Ад закрыт. Все ушли на фронт

Андрей Буровский, 2011

Новый военно-фантастический боевик от автора бестселлера «„Прогрессоры” Сталина и Гитлера»! Продолжение тайной войны против «мировой закулисы», толкающей человечество в ад революций, блицкригов и лагерей смерти! Агенты Шамбалы против Приората Сиона, оккультного Рейха и кроваво-красной магии СССР!

Глава 4

Все жарче

На выходе из дома Петя заметил двух людей средних лет: они стояли и беседовали о чем-то, показывая друг другу статью в газете. «Люди Франсуа Селье!» — стукнуло в голову. Мысль, что он так легко увидел слежку, была неприятна: значит, этих охранников так же легко «срисуют» и другие… Хотя, наверное, подумал Петя, есть и другие, которых как раз не видно. Из этих мыслей следует, что Петя начал приобретать некоторый опыт тайных дел.

Стояла вторая половина дня по понятиям европейцев, полдень — по представлениям Пети. Начало сентября — а город плавился от жары.

— Ты обратил внимание, Вальтер, какие тут узкие улицы? И какие есть узкие дома…

— Тесно… В Париже мало места. У нас шире и улицы, и дома.

— В Петербурге они еще шире.

— Наверное, ведь у вас земли еще больше.

Множество нарядно одетых людей праздно гуляли по Парижу. Неужели они не работают? Не меньше парижан так же праздно сидели в кафе. Судя по выражениям спокойно-скучающих, привычно-бездельных лиц, никто из сидящих под тентами или за стеклом веранд не думал никуда торопиться. Так и будут сидеть весь день?!

Сидельцы с интересом рассматривали проходящих. Проходящие так же бесцеремонно, в упор, рассматривали сидящих. Парни прошли буквально несколько кварталов, а Петю начало раздражать это массовое пустое любопытство.

— Интересно… Вроде бы в Париже никакого праздника нет?

— Нет, Петер, никакого праздника. Каждый день и вечер они вот так и фланируют по улицам, сидят в кафе. Мой дед всегда удивлялся, что они не умирают и не сходят с ума от скуки. Он как-то пытался убедить парижан хоть чем-то заняться…

— Они послушались?!

— Нет, конечно. Собралась толпа, долго слушала, кричала и шумела… А потом разбрелась и еще дня три обсуждала деда: представляешь, настоящий немецкий генерал ходит по улицам, да еще что-то болтает! Дедушка их очень развлек.

Петя невольно смеялся. Справедливости ради, некоторые люди в кафе о чем-то разговаривали, иногда с очень серьезным выражением лиц.

— Тут в кафе и о чем-то серьезном говорят?

— Мы же идем встречаться по делу? Так и многие в Париже… И у нас в Германии в кафе встречаются обсуждать дела, заключать сделки. Но у нас люди сделали дело и ушли. А эти так и будут сидеть до того, как наступит время идти спать.

— Они вообще хоть чем-то занимаются?!

— Не все… Ты знаешь, кто такие рантье?

— Те, кто живут на проценты с капитала… Верно?

— Верно. У них вообще нет работы. А у мелких служащих рабочий день короткий, многие свободны часа в два, в четыре…

— На улицах и женщин полно. У них нет домашней работы?

— Какой именно? Стирают прачки. Убирает домашняя прислуга. Еду готовит кухарка… Это у богатых людей. А поесть можно и в кафе. Некоторые квартиры здесь так и делаются — без кухонь. Зачем? Все равно все ужинают в кафе.

Петя зябко повел плечами: такая бездомная жизнь без кухни, трудами прислуги, показалась ему до крайности неуютной.

…А Владислав Сикорский был орел. Он очень скромно держался, этот средних лет человек в кафе с французской газетой в руках, и все же в нем легко было увидеть военачальника.

В своем советском прошлом Петя знал о Сикорском только то, что он вместе с Пилсудским возглавлял силы «белополяков» и громил Красную Армию. Это он бросал в бой против коммунистов из Советской России польских собратьев по революционному классу: обманул польских рабочих националистическими лозунгами.

Вальтер знал чуть побольше: что в двадцатом году Красная Армия рвалась на Варшаву, гибель новорожденного Польского государства казалась совершенно неизбежной. «На Варшаву! На Берлин!» — звали советские газеты. Всерьез печатались статьи о том, какие именно советские республики «должны» появиться на месте Польши и Германии…

Казалось — вот прямо сейчас красная конница перевалит Карпаты, кипящей лавой хлынет по открытой во все стороны европейской равнине… А собеседник наших друзей к тому времени создал едва ли не лучшую в мире службу разведки. Польские шифровальщики взломали шифры у всех русских армий: и у белых, и у красных. Они ясно видели картину всего, что происходит на фронтах Гражданской войны — от серых волн, набегающих на мурманский берег, до пронзительной синевы Черного моря.

Красная Армия рвалась на Варшаву. Ее вожакам уже виделись толпы, кричащие славу республике советов на площадях Вены и Берлина, комиссары Рима и Парижа, красноармейцы, поящие лошадей из Луары и Сены… какая разведка! Какой анализ! Какая может быть осторожность! Завтра Европа станет красной от крови, под кумачовым знаменем коммунистов.

…а польская разведка, «Отдел-два», дешифровали больше четырехсот радиодепеш, подписанных Троцким, Тухачевским, Якиром и Гаем. Командование Войска Польского знало оперативную информацию о перемещении чуть ли не каждого подразделения РККА в любой день и чуть ли не час. Две красные армии разошлись — одна на Львов, другая — на Варшаву, в сердце Польши. И тут ударная польская группировка, сто двадцать тысяч бойцов, внезапным ударом прорвала фронт, вклиниваясь между расходящимися красными армиями.

