конце концов, так и не начав играть в карты, дети решили развести костер и перекусить, пока отдыхают коровы. Колька на правах старшего и вообще местного, а значит, знающего и умеющего больше, чем эти городские неженки, поручил «мелюзге» собирать дрова, а сам снова улегся в траву и принялся наблюдать за коровами. Но буренки мирно лежали, и смотреть на них быстро наскучило. Тогда Колька встал и, лениво и нехотя нагибаясь, тоже принялся собирать сучья и ветки.

Когда брат с сестрой вернулись с дровами и разожженный Колькой костер весело запылал, мальчишка достал из кармана мятую, полувысыпанную сигарету и деловито прикурил ее от веточки из костра.

— Ай! Я скажу тете Марусе! — заверещала Лизка.

— Говори, она и так знает! — презрительно фыркнул Колька.

— Неправда… — в голосе Лизки уже слышалось сомнение.

— Че мне врать-то, — лениво процедил Колька, усаживаясь возле огня на корточки. Он выпустил густую струю дыма и протянул окурок Пашке. — Хочешь затянуться?

Пашке, если честно, не хотелось. Тем более при Лизке. Но еще больше ему не хотелось выглядеть маленьким перед Колькой. Поэтому он неуверенно потянулся рукой к дымящейся сигарете.

— Только попробуй! — вновь заверещала Лизка. — И бабушке расскажу, и маме с папой, когда домой приедем!

Пашка сразу отдернул руку. Колька рассмеялся:

— Вот собрались — трус да ябеда!

— А чего ты тогда с нами ходишь? — огрызнулся обидевшийся за себя и сестру Пашка.

— Да ладно, мне больше достанется, — с деланным безразличием протянул Колька, снова пыхнув сигаретным дымком. На самом деле ему не хотелось ссориться с ребятами. Так уж получилось, что к приезжавшим каждое лето Пашке и Лизке он прикипел, как к родным брату и сестре, которых у него отродясь не было. Жил он в соседнем с ребятами доме, поэтому и пропадал постоянно у них. Хоть те и были младше, и считал он себя смышленее и опытнее во всем, но ему было с ними интересно и весело.

— Ладно, кто там обещал тете Вере нас накормить? — щелчком отбросив сигаретный окурок, прищурился Колька на девочку. — Я тоже на тебя нажалуюсь, что нас голодными оставила.

— Ну и ты тогда ябеда, — надулась Лизка, но все же полезла в сумку доставать продукты.

— О! Шанежки! Это я люблю! — оживился Колька. Он вцепился крепкими зубами в аппетитный бок круглой лепешки с черничным вареньем, но вдруг замер, принюхиваясь.

— Кто это тут набздел? — возмущенно завертел он головой, переводя взгляд с брата на сестру.

— Ты и набздел! — ответил Пашка, сам уже почуявший резкий и неприятный запах, появившийся непонятно откуда.

— Это, наверное, коровы, — сказала Лизка, и тут же вскочила, зажав пальцами нос: — Фу! Фу-уу! Дышать невозможно!

Мальчишки тоже повскакивали; творилось что-то и впрямь непонятное — отвратительное зловоние стало уже таким невыносимым, что даже на коров списать его не получалось.

— Смотрите!.. — ткнул Колька пальцем за спины Пашки и Лизы. Его глаза стали такими круглыми и выпученными, что Пашке сделалось вдруг очень страшно и совсем не хотелось оборачиваться. Но непонятная опасность за спиной была еще страшнее, поэтому он медленно-медленно стал поворачивать голову, готовый в любую секунду зажмуриться.

Лизка же обернулась сразу, и ее вопль чуть не оглушил Пашку. Тогда уж и он резко повернулся назад. То, что он увидел, едва не заставило заорать его столь же громко. Но крик так и застыл в горле.

Метрах в трех от костра, прямо в воздухе, колыхалось сиреневое марево. Оно было похоже на разлитый, но почему-то не падающий на землю черничный кисель, который дрожал над землей, как огромная, двухметровая медуза. Теперь стало ясно, что от нее и шел отвратительный резкий запах. Колышущееся пятно делалось то ярче, то наоборот тускнело, становясь почти прозрачным. Но сквозь эту прозрачность не были видны ни кусты, ни коровы, ни деревья… Нет, что-то похожее на деревья в нем все же виднелось, но на очень уж странные, будто «живые», с ветвями-щупальцами, извивающимися в разные стороны. И эти «деревья» были красными, с отвратительными лиловыми наростами на толстых, пульсирующих стволах. Вся эта «картинка» была видна ребятам секунды две-три, затем пятно заволокло сиреневым туманом, а потом из него протянулась… жуткая лапа!.. На ней, будто черви, извивались длинные, с множеством присосок, пальцы, напоминавшие щупальца осьминога. Лапа была серой, мокро блестящей, липкой на вид. А следом за ней из тумана высунулась отвратительная, не сравнимая ни с чем безобразная рожа…

Тут уже Пашка не выдержал и заорал. Рядом столь же пронзительно завопили Лизка и Колька. И тут случилось следующее: то ли от дикого ребячьего вопля, то ли еще от чего, но сиреневое кисельное пятно, похожее теперь на окошко в жуткий кошмар, резко, в одно мгновение, схлопнулось, а голова с мерзкой рожей и часть пальцев-червей оказались просто-напросто отрубленными, поскольку в тот момент были высунутыми из этого «окна». Голова, жалобно зашипев, гулко брякнулась о землю и покатилась прямо в костер. Пальцы же, как самые настоящие черви, извивались в траве. Дети, не переставая орать, бросились врассыпную. Видимо, почуяв неладное и напуганные детскими криками, коровы повскакивали на ноги и, тревожно мыча, стали сбиваться в кучу.

Мальчишки остановились только у самой реки, когда бежать дальше стало попросту некуда. Лизы рядом не было. Павел, осознав это, пришел в себя и, бросившись к другу, стал трясти того за плечи.

— Где Лиза? Ты видел Лизку?! — завопил он, раскачивая парня. А на Кольку словно напал столбняк. Он замер, разинув рот, и совершенно не реагировал ни на Пашку, ни на его пронзительные крики. Наконец Павел встряхнул его так сильно, что Колька, поскользнувшись на глинистом берегу, рухнул в реку. Это мгновенно привело его в чувство. Он выбрался на берег и, словно только что увидев Пашку, спросил у него:

— Ух! А что это было?..

— Откуда я знаю! — закричал Павел, у которого слезы уже вовсю текли по щекам. — Лизка пропала! Ты не видел Лизку?