Самолеты на бреющем полете били из пулеметов в перепуганное красное стадо. Красноармейцы драпали, как крысы с пылающего корабля. Отец и многие из старших мужчин приводили Вальтеру этот пример в доказательство: как важна военная разведка. Они посмеивались над Тухачевским: до конца своих дней не мог забыть Тухачевский этого поражения. Ни одного дня не дал он себе отдохнуть от злобной ненависти к победителям, утверждая на всех заседаниях правительства: Польша и есть главнейший враг Советского государства!

И Вальтер, и Петя знали — генерал Сикорский, творец «чуда на Висле», вынужден был сдать дела и уехать из страны: Пилсудский не терпел «конкурентов». Оба знали, что Пилсудский хотел захватить Белоруссию и Украину, создать государство «Междуморие»: от Балтийского моря до Черного.

А Владислав Сикорский всегда считал: надо дружить с немцами, не обижать русских, дать свое государство украинцам.

— Вы двое — прямо как олицетворение наших вечных врагов, — усмехался легендарный генерал Пете и Вальтеру.

— Поэтому вы и готовы говорить с нами и по-русски, и по-немецки?

— И поэтому тоже: врага необходимо знать получше.

Генерал усмехался. Как и большинство сильных людей, он производил впечатление человека жизнелюбивого, добродушного. Чувствовалось — генерал хочет хорошо относиться к своим собеседникам. Если придется отнестись к ним иначе — он окажется разочарован.

— С немцами особенно важно дружить… Вы же знаете, я хотел строить независимую Польшу в тесном союзе с Австро-Венгрией… И с русскими надо дружить… — уточнил легендарный генерал, круто разворачиваясь к Пете. — Имейте в виду: Вильнюс и Львов я вам не отдам, границы пусть остаются нерушимы. Но мы ничего не добьемся, захватывая земли на востоке, в которых уже не живут поляки. Польше нужны не территории, Польше нужны надежные союзники…

— У Пилсудского было другое мнение, — мягко уточнил Вальтер.

— Пилсудский как политик — полный нуль, — огорошил собеседников Сикорский. — Не успев создать свое государство, он ухитрился поссориться со всеми соседями.

— Но ведь так же думают и преемники Пилсудского, президент Мостицкий и его правая рука, маршал Рыдз-Смиглы! — Вальтер для убедительности даже наставил палец на собеседника.

— Игнатий Мостицкий — политический нуль, — внес ясность боевой генерал, творец «чуда над Вислой». — И Эдвард Рыдз, по кличке Смуглый — тоже нуль. Полный дурак и задавака.

— Почему по кличке? — заинтересовался Петя.

— Потому что настоящая его фамилия — Рыдз. Простонародная такая. А если объединить фамилию и кличку Смуглый, получается вполне даже аристократическая двойная фамилия, Рыдз-Смиглы.

Сикорский ехидно улыбался, умные глазки заблестели.

— Но власть именно у них! — не отставал умный Вальтер. — Вы их ругаете, а принимают решения они.

— А вы что, приехали предложить мне власть? — продолжал усмехаться Сикорский.

— Генерал, у нас в мешках не лежит корона польского короля… И мы не полномочны возложить ее на вашу голову… Но мы вполне серьезно спрашиваем: если вам помогут встать у власти — что вы будете делать?

Сикорский продолжал улыбаться, но все более напряженно.

— Насколько я понимаю, вот такие вопросы вы задавать полномочны? И если полномочны — от кого? Надеюсь, вы не будете утверждать, что вас послали правительства эсэсэсэр и Третьего рейха?

— Нас послали очень серьезные люди… Люди, которые будут посильнее даже правительств могучих государств.

— В чем же именно пославшие вас могут быть сильнее правительств? — мягко спросил генерал. Он склонил голову к плечу, глаза смотрели напряженно, как два дула. — И не могли бы вы выразиться яснее, кто они, эти пославшие вас?

Сикорский уже не улыбался.

— Это так удивительно, что вы можете нам не поверить. Но помощь мы можем оказать вполне реальную… — произнес Петя.

— Мы представляем тайную организацию… Организацию, которая себя не афиширует, — добавил Вальтер.

— Не надо рассказывать, что вы представляете разведки. Я сам создатель одной из разведок… Одной из лучших разведок Европы. Ручаюсь — вы оба не оттуда.

— Нет, не разведка, — обреченно вздохнул Вальтер. — Мы из Шамбалы… Только Шамбала не имеет ничего общего с теми сказками, которые о ней ходят.

При слове «Шамбала» Сикорский начал улыбаться, и улыбался все шире. Парни увидели — он расслабился, напряженное внимание исчезло. Не принимает всерьез!

— Пан Владислав… А что вас может убедить, мы и правда из Шамбалы? Что мы и сами умеем то, чего не умеют другие люди. И что нас послали те, кто могут и умеют еще больше?

Сикорский продолжал тихо и ехидно улыбаться, откинувшись на спинку стула.

— Ко мне еще в Варшаве приходил молодой человек, тоже говорил, что из Шамбалы, что умеет летать и читать мысли… Я попросил молодого человека немного полетать. Мне много не надо, сказал я, сделайте пару кругов под потолком, и все в порядке. Но молодой человек не стал летать, он тут же бесследно исчез.

Петя оглянулся. Полутемное кафе, почти пусто. Была не была!!!