Колька растерянно развел руками, но вспомнив, что он старше, быстро сунул их в карманы и деловито буркнул:

— Не ори, сейчас найдем.

Они действительно нашли Лизу очень быстро. Девочка, обхватив себя руками, сидела на корточках в кустах и сильно дрожала. Она не плакала, но ее огромные серые глаза излучали ужас.

— Лиза, Лиз!.. — тронул ее за плечо Пашка.

Девочка испуганно, будто затравленный зверек, вздрогнула и посмотрела на брата. Казалось, что она его не узнает.

— Лиза, ну успокойся, уже все… — пытался расшевелить сестренку Павел.

Никакого эффекта его слова на Лизу не произвели. Она словно закаменела и лишь тряслась крупной дрожью, если только камень может дрожать.

Мальчишки не на шутку встревожились.

— Я отведу ее домой, — решительно сказал Пашка.

— А я?! — взвизгнул Колька.

— А что ты? — удивился Павел. — Ты останешься с коровами, бабушка к тебе придет, или дядя Леша.

— Я тут не останусь, — насупился Колька.

— Ты что, боишься? — ехидно, хоть и было ему не до шуток и подколок, спросил Пашка.

Но Колька ответил на удивление серьезно:

— Да, боюсь. А вдруг еще кто прилезет? Да и эта… башка валяется… — кивнул он в сторону чадящего костра.

— Ну веди тогда ты Лизку домой, — хмуро и неохотно сказал Павел. — Видишь, она никакая. Ей помощь нужна.

— А ты что, останешься тут?.. — со страхом и невольным уважением спросил друга Колька.

— Ну ведь надо за коровами кому-то смотреть! — со слезами в голосе крикнул Пашка. — Давай иди скорей и кого-нибудь сюда отправь!.. Слушай, — сообразил вдруг мальчик, — пусть сюда лучше дядя Леша придет, а не бабушка, а то она тоже напугается.

Колька нерешительно взял Лизу за руку и слегка потянул. Девочка поднялась молча, как зомби. Колька замялся. Ему было стыдно, что он, такой крутой и взрослый, испугался остаться, а Пашка — шмакодявка Пашка! — нет. С этого момента они словно поменялись ролями и старшинством.

— Ну, чего встал? Иди! — словно подтверждая эту мысль, прикрикнул на него Павел.

И Колька зашагал в сторону деревни, ведя за собой механически, словно робот, переставляющую ноги Лизу.

Глава 2

У Алексея было уже все приготовлено для осуществления печального плана. Рано утром он сходил «на рыбалку» и спрятал в кустах на берегу пакет со сменной одеждой и старыми кедами. Нашел и подходящее бревно, выброшенное когда-то рекой и теперь высушенное и вылизанное солнцем добела. Подкатив его поближе к реке, Алексей поймал пару плотвичек «для отчета» и зашагал обратно в деревню. Хотелось в последний раз увидеть родню и «попрощаться» со всеми, да и «купаться» рано утром, когда еще совсем не жарко, было бы несколько странновато.

Вернувшись, он с удивлением обнаружил, что дома никого нет. На столе лежала записка: «Лешенька, сегодня наша очередь пасти коров. Паша с Лизой пошли со мной. Кушай, что найдешь в холодильнике и в печке. Я в обед прибегу. Тетя Вера».

«А ведь вчера говорили о коровах! — с досадой вспомнил Алексей. — Все у меня из головы вылетело, совсем соображать плохо стал Ну что ж, придется отправляться «в дальний путь» в обед. Жаль только, — подумал он, — с племянниками не увижусь больше. А может, это и к лучшему — как я посмотрю в их чистые глазенки?»

До обеда Алексей просто валялся на диване. Делать ничего не хотелось. Не хотелось даже думать. Да и все уже было продумано и передумано тысячу раз.

Около полудня пришла тетя Вера. Она увидела, что еда так и осталась нетронутой, и спросила, качая головой:

— Чего же ты ничего не кушал-то, Лешенька? Ну разве так можно?

— Да не хотелось, тетя Вера, жарко, — уже волнуясь от предстоящего прощания, ответил Алексей. — Я лучше искупаться сейчас сбегаю, а потом поем.

— И не думай даже! — взмахнула руками тетя Вера. — Сейчас я суп разогрею, картошку… Поешь, тогда и ступай. Я специально из-за тебя и пришла, ребят одних оставила, знаю, что ты хуже ребенка малого.

— Тетя Вера, не сердись, — обнял он ее за плечи. — Ты у меня самая хорошая! Давай, я пока в магазин схожу.

— Опять за водкой, поди? — исподлобья посмотрела на племянника тетка.

— Да нет же, с водкой покончено! — резко сказал Алексей. — Больше вы меня пьяным не увидите. — А мысленно добавил: «И трезвым — тоже», но вслух произнес: — Я хлеба куплю, или чего там еще надо — сахару, печенья…

— Все есть, ничего не надо, — махнула рукой тетя Вера. — Ну, если хлеба только, пару буханок… И конфет грамм двести ребятам возьми… — Тетя Вера полезла доставать из сумки кошелек, но Алексей лишь укоризненно покачал головой.

По дороге в магазин он вспомнил вдруг, что совсем не продумал, как бы оставить тете Вере деньги — их оставалось немного, тысяч восемь, но все же, — так, чтобы она взяла их без угрызений совести. Придя из магазина с покупками, он протянул тете Вере все свои оставшиеся деньги и сказал:

— На вот, спрячь у себя, если боишься, что я буду пить.

— Не нужны мне твои деньги! — сердито отмахнулась тетя Вера.

— Теть Вера, возьми! Так и мне надежней будет, чтоб не потянуло лишний раз, и тебе спокойней. А перед отъездом отдашь… если пригодятся.

— А ты че, — насторожилась тетя Вера, — удумал что ль чего?

Досадуя, что сболтнул такую глупость, Алексей стал переводить разговор на шутку:

— Удумал, конечно. Я у тебя жить останусь. Насовсем.

— Жить! — засмеялась тетя Вера. — Что ты делать-то тут будешь?

— Как что? — продолжил он «разрядку обстановки». — В школу вон пойду, учителем русского языка и литературы — я ведь журналист, как-никак!

— В школу!.. Там своим учителям делать нечего стало, на три-то ученика.

— Да шучу я, шучу. Через пару недель домой поеду. А деньги ты возьми, и трать, не стесняйся, мне на дорогу рублей триста оставь, и хватит. — Он сунул тощую пачку разномастных купюр в карман тети Вериного халата. Тетка вздохнула, но спорить больше не стала.