— Летать под потолком я боюсь, — тихо, но четко выговорил Петя по-русски. — Боюсь, что присутствующие впадут в истерику: полицию вызовут или «Скорую помощь». Вам придется удовлетвориться парой кругов вокруг стола.

Произнося сии слова, Петя дважды обогнул столик. Для ненаблюдательного человека он быстро обошел столик, и все. Но двигался Петя в воздухе, с высоко поджатыми ногами, а возле Сикорского ненадолго зависал, давал рассмотреть себя, свободно висящего в воздухе. Плюхнувшись на место, Петя опять огляделся. Парочки ворковали, не замечая ничего и никого. Компания пожилых, хорошо одетых мужчин в углу смеялась, дегустируя вино. Только бармен вроде что-то заметил… видимо, Петя двигался все же несколько быстрее идущего человека. Бармен сглатывал и тряс головой, как-то странно поглядывая на Петю.

Неосторожно? Да… Но зато Сикорский сидел с отвисшей челюстью, ехидная улыбочка погасла. Гасла и сигарета в углу рта.

— А хотите, расскажу, что вы сейчас думаете? И что думает… Ну, скажем, маршал Рыдз, по кличке Смуглый? — Вальтер говорил так уверенно, спокойно, так важно развалился на стуле, что Петя не выдержал — в знак восхищения пнул его под столом. Вальтер и глазом не повел.

— Или давайте я вас немного покатаю вокруг стола… — предложил Петя. Вообще-то у него и после собственного полета кружилась голова и стоял звон в ушах: левитация так просто не давалась. Но главное — Сикорского пробрало еще глубже.

— Необязательно… — сипло выговорил пан Владислав. Он все пытался затянуться погасшей сигаретой, не сразу достал новые спички. Не сразу ему удалось зажечь спичку. Впрочем, Петю даже удивило, как быстро он пришел в себя после Петиного полета.

— И чего же от меня нужно Шамбале? — тихо, серьезно произнес Сикорский. — Я слышал, что и немцы, и советские посылают туда целые экспедиции… Хотят, наверное, уметь вот как вы… Мысли читать…

Он опасливо покосился на Вальтера, и Вальтер заверил:

— Без вашего желания читать ваши мысли мы не будем… Вы же союзник.

Похоже, пану Владиславу сразу полегчало на душе.

— А что нужно… Пан Владислав, все просто. И для Германии, и для России Польша — или надежный союзник, или самый страшный враг, которого необходимо уничтожить.

— Уничтожать нас неразумно, — тут же перебил пан Владислав. — Разделенная Польша все равно останется неразгрызенным куском в горле победителей. Союзник — это намного надежнее.

— Вот и мы считаем точно так же. Мы хотим, чтобы к власти в Польше пришли люди, которые будут нам хорошими союзниками.

— И которые решат все польские проблемы с соседями, — уточнил Вальтер. — Пока Польша стремится оставаться империей, она будет воевать… И с Германией за Силезию и Бреслау, и с украинцами за Львов… Пока не решатся эти проблемы, границы Польши все время будут окровавлены.

Сикорский быстро, уверенно кивал. Он вдруг извлек потрепанную записную книжку, стал быстро в нее что-то записывать.

— Дайте мне дня два… И я представлю вам план урегулирования всех спорных вопросов. Имейте в виду — поляки не уйдут ни из Силезии, ни из Галиции. Я предложу план совместного управления спорными территориями.

— Предлагайте… Мы скажем, кому передать план. А для взятия власти вам понадобится большая помощь?

— Войсками — никакой… И полетов по воздуху не надо — у нас религиозная страна, сразу обвинят в сговоре с дьяволом. Вот если вы можете внезапно перебрасывать войска…

Голос Сикорского замер на вопросительной ноте.

— Можем и перебросим. И на врагов ваших подействовать сможем.

Пан Владислав вскинул вопрошающий взгляд, сделал брови «домиком».

— Пока не скажу как, это пока секрет, — безмятежно объяснил Петя. — Но если ваш план решения проблем Польши и договоров с соседями нас устроит — поможем и в этом.

Больше всего Петя боялся, что голос у него прозвучит фальшиво, Сикорский почувствует блеф… Но пан Владислав только кивнул и опять застрочил что-то в книжке.

«Он поверил, — мысленно сказал Пете Вальтер. — У него настолько нет союзников, что он готов иметь дело с кем угодно».

«Я тоже думал, что придется долго доказывать, спорить…» — так же ответил ему Петя.

Друзьям предстояла еще одна встреча, в другом районе Парижа. По понятиям парижан, далеко, минутах в двадцати хода. Для Пети это было не расстояние, Вальтер по-солдатски привык много ходить. А пешком было просто интереснее.

Разные районы Парижа открывались для них. Быстро кончились буржуазные кварталы. Улицы стали грязнее, запахи — резче и грубее, одежда прохожих — беднее. Даже французская речь звучала отрывисто, недобро. Вот и полуподвальный вход в нужное им место…

— Вальтер, у нас столько гадостей говорят про эмиграцию, что мне просто страшно: тут, за этой дверью, собрались русские белые эмигранты…

— Русские эмигранты бывают разные. — Вальтер говорил очень серьезно. — Только часть из них собирается здесь.

Близ входа в кабачок подпирали стенку два потрепанных жизнью человека. Вальтер сразу почувствовал в них бывших военнослужащих. Петя — людей, чем-то неуловимо похожих на главу экспедиции в Шамбалу, Васильева.

— Здравствуйте. Я вас знаю? — заступил дорогу один из стоящих, не крупный, но жилистый, поджарый.

— Не-ет…

— А я вас должен знать?

К счастью, Петя нашелся:

— Нас должны знать Комендант и Градоначальник.

Потертый жизнью человек кивнул, нырнул в недра полуподвала. Из полуоткрытой двери вырвалась музыка, а с ней — облако сытного пара. Петя сомневался — входить ли до возвращения потертого, но Вальтер только пожал плечами, спускаясь по осклизлым ступенькам. И оказался прав Вальтер, не надо было никого ждать.

В этом кабачке было словно бы темнее, чем в других… Или людей тут сидело больше? Или они тесней жались друг к другу? Играла скрипка, девушка с утомленным грустным лицом пела старинный романс. И в этом кафе, как и в других, каждая компания занималась чем-то своим, совершенно независимо от прочих.

Вошедший с улицы стоял возле столика с двумя пожилыми людьми, кивал на друзей. Лица у сидящих были хорошими, но какими-то стертыми, невнятными. Как текст, который разные люди много раз переписывали от руки. Человек встал, представился, и Петя даже называл его по имени-отчеству, но как-то очень быстро это имя-отчество забыл… Собеседник так навсегда и остался для него Градоначальником. Он и правда был когда-то градоначальником в большом южном городе России. Под этим городом лежало поместье, принадлежащее его семье уже больше двух сотен лет.

Почему-то Градоначальник больше всего хотел доказать Пете, что все в Российской империи обстояло совершенно замечательно и особенно что мужики очень любили помещиков. Поверить в это Петя был совершенно не способен — именно потому, что беседовали они в Париже, а не на юге России, и не с градоначальником, а с эмигрантом.

Какой-то пьяноватый человек нетвердой походкой двинулся к столику.

— А все ваши глупости, Градоначальник! — завопил он, махая рукой перед самой физиономией собеседника. — Пожалели сотню пар сапог?! Вот большевики и отбросили нас под Каховкой!

— Вы сами зашли на северо-восток от высотки! — выкрикнул другой потертый человек с другого столика, тыкая пальцем в первого заоравшего. — Да еще растянули стрелков цепью — ясен пень, вас и смели!

— Вы сами, ротмистр, залегли у Петриловки! Залегли, и ни шагу вперед! — злобно вопил первый. — Мы харкали кровью, рота потеряла половину состава, а вы только постреливали через плетни да жрали галушки под самогон!

Спор разгорался. Появились сочувствующие и первому, и второму, шло бурное выяснение, кто и что делал двадцать или семнадцать лет назад: кто заходил с юга или севера, кто атаковал и отступал, кто правильно и неправильно брал давно позабытую высотку на околице украинской деревни. Друзьям становилось понятно — вот так они и разбираются каждый вечер в этом или в других кафе. Петя полазил по их головам… Нет, они так и думали! Так и чувствовали! Эмигрантам и в голову не приходило, что не в одних атаках и перестрелках тут дело. Что не из-за неправильно выбранного направления атаки они очутились в Париже.

— Скажите… — обратился к Градоначальнику Петя, проверяя возникшую догадку. — Скажите, вот если вы сегодня вернетесь в Киев? Вот вы входите в свой бывший кабинет… И что вы там будете делать?

— Как что?! — Градоначальник даже растерялся, и было понятно: для него все предельно очевидно. — Когда я выходил из своего кабинета… когда я выбегал из кабинета, так точнее… Так вот, тогда я только что подписал указ за номером тридцать три… Когда наши войдут в Киев, я сяду у себя в кабинете и напишу указ под номером тридцать четыре.

Вальтер указал глазами на человека, который не принимал участия в споре. Просто стоял и смотрел. У человека было широкое «простонародное» лицо, умное и лукавое, проницательные черные глаза, полуседая голова. Бороду этот человек брил, что характерно для казаков.

— Простите… А почему вы не спорите? Вам все равно, кто первым вошел бы в Каховку и кто атаковал высотку с юга? — серьезно обратился к нему Вальтер.

С полминуты человек, усмехаясь, внимательно рассматривал друзей.

— У меня есть серьезное отличие от большинства остальных. В отличие от них, я пил верблюжью мочу, а они нет.

Петя и Вальтер сразу не нашлись, что возразить: очень уж необычно.

— Неужели верблюжья моча настолько проясняет мозги? — нашелся наконец Вальтер.

— Очень даже проясняет…

Человек уселся за столик и уставился на рюмку Вальтера с таким выражением, как будто никогда не видел ничего похожего.

— Не хотите немного выпить?

— Вы слишком добры… Арманьяку, пожалуйста… что ж до мочи, то ее надо пить, когда служишь во французском Иностранном легионе. И когда заблудишься в пустыне. Верблюды лежат себе и время от времени мочатся. Другой влаги нет… разве что еще кровь — и своя и верблюжья. Один из нас пил кровь верблюда, сошел с ума, и его пришлось пристрелить. Двое умерли, никак не хотели пить мочу. А я пил верблюжью мочу, одного даже пытался заставить… слишком поздно, он уже умирал. Вот в таких случаях верблюжья моча и производит самое целительное действие. Очень мозги прочищает: и кто ты, начинаешь понимать, и почему проиграна Гражданская война, и что ты делаешь во Франции — тоже.

Помолчали. Ребята переваривали услышанное.

— Ну все же вас пустили сюда… — произнес неуверенно Вальтер.

— А вы думаете, Прекрасная Франция впустила нас, потому что решила оказать благодеяние?! Просто некому было работать на автомобильных заводах Рено… Французы на эту работу идти совершенно не хотели. Был вопрос, кого ввозить: арабов из Алжира или нас? Мы все же больше похожи на французов, мы быстро ассимилируемся… Поэтому выбрали нас.