Алексей приканчивал тарелку вкусного, сваренного в русской печи супа, как дверь в избу распахнулась. На пороге стоял бледный, взъерошенный соседский Колька. За руку он держал потухшую, с опущенным взглядом, Лизу.

— Там… это… — запыхаясь, пытался объяснить что-то Колька. При этом он тряс второй рукой и бешено вращал глазами.

— Что случилось?! — ахнула тетя Вера. — С Пашенькой что-то?

— Не-ее! — замотал головой Колька. — Пашка там, с коровами… Там это… прилез кто-то… голова — чик! — и в костер. Мы бежать! А Лизка — вот…

Только сейчас тетя Вера заметила, что внучка выглядит неестественно. Она тут же бросилась к девочке и принялась ее тормошить, приговаривая:

— Лизонька, доченька, что с тобой, милая? Погляди на меня! Смотри, это я, твоя бабушка!

Лиза продолжала стоять, молча уперев в пол взгляд. Тогда тетя Вера перестала причитать, резко выпрямилась и стала куда-то собираться.

— Леша! — сказала она категорично, без тени паники в голосе. — Я побегу с Лизой к Агнии. Она умеет заговаривать, поможет. А ты беги к Павлику! Если меня до пяти не будет — ведите коров домой сами. Сможешь? Вон и Колька вам поможет.

Тетя Вера при этих словах кивнула на стоявшего столбом парнишку, но тот вдруг резко побледнел и замотал головой:

— Не-ее! Я туда не пойду! Я это… Давайте, я вам Лизку отвести помогу, она меня слушается.

— На кой мне твоя помощь! — рассердилась тетя Вера. — Иди, говорю, помоги Алексею с коровами управиться!

Мальчик неожиданно заплакал. Размазывая слезы по щекам, он стал быстро-быстро причитать:

— Я не пойду туда! Там голова!.. Там деревья красные!.. Пальцы, как червяки!.. Там еще кто-нибудь прилезет! Я не пойду туда! Тетя Вера, я не пойду туда больше!

Алексей, вновь услышав галиматью про какую-то голову, помрачнел и, тревожась, сказал:

— Тетя Вера, я побежал к Павлу. Вы не переживайте, мы справимся!

Он быстро натянул кроссовки и бросился к двери. Потом все же обернулся ко все еще всхлипывающему Кольке и спросил:

— С Павлом точно все в порядке?

Мальчик быстро-быстро закивал.

Алексей бежал быстро, как только мог. С непривычки у него закололо в боку, в горле застрял железного вкуса комок, который бился в такт строчащему как пулемет сердцу. Частые вдохи стали походить на всхлипывания, и только когда уже и глаза стала затягивать темная пелена, он перешел на шаг. Ноги дрожали. Сердце колотилось о ребра. Легким не хватало воздуха. Восемь с половиной месяцев почти ежедневного пьянства и выкуривания до двух пачек сигарет в день давали о себе знать весьма ощутимо.

«Ничего, теперь уже недолго осталось…» — отрешенно подумал Алексей, приходя понемногу в себя. Он стал прислушиваться, надеясь по мычанию отыскать стадо. Но ничего, кроме обычных летних звуков — шелеста травы и листьев, жужжания насекомых, далекого тарахтенья трактора, — слышно не было.

Он уже прошел большую поляну, над которой струился дымок дотлевавших углей. Но до костра было далеко, а подходить ближе не имело смысла, поэтому Алексей не заметил странного круглого предмета у самого края кострища. Зато вскоре увидел блеснувшую из-за кустов полоску реки. И ему показалось, что оттуда слышится мычание. Алексей прибавил шагу.

Выйдя на песчаный берег, он сразу же увидел стадо. Половина коров стояла по брюхо в воде, остальные, уже напившись и охладившись, развалились на берегу. Пашка, обхватив колени руками, сидел на песке рядом с коровами, словно ища у них защиты. Впрочем, мальчику и впрямь было страшно находиться здесь одному, а коровы давали хоть какую-то иллюзию безопасности.

— Павел! — еще издали крикнул Алексей.

Пашка вскочил на ноги и бросился к нему навстречу.

— Дядя Леша, наконец-то! — с облегчением выдохнул мальчик. Он даже вытянул руки, будто собирался обнять дядю, но тут же убрал их за спину.

— Ну, что тут у вас приключилось? — спросил Алексей, обрадованный, что племянник жив и здоров.

— Тут приключилось такое!.. — Глаза мальчика вспыхнули, и он с жаром принялся рассказывать о недавнем таинственном происшествии.

Алексей выслушал племянника, ни разу не перебив. Но когда Пашка замолчал, вопросительно заглядывая в глаза дяди, тот невольно отвел взгляд в сторону. Он не поверил Павлу. Не то чтобы Алексей не доверял своему племяшу — он просто не мог поверить его рассказу! Того, что рассказал Пашка, просто не могло быть! Но что-то ведь было. Недобрая догадка вспыхнула вдруг в голове Алексея.

— Павел, скажи честно, — начал он, неуверенно подбирая слова, — вы ничего тут не курили, не нюхали?

Пашка вдруг вздрогнул, и у Алексея екнуло сердце. «Угадал, чтоб его!..» — мысленно ахнул он. А Павел опустил голову и промямлил:

— Я не курил, дядя Леша…

— А кто курил?

— Я не курил! — уже твердо повторил Павел и открыто посмотрел в глаза Алексея.

— Значит, Колька курил, — уверенно констатировал Алексей и, видя, как Павел вновь опустил голову, понял, что попал в точку.

— Так он, значит, и Лизе дал покурить? — вспомнил Алексей странное состояние девочки. — Где же он достал травку?

— Какую травку? — снова вскинул голову Пашка. Он явно не понял вопроса и сказал: — Лизе он не давал сигарету, он мне давал, но я… отказался.

— Сигарету? — переспросил Алексей. — Или косячок с травкой?

— Не с травкой, — снова не понял Пашка. — Самую настоящую сигарету с табаком! Он не баловался, по правде курил.

Алексей мысленно выдохнул: мальчик определенно не знал иного значения слова «травка».

— Только вы не говорите никому, — попросил Пашка. — Колька подумает, что я болтун и предатель.

— Не скажу… — задумчиво ответил Алексей. Все его объяснение происшедшему летело к чертям. Оно, конечно, и к лучшему, что дети не занимались страшной дурью, но что же тогда с ними случилось?..

— А может, вы нанюхались чего-нибудь? — предпринял он последнюю попытку. — Клею какого-нибудь или бензина?