— Так вы же в Иностранный легион?..

— И в Иностранном легионе от нас больше проку, чем от арабов: мы смелее, активнее, опять же больше похожи на французов. Приходишь на вербовочный пункт, называешь любое имя, служишь пятнадцать лет. После этого получаешь французское гражданство и деньги за выслугу лет. Справедливости ради, денег немало — при том, что французы по натуре своей страшные жлобы.

— Но вы же выслужились?

Человек отхлебнул крепкий душистый арманьяк, словно воду или лимонад.

— Я получил гражданство на шестом году службы. И гражданство, и деньги, и крест Почетного легиона. Теперь я Есаул Бучинэ, француз… Почему Есаул Бучинэ? Потому что сам себя так назвал. Потом спрашивал у офицера: а если бы я назвался Наполеоном Бонапартом? Тот очень смеялся, но уверял: дали бы документы. Жалею, что не додумался. Только понимаете, какое дело… Было нас четверо однополчан, гражданскую вместе. Я вот получил все, что хотел, только что Бонапартом не стал. А вот дружков моих Господь прибрал. Логика простая: зачем посылать коренных французов в разные гиблые места? Пусть иностранцы выслуживаются, пусть их в колониях убивают алжирские мусульмане и негры. Кто выживет — пусть ассимилируются.

— Ну, эти ассимилироваться не собираются! — засмеялся Вальтер, кивнул туда, где спорщики уже рвали друг друга за грудки.

— Эти — нет… Кстати, они и не были в Иностранном легионе, до сих пор гражданства не имеют… Так до конца своих дней и будут выяснять, кто и как высотки брал. Это — они… А их дети и внуки? Думаете, им так страшно важно, кто и как именно брал высотку? Они вырастают французами…

— Простите, а как вас зовут?

— Имя у меня очень простое: Есаул.

— Это не имя, это чин в казачьей кавалерии.

— Когда человек лишается абсолютно всего… Когда он вынужден бежать из своей страны… Тогда его христианское имя не имеет ни малейшего значения. А из России я ушел есаулом… Хотите стихи?

— Конечно. Ваши?

— Мои…

Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня. Я все мимо, мимо, мимо В своего стрелял коня.

А он плыл изнемогая, За высокою кормой Все еще не понимая, Что прощается со мной.

Много раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь все плыл, теряя силы, Верил в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо. Розовела вдруг вода. Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.

Петя невольно представил: в то самое время, когда идет по Севастополю маленький мальчик, потерявший мамину руку, отваливает в море корабль. Ревет сирена, медленно удаляется берег… А за бортом плывет боевой конь, которого некуда взять. Представил и содрогнулся.

Есаул усмехался, довольный произведенным впечатлением.

— Скажите… — обратился вдруг Вальтер. — Скажите, а где сейчас ваш денщик, застреливший коня?

— Он умер во французском Иностранном легионе. Это его я заставлял пить верблюжью мочу, но было уже чересчур поздно.

— Есаул… Мы пришли сюда, чтобы посмотреть, есть ли здесь люди, которые могли бы встать во главе новой России.

— Вы уже видите, что нет.

— А генералы? Руководители белых армий?

— Они живут прошлым, как и Градоначальник. Хотим мы того или не хотим, но мы — только осколки уже не существующего общества. Мы можем помочь скинуть в России коммунистов… Ради этого многие пойдут драться, но и не более того. Строить мы ничего не умеем и не можем.

— Вы даже не спрашиваете, почему нас интересуют такие люди и кто нас послал сюда. Неинтересно?

— Если честно — то нет. Вы не представляете, сколько разных невероятных людей толчется вокруг нас, бедных эмигрантов… От советских агентов и иностранных шпионов до людей, которые носятся с самыми фантастическими идеями. Хотите нас как-то использовать? Это можно. Хотите найти в нас тех, кто сам поведет в будущее? Не получится.

Петя давно присматривался, включив «третий глаз». Он давно понял, кто этот потертый человек за угловым столиком… Это был Николай Александрович Лопухин. Рядом с ним сидела Надежда Владимировна Лопухина, Римская-Корсакова по отцу. Петя внимательно наблюдал за ними… Отец казался растерянным, неуверенным в себе, часто пьющим. Было заметно, что он рано постарел от постоянного тяжелого труда, от невнятного положения иностранного рабочего в чужой стране. Мать выглядела сгорбившейся и усталой.

Пете было интересно смотреть на них, но он был не в силах отнестись к ним, как к родителям. Никакой нежности. Ну да… Он родился от этого человека… наверное, достойного, согнувшегося только под колоссальной тяжестью. Ну да… Эту женщину он называл мамой, и не ее вина, что потерял ее руку в толчее. Он мог бы сейчас жить в Париже, быть частью этого общества… От этой мысли стало холодно спине. Это — мама?! Мамуля… мамочка…? Петя совершенно не чувствовал никаких сыновних чувств к этой усталой, недовольной жизнью женщине.

— Есаул… У меня просьба — когда мы уйдем, передайте записку Николаю Лопухину, ладно?

— Он точно такой же, как мы все… Не рассчитывайте на него, как на спасителя России.

— И все же передайте…

— Хорошо… А теперь не могли бы вы пройти в дверь черного хода? Вас ждут… И отвезет вас, молодые друзья, куда следует, наша местная знаменитость — Вовка-казак. Это такой лихой таксист, что даже вставил себе золотые зубы. Представляете?!