— Да ничего мы не нюхали! — вспыхнул Павел. — Вы что, мне не верите?!

— Извини, брат, но как-то не могу, — честно ответил Алексей.

— Тогда идите за мной, — обиженно буркнул Павел и зашагал к поляне.

Глава 3

В жизни каждого человека бывают порой моменты, когда жизнь, казавшаяся до сих пор понятной, или по крайней мере привычной, делает вдруг такой неожиданный вираж, что все понятное и привычное летит в тартарары. Все уже кажется совсем не таким, как было до этого момента. Бывшие еще совсем недавно важными проблемы становятся вдруг никчемными, не заслуживающими внимания; цели, к которым упорно стремился, превращаются в совершенно ненужный, бесполезный пустяк. И человек иногда отчетливо понимает, а порой лишь интуитивно догадывается, что жизнь его перешла на новую ступень — для кого-то высшую, для кого-то низшую, а для кого-то — в той же плоскости, но все равно другую. А ступень, на которой он стоял только что, уже рассыпалась в прах, который тут же унесло ветром.

Искать причины таких переходов, как правило — дискретных, скачкообразных, наверное, бесполезно. Может быть, это прихоть судьбы, воля бога, решение каких-то высших сил. А может быть, это просто сбой некой программы: неведомый программист изменяет ее алгоритм, делает правку в коде — и вот он, пресловутый скачок, ведущий, увы, не всегда, куда бы хотелось.

Многие из нас, прокрутив мысленно ход свой жизни, наверняка вспомнят пару-тройку подобных скачков, а у кого-то их будет и больше. Даже если такие переходы завуалированы кажущейся постепенностью, так сказать, «аналоговостью» сигнала, все равно при желании можно найти, вычленить точки перехода из «до» в «после». Надо только суметь это сделать. Впрочем, возможно, и не надо.

Алексей, особо не напрягаясь, мог бы назвать как минимум два события в своей жизни, изменивших ее на корню. Одним из них стала гибель Ларисы, а второе произошло только что, когда он увидел в потухшем костре ужасно вонючее доказательство правдивости рассказа племянника.

Сначала, когда Пашка подвел его к кострищу и, остановившись в безопасном отдалении, сказал: «Вот», Алексей не сразу понял, что же значит это «вот». Но, подойдя к потухшим углям ближе, он заметил среди них, ближе к краю костра нечто, что сначала он принял за большую головешку. Однако, приглядевшись, Алексей вздрогнул и даже попятился: прямо на него из нетронутой огнем стороны «головешки» смотрел светло-сиреневый глаз!

Он подобрал валявшуюся рядом ветку и осторожно перевернул ужасную находку. С обратной стороны круглый предмет пострадал меньше. Теперь Алексей и сам видел, что это действительно голова. Но что это была за голова! Какое исчадие ада могло носить ее на плечах?

Со стороны, не тронутой огнем, голову покрывала бугристая, серая кожа. Ее бесформенные складки напоминали слоеное тесто, только замешенное не из муки, а из влажной серой глины. Некое подобие мягкого носа, скорее — хобота, свисало до грубо вырезанного отверстия рта, в котором не было зубов, зато виднелось штук десять отвратительно толстых, сизых языков. Один глаз — на стороне, попавшей в огонь, — вытек и запекся тошнотворной желто-фиолетовой коркой. Другой же был словно не посажен в глазницу, а выпирал прямо из мерзкой морды и имел размер и форму половинки куриного яйца, разрезанного поперек. Он оказался светло-сиреневым, с пурпурным зрачком, и, если не знать, что это действительно глаз, и не видеть всего остального, можно бы было принять его за отшлифованный аметист и даже залюбоваться его красотой. Но сейчас он вызывал этим еще большее отвращение.

Голова была полностью лысой, только сверху, вдоль черепа, толстая складка кожи образовывала безобразный гребень, лохматящийся по краю подобием корост и нарывов.

Алексей, вновь пошевелив веткой, повернул к себе голову разрезом на шее. Тот был удивительно ровным и гладким, словно сделанный остро заточенной бритвой. Матово поблескивающая зеленовато-бурая кровь запеклась на срезе.

И еще — от страшной находки не менее страшно воняло! Запах был столь нестерпимым, что, вкупе с самим видом чудовищной головы, вызвал-таки у него непреодолимый приступ рвоты.

Отдышавшись вдали от кострища и придя немного в себя, он обратился к племяннику:

— Пашка, ты говорил, что были еще пальцы…

— Были, там, в траве. — Павел ткнул пальцем за кострище, но подходить ближе не стал.

— Ладно, все равно нужно этот «подарочек» забрать, — сказал Алексей. — Есть какой-нибудь пакет?

— Там, где пальцы, должна быть наша сумка, — удивленно ответил мальчик и переспросил: — Вы хотите это забрать? Зачем?..

— Ты что, не понимаешь, что это сенсация? Да это для науки почище находки австралопитека! Это вообще нечто невообразимое! — В Алексее проснулся журналист. Он быстро пошел в сторону костра, зажав нос пальцами.

За кострищем он действительно нашел матерчатую сумку с остатками продуктов. Но сколько он ни прочесывал траву вокруг сумки, ничего, даже отдаленно напоминающее пальцы, не нашел.

— Может, они в землю зарылись? — сказал подошедший ближе Пашка. — Они как червяки ползали.

— Скорее, их птицы склевали, — ответил Алексей. — Хотя как можно клевать такую гадость?

В итоге он закатил все той же веткой голову неизвестного чудовища в сумку, осторожно, а скорее — брезгливо, взял ее в руку и сказал:

— А теперь, Паша, ищи крапиву.

— Это еще зачем? — удивился мальчик.

— Ты знаешь, что в жару опытные рыбаки заворачивают рыбу в крапиву, чтобы она дольше не портилась?

— Нет, — помотал головой Пашка.

— Так вот, знай. У нас, конечно, не рыба, но я думаю: хуже не будет. А то вон как солнышко печет, а наша «рыбка» и без того воняет, как протухший слон.

Пригнав коров в село и загнав тети Верину Зорьку в родной хлев, Алексей с Пашкой зашли в избу. Тетя Вера уже переоделась, чтобы идти доить корову.

— Что с Лизой? — первым делом спросил Алексей.

— Тише ты! — шепотом «прикрикнула» на него тетя Вера. — Спит Лиза. Агния сказала: испуг был у нее сильный. Теперь все нормально будет, заговорила ее Агния и травки выпить дала. Спит теперь Лиза, не будите.

«Опять травка, — невольно подумал он. — Как все-таки много смыслов у такого простого слова!»

— И чего ее так напугало? — пожала плечами женщина, продолжая собираться в хлев. — Колька ерунду какую-то про голову отрубленную треплет! Что там было-то, Пашка? — обратилась она к внуку.

Алексей заранее договорился с Павлом, что правду они пока рассказывать не будут, чтобы не напугать пожилую женщину и вообще не посеять раньше времени паники и слухов. Хотя, похоже, слухи уже распространились, хотя бы от того же Кольки. Поэтому он не дал ответить племяннику, а сказал сам, шепотом:

— Тетя Вера, что там случилось, пока непонятно. Тут бы ученые нужны… Не подскажете, кстати, где можно похранить в холоде одну очень вонючую и скоропортящуюся вещь?

— Что еще за вещь? Рыбы что ль наловил? Так положи в холодильник!

— Нет, не рыбу… — Алексей решил не пугать пока тетку страшной находкой. — Так, экспонат один, для науки очень важный. Но он воняет — жуть! В холодильник его нельзя.

— Ну, не знаю тогда. — Тетя Вера задумалась. — В погребе — холодно, но тебе ведь, поди, не такой холод, тебе лед нужен?

— Да, лучше бы лед.

— Не знаю… У Митрича погреб глубокий, с ледником. Только он, пьяница старый, без бутылки не пустит.

— Да хоть две бутылки! — обрадовался Алексей, но тут же вспомнил, что отдал деньги тете Вере. А та уже подозрительно нахмурила брови:

— Опять тоску заливать собрался?

Пожилая женщина, много повидавшая и пережившая на своем веку, не любила и не умела хитрить и лукавить. Она очень жалела племянника и понимала его. Но уже сколько раз она видела в жизни, как горе ломало и не таких мужиков. Горе и водка. Правда, она видела и то, что Алексей перестал тянуться к бутылке постоянно, как к единственному утешению. Но парень вообще стал другим в последнее дни. Он словно бы успокоился. Только она-то видела, что это не так, что его боль никуда не ушла, лишь спряталась внутрь. А племянник что-то удумал. Что-то нехорошее, это Вера Васильевна чувствовала своим женским сердцем. Уж лучше бы пил да плакал. Может, и впрямь, напьется, да выбросит из головы то худое, что в ней сейчас бродит?

Тетя Вера скрылась на минутку в своей спаленке и вернулась с деньгами в руке.

— На, держи. Да смотри, Митрич хоть и старый, а любого молодого перепьет. За ним не гонись, а то свалишься.

— Тетя Вера! Да не собираюсь я пить! — убежденно зашептал Алексей.

— А ты выпей! — сказала вдруг Вера Васильевна, и по ее тону он понял, что тетка не шутит.

Глава 4

Митрич считался в Никольском мужиком странноватым, «не от мира сего». Он появился в селе лет двадцать назад. Было ему тогда пятьдесят с хвостиком, а может, и все шестьдесят. Михаил Дмитриевич был нелюдим и молчалив, а таких на селе не особенно любят. Даже то, откуда он прибыл, любопытные бабки узнали не сразу, а узнав, разинули рты. Оказалось — из Санкт-Петербурга, что и вызвало удивление: обычно мечтают выбраться из села поближе к цивилизации, а тут — из самого Питера да в глушь!

Митрич, как окрестили его сельчане, купил у одной женщины, собравшейся уезжать к дочери в город, старый домишко и тут же начал строить себе новый. Деньги у мужчины, похоже, водились, и он, хоть и был одиноким (разведенным или вдовым — так и не удалось узнать), выстроил, помимо избы, добротный хлев, срубил баню, купил корову, поросят, кур. Чувствовалась в нем крепкая хозяйственная жилка. Но, кроме всего прочего, Митрич сделал то, о чем жители Никольского и не помышляли — по инертности ли мышления, из-за лени ли… Так, он приспособил к колодцу электронасос и снабдил жилье водопроводом. Туалет он тоже обустроил на городской лад — не холодный нужник во дворе, а добротный, в теплой пристройке к избе, и даже с унитазом. Этот факт особенно потешал деревенских мужиков и баб. Вырыл себе Митрич и особенно глубокий погреб — такой, что на самом дне его круглогодично не таял лед. Огород приносил урожая больше, чем остальным сельчанам. Новосел и журналы какие-то сельскохозяйственные выписывал, и книги по огородничеству читал. Даже картошку сажал и окучивал по книгам. Все видели, что у Митрича картофель и крупней, и больше его, чем у них, а все равно хохотали-потешались. Мол, чего там читать-вычитывать, деды-прадеды неграмотными были, без книжек обходились, и мы уж картошку-то как-нибудь без учебников посадим! Вот именно, что как-нибудь…

Однако, несмотря на всю свою хозяйственность, Митрич слыл на селе пьяницей. Действительно, не реже раза в неделю он покупал в сельском магазине бутылку водки. А если кто обращался к нему за помощью, такса у Михаила Дмитриевича тоже была одна — бутылка. Правда, таким же платежным средством пользовались и все остальные сельчане, да и спиртным отоваривались в магазине не реже, а кое-кто и почаще Митрича, но… Пьяница, и все тут! В отместку, видать, за его скрытность и непохожесть на всех. А между тем, откровенно пьяным Митрича никогда и не видели. Вот такой парадокс!

К нему-то, купив две бутылки «беленькой», и пошел Алексей арендовать ледник для хранения головы.

У Митрича, в отличие от большинства сельских жителей, было заперто, хотя старик явно был дома: из печной трубы валил дым. А рядом с дверью имелась кнопка звонка — вещь для села совсем чуждая.

Алексей позвонил, и вскоре дверь отворилась. На пороге стоял пожилой мужчина — в футболке и застиранных джинсах, что странно сочеталось с его абсолютно лысой головой и марксовской седой бородой с усами.

— Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, — поздоровался Алексей.

— Здравствуйте, Алексей Романович! — ответил старик.

Алексей растерялся: он и не думал, что Митрич знает его отчество.

— Проходите, чего же вы? — вывел тот его из невольного ступора.

Жилище старика, в котором Алексей был впервые, поражало своей непохожестью на прочие сельские избы. Снаружи это был хоть и добротный, но вполне обычный бревенчатый пятистенок. А вот внутри… Внутри это была городская квартира типичного интеллигента. Недорогая, но современная мебель: шкаф для одежды вместо обычных гвоздей и крючков у входа, навесные шкафчики «под дерево» на кухне, мойка из нержавейки, стол, стулья — не дешевые и пошарпаные, а настоящий столовый гарнитур, пусть, опять же, и не из самых дорогих. Но, самое главное, — обилие книжных стеллажей и полок. Особенно много их было в «кабинете» Митрича, куда тот сразу провел Алексея. Хозяин уселся в удобное кресло за шикарным письменным столом, а гостю показал на небольшой уютный диван.