Петя чуть со стула не свалился, слушая удивительные речи Есаула, а тот ухмылялся в усы. Самым натуральным образом ухмылялся! Действительно — ну как можно было заподозрить главу охраны главы Русского Общевоинского Союза в этом выклянчивающем выпивку, опустившемся, трагичном человеке?

— Какой вы молодец! — совершенно искренне воскликнул Петя. — Мы-то ждем связного, а он тут с самого начала сидит…

— Да еще нас самих изучил, — добавил Вальтер.

— Работа такая, — разводил руками Есаул. Физиономия у него сделалась очень довольная. — Не могу же я позволить кому попало шататься в гости к Его Превосходительству? Агенты здесь так и шастают… Агенты энкавэдэ охотятся за генералами из белой эмиграции, как герои Джека Лондона за золотом. Генерала Кутепова ведь похитили и, скорее всего, давно убили. Если Его Превосходительство до сих пор живы и в добром здравии, то только благодаря мерам безопасности.

Что-то кольнуло Петю в сердце…

— Есаул… А вы умеете чувствовать, кто представляет опасность? И для вас, и для ваших генералов?

— Даром предчувствия не обладаю… Говорят, некий дар ясновидения был у господина Лопухина… Того самого, кому вы просили передать записку. Но он сам уверяет, что дар этот давно потерял от поразивших его бедствий… осмелюсь предположить, что не от одних бедствий, а еще от употребления чрезмерного количества горячительных напитков. Не смею осуждать человека с тяжелой судьбой, но последствия налицо…

— Значит, дар ясновидения потерян…

— Кто знает? Дочери Лопухиных всего одиннадцать лет, она еще подрастет… Но как вы понимаете, если у нее и наличествует семейный дар, использовать его в настоящий момент нет ни малейшей возможности. А вы, уж если заговорили на эту тему… кем вам приходится господин Лопухин?

— Отцом! — коротко ответил Петя, с удовольствием глядя, как медленно отвисает нижняя челюсть Есаула. — Но, с вашего позволения, мы это обсудим в другой раз.

Есаул обалдело закрутил головой, и Петя первым предложил:

— Может, пойдем?

Трое людей встали да прошли черным ходом. Никто вроде даже и не смотрел им вслед, не слишком интересовался. А что? Нужно, чтобы люди прошли? Пусть идут. А если не нужно, люди быстро исчезнут и никогда больше не появятся. Завсегдатаи кабачка привыкли к тайнам.

После полутемного полуподвала на улице показалось очень светло. «Местная знаменитость», невероятно удачливый таксист Вовка-казак сверкал золотыми зубами, по-южному шумно, махая руками, травил байки про то, как ему то дали на чай три золотых, то как он отвез корсиканских бандитов вместе с награбленным, получил целую пачку новых франков. Он говорил, говорил, а сам все вез на своем старом «Ситроене» по еще светлым, теплым улицам вечернего Парижа. Есаул временами подхватывал, но чувствовалось — мысли у него далеко. Петя влез было в эти мысли Есаула, но все что обнаружил — это образ грустного пожилого человека в потертом мундире, да еще молодую женщину с малышом на руках. Лицо у женщины почему-то совершенно заиндевело, она неподвижно сидела, прислонившись спиной к заснеженной стенке оврага. Что странно, несмотря на лютый мороз, на женщине не было даже полушубка, только кофта.

Ехали долго, минут двадцать, но не зря Петя старался замечать, куда везут.

— Приехали, господа, нам выходить.

— Можно было пройти и пешком. Мы же сейчас за два квартала от кабачка, только с другой стороны.

Большой, пахнущий потом Вовка-казак бешено захохотал. Есаул бледно улыбнулся:

— По крайней мере, сейчас я точно знаю, что вы за собой никого не привели… Впрочем, это моя собственная квартира.

Довели же, однако, человека, если к себе домой он ходит, проверяясь на каждом шагу… Подниматься в холостяцкую комнатку Есаула пришлось на пятый этаж, а Петя знал — здесь особенно ценятся первые этажи, высоко живет только голь перекатная. Лифта, конечно же, не было.

А в нищей комнатке, на жесткой деревянной кушетке, сидел прямой как палка старик с военной выправкой и умным, жестким лицом. Петя знал: это Евгений-Людвиг Карлович Миллер, в прошлом — глава Северного правительства в Архангельске.

Первым главой Временного Северного правительства был добрый, милый старичок, Николай Васильевич Чайковский — один из первых русских народников, живая легенда. Он был, по всем отзывам, очень милый человек, демократичный и приятный. Он поил чаем всех посетителей, вел с ними долгие беседы и даже, что удивительно для народника-интеллигента, не только вел речи о том, какие замечательные люди крестьяне. Он даже не гнушался общаться с крестьянами, демократ! Очень, очень симпатичный человек!

У милейшего Чайковского была только одна неудобная сторона: он много говорил, но никогда ничем не управлял. В январе девятнадцатого года Чайковский отбыл в Париж для участия в мирной конференции стран Антанты, да как-то там и остался. Отбывая, Чайковский вместо себя генерал-губернатором и Главнокомандующим Северной добровольческой армии оставил генерал-лейтенанта Евгения Карловича Миллера.

Миллер был вовсе не такой симпатичный, как Чайковский. Он поил чаем далеко не всех и никогда не распинался в нежной любви к крестьянам. Эсеры и вообще вся интеллигенция были в ужасе от этого реакционного генерала, а Миллер железной рукой подавил заговоры, пересажал в лагеря эсеров, заставил замолчать склочников, работать — бездельников, воевать — трусов. При нем Северное правительство без всякой поддержки англичан держалось еще целый год, что само по себе невероятнее невероятного.