— Слушаю вас, — очень серьезно произнес Митрич.

Алексей сидел на диване, сжимая ладонями лежащую на коленях сумку с двумя бутылками водки и завернутой в полиэтиленовый пакет головой. Он растерялся в этой неожиданной обстановке и чувствовал теперь себя по-дурацки.

— Видите ли, Михаил Дмитриевич, — начал наконец он, — я бы хотел вас попросить об услуге… Не могли бы вы на несколько дней, максимум на неделю, разрешить мне воспользоваться вашим ледником?

— Вот как? — поднял брови Митрич. — И что вы собрались там хранить?

Алексей замолчал. Идя сюда, он даже не думал о подобном вопросе. А ведь тот должен был возникнуть у любого, в чьем погребе кто-то собрался что-то хранить.

— Что же вы молчите? — спросил старик. — Или это нечто запретное? Взрывчатка, наркотики? — Тут он едва заметно, одними глазами, улыбнулся.

— Нет-нет! Это некий экспонат… Я полагаю, он имеет научную ценность. А на улице жара, сами понимаете… До приезда ученых он вряд ли сохранится.

— Экспонат какого рода? — вновь задвигал бровями Митрич. — Биологический объект, насколько я понимаю? Не позволите взглянуть?

Теперь Алексей растерялся окончательно. Не показывать находку хозяину погреба было бы уже просто неприлично. Развернуться и уйти? Еще более неприлично! Показать? А вдруг старика хватит удар? Впрочем, судя по обстановке и манере речи, Михаил Дмитриевич был далеко не обычным пьяницей или выжившим из ума старым дедом. Напротив, чувствовалась в нем некая интеллигентская жилка, а в слегка прищуренных, молодо блестевших глазах, был виден свет образованности и ума.

«Наверное, так будет даже лучше, — подумал Алексей. — Расскажу ему все, отдам эту голову, пусть вызывает ученых, если сочтет нужным, а у меня есть дело поважней… Что-то я так рьяно взялся за все это, будто причину нашел, чтобы оттянуть развязку. Кого обмануть-то хочу? Себя? Не выйдет, друг! Обратной дороги нет. А с загадками всякими пора завязывать. И так уже день потерян».

Митрич, видя его замешательство, усмехнулся в густые усы:

— Я, конечно, не настаиваю, молодой человек, только ведь и я в некотором роде ученый. Правда, бывший.

— Вы ученый? — поразился Алексей. — А… в какой области?

— В разных, мой любопытный и чересчур откровенный друг, — слово «откровенный» старик особо подчеркнул голосом: мол, сам что-то скрываешь, а я перед тобой исповедоваться должен!

— Да вы не думайте, что у меня от вас какие-то секреты, — забормотал Алексей. — Просто все это… как-то… неожиданно и странно… — Он полез в сумку, чтобы достать пакет со страшной находкой, но в последний момент заколебался и посмотрел на старика: — Михаил Дмитриевич, а у вас…

— Крепкие ли у меня нервы? — догадался Митрич. — Не бойтесь, повидал на свете всякого. Сердчишко тоже пока стучит исправно. Так что давайте, доставайте свой экспонат!

Как ни хорохорился старик, но все-таки вздрогнул, когда уставился на него пурпурный зрачок сиреневого глаза с опаленной бугристой серой морды. Но Митрич быстро справился с невольным испугом, а в глазах его загорелся азарт настоящего исследователя. Он по-молодому вскочил с кресла и подлетел к дивану, на котором сидел Алексей. Старик буквально выхватил из его рук находку и, не обращая внимания на исходящую от нее вонь, принялся лихорадочно разворачивать, а затем, взяв чудовищную голову прямо голыми руками, стал поворачивать так и этак, разглядывая со всех сторон. При этом он радостно причмокивал, удивленно присвистывал, по-стариковски охал, — короче говоря, производил впечатление страстно влюбленного человека, обретшего наконец давно потерянную возлюбленную.

— Что вы молчите?! — закричал он вдруг фальцетом. — Скорее рассказывайте, где вы взяли это?!

Митрич слушал Алексея очень внимательно, не перебивая и не выпуская из рук свое «сокровище». Когда рассказ подошел к концу, он вернул голову в пакет и вышел с ней из комнаты. Стукнула дверца погреба, затем раздалось старческое кряхтение. Вскоре дверца стукнула снова, зажурчала вода из-под крана, и наконец старик вновь вошел в «кабинет», вытирая полотенцем руки.

— Вы, я вижу, что-то еще принесли? — кивнул он на торчащие из забытой уже Алексеем сумки водочные горлышки. — Это, надеюсь, не экспонаты для хранения?

— Совсем наоборот, для изучения их содержимого на вкус.

— Тогда прошу в столовую!

«Столовая», она же кухня, была, как и в большинстве деревенских домов, большой комнатой с русской печью. Украшением ее, как уже говорилось ранее, являлся столовый гарнитур, состоящий из стола с четырьмя стульями. Судя по тому, что три стула выглядели почти новенькими, а один — слегка потертым, можно было сделать вывод, что гостей Митрич принимал нечасто.

Старик достал из печи чугунок с тушеной картошкой и мясом, из холодильника — пару банок шпрот и лимон, еще раз спустился в погреб и поднял оттуда в два захода банки с солеными огурчиками, груздями, рыжиками, затем принес с огорода свежих огурцов, толстый пук лука, несколько пучков укропа и петрушки.

— Извините, помидоры еще не дозрели, — глянул он весело на Алексея. — Обойдемся?

— Конечно, обойдемся, — ответил тот. — Зачем вы вообще из-за меня так хлопочете?

— А я не из-за тебя, — неожиданно перейдя на «ты», покачал головой Митрич, продолжая накрывать стол. — Я для себя. Я старенький, мне витамины нужны!

Наконец Алексей с Митричем сели за стол, и старик на правах хозяина разлил «беленькую» по рюмкам.

— А вот водочку-то мы с тобой забыли охладить, — огорченно вздохнул он и протянул непочатую бутылку: — На хоть вторую положи пока в морозилку.

Выпив пару рюмок, Алексей почувствовал себя раскованнее и свободней. Да и Митрич оказался не тем человеком, каким представлялся ранее. Правда, старик по-прежнему ничего не рассказывал о себе, зато еще раз подробно расспросил обо всех деталях странного происшествия. Но, поскольку Алексей не был его непосредственным свидетелем, а пересказывал все со слов племянника, Митрич сокрушенно мотал головой, когда тот не мог пояснить какой-нибудь момент. Наконец старик твердо и совершенно трезво сказал:

— Сегодня уже поздно, а завтра утром пойдем на место происшествия. Неплохо будет, даже очень желательно, если с нами пойдет и Павел. Надеюсь, он не откажется рассказать мне подробно о явлении, свидетелем которого стал?

— Думаю, не откажется, — пожал плечами Алексей, а сам подумал: «Завтра, похоже, опять срывается мое дело…» Странно, но при этом он не почувствовал раздражения или сожаления. Напротив, ему стало вдруг интересно: что же действительно произошло сегодня близ Никольского?

Глава 5

Наутро он проснулся как огурчик — не болела голова, не было похмельного синдрома. Не мучили его прошедшей ночью и снежные кошмары, — напротив, сон был по-настоящему здоровым и крепким. Странно, но впервые за восемь с половиной месяцев он проснулся не с болью в сердце и не с пустотой в душе, а с мыслью, что его ждет что-то хорошее.

Алексей сразу вспомнил о вчерашней договоренности с Митричем и начал быстро одеваться. Тетя Вера уже подоила корову и возилась теперь у печи с чугунами и кастрюлями.

— Ты чего в такую рань вскочил? — оторвалась она от своих ухватов. — Опять, что ль, на рыбалку собрался?

Алексей уловил в голосе тетки добродушные нотки; вчера он, хоть и пришел заметно навеселе, но не закатывал пьяных рыданий, не бегал за добавкой, а вместе со всеми попил чаю перед сном, рассказав даже пару забавных историй. Тетя Вера в ответ пошутила: «Почаще тебе надо к Митричу ходить». К тому же «отошла» к вечеру Лиза — помогли, видимо, заговоры Агнии, — и хоть не смеялась вместе со всеми, но уже разговаривала и вела себя нормально.

— Тетя Вера, Митрич вчерашней историей заинтересовался, — честно ответил Алексей, так как врать ему совершенно не хотелось, — просил показать место, где ребята вчера напугались. Пусть Пашка с нами тоже сходит.

— Чего там старому дурню надо? — заворчала тетя Вера. — Мальчишка и так напугался вчера, куда его опять тащить? Да и рано еще, пусть хоть выспится.

— Бабушка! Я уже не сплю! — в одних трусах и майке выскочил из спальни Пашка. — Можно я пойду с дядей Лешей?

— Да что вы придумали-то? — уже всерьез рассердилась тетя Вера. — Что там тебе вчера этот старый пьяница наговорил?

— Тетя Вера, он не пьяница, — мягко, но строго ответил Алексей. — Михаил Дмитриевич — бывший ученый, он хочет попытаться во всем разобраться.

— Кто ученый — Митрич?.. — всплеснула руками тетка и засмеялась, но вдруг осеклась. — А кто его знает — может, и ученый, все вон книжки читает… Правда ученый, что ль?

— Правда, тетя Вера, — серьезно сказал Алексей.

— Гляди-ко, — покачала головой тетка. — Ну, идите, раз ученый… — и тут же снова прыснула: — Митрич — ученый, ну анекдот!

Дверь в избу Митрича была открыта. «Видать, ждет нас уже старик, не терпится ему», — подумал Алексей и зашел в сени. Пашка попытался шмыгнуть следом, но почему-то — он и сам потом не мог сказать, чем это было вызвано, предчувствием, что ли? — он не дал племяннику войти.

— Подожди на улице, мы быстро. Михаил Дмитриевич уже собрался, наверное.

Пашка спорить не стал: утро выдалось прекрасное, и встречать его на свежем воздухе было более чем приятно.

Алексей же, постучавшись в дверь, ведущую из сеней в избу и не получив ответа, пожал плечами, но все же открыл и эту дверь. В жилище Митрича царила тишина. А еще там еле уловимо пахло чем-то неприятным, вроде тухлых яиц или вообще — испорченной пищи. Алексей огляделся в первой комнате, бывшей также и кухней. Все в ней было как вчера, только посуда после вечернего застолья была вымыта и расставлена в подставку-сушилку, а стол тщательно вытерт от крошек и пятен. «Аккуратный старик», — уважительно подумал он, но отсутствие хозяина его начинало тревожить.

«Может, спит еще Митрич? — мелькнула утешительная мысль. — Все же выпили вчера по пол-литра на брата, а ему ведь уже годков-то…» Однако шестое чувство уже не шептало, а вовсю бубнило, что произошло нечто плохое. Очень плохое! Но Алексей все-таки зашел в кабинет-спальню, чтобы окончательно убедиться в отсутствии там Михаила Дмитриевича.

Что сразу же бросилось в глаза Алексею: диван был разложен и застелен для сна, более того, подушка и одеяло были смяты. Старик не просто приготовился ко сну; он успел уже если не поспать, то хотя бы полежать в постели. А потом что-то заставило его срочно встать, одеться и куда-то уйти. Хотя стоп! Одеться он тоже не успел. Вон лежат на спинке кресла вчерашние футболка и джинсы.

Тут он вспомнил о «цивильном» туалете Митрича. «Пошел дед ночью по нужде, а там сердчишко прихватило», — пришло на ум очень убедительное объяснение. Но Алексей чуял, что и там не найдет старика, хоть и ринулся все же в туалет-пристройку. Чутье не подвело его и на сей раз.

«Ну куда же, куда он еще мог деваться? — заметался Алексей по темным сеням. — Ночью, голый, куда он еще мог пойти?..»

Он снова вернулся в избу, и присев на лавку возле печи, нервно застучал по полу ногой. В ответ на это что-то стало металлически позвякивать. Алексей посмотрел вниз: его ноги стояли на крышке погреба, а звенело служившее ручкой кольцо.

«Погреб!» — шибануло в мозг холодом, и в который уж раз дало о себе знать нехорошее предчувствие. Но теперь он был уверен, что оно не ошибается.

В темноту погреба уходила крутая деревянная лестница. Внизу ничего не было видно. «Вчера Митрич включал там свет,» — вспомнил Алексей и увидел на стене возле печи два выключателя. Щелкнул одним — зажглась лампочка в самой печи, щелкнул другим — погреб озарился светом. Чувствуя, что сердце стало колотиться раза в два чаще, а по спине скатилась холодная струйка пота, он стал медленно спускаться вниз.