В эмиграции чудовищный белогвардеец Миллер «почему-то» не собирался тихо доживать. Он активнейшим образом работал в Русском общевоинском Союзе, а после похищения генерала Кутепова стал его главой.

— Проходите, господа, садитесь… В ногах правды нет.

Собственно говоря, Миллер был гостем в комнатке Есаула, но как-то сразу сделалось понятно, кто тут главный. Рука у него оказалась крепкая, сильная — не похоже, что генералу исполнилось семьдесят лет.

— Ну, рассказывайте, с чем пришли, посланцы таинственных махариш. Есаул, не могли бы вы поставить гостям чайку?

Есаул притих в этом обществе, стал заваривать чай на плитке.

— Странно, Евгений Карлович, что вы сразу нас признали посланцами махариш. Вы верите, что мы — из Шамбалы?

— Почему ж нет? Глаза мои видели много самых удивительных вещей. И в могущественные тайные общества мне просто приходится верить. Не верить в них, кстати, было бы значительно спокойнее.

— Вы сталкивались с такими обществами?

— Конечно… Хотя бы так называемая революция в Российской империи. Мало кто сомневается — ее организовали внешние силы. Наивные люди говорят про евреев, у меня как-то сложилось другое мнение.

— В эмиграции и правда верят в тайные общества и заговоры — верят сильнее, чем другие европейцы.

— А чему вы так удивляетесь? На их глазах власть в России захватили люди, которых до насильственного переворота знали в лицо разве что агенты наружного наблюдения… И то не всех, потому что даже как преступники они мало кого интересовали. А теперь эту публику знает весь мир… Кутепов потому и решил террором бороться с большевиками, что уверовал — надо действовать их же собственными методами.

— А вы не верите, что так надо?

— Конечно, нет. Есть другие способы вести войну.

— А можно НЕ вести войну, Евгений Карлович?

— Но ведь Гражданская война вовсе не окончилась, — пожал плечами Миллер. — Разве Ленин или Фрунзе подписал мирный договор со мной, с Колчаком или с Врангелем? Разве мы уходили за границу потому, что признали поражение? Коммунисты как воевали, так и воюют с нами, только гражданская война идет другими средствами.

— Но для вас это не террор…

Голос Вальтера вопросительно замер. Миллер усмехнулся, пожал плечами.

— Какой смысл взрывать комсомольские клубы и убивать коммунистических бонз? Тем более, в этой войне нас тоже победили: коммунисты убили Врангеля и Кутепова, а мы не смогли убить ни Сталина, ни Бухарина. Мы с трудом пробираемся в Москву, теряем лучших людей, а их агенты делают в Париже, что хотят.

— На их стороне — ресурсы и мощь государства…

— Вот именно! Мы, Белая армия, не можем больше воевать сами по себе. Мы хотим участвовать в гражданских войнах других народов… Тут, в Европе. Если коммунисты в эсэсэсэр начнут войну с другими государствами, мы будем участвовать в этой войне с коммунистами.

Помолчали, отхлебывая чай, пуская папиросный дым. И первым не выдержал пожилой, усталый человек:

— Чем же может нам помочь Шамбала? Шамбала будет воевать с мировым коммунизмом?

— Мы поможем иначе… Для начала мы покажем, кого надо опасаться Белому движению. Хотите?

У Миллера дрогнула рука с чайным стаканом, Есаул резко поднял голову, впервые нарушил молчание:

— Мы знаем — у Москвы есть агенты в наших рядах.

— Мы не расскажем, мы покажем вам будущее.

— Покажете? — усмехнулся старик.

— Смотрите…

Сплетаясь, заклубились струи непрозрачного серого тумана. Туман обретал форму и цвет, складывалось трехмерное изображение. Вот он, Миллер, пишет записку: «У меня сегодня в 12.30 часов дня свидание с генералом Скоблиным на углу улиц Жасмэн и Раффэ. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе при лимитрофных государствах, Штроманом и с Вернером, прикомандированным к здешнему германскому посольству. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку.

— 22 сентября 1937 г. генерал-лейтенант Миллер».

— Скоблин… — только и сказал Миллер. Произнес это глухо, тоскливо.

— Да… Агент энкавэдэ, Николай Владимирович Скоблин. Его попытаются продвинуть на пост главы РОВСа. Благодаря вашей записке этот план не удастся.

Есаул не удержался:

— Я ж говорил…

— Свой! Он с нами в одном огне был, — так же глухо, сквозь зубы сказал Миллер. — В двадцать пять лет — начальник дивизии, самый молодой в Белой армии. И какова его судьба?

Туман сложился в пространство, в гул летящего самолета. Двое крепких людей деловито выталкивали третьего в открытый люк. Мелькнуло перекошенное страхом лицо, рука цеплялась за стойку, скользила.

— Нет! Товарищ Сталин не бросит человека! Не верю!

Один из толкавших засмеялся, ногой толкнул Скоблина в лицо. Мелькнуло и мгновенно исчезло крутящееся распластанное тело на фоне далекой земли.

— Это Испания… — тихо уточнил Вальтер. — Скоблина убьют агенты энкавэдэ, главный из них — Эйтингон.

— Действительно… — беспощадно произнес Есаул. — К чему им отработанный агент? Свое дело он сделал… к чему свидетель?