Погреб состоял из двух ярусов. На первом, менее глубоком и, соответственно, менее холодном, хранились на полках и стеллажах стеклянные банки с соленьями, стояли вдоль стен мешки с картошкой, висели связки лука — все то, чему сильный холод противопоказан. А на нижний ярус вела еще одна лестница. По ней, хоть температура явно приблизилась к нулю, если не ниже, Алексей спустился уже совсем мокрым от пота, прямо как в своих кошмарах. И так же, как в тех кошмарных снах, он увидел перед собой лед. А на льду, в одних трусах и майке, лежал Митрич. Кругом было все перепачкано кровью, и вот что странно: старик, казалось, был неким образом вбит головой в стену! Алексей, дрожа от страха и холода — непонятно от чего больше, — медленно склонился над телом старика и осторожно потянул его за майку. Пропитавшаяся кровью, та примерзла ко льду, но тело все же слегка подалось. И вот тут он не выдержал — заорал. Голова Митрича не была вбита в стену — ее попросту не было!..

Не помня себя, Алексей пулей взлетел наверх, в избу, а оттуда — сразу на улицу. Несмотря на прогретый уже утренним солнышком воздух, его продолжало трясти крупной дрожью. Только увидев перед собой бледное лицо и широко распахнутые глазенки Пашки, он понял, что своим видом пугает мальчика. Сев прямо на землю, Алексей обхватил руками голову, пытаясь хоть немного привести мысли в порядок, или по крайней мере успокоиться настолько, чтобы хоть что-то соображать.

— Дядя Леша, что с тобой? — зашмыгал носом Пашка.

— Вот что, Павел, беги к бабушке, пусть срочно позовет сюда участкового! — наконец пришла в голову хоть какая-то путная мысль.

Племянник хотел что-то спросить, но Алексей так свирепо на него зыркнул, что мальчишка в тот же миг умчался без оглядки.

К счастью, участковый — старший лейтенант Спиридонов Иван Валентинович — был в этот час еще дома, хотя и собирался уже ехать в райцентр по служебным делам. Поскольку Вера Васильевна не знала, что именно случилось с Митричем, а сказала полицейскому только, что Алексей просил позвать его к старику домой, Иван Валентинович торопился не шибко. Чэпэ в селе, кроме нечастых пьяных драк, не случалось уже очень давно, так что и теперь максимум, что ожидал увидеть Спиридонов, — это избитого по пьянке старого деда. Правда, Митрича прежде не видели в таком состоянии, но ведь пьяницей-то его все равно считали.

Старший лейтенант Спиридонов был не стар и не молод — ему одинаково можно было дать как сорок, так и пятьдесят лет. По-мужицки коренастый, кряжистый, с загорелым и морщинистым лицом, с широкими, заскорузлыми от работы с землей ладонями, он, кроме формы, ничем не отличался от прочих деревенских мужиков. Однако он был далеко не глуп, имел определенную хватку, умел и перед начальством показать себя не с худшей стороны, и среди деревенского населения держать авторитет на должном уровне. Он понимал, что с сельчанами ему жить, а с начальством — служить. И если из полиции в конце концов можно просто уволиться, или, в не столь уж отдаленном будущем, уйти на пенсию, то из села ему деваться некуда. Не ждал его никто нигде, а здесь — хозяйство, огород, скотина и, самое главное, семья. Жена, дочка школу заканчивает, сын из армии через полгода вернется. Нужно детей на ноги ставить. Так что работать надо — и работать хорошо. С мужиками быть строгим, но не перегибать палку, с бабами не конфликтовать шибко, стараясь все проблемы решать мирно. Вот и сейчас, если «приложил» кто спьяну Митричу, то поговорить нужно с обоими сторонами по-тихому, по-трезвому, постараться обойтись без протоколов. В крайнем случае, особо упрямому пригрозить неприятностями, если по-хорошему не поймет.

Так размышлял Иван Валентинович, подходя к дому старика. Но едва увидев сидящего во дворе Алексея, сразу же понял, что на этот раз стряслось что-то действительно серьезное.

Глава 6

— Знаете, кто Митричу голову отрезал? — спросил Колька, лежа голым животом на свежеструганных досках и болтая поднятыми ногами.

Пашка и Лизка глянули на него, недоверчиво щурясь. Колька ужасно переживал падение своего «авторитета» в глазах друзей и хотел хоть как-то реабилитироваться.

— Ты, конечно же, знаешь! — не удержавшись, съехидничал Павел.

В связи с утренними событиями, перепуганная Вера Васильевна запретила внукам отлучаться со двора, и дети откровенно скучали, сидя на штабеле досок, предназначенных для ремонта сарая. Настроение было паршивым, не хотелось ни играть, ни даже просто разговаривать.

Однако Колька, видимо, был как раз настроен поболтать. Он ничуть не обиделся на Пашкину реплику, напротив, обрадовано кивнул и горячо зашептал:

— Знаю! Это они!..

— Кто «они»? — выдавил Пашка. — Люди в черном?

— Наоборот! Эти, которых мы видели. Пришельцы!

— С чего ты взял, что мы видели пришельца? — немного оживился Павел. — Он же не прилетел на тарелке.

— А откуда он вылез, ты видел? Это еще круче тарелки! И потом… — Колька замолчал, приняв заговорщицкий вид.

— Ну что ты тянешь, рассказывай! — пискнула оправившаяся от вчерашнего потрясения Лиза. — Что за манера такая — играть на нервах? — выдала она явно подслушанную у взрослых фразу.

— Ну ладно… — выдохнул Колька. — Только поклянитесь, что никому ни слова.

— Ой-ой-ой! Больно надо! — фыркнула Лизка и возмущенно отвернулась.

— Ладно тебе, — поддержал сестру Пашка. — Мы тебя не заставляем, хочешь — рассказывай, не хочешь — как хочешь. Чего мы тебе будем клясться, как в детском саду?

— Хорошо, слушайте! — снова зашептал Колька, который уже и сам был не в силах хранить свою страшную тайну. — Они ко мне сегодня ночью приходили.

— Во сне! — снова не удержался от подколки Павел.

— Может и во сне, — на удивление спокойно отреагировал Колька. — А только слышал я их четко-четко, словно они в моей башке разговаривали. А перед этим я увидел в окошке, как от реки в нашу сторону летит самая настоящая «тарелка», только маленькая. Она светилась неярко так, словно пряталась, красным таким огнем… Долетела до начала деревни и там, где-то за магазином, погасла. Я еще немного подождал, а потом спать лег.

Конец ознакомительного фрагмента.