— Но такова была бы судьба Скоблина, если бы вы пошли на провокацию. Если бы вас похитили и вывезли в эсэсэсэр на теплоходе «Мария Ульянова», содержали бы в тюрьме энкавэдэ на Лубянке. Теперь вы предупреждены, и у Скоблина — другая судьба.

— Другой конец, это точно, — энергично кивнул Есаул. Миллер поморщился.

— Организатор вашего похищения тоже кончит нехорошо… Зовут его Абрам Аронович Слуцкий…

Туман сложился в образ большого кабинета, где двое людей под портретом Сталина удерживали третьего. Этот третий плевался и лягался, пока к нему не подошли сзади, не сунули чем-то блестящим, маленьким в спину. После этого человек начал хрипеть и оседать, а остальные отпустили его, стали говорить между собой и улыбаться. Подошедший последним бросил на стол стеклянный маленький шприц, потащил из кармана папиросу… Труп со стуком повалился на ковер. Невероятность сцены подчеркивало то, что все четверо — и убитый, и убийцы были в форме энкавэдэ.

— Чем это его?

— Инъекция цианистого калия… Нарком Ежов убрал еще одного свидетеля… А то вас вот похитил, архив Троцкого в Париже похитил…

— В общем, никто хорошо не кончил, — усмехнулся Есаул. — Неудивительно — в таких делах свидетелей не оставляют!

— А жена Скоблина, Надежда Плевицкая — она тоже агентесса энкавэдэ? Будет участвовать в похищении… Плохо кончит…

Голос Миллера прервался с вопросительной интонацией.

— Да. Ее осудил бы французский суд на двадцать лет каторги за участие в вашем похищении, она умерла бы через три года в тюрьме.

— Государь назвал ее «курский соловей»… — скупо усмехнулся Миллер. — Что делает с людьми наша эпоха!

— Вы бы про себя лучше спросили! — возмущенно бросил Есаул, и Петя приготовился показать, как в подвале связывают проволокой руки Миллера, как ему стреляют в затылок. Миллер отмахнулся тыльной кистью руки.

— Не надо… Мой конец в таком раскладе понятен. Повесят?

— Расстреляют во внутренней тюрьме энкавэдэ.

— Один черт, хоть расстрел и приятнее.

— Но это ведь только в том случае, если бы вы поддались на провокацию. Теперь у вас будет другая судьба, другой конец.

— Тем более, видеть их не хочу. Будет, что Господь даст.

Миллер отхлебнул из стакана так же хладнокровно, словно ему показали не похищения и страшные смерти, а комедию или веселый танец.

— Вы оказали нам огромную услугу… Мне лично, понятное дело, но и всем нам. Что вы хотите за нее?

— Пока ничего…

— Но настанет день, и вы что-то обязательно попросите.

Миллер не торговался, он просто констатировал факт. Наверное, жизнь в эмиграции быстро учит, что бесплатных услуг не бывает.

— Возможно… Но скорее всего — мы ничего не попросим. Вы — союзник, вам необходимо помогать.

Звякнула ложечка в стакане.

— Евгений Карлович, нам пора.

— Вовка-казак отвезет вас.

— Пусть лучше Вовка-казак отвезет вас домой. Мы бы хотели прогуляться.

Есаул пошел проводить. На лестнице он неуверенно спросил, можно ли научиться видеть будущее. Голос в темноте звучал так робко, что Петя невольно заулыбался.

— Этому как раз и учат в Шамбале… учат не всех, надо иметь врожденные способности.

Есаул тяжко вздохнул; было видно, он бы многое отдал за такой дар.

По понятиям Пети, стоял еще совсем ранний вечер. Закат погас давно, хотя еще и десяти часов нет по местному времени. Но ведь это юг, темнеет рано. Париж лежит южнее Киева, почти что на широте Крыма.

Давно загорелись фонари. Улицы вечернего Парижа шумели, общались, плясали. Пялились на прохожих бездельники из стеклянных веранд кафе. Они сидели там на виду, в электрическом свете, и пялились на прохожих — тоже хорошо видных под электрическими фонарями.

Шумные бульвары с ярко освещенными верандами сменялись пустыми темными улицами, иногда неприятно-тесными, с далекой узкой полоской звездного неба высоко-высоко над головой.

— Большинство парижан уже спят, — комментировал Вальтер. — Мало кто в такое время еще торчит по кафешкам. А вот лучше скажи мне — я так понимаю, на русскую эмиграцию рассчитывать совершенно невозможно?

— Как на вооруженных людей — еще рассчитывать можно, да и то не всегда. А как на политическую силу — ты же сам видишь, что нельзя.

— Трагичные они… Им невольно хочется помочь.

— Мне тоже… Но как им поможешь? Если произойдет переворот, которого мы хотим, они смогут вернуться на родину… Те, кто захочет.

Какое-то время шли молча.

— А еще я думаю, Петер, что из всех даров Шамбалы самый дорогой — это как раз умение видеть будущее. Это огромная сила.

Петя кивнул.

Вальтер еще спросил, нет ли у Пети ощущения опасности. А этого ощущения как раз и не было… не было даже в самых узких и на вид вроде бы опасных улицах.

Только выйдя на последнюю площадь, Петя понял — у него появилась новая сильная потребность: внимательно осмотреть улицу перед домом Профессора, а потом уже выходить на открытое пространство. Впрочем, какие-то люди полудремали в подворотне. Петя заметил их в последний момент, вздрогнул… А люди без улыбки кинули по два пальца к околышу своих фуражек.

— Здравствуйте…

Люди молчали. Просто смотрели и молчали, когда друзья прошли мимо них в полутемный, душно пахнущий подъезд.